Карта Таро 13, или карта Смерти, не всегда означает собственно смерть. Вернее, почти никогда. Она означает изменения и трансформацию. Чтобы определить точно, какие, нужно внимательно посмотреть её положение по отношеию к другим картам. Иногда можно предположить, что прежним уже ничего не будет.
«Дядя занят, дядя умирает.» Из к/ф «Домовой».
Зимой в Вороньей Скале тихо. Так тихо, что начинает казаться, будто весь остров плывёт куда-то сквозь море, в непогоду кажущееся пепельным. Собственно, пепельное здесь всё — и всегда. Тихо в таверне, даже несмотря на шум, который даже через минуту пребывания там сначала начинает доноситься словно сквозь толщу красновато-пепельной воды, а потом стирается и остаётся где-то на грани восприятия. Самая лучшая колыбельная — это та, которую почти не слышишь, и от отсутствия которой сразу просыпаешься — и долго лежишь в тишине и не можешь понять, что именно произошло. Произошло только то, что колыбельная была допета, потому что мы уснули. А теперь снова проснулись. Такое случилось один раз, когда море затихло. Моряки, прибывшие с «большой земли» и остановившиеся где-то на берегу лагерем, сначала долго не могли привыкнуть к его непрекращающемуся шуму. Бравые моряки занимались весь день каким-то своим делом, — никто не спрашивал, чем именно они занимаются, а сами они не рассказывали, — а по вечерам приходили в таверну «Пьяный нетч» и рассказывали за кружкой мацта, как всё было бы хорошо… если бы только не море. Интересного рассказа у них не было, — про моряков, которым море не нравится, — просто море шумело. Постоянно. Без конца. Море шумело вечером. Море шумело утром. Море шумело весь день — и каждую ночь, не давая уснуть. — Сочувствую вам, парни. — сказал Дровас, протирая давно уже сухую кружку и ставя её на стойку бара — А нам вот каждую ночь снится какой-то древний храм. И нам снится, будто мы строим его. А потом, когда просыпаемся… — И что тогда? — спросил один из моряков, безусый юнец — Вы хоть знаете, что это за храм? — Нет… — с сожалением ответил эльф, грустно глядя на кружку — Но очень хотелось бы узнать. Такой хороший сон… можно сказать, приятный. Эх… Во сне мы работаем все вместе и строим храм, а потом просыпаемся — и даже просыпаться не хочется. Храм стал самым лучшим, что случалось с нами за последние годы, и плевать, что это происходило только во сне. Но сон такой приятный… хочется строить этот храм до тех пор, пока он не будет достроен. А потом можно будет зайти внутрь и посмотреть, что там. Мы ведь так долго работали над возведением этой святыни, может, заслужили того, чтобы нам позволили войти внутрь? — А может, ещё и позволят. — прошелестел в ответ тихий голос — Я теперь не могу спокойно жить, только жду наступления ночи, чтобы снова в храм вернуться… Несмотря на то, что жители Солстхейма строили храм во сне каждую ночь, работа продвигалась очень медленно. А море однажды затихло. И бравые моряки проснулись все, как один, оттого, что стояла непривычная тишина. А потом они все куда-то пропали. Может, они просто вернулись к себе домой… кто их знает, этих чужеземцев? Кто-то говорил, что видел их корабль недалеко от берега, но больше его никто не видел. А корабль, по словам какого-то проходящего мимо охотника, сначала дрейфовал в открытом море с опущенными парусами, а потом исчез в тумане. Дровас не ответил и снова посмотрел на кружку, которая явно была здесь не в теме, даже на барной стойке. Кружка никогда не бодрствовала и не спала. Она не возводила храм, не страдала от шума моря и не мечтала о том, чтобы упущенные возможности перестали уходить от нас хотя бы во сне. Да и вообще, как ни крути, простая посуда для спиртного была здесь ни при чём. Она ничего не ждала — и ей нечего было ждать. И даже если перед входом в храм когда-нибудь и поставят кружку для добровольных подаяний, вряд ли для этого выберут именно её. Потому что у