Куноичи

      Конан приподнимает крышечку, проверяя, заварился ли чай, и ароматный пар горячей волной обжигает нос. Поморщившись, она отворачивается, и взгляд с грустью упирается на стол с плохо приготовленным ужином. Мясо подгорело, а рис превратился в противную жидкую кашу.       Конан чешет нос и пытается сглотнуть вязкий ком в горле.       У неё опять ничего не получается. Весь вечер она делает что-то не то, что-то не так.       Конан не любит готовить, её раздражает стоять у плиты. Она хочет тренироваться вместе с Нагато и Яхико, узнавать что-то новое от Джирайи-сенсея и возвращаться домой измотанной, грязной, но счастливой.       Конан любит сражаться, и в глубине души знает, что она сильнее мальчишек: Яхико неусидчивый, ему сложно концентрироваться, поэтому многие техники он не может довести до конца; Нагато слишком мягкий и уступчивый, он всегда бьёт не в полную силу из-за страха навредить.       Джирайя занимается с ними часто — каждый день по несколько часов. Он учит мальчиков сражаться, а Конан же обучает самообороне. Пару раз в неделю, и всё.       Она с замиранием сердца замечает на полу капли крови.       Твою мать.       Конан вскакивает с места, чуть не падая, наливает в тазик холодную воду и с остервенением принимается оттирать бурую кляксу.       Подумать только, ещё три года назад Конан в это время занималась танцами, а теперь на карачках и со слезами на глазах избавляется от пятен крови в хилом домишке.       У неё не хватает сил даже на нервный смех.       Она, дочь шиноби в отставке и наследницы затухающего знатного рода, беспечно жила на окраине плаксивой Амегакуре — там, где дождей было меньше, чем в центре. Мать учила её этикету, танцам…       Искусству оригами.       Вместе они читали и пели, гуляли по мокрым полям и говорили об истории их страны.       Отец же, втайне от матери, дарил ей уроки более важные — уроки ниндзя. Он показывал ей упражнения для концентрации, учил несложным приёмам и метанию кунаев.       — Это для самообороны, Конан, — строго говорил он.       Потому что ни отец, ни мать не хотели, чтобы их единственная дочь становилась куноичи. Она должна была вырасти утончённой и умной девушкой, удачно выйти замуж и переехать в другую страну — более мирную и менее дождливую.       Конан шумно фыркает, и сама не понимает, смех это был или всхлип.

