Досада

— Все... выглядит не так уж и плохо, – тихо сказал Рен. Он держал мою руку над раковиной, позволяя парам холодной воды смягчить уродливый ожог. Но каждый раз, когда рука непроизвольно вздрагивала, она попадала под струю, и я всхлипывала от боли. — Больше всего досталось ее бедру, – прошептала я. Наш еле слышный тон был ни к чему, ведь мы оба прекрасно знали, что Стрейд чем-то занимается в подвале, не обращая внимания на внешний мир. Однако старые привычки так просто не отмоешь. – Ей было хуже. Рен хмыкнул. — Как обычно драматизируешь, – он велел мне держать руку на месте, пока сам копался в шкафу под раковиной, ища какую-то необходимую вещь. – Я не знаю, есть ли у него... ох! – он навострил уши, когда нашел то, что искал. Это был тюбик с мазью от ожогов. Он перевернул его и прочитал обратную сторону, бормоча при этом: — Срок годности истек, но... Я улыбнулась, совсем чуть-чуть, и закончила за него предложение: — Лучше, чем ничего, верно? Рен тоже улыбнулся, и я увидела, как его хвост покачнулся за спиной. Он выключил воду и сказал мне сесть на унитаз. Стоит ли говорить о том, что мои самые приятные моменты в этом доме, если их можно назвать приятными, были связаны с Реном? Особенно мне нравились такие спокойные минуты, как эти, когда он заботился обо мне, а я - о нем. Мы уже были хорошо знакомы с тем, как исправлять результаты нашего общения со Стрейдом. Он лечил глубокие порезы на моей спине, а я клала лед и налаживала шины на его сломанные пальцы. Он разрешал мне сворачиваться калачиком в его постели после особенно ужасных ночей пыток, а я позволяла ему забираться ко мне под одеяло, когда ему снились кошмары о том, как Стрейд заставлял его убивать кого-то. Возможно, между ним и Стрейдом был какой-то скрытный договор. Заговор против меня. Недаром же сумасшедший похититель многое дозволяет именно Рену, а не мне. Но когда я видела, как он навостряет уши, как взмахивает хвостом или как горят его глаза, в которых появляется что-то искреннее, когда я с ним разговариваю, я понимала, что это полный абсурд. Этого не могло быть. Мы абсолютно дополняли друг друга в этой непростой ситуации. Рен быстро перевязал мою руку. Он разгладил крем на покрасневших и шелушащихся участках кожи. Больно все еще было, но родителям жаловаться не буду. Ха! Как будто мне когда-нибудь разрешат связаться с миром за бетонными стенами. Черт, а если бы каким-то чудом я смогла написать домой, как бы я вообще сформулировала письмо? "Дорогие мама и папа, вчера вечером мой похититель, а совместно с этим ебырь, заставил меня смирно сидеть на стуле и марать липкой пастой этот клок бумаги, пока сам вбивал гвозди в мои ногти и спрашивал, какой из них болит больше всего. Спасите". Я фыркнула от этой мысли. Рен поднял голову, сидя на полу, параллельно рыская в шкафу в поисках какого-то непонятного предмета. — Ты чего? Я задумалась. Иногда мне не хотелось говорить Рену, о чем я думаю. В какой-то степени я ему доверяла. В какой-то степени он мне нравился. В какой-то степени мы были друзьями. Но насколько мы были близки? Это зависело от обстоятельств. Он был первым, и иногда напряжение между нами двумя было слишком сильным и чреватым, чтобы его игнорировать. Всегда присутствовало это скрытое беспокойство, мешающий остальным мыслям гул, который нельзя было заглушить: что, если Стрейд решит, что ему не нужны два пленника? Или если он сочтет, что двое – это предел, и захочет поработить кого-то нового? Кто из нас получит топор – в буквальном смысле? Но, с другой стороны, мои мысли были совсем не тем, о чем Рен мог бы шепнуть Стрейду в минуту слабости. Ведь безобидная шутка о письме домой никак не связана с планом побега, так ведь? — Я просто представляла, что бы я могла бы написать в письме родителям, – я размяла забинтованную руку. – Я имею в виду, если бы нам вообще разрешили сделать что-то подобное. — Оно было бы как письмо из летнего лагеря? – спросил Рен. Он подтянул колени и уперся в них подбородком. — Наверное, – ответила я, слегка улыбнувшись. – Хотя это был бы... Отвратительный, мерзкий, адский... "Особенный летний лагерь". Рен слегка фыркнул: — Определенно не такой, как в кино. — Может быть, как в фильмах ужасов, – добавила я с ухмылкой. Один из передних зубов – не центральный, слава