каждого своя судьба, которую даже при желании бывает очень трудно переломить. Особенно если ты — всего лишь кружка на барной стойке. — Телдрин, а тебе снится храм? — спросил Гловер Меллори, зашедший вечером в таверну после закрытия кузницы. Вопрос, казалось бы, совершенно безобидный, учитывая тот факт, что ночное строительство таинственного храма снилось без исключения всем обитателям Вороньей Скалы, прозвучал, казалось, как драконий ту’ум. Или это только так показалось? — Да, снится. — коротко ответил наёмник и ушёл в свою комнату, чтобы избежать дальнейших и ненужных вопросов. Он совершенно не понимал, ни что это за храм, ни при чём этот храм здесь вообще, — равно как и то, почему по утрам все просыпались разбитыми, как после долгой ночи работы. И почему всем этот сон — что самое удивительное — даже нравился. Потому что днём никто из них строителем не был. И не факт, что они смогли бы хоть положить одну доску на другую так, чтобы обе при этом не упали. А во сне, по их словам, они дружно строили храм, объединённые одним общим делом, и стремились во что бы то ни стало успеть до рассвета. И разбойники трудились в поте лица рядом с добропорядочными гражданами, нищие, опустившиеся на самое дно, помогали советнику Морвейну и все относились друг к другу с поистине братской любовью. А чуть поодаль молился риклинг, совершенно забыв о том, что его… народ исповедует хоть и Шеогорат знает какую религию, но уж точно не эту. А что, если достроить этот храм, все мечты наяву сбудутся? Хотя… это маловероятно. Можно ещё предположить, что есть какие-то свои мечты у разбойников, хотя никто с ними на эту тему не разговаривал, — но что может ещё пожелать советник Морвейн? Он и так может получить всё, что угодно, с его-то возможностями! А молящийся после строительства риклинг… он-то чего мог хотеть? Ему-то чего для полного счастья не хватало? А с риклингами, как и с разбойниками, в принципе не разговаривал никто. Ещё меньше — по душам. Вот и ходи теперь по ночам строить храм. Может, хоть в других разберёшься, раз уж в себе разобраться даже днём не удалось. Телдрину никогда не снились ни храм, ни его строительство, ни молящиеся риклинги. Риклинги и прочая живность, населяющая дикие пустоши Солстхейма, не снилось ему почти никогда… кроме тех случаев, когда впереди ждала какая-то неприятность. Как правило, небольшая, — но при этом противная. А то, что снилось ему в последние дни, было гораздо противнее, тоскливее и гаже всего перечисленного. Даже неприятнее вездесущего пепла Красной горы. Сейчас его сон снова вернётся. И наёмник, оставшийся без дела, мог поклясться, что однажды сон продолжится с того самого места, где он остановился в прошлый раз. Минерва — маленькая карта удачи и достижения успеха. А карты несбывшейся надежды, увы, не существует. … В таверне затихает шум. Как шум моря, когда к нему уже так привыкнешь, что даже не замечешь. В полупрозрачных светильниках неярко горит багрово-красный свет. На стуле напротив сидит Дровас и, напевая вполголоса, по-прежнему натирает свою кружку. Этот тип настолько скучный, что даже во сне не может придумать себе более интересное занятие. Внизу собрались все обычные завсегдатаи таверны, слышны смех, голоса и мелодичный звук посуды. Но близость других эльфов не внушает ни чувства безопасности, ни уверенности. Интересно, боятся ли чего-нибудь воины? Может ли лучший мечник всего Морровинда испугаться чего бы то ни было? Может, разве что того, что сейчас он спит и видит свой уже ставший привычным сон, потому и всё, что сейчас вокруг него, ненастоящее? «Защити меня, Азура!» — шепчет мужчина. А интересно, есть ли здесь, на острове, храм Азуры? Телдрин уверен, что нет, — но во сне всё возможно. Жаль только, что во сне он не может выйти из таверны. Более того, — он даже не может встать со стула. Он должен сидеть и ждать, когда за ним придут. Тоскливо и муторно, тошно