Дурная шутка

      Самое приятное в этом то, как ноют колени — тягуче-сладко, неотвратимо, совсем по-человечески. Клаус возбуждён и пьян до безобразия уже несколько часов, и от томительного транса его будит долгожданный скрип двери. Широкий уличный воздух врывается в спальню и ластиться к нему, как верный зверь, — а чужие шаги замирают. Обрываются. Изумлённо, как незаконченное предложение.       Глубоко в животе рождается какой-то лесной, неукротимый смех, но Клаус умело душит его, плотнее вжимая подбородок в голую грудь.       «Не отчитает даже», — думает весело и малость пугливо. — «Не коснётся тем более. Молча выйдет».       И каково же оказывается его удивление, когда в замочной скважине проворачивается ключ, а чужие шаги неспешно, с интересом обходят его по кругу… Взгляд у Элайджи тяжёлый, ощутимый, как тычок под рёбра, и Клаус позорно вздрагивает, когда обнажённой лопатки касаются прохладные пальцы.       — Тише, Никлаус, — спокойно укоряет его брат. — Ты ведь пытаешься угодить мне сейчас, м?       Пальцы деликатно мажут по его позвонкам, остро натянувшим кожу, и Клаус цепенеет. Он почти поворачивает к брату голову, когда мощный удар сбивает его с коленей — прямо на холодный, неумолимо-твёрдый пол. Запястья очень не вовремя оказываются стянуты узлом, а лодыжки — скованы цепью. Клаус со всей дури вмазывается щекой, и звон у него в ушах вскоре сменяется слабой, но ошеломляющей болью — Элайджа выкручивает ему руки. И коленом продавливает поясницу так, что рёбра и тазовые кости неприятно впиваются в пол.       — Ты спятил, — шипит уже совсем не спокойный брат, захлёбываясь яростью, и дёргает его за волосы так, что Клаус хрипит. — Что ты устроил?       — Тише! Дурная шутка…       Наконец обретя голос, Клаус отталкивает тяжёлое тело плечом. Элайджа встряхивает его ещё раз, для профилактики, но уступает. Повязка мерзко липнет к векам, и Клаус тянется, чтобы её содрать, но запястье сковано крепко. Причём не им. Слугу заворожил, чёртов идиот.       — К чему так нервничать? — Клаус неустойчиво встаёт обратно на колени. Ему странно и чуточку стыдно, но пьяное веселье не развеивается от слабенькой встряски. — Или у тебя встал?       Дыхание брата обрывается, словно он попал в точку, и Клаус смеётся от нелепости этой мысли:       — Ай-яй, Элайджа! Как не стыдно? На родного…       Элайджа шумно валит его обратно на пол.       Бороться в таком положении не очень удобно, но Клаус справляется: у него опыт. Как, впрочем, и у Элайджи. Брат бьёт его хлёстко, но как-то неискренне (в детстве колотил куда больнее), и Клаус, устав лягаться, рвёт узел на своих запястьях и тугую манжету — на чужом. Зубами. С громоздкой цепью на лодыжках справиться сложнее, и поэтому он перекатывается на спину, увлекая Элайджу за собой, и переворачивает их, на ощупь прихватив жилистое горло. Рука брата — наконец-то в полную силу — врезается под кадыком, и Клаус смеётся. Булькает, то есть, с передавленным-то горлом. Осточертевшую повязку с него срывает брат.       Вот, чего ему не хватало. Рычащего от ярости старшего брата, ударных вибраций по телу и крови. Сладкой, родной. Бурлящей на губах.       Они осоловели на Юге. Спектакли стали посещать, оперу. Девок делить перестали — они хмурые здесь, укутанные, принявшие глупый обет. Элайджа прекрасно влился в местное общество. В костюмы втиснулся, от трубки отказался, а если и пьёт, то кислую заморскую дрянь. Кажется, любовницу завёл.       Ну, как «кажется». Агнесса. Светлые волосы, маленькая грудь. Не барышня даже, доярка. Клаус выяснил в первый же день.       Убийство? Нет, убийство пока не планировал.       В первую очередь избавиться стоило от костюма.       