Those Shoes

Напротив автосервиса в Северном Голливуде стоит аляповато-яркая коробка здания. Между ограждениями из цепей и пальмами красуются ослепительные неоновые вывески, обещающие девушек топлесс, бильярд и пиво. Всем здесь похуй, кто такой Ларс, и в какой группе он играет, пока он опрокидывает очередную рюмку на Ланкершим. Парень, похожий на бывшего военного, набрасывается на Джеймса за то, что тот трогает одну из танцовщиц — он пытался порвать шнурок на ее стрингах, шлепая ее по заднице, — но Джеймс лишь смеется, слишком громко и пьяно, утверждая, что это просто дружелюбие. Они — постоянные посетители здесь, и выпустить пар после долгих дней записи стало для них чем-то обыденным. Star Garden находится в двух шагах от студии, а с учетом того, как Ларс водит свой Porsche, он может за пять минут доехать и до Колфакса, и до Туджунги, в зависимости от настроения. И танцовщицы здесь — любимицы Джейсона. Он настаивает, что они не такие назойливые, и это правда; в потоке услужливости за их известность, в этой анонимности есть что-то освежающее. — Еда здесь просто отстой, — Кирк кричит поверх громкой музыки, стандартной для стрип-клубов. Играет то, что должно было погибнуть вместе с хэйр-металлом, но каким-то образом смогло пережить смертельный удар. Ларс ненадолго задумывается, сколько времени понадобится, чтобы их песни зазвучали в стрип-клубах. Он расстегивает подкладку кожанки и нащупывает маленький пакетик. — А ты пришел поесть? — Джейсон фыркает от смеха, кепка Bulls низко надвинута на глаза из-за яркого света, заливающего края сцены — кабинки, в которой они расположились. С подстриженным затылком, уши Джейсона торчат из шапки под умилительным углом, сигарета надежно спрятана за правым ухом. — Я в отчаянии, — Кирк запихивает в рот немного начос. Ларс сочувственно морщится — это крест, который они оба несут. Он слишком хорошо знает, как плохо иметь небольшой вес собственного тела, что лишает тебя возможности пить много, и вообще, этот сыр действительно выглядит радиоактивным, — Мне нужно что-то, чтобы заесть этот ебаный алкоголь. Джеймс присвистывает, глядя на девушку, скручивающуюся, как крендель, на шесте перед ними, с сиськами, бросающими вызов гравитации. Не может быть, чтобы они были настоящими. Ларс пользуется случаем, и пока все отвлеклись, он отсыпает себе немного порошка и прячет его в куртку, поношенную и мягкую. Ему слишком жарко — в помещении липкая теплота, а одежда на нем еще теплее — после проигрыша в последней партии в бильярд. Он слишком отвлекся на шов джинсов, огибающий задницу Джеймса, словно нарисованный, когда тот наклонился над столом, чтобы выровнять бильярдные шары. От собственных волос у него потеет шея, от кокаина горло чешется изнутри, от трения руки Джеймса о его собственную он дрожит, как крылья сверчка, в месте соприкосновения кожи. У него уже стояк. Еще одна цыпочка, с бесконечными ногами и светлыми волосами, наклоняется над столом, чтобы предложить приватный танец любому из платящих клиентов за столом. Но прежде чем кто-то успевает ответить — у Кирка полный рот еды, а Джейсон — скупой ублюдок, каким он и является, — Джеймс вклинивается со своим слишком странным комментарием. Он бухой, но ему все нравится. Он всегда с трудом понимал, когда нужно заканчивать шутить, что подкреплялось чувством неуязвимости, которое давал ему алкоголь. Ларс берет еще одну рюмку с подноса, стоящего перед ними, открывает горло и одним махом опрокидывает ее обратно. Ему нужно выйти на тот же уровень, немного уравнять шансы. Стриптизерша не считает Джеймса смешным и говорит ему об этом, а он называет ее шлюхой. Из-за музыки и болтовни посетителей за столиками вокруг них это остается почти незамеченным за пределами их ближайшего окружения. Но девчонка все равно уходит, раздосадованная. Джеймс вскидывает руки, словно не понимая, где он ошибся. — Отличная работа, чувак, — Джейсон смеется, — В следующий раз уступи Кирку возможность общаться. — Да, женщины любят твою добродушную задницу, — Джеймс поднимает тост почти пустой бутылкой за Кирка, в знак саркастического согласия. Женщины действительно любят Кирка; они считают его красивым и приятным. В основном, так оно и есть. Но Ларс обаятелен и не боится подкинуть немного