ожидать неизбежного, как будто тебя сейчас отведут на казнь. Он пробует проснуться, но ничего не происходит. Сон ещё только начался, и ещё слишком рано. Все ушли строить храм, поэтому в любом случае его не разбудит никто. Казнь, наверное, всё-таки лучше… Можно утешаться мыслью, что оно всё равно «за дело», хотя вряд ли это хоть как-то утешит того, кого скоро казнят. Интересно, а как заключённый относится к закону, который стал не на его стороне и теперь защищает от него, а не его? Но всё равно, казнь лучше кошмара. Казнь — это только один-единственный раз, за дело или нет. Казнь, как ни крути, всегда окончательна, — и после неё словно уснёшь и не проснёшься, хотя… Да Боэтия его знает, что происходит, если тебя казнили — а ты всё равно как-то и где-то остался жив уже навсегда, в посмертии. А что, если такое посмертие даже хуже, чем вечно повторяющийся унылый и ставший уже привычным кошмар? «Наверное, это потому, что во сне я не хожу строить храм вместе со всеми остальными. А как я мог бы пойти, если я даже не могу встать? Мне так нужно дождаться тех, кто придёт, что я даже встать не могу, как ни пытайся. Нехорошо всё это. Совсем нехорошо.» Даже во сне Телдрин помнит, что всем почему-то снится строительство храма, но он не знает, ни что это за храм, ни как именно всё происходит. У него свой сон, который не отпускает во всех смыслах этого слова. Внезапно он смог встать; это удалось так резко, что он чуть не упал. Зрелище, может, и комичное, — но вот Пильщик, проходящий мимо, даже не заметил этого, скажем так, небольшого, но явного конфуза. А Дровас, сидевший напротив, даже не улыбнулся. «Ах, да… — догадался Телдрин — Они ведь все в моём сне. Они ненастоящие. А те н’вахи, которым я зачем-то нужен, кто они вообще? Они где-то и правда существуют — или они просто плод моего воображения? Какие же эти н’вахи всё же с’виты. Азура, ну вот почему во сне не удаётся справиться ни с кем? Тихо в спящей таверне. Всё таким же ровным кроваво-красным и негаснущим светом горят светильники в глиняных полусферах. Всё так же сидит со своей вечной кружкой Дровас, глядя перед собой невидящими глазами. И лучший мечник всего Морровинда впервые, наверное, за все повторения этого сна понимает, что никогда официант «Пьяного нетча» не встанет со своего места и никто не позовёт его, потому что в этом сне они совершенно одни. Пока что одни. Уже совсем скоро всё изменится. Ведь не зря же ему так часто снится этот даэдров сон, прокляни его Азура! И никогда не погаснут светильники, потому что во сне всё бесконечно… Дверь с долгим и протяжным скрипом отворилась, давая пройти высокой статной фигуре. Снаружи, словно сочувствуя, протяжно и тоскливо прокричал силт-страйдер, и дверь оборвала этот жуткий вой на середине. … Недолго он был здесь один. Похоже, это женщина. Длинные волосы цвета вечернего снега падают ей на плечи. Странно светящиеся глаза выделяются ни бледном и ничего не выражающем лице. Телдрин успевает отстранённо подумать, что у незнакомки глаза чуть светлее, чем у вампиров. С этим вроде бы разобрались, хотя вряд ли она снится ему только из-за этого… Но взгляд отмечает какую-то странную, неброскую серо-зеленоватую броню, словно выкованную из чешуек. Интересно, а такая броня и правда существет — или только в его сне? Но не в броне ведь всё дело, как и не в полувампирских глазах? Эльфийка. Альтмерка. В этот раз пришла с кем-то. С кем — из-за закрытого шлема непонятно. — Талвас, разберись с ним, пожалуйста. — кто бы мог подумать, что такие непонятные да и, что и говорить, неприятные вещи можно говорить таким приятным голосом и ничего не выражающим тоном. — Сейчас, мэм. — странно ответил, судя по голосу, молодой парень. — Я ненадолго. — ответила эльфийка, неторопливо направляясь к двери. А что, если и ей тоже это всё просто снится, — и она тоже ничего не может сделать со своим сном? Интересно, кем