Они возненавидят этот день.

      Он скрывался. Он не выходил на свет. Он действительно старался избегать любые встречи, неважно, насколько они важные или выгодные. Он оставался в тени, полностью погруженный в работу, закрытый от внешнего мира, закрытый от знакомых и незнакомых лиц, закрытый от самого себя. Он не завтракал, не обедал, не ужинал, никогда, совершенно никогда более не приходил на собрания. Да что на него нашло, чёрт побери? Аластор, где твоя заносчивость, что же ты так прижал хвост после одного-то проигрыша? Даже он сам не был способен ответить на этот вопрос. Он прекрасно осведомлён тем, что о его поражении знает весь Пентаграмм-Сити, такое обычно на первых заголовках новостей, об этом кричат, а потребляди накидываются, как голодные дворовые собаки на домашнюю кошку. Мерзко, смехотворно мерзко.       Он никого не пускал к себе в кабинет. Совершенно никого и ни под каким предлогом. Ни за что. Никто не увидит его слабость, его искреннюю блядскую ярость, которая течёт по его венам каждый раз, как он вспоминает о том, что проиграл. Комната буквально-таки разукрашена царапинами, она разорвана в клочья, как и большинство вещей, всеми способами: клыками, рогами, когтями, ножом, тенями — он рвал, он с огромным упоением рвал всё, что попадётся ему на глаза. Аластор даже разорвал фотографию со своей семьёй, после нервно склеивая обратно, вновь обвиняя себя в очередной мимолетной слабости.       И сейчас это всё повторяется. Он смотрит требовательно на себя в отражении, но не может найти чего-то стоящего, чего-то важного, чего-то, что было у прошлого Радио-демона. Он зол, он раздражён, он снова не выдержал. Зеркало разбито, осколки впиваются в ладонь, но на это так всё равно, так похуй. Он вновь и вновь ударяет «себя», своё отражение, стирая в пыль то, что видит там. Он видит отчаянного, загнанного в угол оленя, жертву стаи безмозглых волков. Как же по-человечески это выглядит. Как же тошнотворно и отвратно это выглядит.       Аластор теперь даже не может говорить! Нет, не так… Он теперь не радиоведующий, который своим голосом внушает страх всем, кто взглянул на него, пуская душераздирающие «песенки» по всему аду, а простой грешник, с блядски отвратным человеческим голосом. Как же его это раздражало. Он не мог более контролировать свои силы, они взяли верх. Он даже просто напросто не мог излечить эти блядские царапины от стекла и осколков! Не мог починить радио, которое ему было, на самом-то деле, безумно дорого, не мог восстановить окончательно фотографию. Да и тени уже так хорошо не слушались! Он больше не мог просто сбежать, раствориться в тени. Не сможет, пока не смириться со своим поражением.       Он смотрит в пустоту, где только-только было зеркало. Рядом летают уже привычные вуду-символы, которые то и дело маячат перед глазами, раздражающе мигая, будто бы смеясь над хозяином за его никчемность. Вдруг резко, по всей созданной Аластором обители, прошёлся требовательный, до боли в мышцах, отвратный стук в дверь, заставляя бесконтрольно, о, боже, как он это ненавидел, навострить уши, слегка качнув ими в сторону, злобно что-то прошипев.       Но стук повторился. Снова и снова, как бы рогатый ни игнорировал, персона за дверью совершенно не спешила уходить. Она прекрасно знала, что творилось в этой комнате перед этим, она слышала, она не могла не увидеть это воочию. Но терпение данной персоны явно не вечное. — Аластор, открывай, я прекрасно знаю, что ты здесь, — уши предательски дергаются, прижимаясь к макушке от явного раздражения и безысходности. Люцифер. Только его не хватало в это прелестное время, когда он наслаждается разрушением собственных покоев. Но куда деваться? Что он, неконтролирующий свою силу, раненный, как бы комично это ни звучало, может сделать всесильному Величеству, только если не угрожать сломанным микрофоном.       Дверь со скрипом открылась. Перед ним действительно стоял Люцифер, но что удивительно — без своей придурковатой шляпы и фрака. Он смотрел требовательно в чужие глаза, настолько грубо впиваясь взглядом, что казалось, он знает, о чём думает Аластор. Читает его как открытую книжку. Это ещё больше раздражало, пусть клыкастая улыбка и не дрогнула, в отличие от резкой вспышки странного гнева в глазах. Гнева ли? — Ох, доброго… — какое же сейчас время? он искренне забылся в своей злости, — времени суток, Ваше Величество. Что же вашу многоуважаемую персону привело ко мне?       