денег, чтобы подмазать колеса. Поэтому он встает с подковообразной скамьи и протискивается к выходу из кабинки. — Я разберусь, — вздыхает он. Как будто Джеймс для него — непосильная ноша. Это не так. Под взглядом Джеймса появляется улыбка, и когда он встает, чтобы выпустить Ларса, тот чуть не опрокидывается в его объятия. — Правильно, это мой мужик, — он хмыкает и дважды хлопает его по плечу. Его рука горячая, даже через слои одежды, ну, или, что более вероятно, мозг Ларса просто обманывает его. Ему кажется, что все его тело загорается от любого контакта с Джеймсом, — Я знал, что ты прикроешь меня, приятель. Ларс отбрасывает волосы в сторону, щиплет себя за нос, чтобы убедиться, что нигде нет видимых следов кокаина, и идет по своим делам. Эти дела заключаются в том, что он разыскивает танцовщицу, извиняется за грубое поведение, а затем просит снять отдельную комнату. Он размахивает пачкой денег — место и время будут оплачены. Он указывает на стол, чтобы объяснить, кто придет на шоу. Только Джеймс. За это он и платит. Недоверчиво сощурившись, она легко берет деньги — обычно они так и делают, — и он возвращается за стол, чтобы объявить о своей победе. Но не раньше, чем проглотит еще одну рюмку и вытрет лицо, по которому водка по неосторожности потекла мимо губ. — Ну? — Кирк скользит взглядом между девчонкой, которая исчезает из виду, и Ларсом, — Успех? Он кивает. — Я и ты, Джеймс. Пойдем. Джеймс допивает свой напиток, расчесывает усы и встает, вытягиваясь в полный рост. Ларса поражает, насколько плохо Джеймс умеет держаться среди женщин. Теоретически, он может выбрать любую женщину из бесконечного количества кисок, преподнесенных ему на серебряном блюдечке. Но если учесть, что в трезвом состоянии он полагается на глупые, неуклюжие шутки, а в пьяном становится откровенно оскорбительным, то для того, чтобы за ним увязался хоть один хвост, требуется работа опытного ведущего. И так было всегда. — Джентльмен, — салютует Джейсон. Джеймс делает ответный жест, а Ларс просто отмахивается от него, — Заставляешь нас гордиться. Они преодолевают небольшое расстояние до приватных комнат, совершая серьезные маневры, борясь с различными веществами, бурлящими в их кровеносных потоках. В заведении помещается всего около восьмидесяти человек, тесновато, но они все равно бредут туда, как опьяненные паломники в свое логово беззакония. Ларс идет позади Джеймса, пока что позволяя ему вести себя. — Как в старые добрые времена, да? — Джеймс усмехается и хмурится, глядя на эту грязную обстановку — панели, бархатный диван, подушки с леопардовым принтом. В комнате есть что-то гротескное, вонь спиртного, пота и дыма. Красный свет пронизывает, кажется, каждый квадратный метр здания, — Бля, только посмотри на эту помойку. — Тебе здесь нравится, — Ларс закатывает глаза, освобождается от куртки и сбрасывает ее на диван. Джеймс, наверное, переехал бы сюда жить, если бы была такая возможность. У него невероятно низкие стандарты. Музыка все еще играет, хотя теперь более медленная и приторная. Из динамиков доносятся первые ноты мелодии семидесятых, классический гимн стриптизеров об одиноких женщинах, — Играет твоя песня. Он хмыкает, устраивается на сиденье, широко расставив ноги. Джеймс поджимает губы, вздрагивает ресницами и снимает с себя кожанку, шутливо имитируя стриптиз. Тяжелая, мягкая, как масло, она подстроилась под форму его рук от почти постоянного ношения. Она сохраняет свою форму в течение полусекунды, прежде чем столкнуться с креслом. — Итак, — Джеймс прекращает баловаться, оглядывает маленькую комнату, простую и скудно украшенную. Он выглядит слегка раздраженным, — Где девушка? Проходит такт тишины. Это не совсем похоже на старые времена, думает он про себя. Когда они делили все — одежду, девушек, зубную щетку, постель. Ларс швыркает носом, по привычке снова проводит рукой по лицу. Все конечности трепещут, ногти, зубы и кожа гудят, кажется, сами по себе. Нет, сегодня он ничем не будет делиться. Он кривит лицо, пожимает плечами. — Она не придет. — Что? — Я же уже сказал, — объясняет Ларс, как будто это должно было быть очевидно с первого раза. Как будто Джеймс должен был догадаться, что он подсунул танцовщице несколько лишних купюр, чтобы она смотрела в