нужно быть, чтобы видеть в своих снах… такое. Стало как-то тоскливо, совсем как… перед собственной неминуемой смертью. Пусть это даже и только смерть во сне, — но всё же. А даэдра его знает, что это за сумасшедшие навязчивые снящиеся ассасины, от которых никуда не деться, если только не строить по ночам храм — или не перестать спать! Ассасины, чьи удары даже не причиняют боли, скорее уж лёгкий и быстро проходящий дискомфорт, будто во сне ляжешь как-то неудобно, но проснуться от этого всё равно нельзя. Справиться с незнакомым молодым нахалом было очень тяжело; впоследствие оказалось, что невозможно. Призванный атронах забрасывал его огненным стрелами, которые почему-то рассыпались искрами, соприкасаясь с его бронёй. Проделки даэдра, не иначе. Телдрин сам не понял, как и в какой момент ему удалось вызвать духа предка, чтобы тот тоже помогал ему в странном и непонятном сражении. Это было уже даже не страшно, а просто нелепо, как и весь этот сон. Все эти сны. Все эти без конца повторяющиеся даэдровы сны, в которых его убивали. И с этим ничего сделать было нельзя. Воспользовавшись моментом, когда незнакомый парень всё-таки был ранен и отступил, согнувшись и зажимая рану, Телдрин напал на странную альтмерку, которая каким-то образом ни с того ни с сего приходила убивать его во сне почти что каждую ночь, — и вообще уже надоела до смерти. Даже больше, чем до смерти. Потому что смерть конечна, и после неё явно будет что-то другое, не такое как раньше… А сны возвращаются каждую ночь. Может, и правда лучше храм на берегу острова? Но вот только как туда попасть, где разбойники и риклинги, богатые и бедные живут в дружбе и заняты каким-то общим делом? … В какой момент незнакомая воительница начала отступать, пятясь к очагу, перед которым всё так же невозмутимо сидел Дровас и протирал свою дреморами клятую кружку. — Ой… А я ведь сосвем не этого хотела! — совершенно не к месту сказала она, тем не менее ловко парируя и блокируя удары. Дальнейшее было настолько странным, нелепым и бестолковым, каким оно могло быть только во сне. И то только в кошмаре. В самом нелепом и глупом кошмаре, когда даже чувство стыда перевешивает всё остальное. Кажется, они гонялись друг за другом вокруг замершего на месте духа предка, который вместо того, чтобы делать хоть что-то, просто завис в воздухе и, казалось, грозил пустому пространству. Очевидно, он тоже заразился безумием, царящим в этом сне. «Проснуться, надо проснуться!» — повторял себе Тедрин, но у него ничего не получалось. Странная чужестранка, снящаяся ему с завидной регулярностью, и которую эльф раньше никогда не видел, приходила каждую ночь только для того, чтобы убить его. В прошлый раз она пыталась украсть у него факел, лежащий без дела в рюкзке — и во сне его искусство мечника изменило ему. Казалось, они движутся, как засыпающие рыбы на дне замерзающего озера, и все движения становились медленными и слабыми. Ещё один раз она пыталась подбросить ему иголку, причём незнакомка явно не умела воровать. Интересно, зачем ей это вообще было нужно — и для чего она всё это делала? «Храм… — подумал Телдрин, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле и от напряжения шумит в ушах — Сейчас здесь никого нет, ни в моём сне, ни наяву. Они ушли куда-то в храм. Может, мне нужно к ним? Мне нужно помолиться, и она наконец исчезнет?» Но чтобы дойти до храма на берегу, нужно сначала, чтобы больше ничего не отвлекало. В том числе и наша собственная смерть. Потому что когда нас убивают, это, знаете ли, всегда отвлекает. И к этому очень трудно или даже невозможно привыкнуть. — О, здесь драка. — бесцветным голосом произнёс Дровас и деревянной походкой ушёл вниз, в таверну. — Пойду-ка я отсюда. Одиночество во сне… Почему оно такое тяжёлое, если его стараешься забыть и не замечать наяву, на этом проклятом, всеми даэдра забытом острове, засыпанном пеплом? Откуда