Гроза

Шатов боится грозу. Глупо ли это? Безусловно. Понимает ли Иван Павлович всю глупость этого страха? Конечно понимает. Но поделать с этим он просто ничего не может. Каждый раз, слыша ужасный грохот с небес, Шатов либо забивается в угол, либо лезет под одеяло. Но только если он один. При других было как-то неприлично и стыдно что ли... А потому во время разговоров Ваня старался посильнее вжаться в кресло. Хотя рядом с бывшим студентом есть вещи, которых стоит бояться намного сильнее, чем какую-то грозу. Например Петр Степанович. Но даже Шатов был готов признать, что сейчас у него с этим нигилистом были странные взаимоотношения. Нет, конечно, Верховенский-младший все ещё мерзкий, неприятный, глупый атеист. И вообще общаться с ним не приятно. Да и находится в одном помещении тоже не было радостью. Но Шатов соврет если скажет, что когда Петр Степанович молчит, то выглядит не изящно и неприятно. Хотя улыбка у него притворная и приторная даже в такие моменты. Ваня настоящей улыбки Петрушки никогда и не видел. Но от Лизаветы Николаевны слышал, что он так умеет. Искренне и весело. Шатов в это не верит, но один раз признался себе, что хотел бы увидеть эту улыбку. И хотел бы увидеть как Петр Степанович плачет. Странное желание и Иван Павлович это понимает. Но настоящие слезы, не притворные, могут доказать, человеческую сущность кого-либо. Но Верховенский явно человеком не был. Вот и боятся его стоило больше грозы. Но при громких звуках становилось намного хуже. Шатов бледнел, сглатывал, надеясь убрать неприятное ощущение в груди да животе. И вот в один из таких приступов Ваня забыл закрыть дверь. Был дождь, он забрался домой довольно быстро. Да только громкие звуки тут как тут! И все. Дверь осталась открытой. И было видно, что она такая, небольшая щель впускала воздух в комнатушку. А раз дверь открыта, то хозяин не против гостей. Логично? Очень! Именно так и решил Петя. Прошмыгнул он быстро, уже собираясь здороваться в своей типичной театральной манере. Но бисера не последовало. Верховенский держал одной рукой дверной проем. Глаза у него округлились, а рот чуть приоткрылся. Верховенский похлопал глазами, быстро щуря их. Он думал увидеть Шатова за чаем. Греться после дождя нужно всё-таки, но вот незадача. Видел он только калачик. И то! Увидеть самого Ивана Шатова не получилось, на нем было одеяло. Петр Степанович расплылся в улыбке и на цыпочках подошёл к кровати. —Ба! Иван Палыч, вы что грозы боитесь?— Верховенский стоял прямо над кроватью. Выражение лица его было самым невинным и непонимающим, которое он только мог выдать. Шатова как из транса вывело. Он одеяло скинул и посмотрел на Петра со злобным взглядом. —Что вы здесь делаете? И как вообще сюда попали?— Шатов говорил почти шепотом, страх в нем все ещё остался. Он был бледен, но хотя бы не как одеяло, на котором он сидел. —Как? Да у вас дверь открыта, Иван Палыч! А теперь вы мне на вопрос ответьте. Вы правда боитесь грозы?— Верховенский еле держался от желания рассмеяться. Вот такого Петруша явно не ждал. В глазах Пети Иван мог бояться чего угодно, но грозы? Он прикрыл рот рукой, чтобы не издать ни звука Шатов отвечать не хотел. Он молчал, смотря на Верховенского. Взгляд его был полон тихой неприязни. —Да даже если и боюсь, вам то какой дело?— Бывший студент сложил руки на груди, но не тут-то было. Очередной грохот с улицы заставил Шатова вжаться в стену и закинуть ноги на кровать, желая поджать их к себе. —Ну то есть боитесь, да? Шатов, ну как же так?— Детская насмешка. Верховенский щурится ещё сильнее, садясь на кровать. Он сложил руки на колени, продолжая давить взглядом Ваню, что прижался к изголовью кровати. Бывший студент даже не понял, что вновь сделал это. При чем даже не в одиночестве... Это было неожиданно. Шатов опомнился через пару секунд, открывая глаза. Они пересеклись взглядами. —Вы на мой вопрос не ответили, Петр Степанович. Зачем вы сюда пришли?— Менять позу Иван Павлович не собирался. Это было уже бессмысленно. Особенно когда рядом с тобой такой бес, что не упустит ни малейшей возможности поиздеваться. —Вы на мой тоже. А я его, между прочим, раньше задал!—Верховенский вскинул палец вверх, изображая обиду лицом. —Так что вы первый отвечайте.— Петр наклонил голову набок, ожидая чужих слов. Конечно, ему уже не нужен был словесный ответ, он и сам все только что увидел, но заставить Ивана Павловича признаться в этом страхе будет явно смешно. Шатов молчал, хотя все ещё смотрел в глаза Петра Степановича, стараясь не разорвать их взгляды. Он и сам не знал почему. Но Ваня понимал. Если попытаться оставить Верховенского без ответа, то он точно не отстанет. Отвечать придется. —Ну боюсь, какое вам дело?— Шатов пробурчал это тихо, все же отводя взгляд. Верховенский продвинулся ближе к нему. Конечно после этого вся простыня была смята, жаль, ведь кто-то ее застилал. А этот кто-то нахмурился из-за действий гостя. Шатов опустил голову, не желая совсем смотреть на Петра. —Полно-полно, Шатов, нашли чего бояться.