Один против сотни врагов
Только сердцем с тобою
Ты же помнишь, меня ничего не берет
Ни ром, ни бандиты, ни море
— нехудожник
Розалин с младенчества была вымуштрована матерью, настоящей знатной дамой, не знающей ни плотских радостей, ни вообще каких-либо радостей, вечно в реверансе, вечно всем недовольной, искренне желавшей воспитать из дочери женщину себе подстать — сирену, плывущую по бальному залу, собирая поцелуи бесчисленных господ, а в будущем жену, больше всего ценящую в муже деньги, а в детях, само собой, то, что когда-то их родила. Мать не скупилась на образование, однако вместо заморских учителей приводила сурового норова гувернеров, готовых при необходимости вбивать в нерадивую дочь знания силой. Гувернантка пускала в ход свою длинную тяжёлую указку с резной ручкой всякий раз, как Розалин засматривалась на вид из маленького окна: огибающие побережье мечей суда, уносимые вдаль течением. Всякий раз, глядя на плывущие корабли, она проваливалась в думы о мире, том чудесном мире, что за пределами дома, о морях, что простираются далеко за пределы Фаэруна, о юношах, не похожих на знатных индюков — неотёсанных, что поцелуям поверх перчаток предпочтут касания куда жарче и смелее… Тайком от матери и гувернеров Розалин одну за другой глотала книжки о судостроении и всём-всём, связанном с коряблями, романы о приключениях выдуманных и реально существовавших моряков. Розалин, чудесный тепличный цветок, всё-всё на свете отдала бы, лишь бы хоть раз в своей жизни попасть на судно, ощутить, каково это — когда волны тебя качают, увидеть мир за пределами Врат Балдура. Лишь бы самой распоряжаться своей жизнью. Она сбежала на причал, готовая любыми правдами и неправдами выгрызать жизнь, которой сможет распоряжаться сама. Деньги на первое время с собой, фамильное кольцо запрятано во вшитый внутрь белья карман, когда-то длинные волосы грубо, криво острижены, а на ней самой ношеный мужской сюртук, раздобытый за несколько золотых у прачки. Родителям она оставила связанную кольцом толстую копну чёрных как смоль волос и записку, в которой не было ничего кроме двух слов: «Мне жаль». Прямо с причала её унёс наутилойд. Неплохое начало новой жизни, правда? Дальше всё закрутилось куда круче, чем она ожидала. Розалин стала бродяжкой Розой, дочерью портных, сбежавшей на корабль. Поведанная компаньонам история слетела со страниц книг, которые мать запрещала читать, о любви и приключениях, о солёных морях, о неизведанных просторах. Своё же наследие она сохранила в тайне. Но такие иглы, больше похожие на мечи, в мешках таить тяжело, конечно. Астарион первым прознал, что она не так проста. И он искренне её не понимал. Чтобы по своей воле, и из роскоши упасть в нищету? Питаться одним супом из рыбьих голов, сваренным, до кучи, Гейлом — когда вместо того могла вкушать лучшие яства? Спать на земле — когда могла бы на мягкой перине? Но Роза была искренне счастлива, ведь суп из рыбьих голов, ночлег на земле и всё, всё это не шло ни в какое сравнение со свободой, ведь, упорхнув из отчего дома, она-таки её обрела. — Не понимаю, как ты это делаешь, — сказал ей Астарион как-то раз. — Посмотри на них всех — они готовы по твоей указке сделать что угодно. Ты создала себе маленькую верную армию. Они за тобой пойдут до конца. — Нам просто по пути, — отмахнулась от него Роза тогда. — И никакая они на армия. Они мои друзья. И ты, кстати, один из них. Тычком в бок. По сей день Розалин парировала все его ухаживания, больше напоминавшие откровенные приглашения разделить постель, и Астарион не понимал — ведь она смотрела на него с нежностью, какую