пришла смерть в этот раз, Телдрин даже не успел увидеть. Его убили со спины, — бессмысленно и подло. Очевидно, незнакомец, который был ранен перед этим и которого Тедрин неосмотрительно упустил из вида, нелепо сражаясь со странной альтмеркой, выжил — и убил его одним ударом в спину. И последнее, что Телдрин увидел, было бесстрастное лицо склонившейся к нему бестии. Сквозь приоткрывшуюся дверь донёсся заунывный крик силт-страйдера. … В таверне утром было шумно. Лучший мечник всего Морровинда проснулся сразу же после нанесённого ему смертельного удара. Кошмар закончился — и Телдрин опять не понял, что он мог означать. Может, это предсказание его ближайшего будущего? Но на острове вроде нет альтмеров, которых здесь, по правде говоря, не особенно жалуют, как и вообще других эльфов, кроме данмеров. Нелепо было бы полагать, что это одна из его возможных нанимательниц, потому что он уже очень долге время провёл здесь без дела. Да и кто в здравом уме может прибыть на этот всеми забытый остров, да и вдобавок только для того, чтобы найти наёмника? Их и без него, Телдрина Серо, предостаточно. Стоя за стойкой, Гелдис Садри увлечённо пересказывал кому-то старую и двно уже надоевшую байку про пьяного данмера, угостившего нетча остатками суджаммы, из-за чего в результате таверна стала называться «Пьяный нетч». Интересно, кому вообще могла быть интересна эта шутка, в которой вряд ли была хоть маленькая доля правды, и которую все уже знали давным-давно? — … И после этого нетч поплыл как-то… кособоко. Его рассказу вторил звонкий женский смех. Интересно, что в этой старой истории могло быть смешного, — потому что за всё то время, как словоохотливый Гелдис рассказывал её всем желающим, не посмеялся над ней разве что сам нетч. Да и то не факт. Скорее всего, нашёлся уже кто-то, кто и ему саму его же историю уже не раз рассказывал. — А что, бутылка была в твоей таверне куплена, да? — спросила незнкомка, остававшаяся где-то в стороне — И потом-то что было? — В смысле? — трактирщик явно не понял интереса этой чужестранки к происходящему. Ей ведь вроде как всё уже рассказали, верно? Туристы, как дети малые.* — А с нетчем-то что потом случилось? — допытывалась «туристка». Как Телдрин не пытался рассмотреть её, он видел только трактирщика и несколько столов со стульями, уже незанятых посетителями, сама же говорившая видна не была. Это становилось уже любопытно — и… странно. Невидимка она, что ли — и где она там вообще сидит? Получилось всё с точностью наоборот — и уже с утра. С раннего утра, если точнее. Но вряд ли оно имело какое-то значение, — хотя интуиция подсказывала, что всё-таки имело. Какое именно — пока непонятно. — А, Телдрин, вот и ты! — поприветствовал его трактирщик. — Кажется, для тебя есть дело. Сэра ищет себе проводника, или наёмника, и я ей сказал, что ты пока свободен. Как тебе такое предложение? Наконец он увидел её. Она сидела к нему спиной, словно отвернувшись нарочно и разглядывая полупустой обеденный зал. Светлые волосы выбиваются из-под шлема, так что нельзя понять, какого они цвета. Странная броня, серо-зеленоватая и сделанная из каких-то чешуек. Непонятно, какой она расы, и альтмерка она или нет, — пока она не повернётся к нему лицом и не встанет. Этого просто не может быть… Карта Повешенного — это карта, означающая серьёзные проблемы, непосредственно касающиеся нас самих. Или же — что мы эти проблемы попросту сами выдумали. Или это надуманная проблема — или в скором времени может оказаться, что проблема была более чем реальной, а надуманными были мы сами. Как проверить заранее? Неизвестно. С Повешенным особых надежд нет — или он их попросту не видит. Где-то за спиной что-то прошелестел и еле слышным шорохом сухой листвы исчез дух предков. «А что, если на самом деле силт-страйдеры кричат по кому-то?» — совершенно некстати подумал Телдрин Серо, медленно выходя из комнаты.