другую сторону, чтобы забыла о приватной комнате, о том, кто в нее входит и кто из нее выходит, — Только я и ты. — Тебя наебала стриптизерша, — он смеется, глубокий звонкий смех, который начинается в животе и неконтролируемо бурлит, — Это новый минимум. Ларс только качает головой. — Я сказал ей съебаться. — Почему? — Джеймс выглядит растерянным, действительно и по-настоящему, между его бровей появляется глубокая складка. Огромная серая зона неопределенности между ними не служит никому, поэтому Ларс решает облегчить ему задачу. — Я не хочу ее, — он говорит об этом прямо, расстегивая ширинку джинсов. Джеймс и так намного выше Ларса, а ботинки на небольшом каблуке и светлые джинсы с разрезами по краям только удлиняют его рост и делают стройнее. Он не может не думать о том, как бы выглядел Джеймс в длинных сапогах, закрепленными вокруг его лодыжек, и голыми ногами, обхватившими шест. Как атлас женских трусиков едва ли выдержал бы напряжение его твердого члена. Ларс сжимает зубы, глядя на проносящиеся перед его мысленным взором образы. Но Джеймс явно застигнут врасплох таким признанием. Они занимались сексом в одной постели — поблизости друг с другом, с одной и той же женщиной — но никогда наедине друг с другом. Он почти застенчиво наблюдает за тем, как Ларс трогает себя, его щеки раскраснелись, а глаза перебегают куда-то в сторону, пытаясь спасти то достоинство, которое у него осталось. — Что ты… То есть… — Джеймс прочищает горло, крутит кольцо и вздергивает правую бровь. Это всегда его правая бровь. Смущенный смех, сжатые руки. Он отчаянно ищет, чем бы занять себя, — Чего ты хочешь? — Тебя, — Ларс улыбается, высунув язык, чтобы облизнуть нижнюю губу. Он полностью погружается рукой в джинсы, и ждет от Джеймса хоть какого-то подтверждения, — Давай. Ты ведь знаешь, что мне нравится? И тогда нет никакой неуверенности. Джеймс кивает. Он знает: он знает, что нравится Ларсу, что его возбуждает и заставляет видеть звезды. После десяти лет совместного проживания и откровений в Ларсе нет ничего такого, с чем бы он не был знаком, к лучшему или худшему. Он стягивает с себя футболку и позволяет ей упасть на пол, прежде чем вылезти из ботинок. Когда Джеймс снова поднимается на ноги, он смахивает волосы с лица, обеими руками собирает их в хвост и поворачивается. Красный свет создает долины теней в сплетении его мышц: широкая спина, бицепсы, обрамляющие ручейки светлых локонов. Он оглядывается через плечо, веки опущены в той вялой манере, от которой Ларс никогда не устанет. — Вот так? — Джеймс спрашивает так тихо, что в грохоте музыки его рот едва двигается, когда он начинает откидывать голову в сторону, чтобы обнажить шею. Он кивает, надеясь, что Джеймс это видит, и сжимает себя в трусах. Ему хочется, чтобы его губы прикасались к коже Джеймса, а не экспериментально надавливали на нее кончиками пальцев. Джеймс поворачивается, проводит обеими руками по груди, по животу, пока не доходит до пояса своих черных джинсов. Он расстегивает пуговицы, тяжело дыша, и, когда рука наконец оказывается в штанах, удовлетворенно вздыхает. — Помедленнее, — шепчет Ларс. Обычно он предпочитает сразу приступать к делу, но то, как Джеймс выглядит в этом свете, с этим выражением лица, заставляет его наслаждаться этим, впитывать каждую деталь. Джеймс опускает джинсы вниз и снимает их с ног с такой грацией, о которой Ларс и не подозревал, — Да, так лучше. Джеймс слега покачивается в такт мелодии, проводит пальцами по бедрам до трусов и оттягивает резинку. Ларс, пораженный впечатляюще слаженным проявлением женственности, несмотря на неуклюжесть от Coors Light, с энтузиазмом кивает Джеймсу, чтобы тот продолжал. — Продолжай, — Джеймс снова поворачивается и стягивает с себя трусы, пока они не оказываются прямо под его задницей — бледная кожа резко контрастирует с остальным телом. Ларс выдыхает то немногое, что осталось в легких, когда Джеймс проводит руками по обоим ягодицам, — Блять, это ты должен быть на той сцене. Джеймс бросает взгляд назад, на долю мгновения нахмурив брови, а затем выпрямляется, напрягаясь от замечания. — Не смейся надо мной. — И не смеюсь, Боже, — возражает Ларс, и мокрое пятно на его собственном белье свидетельствуют о том, насколько это для него не