невозможно подделать, а время от времени могла жечь взглядами, как если бы в мыслях уже делила с ним постель. Но реальность была куда скучнее, и Роза злилась на саму себя, потому что попросту была так воспитана. Она неплохо знала таких мужчин, как Астарион, пускай он и не шёл ни в какое сравнение с кавалерами на балах, целовавшими ей руки сквозь бархат, кружева и шёлк. Такие прохвосты были горазды парой взглядов затуманить девичий рассудок, увести в тихое местечко и избавить девушку разом и от перчаток, и от чести. Роза, пускай и редко было согласна со своей матерью, исправно слушалась её, и знала, что вестись на сладкие речи таких господ — последнее дело для уважающей себя барышни. Астарион ей нравился, при том нравился так, как не пристало юноше, с которым леди не связывает помолвка или сердечная клятва. — Интересно, — произнёс Астарион, битый час приклеенный взглядом к одной строчке книги, стащенной из проклятой часовни. — Назови тебя мать Колокольчиком, была бы ты ко мне нежнее? Розалин перевела растерянный взгляд на спутника — они оба молчали так долго, что мыслями ушли глубоко в себя. Девушка — к побережью мечей, по которому наверняка каждую минуту идут суда… Паруса скользят по ветру, а вздыбленные мачты маяками стремятся ввысь. — Разве я недостаточно к тебе нежна, мой милый? И в доказательство тому её взгляд заискрился обожанием. — О, нет, дорогая, — взгляды схлестнулись. Роза не помнила, чтобы прежде Астарион смотрел на неё вот так — в его глазах было очень, очень много крови. — Ты вполне нежна, чтобы называться Розой. Девушка фыркнула, отворачиваясь. Противный напыщенный индюк. Что он о ней знает? Быть может, они и сделаны из одного теста: оба отрастили себе толстенный хитиновый панцирь, который не вспороть и не забраться внутрь, оба первоклассно лгали, и сделали то ещё одной своей маской, одной из десятков, а для некоторых вампиров, пожалуй, и сотен. Оба заперли сердца на сто тысяч кованых замков. И оба на то имели свои веские причины. Но вот только Астарион любил эту жизнь, а Розалин всегда была милее её свобода. И по-настоящему свободной она сумела стать лишь когда морской воздух, скрипучий от соли, поселился в отросших до плеч волосах. По правде говоря, их маленькой разношёрстной компании перевоплощение в морских разбойников оказалось донельзя к лицу. Астарион, в свою очередь, оказался прав: армия Розы готова была последовать за ней куда угодно, и приглашение отправиться в путешествие по морю они приняли охотнее, чем она ждала. В круиз длиною в несколько месяцев отправился даже Хальсин, отложив в сторону свои очень важные друидские дела; Гейл, решивший, что писать трактат «О плетении и сути вещей» можно хоть верхом на лошади, а уж, плывя по волнам, тем более; Шэдоухарт, на время оставившая родителей на попечение жрецов храма, при котором поселилась; Уилл, отринувший титул Великого Эрцгерцога Врат Балдура в пользу приключений; Лаэзэль, разрешившая себе небольшой отпуск после большого отпуска с той лишь разницей, что червь в голове теперь не мешал; Розалин, утратившая единственную причину «остаться». И обрётшая тысячи поводов бежать. Астарион. Проклятый Астарион. Вспоминать его на судне было не принято, как не принято у моряков поминать на корабле женщин. Когда Астарион на коленях умолял Розу помочь ему вознестись, на самой глубине его глаз она увидела океаны крови и сотни розовых шипов. Он в самом деле полюбил её, как не любил, вероятно, очень и очень давно. Как саму её не любили никогда. Он был прав. В очередной раз прав. Своими колючками она вспорола ему всю душу, а