Кожа пиджака сладко взвизгивает и лопается на спине. Элайджа по инерции пинает брата в грудь, но швы успевают разойтись под сильными пальцами. Крахмаленая ткань опадает, рвётся хлопок и причудливой расцветки шёлк… А узел галстука Клаус откусывает. Сам взъерошенный, в мыле от потасовки, он превращает волосы брата в колтун и с корнем вырывает из рубашки скрепляющую полосу — так, что блестящие пуговички брызжут во все стороны.       Очнувшись, Элайджа по-лошадиному бьёт по цепи между его лодыжек, и Клаус кричит от ломающей красной боли. Вывернутую ногу словно раскаляет над огнём, пока Элайджа не разламывает звенья, грузно навалившись на брата сверху. И заодно вправляет ему кость — с отвратительным громким хрустом.       — Клаус! — рычит он, то ли проглотив первый слог, то ли решив по-настоящему его обидеть.       Полутрезвый от боли Клаус решает обидеться. И ударяет его по спине железными браслетами, обхватывая ногами за пояс — сдавливая мощными бёдрами, как тисками. Он вгрызается ему под ключицу, в пахучую мягкую плоть, и рот наполняет горячим жидким вкусом. Элайджа воет от боли. Он ударяет брата головой об пол, вспарывая зубами артерии под ухом — сочно, кроваво, заставляя Клауса оглохнуть на пару ослепляюще-болезненных секунд. Он выгибается всем телом, брыкаясь мощно и яростно, пока Элайджа, отстранившись, не бьёт его по лицу — отмеряя пощечину тяжёлой, безжалостной рукой.       — Доволен? — хрипло спрашивает он, разодранный в клочья, с залитыми чёрной кровью губами и плечом. — Бешеное существо.       Клаус чувствует, как щека горячо пульсирует, наливаясь багровым или даже синим, и плюёт — кровью из лопнувшей губы, из разодранной глотки — Элайдже прямо в лицо. Алые брызги в большинстве своём попадают ему же на грудь и шею, но брат всё равно разъяряется. И бьёт его снова. Хлёстко, по припухшим красным губам. И зажимает ему рот ладонью, сдвигаясь так, что его стояк упирается Клаусу прямо в промежность.       Элайджа смотрит в глаза брата, мутные от драчливого возбуждения, и во всех подробностях прослеживает смену эмоций на лице Клауса. От смутного подозрения до твёрдой уверенности. Как ни удивительно, вместо того, чтобы попытаться убить Элайджу к чёртовой матери, его брат — родной, младший — раздвигает колени для лучшего доступа, жарко вздыхает ему в ладонь и обмякает. Очень странно, всем телом. Элайджа чувствует, как расслабляются мышцы его живота, а в следующую секунду — упруго-горячий член, уткнувшийся в голую кожу бедра.       О.       Приникший к его телу чужой эрегированный член.       Возбуждённый. Текущий без малейшего прикосновения.       Мгновением позже брат стонет ему в ладонь — протяжно, захлёбываясь, — и Элайджа осознаёт себя двигающим бёдрами, бесстыдно втрахивающим Клауса в пол, его член — ему же в живот. Оба их члена, на самом-то деле. Беспорядочные пошлые толчки, сопровождаемые хриплым дыханием, мучительное трение о ткань… Проворная рука Клауса нащупывает его пах и безжалостно сдирает остатки пижонских брюк. И бельё, его тоже.       Они толкаются локтями и коленями, словно выясняют, кто из них сильнее — по-щенячьи неуклюже, тыкаясь друг в друга носами, как в детстве. На продуманный, полноценный акт не хватает терпения у обоих. Элайджа просто его трахает. Прямо так, сплёвывая между напряжённых ягодиц и всовывая туда член, тыкаясь головкой под нежные яички. Он щекотно и мокро мажет по раздвинутым бёдрам, а Клаус послушно сжимает его ягодицами, напрягая ноги, пока под белой кожей не выделяются икроножные мышцы. Он неудобно сводит колени, чтобы трахать узкую скользкую впадину было приятнее, туже, и сплёвывает тоже, в руку, слепо размазывая где-то внизу — по чужому члену, по широким гладким животам. В какой-то момент