смешно, — Это сексуально. Этого, должно быть, достаточно, чтобы подавить приступ параноидальной неуверенности в себе, который Джеймс только что испытал, потому что он поворачивается лицом к Ларсу, засовывает руку в трусы и медленно, дразняще и так грязно дрочит себе, что у него кружится голова. Джеймс хнычет при движении кистью вверх. — Ну как? — Черт, так хорошо. Ты так хорошо выглядишь, — Ларс хмыкает, ему вдруг становится слишком тепло в одежде. Но он не собирается раздеваться в ближайшее время — слишком велико удовольствие от того, что ты один не раздетый. Он от этого не откажется так быстро. Джеймс сбрасывает черный хлопок, который едва держался на его бедрах, и отбрасывает его в сторону, слишком изящно, — Ты что, тренировался перед зеркалом? Джеймс не отвечает. И это заставляет все шестеренки в мозгу Ларса двигаться, заставляет их работать с удвоенной скоростью, чтобы породить тревожное количество фантазий. Все то, что Джеймс делает в темноте, когда он один, когда он ни перед кем не выступает. Изучает ли он свое отражение, придает ли своему телу округлые формы, которые не даны ему от природы? От этой мысли Ларса бросает в дрожь, вспышка тепла стреляет сквозь позвоночник, пульс бьется в ушах. Он опускается на четвереньки на грязный ковер и смотрит в глаза Ларса под этими ленивыми веками. И это еще один вид власти — ощущение, что он больше, чем он есть, важнее, — то, ради чего Джеймс живет. И это то, что ему редко удается испытать. Полностью обнаженный, он грациозно крадется к дивану, и это движение сдвигает его лопатки и создает прогиб в талии. Добравшись до заостренных носков ботинок Ларса, он садится, упираясь задницей в пятки, и проводит руками по его икрам. Прикосновение обжигает даже через джинсовую ткань. Ему интересно, как далеко это зайдет, на что готов пойти Джеймс. У него есть несколько теорий, которые он хотел бы проверить, поэтому он отводит ткань в сторону, оттягивает пояс трусов, и гладит себя, легко скользя по члену ладонью. Джеймс просто смотрит на него, не отрываясь, и медленно гладит его по верхушкам бедер. Он сохраняет то же ровное лицо, затуманенное расслабленностью от алкоголя. Когда его большие пальцы проникают слишком близко, вдоль штанины джинсов Ларса, его живот вздрагивает. Реальная возможность того, что он увлечен этим больше, чем Джеймс, вызывает приступ неловкости. Не выдержав пристального внимания, он собирает все волосы Джеймса в кулак и дергает его голову вверх, так, чтобы их глаза встретились. — Ты сядешь на него или продолжишь пялиться? И Джеймс не впечатлен этой ложной бравадой. Откровенно говоря, Ларс тоже. Но он все равно держится, даже когда Джеймс не отвечает. Освободив руку Ларса от своих волос, он устраивается на свободной подушке спиной к нему и ложится, согнув колени, лодыжки скрещены, голова покоится на подушке с леопардовым принтом. Ларс настолько потрясен наглостью этого движения, что ему требуется мгновение, чтобы скоординировать все свои конечности, чтобы поднять их и поставить одну ногу на диван. Джеймс протягивает руку назад, раздвигает себя. Даже при странном свете, тусклом рубиново-красном, Ларс может сказать, что Джеймс чисто выбрит, как ебаная модель Playboy. Его рот наполняется приливной волной слюны, которую ему приходится сглатывать, и рука импульсивно дергается к нему. По какой-то причине он колеблется и матерится себе под нос. — Я могу к тебе прикоснуться? — За это придется доплатить, — Джеймс смеется, смех получается воздушным, бездыханным. И это действительно стоит дополнительных расходов, Ларс уверен в этом на тысячу процентов. Он будет расплачиваться за это до конца своей чертовой жизни. Он шлепает Джеймса один раз, берет его за задницу и сжимает, прежде чем позволить большому пальцу прижаться меж бедер. — Для кого ты это сделал? — вслух спрашивает Ларс, не в силах сдержать изумление в голосе. Он снова прикасается к нему, к чему угодно — все идеально шелковистое, обнаженное и гладкое. Джеймс вздрагивает, его дыхание сбивается. Не в силах вынести оглушительную, гулкую тишину, Ларс умоляет его ответить, почти унизительно то, как сильно он этого хочет, — Скажи мне. — Я не… Я не знаю, — Джеймс шипит. Ларс, подгоняемый собственным ослепляющим желанием, наклоняется и