Астарион, словно птица, бросился на терновый шип и запел. Ей стало его жаль. Просто чертовски. Роза с самого начала знала, чем это всё кончится, однако, увидев, что именно сотворила с ним, не делая, в сущности ничего, сдалась. Она помогла ему подняться на ноги. Она помогла ему вознестись. Никогда больше Астарион не смотрел на неё с нежностью. Теперь во взгляде его были кровь и лепестки, бесчисленно рассыпанные алыми брызгами. Розалин держала чётко очерченную дистанцию — он мог сколь угодно смотреть (но разве ему это интересно?), его шипастая рука могла касаться цветка кончиками пальцев. Однако стоило пересечь грань — и его роза выкапывала себя, сажала в сосуд и уносилась на другой край света. Могла отправиться гостить в Глубоководье, могла провести несколько полных тишины и покоя недель в храме Селунэ, навестить Изумрудную рощу или даже остаться на неделю-другую в Подземье. Выбирала каждый раз новое место, чтобы успеть как следует остыть и соскучиться до тех пор, как Астарион вновь её найдет. Схема работала великолепно! Час в его объятиях, неделя — на расстоянии сотни лиг. Только так они могли ужиться друг с другом. Да и разлука, по правде говоря, придавала отношениям особый романтический тон. Когда Астарион раскрывал её тайники, всегда сперва отправлял письма. Послания оказывались длинными, полными нежных слов и самых разнообразных эпитетов, наложенных одно на другое до тех пор, пока не растратят вкус. Больше всего она любила те слова, которыми Астарион начинал каждое письмо: «Моя милая дикая Роза». Розалин ждала его писем, и сразу, как получала, неслась читать, съедая строчки. Но отвечала на них изредка, лишь когда время от времени снедала тоска по нему, и письма её всегда были куда сдержаннее тех, что писал он. Спустя несколько дней прибывал он сам. Розалин встречала его, словно жена, долгие годы ждавшая супруга с войны: взгляд её наливался всей нежностью мира, и ровно на один вечер она срубала под корень все шипы. Наутро они отрастали снова, и тогда первобытная нежность оставляла и Астариона: он тянул злые руки к цветами. — Почему ты всё время убегаешь? — спрашивает Астарион, лениво поглаживая нагое острое плечо. Безотчётная ласка. — Разве тебе не хорошо со мной? — Хорошо, мой милый, — отвечает она, скручиваясь у его бока кошкой. И бормочет в полусне. — Я бы провела с тобой вечность. Астарион внутренне отшатнулся, ощутив укол. Тяжко держать, тяжело отпустить. Так было всегда. Он вжался в её спину носом, жадно потянул запах тела, мучительно растягивая в мыслях: завтра всё начнётся заново. я снова останусь один. На судне его письма, конечно же, её не нашли. Однако Розалин чувствовала, что встреча не за горами, и сталь под кожей звенела, словно перед боем. Дрожь усилилась, когда Уилл заметил на горизонте судно со странными алыми парусами, по курсу идущее к ним, и сообщил о том ей. Разумеется, это он. Кто бы ещё додумался до такого… Розалин по старой привычке отправилась к себе: поправить причёску и подкрасить губы. Сменить облачение на пригодное для встречи долгожданного гостя. Как только она вновь появилась на палубе, Шэдоухарт и Лаэзэль, но своему обыкновению вечно грызущиеся, отвлеклись от вяло текущей перебранки: — Цк'ва. Это ведь то, о чём я думаю? — Она надела платье и распустила волосы. Пиши-пропало, — жрица подняла взгляд к небу. — Кажется, собирается шторм, — и она замахала руками, привлекая внимание их самопровозглашенного капитана. — Роза, что думаешь? Девушка взяла в руки протянутый жрицей бинокль, быстро настраивая его. Произнесла задумчиво: — Тучи идут с востока. Значит, нам на восток. — К