Люцифер оскалился, кажется даже, по-лисьи хитро, посохом ткнув прямо в живот, скребя по незажившей ране, заставляя машинально, рефлекторно отшагнуть, согнуться, дать слабину, впустить этого блядского ублюдка в комнату. Посох вновь проходит по линии раны от ангельского оружия, уже как-то замедленно, но этого хватает, чтобы Аластор зашипел. Но оскал не дрогнул, лишь сильнее сверкнул в ужасающей разум ухмылке, но только не для Морнингстара. — Оленёнок, не кажется, что теперь ты маленькая мишень? Раненный, отчаянный, — показушно осматривает разрушенную комнату, тычет в чужую окровавленную ладонь, — сбитый с толку, но от этого не менее живой. Ха, да ты никчёмный кусок блядского мяса! Совсем как человек.       Удовлетворённо скалится, обходит мужчину со спины, проводит кончиком своего посоха по линии позвоночника, наблюдая за чужой реакцией, которая не заставила слишком долго ждать: Аластор просто-напросто повернулся к правителю лицом, слегка испуганно, настороженно начиная пятиться назад. Он действительно ненавидел касания, ненавидел всем ебучим, очерневшим пребыванием в аду, сердцем, но сейчас они его буквально пугали, настораживали, заставляли уходить, убегать. Может, он действительно сейчас просто добыча в руках охотника? Нет, да ни за что! — Мой маленький друг, Вам не кажется, что вы слегка распустили руки, — улыбка всё же дрогнула, по её кончикам резко заблестели зелёные нити, сверкнувшие во тьме. Чёрт бы их побрал… Хвост, который не был скрыт под фраком (он его разорвал в первый же день в клочья), слегка поджался, нервно подергиваясь из стороны в сторону, следуя хаотичному движению пушистых ушек. Хотелось их просто вырвать, они слишком часто и открыто показывали страх и раздражение. — Выйдите из моего кабинета, Вас сюда никто не звал, места для тумбочек у меня нет, в новом кофейной столике я тоже не нуждаюсь!       По комнате прошёлся слащавый и, до скрипка зубов, мерзотный смех, прежде чем Аластор был согнан вдвое из-за удара в живот. Теперь он действительно почувствовал свою слабость и свою учесть раненной добычи. — Не строй из себя всесильного и неуязвимого, король несбывшихся мечт. Ты сейчас не в том положении, раненный ангельским оружием, которое полностью разрывает твою внутреннюю оболочку и душу. Ты же прекрасно знаешь, что я единственный, кто может помочь с этим, — лис. Змей. Блядское хитрое животное, этот взгляд действительно сейчас раздавит! На Аластора буквально смотрят два красивейших зрачка-янтаря, которые сужаются всё сильнее и сильнее. Жуткое зрелище, особенно с его-то ухмылкой и положением. — Я не просил заниматься добродетельностью, — но договорить он не успел. Хватило пару тыков в рану, которая то и дело, на постоянной основе, открывалась, чтобы она снова начала кровоточить, пачкая белую рубашку чёрной, как смола, кровью, вперемешку с золотой субстанцией, которая заметно разъедала кожу и кровь демона. — блять…       Радио-демон свалился с ног, разбив колени, да чёрт с ними, его снова начинает разрывать изнутри! Он сжимает живот, согнутый пополам, жмурясь, прижимая уши и хвост к телу, будто бы это поможет остановить новый припадок боли. Глупости, это только усугубит ситуацию.       Аластор даже не услышал, не увидел, не заметил, как Владыка Ада устроился на его кровати, рядом с его ослабевшим телом, наблюдая, уже не улыбаясь. Рука Люцифера сама потянулась к дергающимся от боли ушкам, поглаживая. Демон и этого не почувствовал, слишком ничто это прикосновение на фоне адской боли. Не заметил он и как переместили его голову на колени, аккуратно поглаживая волосы, заставляя сидеть красноволосого прямо перед ним, на коленях. Как же низко и как же хорошо, что Аластор этого не смог осознать сразу. — Хватит устраивать эту клоунаду, Аластор. Расслабься и дай мне тебе помочь. Я не прощу себя, если ты умрёшь прямо на глазах моей дочери, которая, как жаль, так тебя ценит, — как бы невзначай сжимает в руках основание бархатных — это действительно было удивительно — рогов, заставляя поднять голову и смотреть прямо в глаза.       Аластор уже хотел было ответить, чуть ли не зарычать и плюнуть прямо в лицо этого жалкого падшего ангелка, прежде чем перед нем блеснул яркий свет, заставляя невольно зажмуриться. Над ним был купол, блядский купол из крыльев, которые опасно блистали на свету. Ушастый весь вжался в чужие колени, настороженно посматривая на, как казалось, фальшиво пушистый пух. Когда-то Радио-демон видел, как экзорцисты рвали грешников ими, рушили целые здания. Да что уж тут говорить, он сам держал перо одного из ангелов, оно казалось острее кинжала!       