облизывает Джеймса, одним плоским движением языка. Он вульгарно сплевывает, любуясь тем, как его слюна скользит вниз. Стон, который Джеймс издает, звучит почти как болезненный, выбитый прямо из него. — А что, по-твоему, должно было произойти сегодня вечером? — спрашивает Ларс, все еще озадаченный тем, что Джеймс нашел время, чтобы сделать это с собой. Маниакально пытаясь расшифровать, чего он надеялся добиться бритьем и кого он надеялся увидеть, Ларс со стыдом признает, что возбуждается только сильнее. — Не это, — Джеймс хнычет, когда Ларс притирается к нему, размазывает выступившую смазку, уже без грамма терпения. Джеймс двигается назад, прижимается к нему, его пальцы судорожно впиваются в подушку, и Ларс почти кончает прямо там, — Боже, я… — Можно я тебя выебу? — с грубой настойчивостью он прерывает все, что Джеймс собирался сказать. — Ты понимаешь, что делаешь? — Джеймс рвано дышит, приподнимаясь на локтях, чтобы бросить взгляд через плечо. Под таким углом его талия кажется невероятно узкой, а изгиб тела притягивает взгляд к шее, к катящемуся с линии роста волос поту, — Ты делал это раньше? — А ты? — дерзко спрашивает Ларс. Он уже достаточно наслушался от Кирка бредней о его бисексуальных похождениях, чтобы понять, как это работает. Но попытка представить Джеймса, занимающегося этим с кем-то другим, подстегивает его ревность так, что у него мурашки по телу, — Не может быть, чтобы это сильно отличалось от секса с женщиной. Ты просто засовываешь его внутрь. Лицо Джеймса расплывается в улыбке, а смех звучит, как мотор, пытающийся завестись. Ларс хватает кожанку, лежащую рядом на диване, и достает бумажник. Там лежат презерватив и смазка на случай таких моментов, как этот. — Теперь я понимаю, почему ты развелся. Ларс тоже смеется. И, конечно, он сам признает, что за годы работы у него была своя доля не самых лучших отзывов от женщин. Он списывает это все на вечеринки. Всех не победить. Смех затихает, когда он вталкивает внутрь два пальца, мокрые от смазки, и чувствует, как Джеймс дрожит от этого вторжения. Он пытается быть помедленнее, но он нетерпелив, ожидая бархатной мягкости вокруг его члена. Он продолжает, немного раздвигает пальцы, исследует, чертовски желая. Джеймс трясущейся рукой убирает волосы со лба, и позволяет прикосновениям задержаться, его челюсть приоткрыта, пока он задыхается. — Бля, Джеймс. Ты… — Ларс собирается выплеснуть шквал комплиментов, которые он держал в себе последние десять лет, слова, за которые, как он всегда предполагал, Джеймс просто отпиздит его. Теперь очевидно, что вся эта гипермужественная величавость, как бы она ни раздражала Ларса — всего лишь прикрытие. Слова растворяются на языке, как кислота, когда он сгибает пальцы, а Джеймс карабкается вперед, словно пытаясь убежать. Его руки сводит судорогой, ладони ударяются о подлокотник. Ларс хватает его за бедро свободной рукой — отчаянной, скользкой хваткой, которая оттаскивает Джеймса назад, — и снова двигает пальцами внутри. — Ох, бля, — Джеймс издает протяжный стон, который Ларс мог бы счесть вопиющим преувеличением, если бы не слышал его раньше, в случаях нечаянного вуайеризма, когда они были настолько бедны, что не могли позволить себе отдельные номера в отеле. Ларс убирает пальцы, чтобы натянуть презерватив, и твердо сжимает челюсть от этого ощущения. Джеймс бормочет очередное ругательство себе под нос, — Почему ты остановился? — Ты готов, давай, — Ларс решительно заявляет об этом, капает еще немного смазки на член и, выпрямившись, одним движением входит. В момент он будто ошеломлен. Калейдоскоп звездного небытия за веками, затягивающий круговорот правильного и неправильного. Так туго, что почти больно, так горячо, что почти жжет — как жжет огонь, как обжигает и лед. Он задыхается, и его стон отдается эхом в его голове. После нескольких осторожных толчков он убеждается, что не закончит нелепо быстро, и позволяет себе погрузить большие пальцы в самую мясистую точку задницы Джеймса, наблюдая, как остаточная сила от встречи их тел пульсирует в его мышцах, словно отлив. Джеймс держит во рту свои собственные пальцы, сосредоточенно прикусывая указательный и средний, глаза закрыты, брови насуплены. Обкусанные губы и лихорадочная краснота на скулах теряются