буре? — В сердце шторма всегда спокойнее, чем рядом с ним, — бросив быстрый взгляд на запад, она улыбнулась. — Нелепо, правда? Всё как в жизни. Розалин хотела было двинуться к корме: раздать соответствующие указания, встать за штурвал. — Твой киир’врах идёт с юго-запада. — Тогда пускай догоняет. Лаэзэль хмыкнула, отпустив себе под нос ещё парочку комментариев. Ей, привыкшей брать своё, когда хочется, никогда не были понятны эти игры в недотрог. К Розе, стоящей за штурвалом, подошёл Уилл. Про себя мужчина отметил: в таком виде она больше похожа на девушку, что на причале ждёт любимого, чем на капитана. Внешне она была совершенно спокойна, но мужчина отчётливо ощущал заполняющее воздух волнение. Он давно перестал пытаться подбивать к ней клинья, и в размен попыткам стать верным и любящим мужчиной постарался быть ей заботливым другом. Они часто коротали вечера вместе: Розалин сама приходила к нему, и подолгу могла развлекать историями, которые вычитала из книг, о любви, приключениях и морях. Иногда Уилл просил почитать ему, и тогда она с выражением подолгу заговаривала его сказками. Он, также по юности очарованный морем, изучал судоходное дело, и во многом ей помогал. — Я побуду за штурвалом, а ты иди на своё свидание. Девушка одарила его нежной улыбкой, той самой, которую наверняка дарила Астариону куда чаще. Мужчина задушил против воли развернувшееся в груди тепло усилием воли. Нет. Потом, когда он ступит на борт, это безобидное тепло сожжёт его заживо. Она потянулась к нему одной рукой — отойти от штурвала никак — Уилл покорно шагнул навстречу и позволил ей коснуться щеки в шрамах ладонью. Мягко, бережно. Тепло расцвело в груди, он сдался. А Розалин, будто мало, притянула его ближе и, встав на носочки, невесомым поцелуем обожгла висок. — Всё в порядке, отдыхай, — произнесла она, возвращая внимание управлению. — Он будет здесь нескоро. Уж я постараюсь. Не раньше утра. Ты будешь мне нужен полным сил. — Я не сомневаюсь в том, что и он постарается тоже, — не сдавался мужчина. Напряжение в молчании захрустело. Роза не обращала на его недовольство никакого внимания, и, в конце концов, Уилл просто перехватил у неё руль, одной рукой двинув к югу. Она могла быть упёрта, как стадо волов, и душой хребрее и сильнее всех их вместе взятых, но всё же физически она могла противопоставить ему немногое. — Уильям Рейвенгард, — строго проговорила она, держа штурвал обеими руками, безуспешно стараясь сдвинуть его на исходное положение. — Если отпустишь и пойдёшь отдыхать, встретишь его утром. А продолжил упрямиться — мы поплывём навстречу. Розалин сдалась, стоило мужчине накренить корабль ещё чуть-чуть. Надулась как мышь на крупу, и, широко шагая, выпорхнула вон. У самого входа девушка едва не впечаталась в грудь Хальсина, попавшего то ли под горячую руку, то ли под горячую ногу. Она злобно посмотрела на него снизу-вверх, как если бы взглядом могла разрезать на части, и ушагала прочь. — Что с ней такое? — Хальсин, сбитый с толку, заглянул в рубку. Уилл был повёрнут спиной, и всё же он сразу заметил, что что-то было не так. — Тебе тоже досталось? Уилл повернулся к нему, пожав плечами. — Вроде того. Извини за это. Она из-за меня такая. — Едва ли, — друид пожал своими покатыми плечами, входя и прикрывая дверь за собой. — Может, дело в шторме? На палубе такой ветер, что сносит. Мачты противно скрипят, паруса кренятся. Роза всегда такая в непогоду, а такие бури нас ещё не встречали — небо по курсу чёрное. — Она сама как шторм, — пробормотал себе под нос, о своём, о больном. — Чему я удивляюсь. Хальсин, осознав, что