Люцифер лишь усмехнулся, как бы играясь, невзначай помахивая крыльями, чуть ли не касаясь чужой макушки и спины. Ему нравилось то, как Аластор мялся, как терял свою самоуверенность, окончательно ломался. Но можно было заметить, что боль ушла на второй план, оставив лишь ноющую тупую колкость в районе живота и ладони, пусть и сам хозяин обители этого не понимал из-за сковывающего страха. Не хватало ему ещё одной раны, против которой ничего не сможешь делать, только лежать и чуть ли не выть от безнадёжной боли. Блядские ангелы. — И это великий Радио-демон, внушающий страх всему адскому народу, которого даже сама Гоэтия остерегалась! — он готов искренне рассмеяться, но сейчас не то время. Владыка медленно, аккуратно, словно бы невесомо, касается изгибом верхних пар крыльев чужих ушей, поглаживая ими основание, чтобы наконец успокоить этого испуганного олененка, который сейчас лишь мог скалиться, злобно улыбаться, жмурится.       Но, на удивление Аластора, крылья оказались… Мягкими? И пух… правда пушистый. Он поддался этой лёгкой слабинке, прижавшись макушкой к чужим крыльям, прикрывая расслабленно глаза, прежде чем осознать своё положение, вновь отпрянув назад, за купол. Но как оказалось — зря. Боль резко пронзила всё тело, отчего он вновь весь содрогнулся, и, словно дворовый кот, желающий ласки от прохожих, вновь прижался к чужим коленям, в поисках успокоения. И оно пришло. — Ну так что, разрешишь себе помочь? — улыбается, спокойно так, касается вновь чужих волос, ушей, дергающихся от явного удовольствия из-за исчезнувшей боли. Кажется, оленеподобный совершенно уж рефлекторно кивнул, за что его мигом посадили на те самые колени, к которым он уже битый час, если не два, мялся. Демон уже было хотел возразить, приподнимая героически хвост и уши, выпрямляя спину, но не успел. В его грудь резко уткнулись, купол, который уже не казался столь страшным, сверкнул золотым свечением. Это положение смущало. Но больше смущало то, что хвост, нескрытый фраком, в открытую показывал наслаждение, подергиваясь. Это приятно. Приятны мягкие прикосновения к ране, поглаживания ладоней, потому что это не были руки грешников, испачканные в грехах, жёсткие от своей безнадёжности. Руки падшего — как самый дорогой итальянский шёлк, казались совершенно невесомыми. Особенно когда дело касалось его ушей и хвоста. Блять, он точно их после этого оторвёт, это слишком…       Мысль закончить ему не дали. В его грудь, буквально в его грудь, резко сунули руку. Не пронзили, нет. Как это возможно? Тело содрогалось, когда руки касались к нему — то особенно чувствительное внутри него, казалось, что всё тело обмякло в экстазе. — Это твоя душа, — проговорил Люцифер точно в шею мужчине, проводя ладонью по «сфере», аккуратно смывая таким образом остатки ангельского «яда», который разъедал и так хрупкую оболочку. Он ласкал, пускал душу сквозь пальцы, с особой нежностью раздвигая цепи, которые говорили о том, что душа давно под властью кого-то другого. — Можешь контролировать себя сейчас?       Аластор не мог. Сейчас он не мог контролировать ни свое тело, ни свои мысли. Он не мог контролировать свои действия. Он прижимался к чужому телу, поближе к груди, без особого стыда подставляясь под лёгкие взмахи крыльев. Кажется, его маску, которая долгое время выстраивалась, сломали, так же грубо, как и принципы. Он возненавидит этот день уже завтра, разорвёт пару мелких демонов, на глазах у всех использует по полной свою силу, вновь укрепляя своё звание блядского маньяка, убийцы и сына самого дьявола, пуская вопли грешников, оверлордов и бесов по всем кругам ада, а сейчас… А сейчас он буквально-таки подставляет спину падшему ангелу, наконец спокойно засыпая. Последний же не шибко против, понимает, понимает лучше всех, какого быть раненным ангельским оружием и остаться в живых. Он разрешает уткнуться в свои крылья, взаправду ластясь к ним, сам же не брезгует игриво так поцеловать чувствительное ухо, услышав неоднозначный выдох, а после усмехнувшись. В будущем он обязательно этим воспользуется.       А сейчас… Они уснули. Каждый со своими мыслями, странными, несвязными, но до боли успокаивающими. Они уже любят ненавидят этот день.