в свете комнаты, который размывает все оттенки. Но это неважно — Ларс знает, что румянец там. — Хорошо? — вопрос сопровождается мерным покачиванием бедер, рука сгибается и скользит по спине Джеймса, покрытой блестками пота. Движение слишком нежное, слишком ласковое, и Ларсу нужно одернуть себя — вспомнить, что он трахает своего товарища по группе лицом вниз в стрип-клубе. Джеймс кивает, все еще прикусив пальцы, и это не помогает. Ларс тянется к его запястью и наблюдает, как паутинка слюны тянется от его губ, которую разрывает только влажный выдох, — Тебе нравится? — Да, — выдыхает Джеймс. Уши Ларса пылают, огненно-красные, скрытые водопадом волос, которые он пытается откинуть на плечо. Бесполезно: при каждом движении они снова лезут ему в лицо, спутанные и влажные. Джеймс стонет, дергает рукой, проверяя на прочность запястье, зажатое в кулаке Ларса, прижатое к дивану, — Сильнее. Я знаю, что ты можешь трахнуть меня сильнее. — Господи, — Ларс смеется, его глаза едва не вылазят из черепа от этих слов. Он не может поверить, что они исходят от Джеймса, не может поверить, что он вообще здесь, не говоря уже о том, чтобы требовать большего. Его грудь вздымается и опускается с такой же силой, как и тогда, когда он барабанит уже целый час, а рубашка прилипла к коже, — Ты звучишь как долбаная шлюха. Джеймс приподнимается на локтях и двигается назад упорнее. — Дай мне это. Давай, я хочу. Всякое подобие сдержанности мгновенно исчезает. Он выдергивает руки Джеймса из-под него и скручивает их, пока его запястья не оказываются в одной из влажных рук Ларса. От этого движения Джеймс падает вперед, ключицы ударяются о диван, нос врезается в швы подлокотника. Если Джеймс так хочет этого, он это получит. Ларс врезается в него достаточно сильно, чтобы он издал вопль. С этой точки зрения почти легко забыть, с кем он. Подрыв ожиданий, отсутствие позерского мужества — все это щелкает в нем каким-то внутренним переключателем. Ларсу приходит в голову, что, возможно, он ничего не знает о Джеймсе, что он не владеет им в полной мере, как ему казалось. Диван скрипит под ними, и левое колено Джеймса соскальзывает с дивана, ритм Ларса останавливается, когда он поспешно поправляет его. Он замирает на мгновение, любуясь изгибами, и ему хочется, чтобы они просто растянулись на кровати. Но это — уже безумие, такой пыл — все еще хорошо. Невероятно. Он отпускает его запястья, но Джеймс все равно держит их, послушные и неподвижные. И от этого в мозгу Ларса загораются все доли, он обрабатывает эту информацию, откладывает ее на потом. — Как тебе? — Ларс не узнает хрип собственного голоса, едва слышимый над музыкой. Не получив ответа, он с резким шлепком опускает ладонь на задницу Джеймса, и кожу начинает щипать. Влажный вдох, захлебывающийся и глубокий, расширяет грудную клетку Джеймса под корсетом из рук Ларса, — Хочешь еще? — Блять, блять, блять… — скулит Джеймс, и его искаженный стон прерывается толчками Ларса. Когда он начинает опускаться на подушки, Ларс снова приподнимает его бедра; видимо, он делает что-то правильное, потому что при смене угла глаза Джеймса распахиваются, дыхание становится загнанным. Он яростно кивает, прижимаясь щекой к бархату, — Прикоснись ко мне. — Где? — Ларс играется с ним, проводит подушечкой большого пальца по гладкой коже под тем местом, где он трахает Джеймса. Ему приходится облизывать нижнюю губу, высунув язык, чтобы по подбородку не потекли слюни, — Здесь? — Мгм, — Джеймс снова прижимается к нему, одна рука наконец-то освобождается от того места, где ее ничто не держало, и слепо тянется к любой части Ларса, которую может достать. Его пальцы оказываются где-то на правом бедре, ногти царапают его в поисках рычага. Рука соскальзывает и задерживается на задней стороне ляжки, притягивая его ближе. — Хочешь кончить? — Боже, да, — Джеймс вздыхает, ужасно раскрасневшись, но при этом совершенно не стесняясь. От его тела волнами исходит тепло, и Ларс знает, что если бы он мог увидеть его как следует — при полном освещении, раскинувшимся на матрасе, — то волосы на его груди и животе были бы темными, блестящими от пота. Он сглатывает слюну, — Еще, еще. Я умоляю, детка. Пожалуйста. Ларс, в конце концов, всего лишь мужчина. Ослабший от этих