к чему, примолк. Какое-то время они сидели так: в тишине, изредка нарушаемой шумом дождя и ветра. Погода очень быстро испортилась. Розалин, пробираясь по мокрой палубе, страшно злилась. Больше всего на свете она не любила, когда что-то шло не по её воле. Даже шторм пришёлся ей к настроению, а слова и действия Уилла — нет. Пока она топала и ругалась, вся мокрая и злая, не заметила шагов за спиной. Девушка успела распахнуть люк и юркнуть к него, и лишь тогда, когда тот не захлопнулся за ней, поняла. Она развернулась рывком, словно была готова атаковать — и разумеется увидела того, кого и рассчитывала. Астарион. Без своего роскошного, всего в золоте и камнях сюртука. В белой рубашке с воланами, какие носят многие моряки, и кожаных брюках. Насквозь промокший: к коже липла ткань, к вискам и лбу — посеревшие от воды волосы. Она почти разозлилась от того, каким красивым он оставался, даже прогулявшись под ливнем. Роза, наверняка такая же мокрая, злобно развернулась на каблуках, намереваясь дойти до своей каюты и захлопнуть перед его носом дверь. Астарион перехватил её руку, а затем перехватил и другую, ту, которой она намеревалась его ударить. — Так ты встречаешь любимого после долгой разлуки? — он был так недоволен, словно к завтраку ему подали кровь обыкновенной девицы вместо крови девственницы. Девушку это выбесило ещё сильнее. Она дёрнула руки, мужчина не шелохнулся. Дёрнула ещё сильнее — итог тот же. Стало лишь больнее. — Пусти. По-хорошему. В её голосе звенела сталь. Приказной тон, не терпящий нареканий. Но Астарион не привык исполнять приказы. — О, пора бы уже привыкнуть, — за обе руки он притянул её к себе, впечатывая грудью в грудь. Руки его сомкнулись на талии железной колодкой. — Я умею только по-плохому. Роза в ответ на наглость лишь вздёрнула подбородок. — Тебе следовало бы чтить ту, у кого ты в гостях. Ты растерял всякие манеры. — Твоя вина, дорогая — ты давно меня не воспитывала. Прежде чем Розалин нашла достойный ответ, Астарион рывком утянул её в поцелуй. Обескураженная, она задёргалась, наугад колотя его по груди, голове, всюду — пусти, пусти, я ещё не сказала тебе, какой ты мерзавец, и как я тебя ненавижу, и как ты имеешь наглость, ты… ты… Слишком поздно она сумела понять, что яростно, жадно целует его в ответ. А поцелуй этот больше похож на схватку двух ястребов, не умеющих уступать, готовых за первенство и власть загрызть насмерть. Ладони загуляли по телам, зарываясь в волосы, ныряя под мокрые ткани, пытаясь то ли взяться за последний рубеж, то ли разорвать на части. Розалин уж точно хотела его разорвать — в её руках и губах не было совершенно никакой нежности. Она кусалась со всем остервенением, а толкалась бёдрами ему в бёдра по-меньшей мере свирепо. Астарион, поспевая за ней, старался вести её прямо по узкому коридору. Она то и дело пыталась взять его за грудки и впечатать в стену. Оказывалась впечатана спиной в дерево, сносила пытку рук, млела, и они шли дальше. Так по неосторожности Роза угодила спиной в дверь одной из кают. И когда лорд в очередной раз едва не взял свою невесту у стены, их отвлёк бешеный стук в дверь. Девушка отшатнулась, Астарион отпрянул. Дверь распахнулась, и из проёма выглянула Лаэзэль, побагровевшая от злости. Ни разу Роза не слышала от гитьянки таких слов. Она смущённо извинилась и, подхватив кавалера под руку, ретировалась. Любовники, отчитанные, будто школьники, преодолели остаток пути в тишине. Открыв дверь, девушка ступила в темноту, ожидая, что Астарион последует за ней. Но он замер против дверь, глядя на неё то ли насмешливо, то ли пытливо. Она