Элайджа вздыхает громко и пальцем отворачивает его подбородок, утыкаясь в соблазнительную шею лицом — ныряя языком в ямочку между ключиц и под ухо, куда ранее вгрызся с таким остервенением. Кровь брата мокрая, солоноватая. Элайджа жадно ссасывает её с обнажённой кожи, оставляя грязно-багровые разводы, и грубовато сжимает ноги Клауса под широко разведёнными коленями. Чтобы не дёргался. И поглубже пропускает член между его ягодиц, начиная плавно скользить вдоль ануса. Он шелковистый и горячий, но сжатый упрямо, неподатливо. Головка члена достаёт уже до ложбинки и трётся там, упругая и тёплая. Клаус скулит. Элайджа наскоро мажет языком по блестящей от пота груди, пробуя на вкус, — и прикусывает розовый торчащий сосок до жалобного аханья. Он врезается в мясистые ягодицы брата ногтями. Раздвигает их — широко, неприлично, — мельком рассматривает тёмный вход и начинает долбить прямо туда. В сухую сжатую дырку. Давит в неё большим пальцем, болезненно раздвигая, и насильно вминает головку. Ввинчивает, расширяет, но не входит. Не получается втиснуться.       — Жаль, что ты не течёшь, как девка, — хрипит Элайджа, бодая брата в плечо, кусая складку между подмышкой и грудью. — Хочу в тебя.       Клаус всхлипывает, притягивая его за затылок. Элайджа яростно трётся об упругие толстые яички, о влажную мошонку, пальцами продавливая изнывающему брату бёдра.       — Впрочем, ты же и так течёшь…       Член Клауса неприлично хлюпает при сжатии и истекает горячим, таким желанным — прямо ему в ладонь. Засмотревшись, Элайджа даже пропускает момент, когда брат переворачивает их. Меняет местами одним движением.       Клаус вминает его ягодицы в твёрдый холод и садится сверху — давит мягкими горячими бёдрами. Он замирает у него на коленях. Волосами встряхивает. Смотрит чуть более вменяемо, с невыносимым восхищением, страстью, лаской. Клаус невероятно красивый сейчас и улыбается так, словно осознал простую истину, в корне изменившую его мировоззрение. Элайдже почти завидно. А в следующий миг брат обнимает ладонями его лицо и крепко целует в губы, совсем не по-братски, деликатно раздвигая его рот языком — чтобы не оставить места и малейшей двусмысленности. Оцепеневший в первую секунду Элайджа твёрдо зарывается в его волосы и прижимает ближе, вбирая в рот мягкую нижнюю губу. Клаус блаженно мычит ему в рот, отдаваясь всего на секунду — позволяя исследовать податливый жар его влажного рта языком, кусать и ласкать припухшие губы, — и вдруг отстраняется. С наигранным, сладострастным стоном, который почему-то не режет слух, а только сильнее заводит. Клаус скалится. А потом выпрастывает член Элайджи из-под своих бёдер, ладонью прижимает его к своему и длинно толкается бёдрами, согнувшись вперёд, — и Элайджа падает. Как во сне. Член брата — горячий и мокрый, восхитительно твёрдый — скользит по его собственному, вдоль. Рывками, до лёгкой боли от сухого трения. Очень сладко, нестерпимо, недостаточно. Элайджа вскидывает бёдра навстречу, вталкивая член в податливо приоткрытый кулак, и трётся о ладонь брата, пропуская толстую головку между пальцев — длинных и удивительно красивых.       Вдруг он хватает Клауса за одну из мясистых, тугих ягодиц, за горячую и скользкую плоть. Брат ахает. Он очень чувствительный, почти по-женски. Элайджа с юности думал, может ли статься, что Клаус — громкий любовник, легко отзывающийся на ласки в постели. Это было возможно, учитывая почти нездоровую истеричность брата и безобразные скандалы, которые он уже тогда закатывал регулярно — как по пьяни, так и по настроению.       Иногда Элайджа кончал, думая исключительно о звуках, которые мог бы издавать его младший брат.       