слов, он сжаливается над ним, протягивает руку и прикасается к Джеймсу. Джеймс же вздрагивает от прикосновения руки — его трогают так впервые с тех пор, как он снял с себя одежду. Ларс восхищается тем, как Джеймс прекрасно владеет собой, сдерживаясь до тех пор, пока ему не разрешат. Он никогда не смог бы столько терпеть. Он надавливает на щель у головки Джеймса до тех пор, пока тот не взвизгивает и не становится таким мокрым, что последующее скольжение его руки получается легким и удобным. Ларс поражается тому, как хорошо ему удается согласовывать движение кисти руки с толчками, как долго ему удается продержаться. Он не хочет кончать, пока Джеймс не кончит, не хочет выходить, пока не почувствует, как его тело сжимается вокруг него до невозможности. Джеймс стонет, просто начинает нести бессмысленную чушь, пока Ларс долбится в него, неустанно и решительно. Он встречает Ларса с такой же силой, толкаясь в кулак на своем члене с неистовой скоростью. Он оглядывается через плечо, из-под светлых ресниц, тяжело и громко вздыхая. — Тебе приятно? — Так хорошо, — Ларс быстро отвечает, тяжко сглатывает, борясь с сухостью в горле. Он продолжает, выходит на кратчайшую секунду, чтобы полюбоваться растяжением, которое создают открывающие его словно ножницы пальцы, — Ты такой мокрый, такой тугой. — Как женщина? — Джеймс спрашивает тихо, почти неслышимо под мешаниной звуков из хриплого дыхания и гудящего баса, диван скрипит от их общего веса, смещающегося в трении. При этих словах у Ларса сводит кишки от желания и словно неконтролируемого зуда под кожей. Эта неизбывная похоть — ни с чем не сравнимая сыворотка правды. Он снова входит в него, отвечает на робкий стон, как никогда искренний. Размазывает смазку ладонью по заднице Джеймса и смотрит, как она ловит тусклый свет, освещающий комнату. — Лучше, чем женщина. — Блять, — Джеймс издает что-то вроде смеха, но он диссонирует и переходит в хныканье, рука исчезает под ним, бицепс напрягается в такт яростным толчкам Ларса, — Я так близко, я… — Я тоже. — Да? — на долю секунды ямочка на его позвоночнике становится еще более преувеличенной, когда Ларс возвращает большой палец в то место, которое заставляло его хныкать, прежде чем оно полностью исчезло. Все его тело напрягается, челюсть сжимается, — Да, вот так… Сука, сука… — Давай, — без всякой необходимости Ларс призывает его. Джеймс уже кончает, одна нога выпрямляется между ног Ларса, носок упирается в подлокотник дивана. Эта реакция — напряженная, пульсирующая линия электричества — заставляет его глубже погрузить голову в подушку. Его рука снова нащупывает бедро Ларса, пальцы впиваются в джинсовую ткань, и он сжимается волнами, удерживая его внутри. Удушье, которое Джеймс держит на его члене, переходит все границы, заставляет его поспешно вытащить и снять презерватив, прежде чем кончить ему на задницу. Его пальцы цепляют Джеймса по ребрам, по бокам, оставляя маленькие красные следы. — Извини, — Ларс пыхтит, словно на автомате прося прощения за плохой этикет. Хотя на самом деле, ему не жаль. Больше всего на свете он хотел обозначить свою территорию, оставить хоть какое-то доказательство того, что он здесь был, как флаг во время высадки на Луну. Он на секунду задумывается о своей работе, о том, как она выглядит почти нарочито искусно. Почувствовав легкое впечатление от своей цели, он начинает вытирать Джеймса внутренней стороной промокшей от пота рубашки, которая все еще на нем. При первом же прикосновении хлопка Джеймс отшатывается. — Не вытирай это, — при этих словах Ларс едва не давится воздухом, а рука застывает, сжимая край рубашки. Ему требуется огромная сила воли, чтобы не начать лаять, как чертова собака, и ему это едва удается. Джеймс поднимает плечи, начинает отстраняться от дивана, — Мне все нравится. Ларс с недоумением наблюдает за тем, как Джеймс натягивает трусы, на которые уже попала смазка и сперма. Это будет, к сожалению, зудящим и невозможным для игнорирования. Может быть, в этом и есть весь смысл. И от этого откровения Ларсу хочется повторить все сначала. Он напяливает носки, тянется за рубашкой — по оставленному одеждой следу, возвращаясь к тому, с чего все началось, — наклоняется вниз. Ларс представляет себе эти ноги, худые и длиной в