В свободном часу

— Я люблю тебя. Симон любит Вильгельма глазами. Любит глазами не в том плане, где человека бессознательно любят, ублажают и уважают за его одежку и статус. Смотрят ему в рот. Это криводушие, пошедшее из аристократичного слоя. Статус Вилле скорее мешает ему, чем делает что-то плодотворное, особенно для роста их отношений. Вслух Симон о таком прямым текстом не скажет. Намеками — да, но Вилле так и так понимает и не держит на него зла. Вилле самому сложно признать хрупкость своего обреченного положения. Корона — не привилегия, корона — наказание. Для них, и в первую очередь для Вилле, головы которого она еще не коснулась, но уже вогнала в мандраж. Симон любит так, и по-другому никак, ведь уверен в правдивости своих глаз больше, чем в других аспектах языка тела. Можно даже не заставлять глазам двигаться, их статичность только подкрепит значимость послания. Глаза — проектор чувств, глаза не могут показывать одну картину, а в голове рисовать противоположную той. Ему не чужда рядом с Вилле улыбка, хихиканье, кривляние, но раздвинутые по краям лица уголки губ, будь те раскрыты, открыты или вообще сплющены в одну, жесткую линию, соприкосновение рук, ног и тел, и те мелочи, которые они попеременно дарят друг другу, по его мнению, не отражают столько любви, сколько ее хранится в его глазах. Они каштанового цвета, на свету имеют особенность переливаться, делая его взгляд непременно тёплым. Сейчас, сидя в музыкальном классе, весеннее солнце греет им спины и долька света конечно же попадает на айрисы Симона, делая его лицо трепетным и ласковым. Он смотрит за тем, как его парень неловко старается отстукивать простецкую мелодию на пианино, которой некогда научился, но не пытается прерывать творческий процесс. Подняв голову, Симон окидывает взглядом класс — сколько много их ссор это комната слышала, надо надеяться, они будут сюда приходить лишь затем, чтобы практиковаться, либо, забывшись, целоваться, а не валить друг на друга вину в нахлынувших бедах. Вилле играет отрадно, пока не отвечает на его слова, ведь Симон произнёс их очень, очень тихо. Симон снова показывает ему эти глаза, даже не задумывается об этом. Взгляд бессознательно теплеет, когда он смотрит на Вилле, зная, что все в порядке. Слухи, медиа, мир, вселенная — пошли те к черту, пуская они все вместе толкаются за окном, а они в своем скоромном тайнике будут творит и отдыхать. Симон любил и будет любить глазами. — Ты что-что говорил? Я слишком сильно жал на клавиши, не услышал тебя, — Вильгельм разворачивается к Симону и, завидев его руку, тут же берет в захват и начинает игриво раскачивать. — Я люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. Вильгельм улыбается. Вильгельм любит Симона губами. Любит губами не в том плане, где человека бессознательно любят, ублажают и уважают, касаясь его губ своими губами и по желанию спуская все ниже и ниже. Это не плохо, однако некоторые, даже многие, не знают, как много ценных применений можно найти к своему рту. Хотя, о чем он думает, он сам еще не нащупал все те ценные возможности. Вильгельм, по правде, целоваться мог и хотел, готовность Симона к действиям большего масштаба служила тому весомым доказательством, однако он способен на большее, например, достойно вести важный разговор, не срываясь на оппонента громкими нападками. Так он оставляет того в выигрышной позиции с мыслью: он же принц, как он может так задирать свой голос? Если он будет говорить как бить эмоциональными фонтанами, никогда не станет достойным наследником престола. Корона — не привилегия, корона — наказание. Для них, и в первую очередь для Симона, который не скрывает своей антипатии к королевскому двору и возможности быть связанным с ним. Вильгельм любит так, и по-другому никак, ведь уверен, что улыбка как будто вросла в его черты навечно. Ее легко вызвать и растянуть по всему лицу. Она так естественно появляется в те моменты, когда нужна, что он даже диву дается. С появлением Симона улыбка, работающая на автопилоте для масс, переросла в здоровый знак его любви и заботы. Наверное, первое чем он одарил его была небольшая улыбка, отражающая восхищение вокальному таланту Симона. Если улыбка — его убийственная сила, сглаживающая колесящий по сми скандальный образ, то глаза — ахиллесова пята. Так уж вышло, что дворяне не могут показывать народу больше эмоций чем прописано в своде правил, или сценарии, когда дело касается телевидения. Во время светских мероприятий или акций пустота в его голове всегда передавала тот же пустой взгляд вдаль, людям не было стыдно делать вид, что не они замечают обособленности и продолжают упоенно любоваться его улыбкой. В частности маленькие дети. Детей Вильгельм не осуждает, он выше этого. Вильгельм любил и будет любить губами. Спина принца начинает зудеть из-за пота от прямых солнечных лучей, он хочет переместиться, а Симон не двигается и смотрит на него с полуприкрытыми глазами. Он греется на солнце, в отличии от Вильгельма, желающего сбежать в более холодный уголок комнаты. Стоит его ладони немного выскользнуть из ладони Симона, Симон встряхивается. — Ты куда хочешь сбежать, Вилле? — с ухмылкой интересуется Симон. Его глаза по-прежнему не теряют теплый взгляд. — К холоду. Да и ничего стоящего я не сыграл, — Вильгельм опускается локтями на пианино, устроив на них голову. Даже в таком положении он не сбрасывает свою улыбку. — Вилле, некоторые играют еще хуже тебя, — Симон собирается накрыть клавиши крышкой. — Из меня песенник как из тебя гребец. Симон хихикает. Кажется, его озаряет какая-то идея, потому что он снова открывает пианино. — Давай ты еще раз сыграешь эту мелодию, а я буду подпевать тебе? Звучит необычно. Впрочем, им больше нечем заняться до следующих уроков. Вильгельм пожимает плечами, зачесав выбивающийся волос, и опускается поодаль него. Пальцы кидают массивную тень на знакомые белые и черные клавиши. — Давай. Симон поет, Вильгельм применяет любительский метод в исполнении мелодии, сдерживая смех, но все идет ко всем чертям, Вильгельму совершив ошибку во втором интервале. В классе происходит катарсис. Оба парня давятся истеричным смехом, в разные стороны махают руками и ногами, чуть не разгромив пианино. После следуют обжимание и поцелуи взасос, начатые Симоном, под которыми сам же Симон еле удерживается на табуретке, когда принц, нагибаясь, занимает все доступное им пространство. Когда всего становится чересчур, Вильгельм хватает Симона за руку и они оба как устыженные малолетние пацаны, как любые дети из незнатного класса, выбегают за двери по дороге желаемой прохлады у озера. Май. В классе осталась музыка, сырая по звучанию, улыбки и взгляды.