Сейчас же он прижимает Клауса ближе за голую ягодицу и направляет его, заставляя двигаться так, словно он седлает член. И Клаус подчиняется. Напрягает ноги и трётся даже не ягодицами, а глубже — самим анусом, давая ощутить очертания сжатых горячих мышц. Дыхание быстро срывается на рваные, отчаянные выдохи. В очередной раз звонко сомкнув их плоть, Клаус ловит руки брата и упирается на них, резко выгибая спину и выставляя живот — изображая телом волну. Он изгибается плавным, красивым движением, будто привык принимать чужую плоть глубоко в себя, насаживаясь сверху. Элайджа жадно толкается к члену брата и млеет, ревнует, злится. Любуется. А Клаус снова шлёпает ему о бёдра ягодицами, яичками и сладко стонет, запрокидывая голову — значит, нашёл идеальное положение члена, его нажим и трение о кожу. Ладони Элайджи он укладывает себе на живот, на грудь — слепо, просительно. И кадык его падает, когда брат втискивается членом между его пахом и бедром. Толкается мелко, до красноты натирая нежную внутреннюю сторону.       Кончить начинает хотеться неимоверно — и, видимо, обоим сразу. Будучи старшим, Элайджа берёт управление в свои руки.       Вжав в себя тело Клауса — горячее, подрагивающее, — он берёт его под затылком, чтобы не дёргался, и грубовато вжимает его ртом себе в рот. Сталкивает одновременно их члены и языки. Элайджа ловит покрасневший член брата, нежно обводя головку, и сам начинает долбить безостановочно, преодолевая усталость в мышцах — в горячее скользкое бедро, в чужой член, во влажную ложбинку между ягодиц, в натянутую кожу под мошонкой. Куда только может достать. И одновременно с этим он дрочит Клаусу, умело сдвигая кожицу, оголяя большую головку, сгоняя напряжение вниз по толстой плоти, бугристой от крупных вен.       Чувствуя, как накатывает разрядка, Элайджа раздвигает брату ягодицы и ударяет тугой струёй в промежность, в яички, в чувствительные мышцы ануса, так, что Клаус захлёбывается стоном. Он невольно дёргается от острой щекотки и тут же вздрагивает в собственном оргазме, роняя челюсть и мучительно заламывая брови. На высокие постанывания он срывается, уже выплёскивая остатки горячей вязкой спермы брату в кулак.       Элайджа выдаивает Клауса до капли, чувствуя сладкие судороги в его ногах и настойчиво трахая языком податливый мягкий рот. И в какой-то момент брат роняет тяжёлую голову ему на плечо, обмякая.       Они молчат пару минут, а может, и пару часов. Элайджа теряет ощущение времени, кутаясь в послеоргазменную негу — и в жаркое тело Клауса, взмокшее и такое невыносимо родное. Его мягкий липкий член утыкается Элайдже во внутреннюю сторону бедра.       — Элайджа, — через какое-то время голос деликатно вылавливает разнеженное сознание из небытия. — Умоляю, сними браслеты. Ужасно больно.       Элайджа лениво вскидывает голову. И действительно: кольца бывших кандалов до рези впились Клаусу в плоть. Лодыжки сильно опухли и порозовели. Дурак.       — Дурак, — говорит Элайджа.       И, выслушивая жалобный скулёж, пропускает пальцы под кольца и легко сминает железо, рвёт его, отбрасывает куски…       — Никлаус, ты соблазнил собственного брата. Не стыдно? — интересуется Элайджа, пристраивая его ноги к себе на бёдра.       Он нежно массирует красные лодыжки и случайно нажимает так, что Клаус ахает. Трудно же теперь им будет ссориться: от одного этого звука у Элайджи с готовностью дёргается член.       — Нет. Глупости. Ты отлично меня выебал.       Клаус кусает губу, сосредотачиваясь, и старательно скользит пока онемелыми пальцами ноги к его члену. Элайджа хмыкает:       — Пока не выебал.       А Клаус поднимает на него ясный, пусть и поразительно разнеженный взгляд и с готовностью разводит в стороны всё ещё подрагивающие колени…