милю, гладко выбритые и намазанные лосьоном. Представляет красный цвет помады на губах Джеймса, поцелуи со сладкой отдушкой на его коже. Снова его голос. От абсурдности происходящего, от того, как сильно он этого хочет, он плюхается на диван, воздух выходит из него быстрыми маленькими глотками через нос. Он немного ошеломлен, немного невменяем, и пытается застегнуть пуговицы. Не удается. Джеймс уже все заметил. — Над чем ты смеешься? — спрашивает он, кривясь. — Ни над чем, — Ларс хмыкает, прилагая огромные усилия, чтобы уголки его рта не дернулись вверх. Но ничего не поделать, смех вырывается в открытое пространство между ними неудержимой лавиной хихиканья. Джеймс надевает рубашку, нахмурив брови. Из-за суматохи, связанной с переодеванием, его волосы выглядят очень потрепанно. Ларс смеется и над этим. — Что? — Ты назвал меня «детка». Джеймс смотрит на него в упор и закатывает глаза. — Не делай это странным. — Мой член только что был в твоей заднице, — напоминает он, вместо того, чтобы сказать, что это все и так пиздец странно; называть друг друга ласково не причинит особого вреда в этот момент. Да и его глупая ухмылка на лице делает только хуже. — Ладно, ладно, — Джеймс громко хмыкает, на его лице появляется мрачное выражение, несмотря на мокрые ресницы, которые он пытается высушить. И когда Ларс снова фыркает от смеха — короткая вспышка перед тем, как превратиться из космической пыли, образующей планеты, в солнечные системы, — в мощный хохот, Джеймс бьет его по руке, — Стоп! Ларс не останавливается и наносит ему ответный удар. Он поднимает руки в знак капитуляции и тянется к своим джинсам, запрыгивая в них. Застегивает ширинку и с довольным вздохом прочищает горло. — Я куплю тебе помаду. И стринги. — Я могу сам купить себе стринги, — бормочет Джеймс. Ларс улыбается шире, потому что это не значит «нет», не значит, что он не сделает этого. В этих словах звучит обещание большего, позже, снова. В знак победы или благодарности он поднимает ботинки Джеймса и ставит их перед его ногами, готовый к тому, чтобы он в них переступил, — Спасибо. — Без проблем, — Ларс натягивает куртку, чувствуя себя отвратительно под слоями одежды, под остывающим на коже и просачивающимся сквозь рубашку потом. Он бросает на Джеймса взгляд боковым зрением и ухмыляется, — Детка. Он первым добирается до двери и держит ее открытой, ожидая, пока Джеймс поднимет челюсть с пола и бросится за ним. Даже в более свежем воздухе клуба, вне душной духоты приватной комнаты, Джеймс выглядит раскрасневшимся и порозовелым. Ларс задается вопросом, как долго это продлится, сколько времени потребуется, чтобы легкое головокружение выветрилось из его организма. Когда они возвращаются за стол, Ларс садится на свое место. Он не знает, как долго их не было, но корзина с едой убрана и заменена пустыми, опрокинутыми рюмками. Глаза Кирка стекленеют, когда он обнимает Ларса за плечи и целует его в щеку. Ларс откидывается в объятиях, устраиваясь поудобнее. Неловкий, слабый толчок Джеймса, медленно опускающегося на свое место, привлекает внимание Джейсона, больше не зацикленного на сиськах на сцене. Джеймс берет бутылку, не заботясь о том, кому она принадлежит, и осушает ее одним махом. — Господи Боже, чувак, — Джейсон хихикает. Он немного приподнимает край кепки и кладет руку на челюсть, чтобы поддержать свое пьяное тело, — Ты выглядишь так, будто тебя с ног до головы мариновали. — Завались нахуй, — Джеймс хмурится. Ларсу кажется, что где-то под хмурым взглядом и твердостью скрывается румянец. Он не может не чувствовать себя немного самодовольным. — Ну? Как все прошло? — Кирк слегка встряхивает его, пальцы обхватывают его бицепс через кожу. Он обращается и к Ларсу, к Джеймсу тоже, но Джеймс сейчас решительно игнорирует их, предпочитая смотреть на сцену, как будто считает это приемлемым, — Я приму только развернутый отчет. — Десять из десяти, — Ларс улыбается, и незаметно для остальных проводит ногой по внутренней стороне голени Джеймса, пока не достигает его колена. Это тоже не привлекает его внимания, поэтому он пробирается пальцами вверх по бедру и захватывает в горсть его промежность. Его глаза расширяются, он скрывает это кашлем, а Ларс смеется, — Лучшая киска в Северном Голливуде.