наплевала на всё, и, шагнув к нему, притянула к себе за затылок, толкаясь в поцелуй. Мужчина подхватил её под бёдра, захлопывая дверь, вжимая любимую розу спиной в прохладное железо. Она протестующие замычала, ударив его по спине рукой, но, стоило ладони втиснуться между телами и сквозь слои ткани провести меж раздвинутых ног — она сдалась. Этой ночью шипы его не потревожат. Девушка стонала в поцелуй, громче с каждым движением, громче, когда сквозь всё ту же ткань Астарион нашёл губами её грудь, прихватывая зубами сосок, посасывая аккурат так, как она любила, чтобы потом совершенно случайно забыть о второй груди и, не дав Розалин опомниться и одарить его разочарованным взглядом, ускорил движения пальцев. Задушенный стон затерялся в поцелуе, она подавалась навстречу, цепляясь руками за шею, старалась подстроиться под темп, дрожащими бёдрами умоляя двигаться ещё чуть быстрее, ещё чуть сильнее… Астарион отпрянул от её губ тогда, когда Роза разучилась дышать сама, и она, брошенная на сушу, с широко распахнутыми глазами, прижалась ближе, лбом ко лбу, принимая пальцы на всю длину. Он не церемонился — конечно, нужно же довести до лихорадки и устроить показательную порку — чтобы, пока он пытается её воспитывать, Роза была не в состоянии думать ни о чём, кроме него между её ног. Он неспешно растягивал её, наращивая темп, не без удовольствия слушая стоны, которыми девушка давилась, всё громче и безжалостнее. Музыка для уставшего слуха. Он мог отнести её на постель, довести до исступления, языком — хватило бы нескольких минут — а затем перехватить её, горячную, пальцами, и на пике беспамятства слиться с ней воедино, чтобы его милая дикая Роза, сдавшись окончательно, в беспамятстве бормотала его имя и умоляла трахать её ещё и ещё. Но в размен тому трахал её пальцами, набирая темп, наслаждаясь пошлостью сорванных с губ стонов, тем, как сладко рука скользила по низу живота, покидая тело и резко вторгаясь, заставляя с каждым разом срываться на крик, цепляться, безуспешно стараясь насадиться, взять удовольствие так, как хотела она сама, а не как позволял он — по крупицам, чтобы умоляла. Он нарочно медлил, хотя знал, что терпение давно кончилось. — П-пожа… — Розалин рассыпалась на части, но этого было недостаточно, просто мучительно мало, хотелось ещё, нет, ей необходимо было ещё. И он, на самом деле, мог ей уступить. Позволить кончить, а затем, уставшую, отнести на постель. Но не стал. — Не. Понимаю, — отчеканил губами по коже. Пальцы его ослабили темп, давление стало издевательски ничтожным. Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу. Розалин постаралась собрать в кулак остатки адекватности. Астарион, ничуть не помогая, ненароком вновь покинул её тело и грубо, сильно, так, как хотелось, вошёл. Под сомкнутыми веками заплясали искры. — Пожалуйста. Их взгляды сплелись на несколько долгих мгновений — шипы и лепестки, очень, очень много крови. Астарион рывком бросил её на постель, опустившись сверху, целуя, кусая, растворяясь в ней, его шипастой прекрасной розе, пока та на самом изломе избавляла его от дурацких кожаных брюк, в мыслях ругая, на чём свет стоит. Он прерывает поцелуй, прежде чем оказывается в ней — осторожным толчком, плавно заполняя до упора — и они оба растворяются в этом моменте, забывая и о шипах, и о цветах, и даже о том, как больно. Когда становится совсем невыносимо — ураган надвое ломает мачту, срубает флагшток, разрывает на полосы паруса, давит на корпус, и тот трещит, покорно разламываясь — Роза прижимается к нему ближе, пуская под кожу. Ведь в самом сердце шторма тишина и покой.