Богу, – теперь отсутствовал, так что я редко ухмылялась. Но в моменты уединения с Реном я могла позволить себе неловкую усмешку. Ему можно было увидеть мои недостатки, ведь у него они тоже были. Может быть, не отсутствие зубов, но... — Как в "Лагерь с ночевкой"! – промурлыкал он. – Или "Пятница, 13-е"... Я уже начала открывать рот, собираясь рассказать ему, что однажды в летнем лагере смотрела первый фильм "Пятница, 13-е", как вдруг из приоткрытой двери подвала донесся слишком знакомый звук: — Красавица! Ты так долго перевязываешь небольшой ожог! Надеюсь, мне не придется идти за тобой наверх! При звуке голоса Стрейда хвост Рена поднялся вверх. Певучесть его слов не скрывала опасности. Если бы у меня был хвост, он бы тоже поднялся по струнке. Но моему телу пришлось довольствоваться тем, что мышцы напряглись, а кишки сильно сжались. — Мне нужно идти, – пробормотала я, спрыгивая с сиденья унитаза. Я остановилась в дверном проеме. Рен, сжавшись на полу, прижал уши к голове. Несомненно, он размышлял о том, не позовет ли Стрейд и его вниз. Или о том, что Стрейд разозлится на что-то и выместит гнев на нем. — Спасибо, что подлатал меня, Рен, – его уши дернулись, и он поднял на меня глаза. –Правда, я серьезно, – я улыбнулась, продемонстрировав один из отсутствующих зубов. – Я рада, что ты здесь, со мной. Его хвост вновь опустился, и он улыбнулся в ответ. Почти щенячий оскал на мгновение пересек его милое лицо, и я немного успокоилась. Я вышла из ванной прежде, чем Стрейд был бы вынужден подняться и грубо уволочь меня. ... Она не продержится и дня. Это было ясно. Ее кровь теперь была повсюду. На полу. На ее коже. На руках Стрейда и на моих тоже. Конечно, он заставил меня в этом участвовать. В конце концов, я была его... помощницей? Странно: он всегда говорил, что Рен лучше справляется с черной работой, когда дело доходило до страшной кульминации. Я была слишком склонна к извечному трепету и колебаниям. Не говоря уже о том, что иногда меня тошнило при виде чего-либо более чем кровавого. Кишки были моей слабостью. И ее тоже, судя по тому, как она вздрогнула при виде большого охотничьего ножа. Стрейд повертел его в руках. — По-моему, мы уже долго с тобой возимся. Ты так не считаешь, куколка? – он оглянулся на меня с задумчивой улыбкой. – Может, покончим с этим? Недолго думая, я кивнула. Да, эти мучения продолжались достаточно долго. Да, я хотела, чтобы она просто уже умерла. Да, я хотела подбежать к раковине и начать отмывать руки, пока они не станут морщинистыми и вода не сотрет с кожи следов ее вязких жидкостей. — Давай, – сказал он мне, жестом указывая на дрожащую женщину. Она вся в порезах, царапинах и ожогах. Там, где раньше была засохшая кровь, теперь виднелись свежие кровоподтеки. От сапог Стрейда и ножа. Ожоги, полученные от кипятка, Стрейд даже поджег паяльной лампой, превратив их из шелушащихся и красных в ряд изрытых, похожих на гной кратеров в ее плоти. Когда я подошла к ней, меня обдало холодом. Она смотрела на меня тусклыми, умирающими глазами. Открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова не шли. Ее распухшая синяя губа дрожала. Из нее сочилась кровь. Один из ключей от наручников был прикреплен скотчем прямо к стене. Стрейд всегда любил держать при себе запасные, на случай если потеряет оригинал, но все равно захочет снять с кого-то наручники. Обычно он и не снимал их, если только жертв не связывали каким-то другим способом (не очень хороший знак) или если он уже почти закончил с ними (определенно плохой знак); сейчас же бедняжку высвободили только для того, чтобы ее было веселее убивать. Ее руки метнулись вперед, когда наручники расстегнулись. На мгновение я увидела, как она рассматривает свои запястья. Они покраснели и изрезались от впивавшихся в них металлических наручников. Ее разглядывания кончились, как только Стрейд шагнул вперед и решительно дернул ее за волосы. Женщина вскрикнула – я удивилась, что ей удалось это сделать: от предыдущих оров у нее должен был сорваться голос, – и он сильно встряхнул ее, дабы она не шевелилась. — Было весело, но тебе пора на боковую. Не обижайся, окей? Ну или поплачь, это может помочь тебе немного успокоиться! Она не успела ничего ответить. Он вообще редко хотел, чтобы жертвы что-то говорили. Их слова