***

      Яхико, Нагато и Джирайя ужинают всегда так, будто едят в последний раз в жизни, оттого, кажется, и не чувствуют вкуса еды. Конан натянуто улыбается в ответ на их благодарность, и не может заставить впихнуть себя и кусочек.       — А ты чего не ешь? — вдруг спрашивает Яхико.       — Да я поклевала немного, пока готовила, — отвечает она и пожимает плечами.       Нет, просто мясо подгорело. Оно, наверное, просто ужасно. По крайней мере, корочка, которую все трое молча обрезали, несъедобна даже на вид. И рис. Он противный. Гадкий.       А ещё запах крови в носу. И тошнота.       — Спасибо за ужин, Конан! — повторяет Нагато и ставит свою тарелку в раковину. — Я помою посуду.       — Молчи, — говорит Яхико, заметив, что Конан хочет возразить. — Он сегодня проиграл спор на тренировке. Я сказал, что если я быстрее научусь концентрировать чакру в ступнях и ходить по воде, то Нагато будет неделю мыть посуду. Так вот, как видишь, ты теперь на неделю освобождена от этого!       — Здорово, — коротко отвечает Конан и снова растягивает губы в пустой улыбке.       Яхико и Нагато слишком взбудоражены и вымотаны тренировкой, они не замечают напряжения Конан, и в глубине души ей обидно, но она быстро душит в себе это чувство — ей нельзя, ни в коем случае нельзя говорить о том, что случилось на самом деле.       — Джирайя-сенсей, мне нужно вам кое-что сказать, — шепчет Конан ему на ухо, пока Нагато и Яхико о чём-то оживлённо спорят, стоя у раковины с грязной посудой. Джирайя внимательно заглядывает в её глаза и, будто что-то прочитав в них, молча кивает и поднимается со стула. Конан выходит из комнаты в узкий тёмный коридор, и ждёт, пока дверь за Джирайей закроется.       — Что случилось? — спрашивает он буднично бодро, но она улавливает в его голосе беспокойство.       Конан отводит взгляд в сторону и невольно хмурится.       — Я хочу извиниться за то, что у меня не получился ужин.       — Брось, Конан, — с явным облегчением говорит Джирайя и ободряюще треплет её по хрупкому плечу. — Всё было вкусно, тем более…       — У меня были причины, — скороговоркой продолжает она.       — Причины? — эхом отзывается Джирайя.       — Да.       Сердце Конан бьётся-бьётся-бьётся ужасающе быстро, почти до боли. Но она должна сказать. Должна.       — Только не говорите ребятам, — тихо произносит она и сглатывает. — Просто сегодня, когда я готовила, в дверь постучали.       Она отчётливо помнит этот момент.       Не прошло и часа, как Джирайя с ребятами ушёл на тренировку, и на какой-то миг ей показалось, что они вернулись: может, что-то забыли, или кто-то по дороге подвернул ногу и пришлось возвращаться.       Конан беспечно открыла дверь и несколько долгих секунд молча смотрела на высокого незнакомца.       — Вам чем-нибудь помочь? — спросила она.       — Ты одна дома? — вместо ответа произнёс мужчина. Порывистый ветер трепал его слипшиеся мокрые волосы. Конан поёжилась.       — Нет, — серьёзно сказала она, едва держа себя в руках от внезапно нахлынувшего страха.       В глазах напротив Конан заметила то, что видела у многих во время войны.       Голод.       Острый, болезненный голод, не оставляющий от человека ничего разумного.       — Я могу позвать дядю…       Мужчина, что-то глухо прорычав, схватился за дверь и стремительно набросился на Конан. Она ловко отскочила в сторону, наученная резкими выпадами Джирайи во время тренировок, и остолбенела от ужаса.       Нельзя. Нельзя. Очнись.       Даже секундная заминка может сыграть большую роль. Так её учили.       Очнись.       Конан закусила губу, и боль вернула её в реальность. Она побежала к столу, на котором оставила нож, но не успела до него дотянуться — её грубо схватили за волосы.       Она рассказывает об этом побледневшему Джирайе.       — Что он с тобой сделал, Конан? — мягко и испуганно спрашивает он, присев напротив Конан, чтобы лучше видеть её лицо.       Она сжимает кулаки и поднимает прямой взгляд на него.       — Ничего. Он не успел. Я… я убила его, Джирайя-сенсей.       Немного чакры к костяшкам пальцев. Сосредоточить её там. Или даже не было этой чакры, Конан с трудом поняла, что произошло в тот миг. Только страх, огромный, удушающий страх и невозможность кричать, а потом разворот и удар в кадык. Ослабевшая хватка, рывок, боль в голове — к чёрту этот клок волос — и холодный нож в руке.       — Я убила его, — повторяет Конан и вспоминает глаза, сочащиеся ужасом и голодом. — Потом я убирала кровь и не заметила, как подгорело мясо и рис переварился…       Она вспоминает горячую кровь на дрожащих руках и заставший внутри крик.       — Мой дом разрушили. — Дыхание её учащается. — Я не хочу, чтобы разрушили и этот.       Она вспоминает отвратительный звук упавшего тела и хриплый булькающий звук.       — Но Яхико и Нагато хотят мира. Они не терпят убийств. Пожалуйста, не говорите им…       Она вспоминает свой плач — надрывный и отчаянный. Но не из-за белёсых глаз незнакомца, даже не из-за его горячей крови. Просто труп был очень тяжёлый.       — Где тело, Конан?       — За домом. В канаве.       Джирайя кивает.       — Я уберу его, — непривычно серьёзно говорит он. По телу Конан пробегает холодная волна мурашек. Она никогда не видела сенсея таким, и внезапная мысль, рождённая ощущениями, инстинктами, подсказывает ей: сейчас в нём говорит не добродушный опекун, а настоящий шиноби.       Настоящий убийца.       Тот, что привык заметать следы и уничтожать трупы.       — Куда ты дела свои вещи и его оружие?       — Вещи постирала, оружие бросила рядом с ним. И прикрыла тёмной простынёй.       — Хорошо. Иди на кухню. Если парни спросят, где я, просто скажи, что я скоро вернусь.       Конан молча провожает взглядом Джирайю, что бесшумно шагает по коридору к двери на задний двор.

***

      Он возвращается домой ближе к полуночи — уставший и заляпанный кровью и грязью.       Яхико и Нагато после ужина крепко заснули на диванчике. В любой другой день Конан растолкала бы их и заставила лечь в кровать, но сегодня, когда они не должны были узнать, что сенсей, не сказав ни слова, куда-то ушёл, она с облегчением накрыла их пледом.       — Конан? — зовёт Джирайя, заглядывая в комнату.       Она резко поворачивается к нему и ждёт своего приговора.       — Я увидел его ранения, — тихо, опасно произносит он.       У Конан внутри всё леденеет.       — Завтра ты идёшь тренироваться. Полноценно.       Переполненная волнением и страхом, она без сил оседает на твёрдое кресло.       Джирайя признал её способности. Он — или тот зверь, что сидит в каждом шиноби и чует кровь — увидел в ней будущую куноичи.       Конан прикрывает ладонью рот, сдерживая нервный, надрывный смех.