— Рука. Без перчатки. На спине. Вот этого студент не ожидал совершенно. А где глупый смех, язвительные насмешки? Что это за странный приступ нежности. И ладно бы от кого-то другого, но от Петра Степановича? Шатов скривился в недоумении, быстро поднимая голову. Он несколько раз моргнул, не понимая таких действий и их причины. —Чего вы так на меня смотрите? Я не гроза. —Вы не гроза, да позлее нее будете.— Шатов почувствовал как мурашки побежали по его телу, когда рука со спины скользнула на ребра и обратно. Ваня вздрогнул. А улыбка на чужом лице стала немного искреннее. Толи взгляд добрее, толи студент пытается убедить себя в человечной сущность собеседника. —Да ладно вам, не такой я и изверг. Конечно я нахожу ваш страх смешным, это так, но... А впрочем никаких "но". Это действительно смешно. Вам не нравится, когда вас успокаивают?— Петр Степанович руку не убрал, но гладить перестал. Верховенский старался съесть Шатова взглядом. Иван Павлович старался отвечать тем же самым. Студент смотрел ровно в глаза, не замечая всего остального. А надо бы. Чужая рука медленно, совсем аккуратно переместилась на ребра вновь. Но это было не лёгкое движение, нет, теперь рука двигалась вверх и вниз по рёбрам Шатова. Иван Павлович вздрогнул и хотел было отодвинуться или отпрыгнуть. Да не смог, он замер. —Хотите чтобы я убрал руку? А я не хочу.— Верховенский мерзко улыбнулся. —Уберите... Это противно...— Врал ли Шатов? Да. Понимал ли он это? Тоже да. Но Верховенскому знать об этом не обязательно. Иван Павлович чувствует странные, успокаивающие, неправильно добрые движения. Петр Степанович подвинулся к нему ещё ближе. Как вдруг он кладет и вторую руку на ребра Шатова, двигая к себе. Ваня не сопротивляется, он почему-то не может. И сам не понимает как так получилось. Руки Пети быстро, юрко, но аккуратно поднимаются то вверх, то вниз. Он выводил на рёбрах Шатова круги. И большие, и маленькие, и всеми пальцами, и только большими. Верховенский видел все смятение на лице Ивана. Это Петруше нравилось, чуть напуганные глаза, плотно сжатые губы, бегающий взгляд, в котором читалось желание возразить и спросить. Ему очень нравился такой Шатов. Не спорящий и бурчащий, а такой. Молчаливый и непонимающий. —Чего вы хотите?— Иван Павлович сморщился из-за чужих странных прикосновений. Наконец начал вновь смотреть прямо в глаза Петра. —Я? Я ничего не хочу! Просто пытаюсь вам помочь.— Верховенский продолжал хитро улыбаться. Лицо Петра оказалось ещё ближе. Он дышал прямо в чужое, но рук не убирал с ребер. И вот они оба наконец-то замолкли. Смотрели друг другу в глаза. Шатов чувствовал, что такое расстояние было каким-то неправильным. И вот опять гром. Иван Павлович даже привык к тишине в комнате. Так что такой неожиданный и резкий грохот заставил Шатова оживиться и вздрогнуть. Вжаться в стену не вышло, его все ещё немного придерживал Петр. Из-за этого Ваня почти прижался к Верховенскому сбоку. Последний усмехнулся, смотря на него. Шатов понял всю глупость ситуации только после смешка. —Иван Палыч, я не гроза. Не бойтесь, а то мне самому за вас страшно становится. Ещё приступ схватите.— Петр Степанович улыбается глупо и насмешливо. Но глаза у него будто беспокоящегося человека. Шатов собирался отодвинуться вновь, но почувствовал как его держат за плечо. Он фыркнул, подняв голову на Верховенского. —Уберите руку, Петр Степанович. От чего вам так нравится меня мучить?— Шатов фыркнул, сильно хмурясь. —А если не уберу? Что вы сделаете? Зачем вам отодвигаться от меня? Мне, например, очень нравится с вами вот так близко сидеть.— Верховенский прищурился сильнее. На лице вновь детская, глупая улыбка. Лицо Петра Степановича в миг стало ещё ближе. Они почти соприкасались носами. Шатова это не пугало. Он тоже притянулся лицом. Иван Павлович чувствовал теплое дыхание. —Вы думаете я вас боюсь? —Это пока. Но я могу напугать вас чем угодно. Чем-нибудь страшнее грозы.— Петр Степанович стиснул зубы. И быстро коснулся губами чужих. Верховенский держал Шатова за плечи, чтобы тот не вырвался. Но вот удивление. Иван Павлович не испугался. Шатов лишь разжал губы, не понимая почему он это делает. А рука на своей щеки была очень приятной. Да и на плече тоже. И Верховенский, и Шатов целовались плохо. У обоих не было нормально опыта. У Шатова хотя бы была жена, пусть там ничего и не выходило. А Петр Степанович вообще прикосновений, ласки и все подобное не выносит. Но сейчас ему нравилось. Верховенский держал Шатова. И Ваня тоже держал его. Они очень старались получить от этого удовольствие. Ни один, ни второй не думали об удовольствии друг друга, но смешно то, что получалось наоборот. Им обоим было хорошо, но по странному хорошо. Язык Петр проходился по небу и языку Шатова. А тепло в груди растекалось внутри. Он переместил одну руку на затылок Вани, стараясь вплести пальцы в волосы. Иван Павлович оглаживает руками шею Верховенского. Отрываться очень не хотелось. Но целоваться так долго было неправильно. И они оторвались. —И что вы хотели этим сказать? —Пытался вас напугать. —У вас не вышло.