для него были просто набором слогов, который доставлял ему дополнительное удовольствие. Ведь гасить чей-то внутренний свет – это так приятно! Он вонзил охотничий нож ей в живот и дернул его. Она не закричала. Она едва вскрикнула. В надломленном голосе звучал придушенный ужас. Как будто она не могла поверить в то, что с ней происходит. Он провернул нож. Она хрюкнула и, задыхаясь, издала звук, похожий на икоту из глубины горла. — Шшш, – пробормотал он, и на его лице появилась сумасшедшая ухмылка. Его глаза пробежались по ее лицу. Я увидела в лучшем ракурсе, как Стрейд озарился ликованием при виде потери ее жизни в его собственных руках. Ему так понравилось зрелище, что он даже отпустил рукоятку ножа. Стрейд вцепился обеими руками в ее лицо, не сводя с женщины больного взгляда. Кем она была? Кем она была до того, как оказалась в подвале? Думала ли она о своих друзьях, о своей семье? Были ли у нее дети, которых она оставила в одиночестве? Может... Может быть, она училась в колледже, может быть, готовилась к экзаменам, которые теперь уж никогда не состоятся. В холодильнике останутся недоеденные готовые обеды, закладка никогда не перейдет на другую страницу. Ее руки дрожали. Она взялась за рукоятку ножа, торчащего из нее. Женщина слабо держала ее окровавленными, покрытыми синяками руками. Неужели Стрейд этого не заметил? Нет, он был слишком сосредоточен на ее лице. Он также не заметил, как изменилось ее настроение. Нет, он заметил. Но, возможно, не понял, что это значит. Он не увидел, как она перешла от растерянности и ужаса к решимости. Она не стала действовать сразу. Я могла бы что-то сказать. Могла бы предупредить. Но вместо этого я напряженно наблюдала за тем, как умирающая женщина выдернула нож из своего нутра, из которого потихоньку вытекали внутренности и кровь, и вонзила его прямо в шею Стрейда. Он задохнулся. Раздался придушенный звук. Руки Стрейда инстинктивно потянулись к шее, и ему потребовалось несколько медленных, лихорадочных мгновений, чтобы вытащить нож. Кровь выплеснулась из артерии, и он упал на колени. Женщина отступила от него. В ней осталось достаточно сил, чтобы повернуться ко мне и улыбнуться – у нее не было зубов, – прежде чем рухнуть на землю. Она была еще жива, но вскоре наступит смертельный шок. В любом случае, мои глаза были прикованы к Стрейду. Его же глаза метались туда-сюда, пока не остановились на мне. Он прижимал руку к ране, но толку от этого было мало. Ему нужен хороший компресс... скорая помощь... какая-нибудь операция. Я не знаю, зачем позвала его. Чтобы помочь Стрейду? Чтобы помочь себе? — Рен. Не слышит. — Рен! Все еще не слышит. — Рен!!! Не успела я опомниться, как уже просто выкрикивала имя, наполняя подвал совсем не тем тоном, к которому привыкла. Мой собственный голос был едва различим. Дверь подвала хлопнула, и я услышала бешеные шаги по лестнице. Я увидела, как Рен, который на фоне моего шока был лишь оранжевым пятном света, вглядывается в происходящее. Его рот медленно открылся, но, в отличие от Стрейда, несчастной женщины на полу и моих собственных дрожащих губ, из него не вырвалось ни звука. Рен произнес мое имя. Рен, потому что Стрейд был не в состоянии говорить. Это вывело меня из оцепенения, и я бросилась к нему в панике. Он обхватил меня одной рукой, и мы застыли вдвоем, в эдаком сцепленном положении, наблюдая, как Стрейд истекает кровью. — Что нам делать? – внутренняя сторона моего локтя сильно прижималась к спине Рена, когда я обнимала его. Мне хотелось прижаться к нему, как в хорошие ночи. Я хотела, чтобы он прогнал все мои невзгоды. Возможно, он почувствовал мои желания. Он крепче обнял меня. А потом стал оценивать ситуацию. Долгое время Рен молча наблюдал за Стрейдом. Стрейд смотрел на него – на меня тоже, но в основном на Рена – с широко раскрытыми глазами беспомощности. Такой взгляд ему совсем не шел. И он, казалось, знал об этом. — Помогите мне, – пролепетал Стрейд. Это даже не было похоже на речь. Возможно, нож задел его голосовые связки. Никто не двинулся. У нас было много времени, и кто-то мог бы броситься на помощь. Один мог бы побежать к шкафу и взять толстую марлю, прижать ее к ране, а другой мог бы помчаться вверх по лестнице, чтобы вызвать "скорую". Но я ничего не сделала. И Рен не сделал. А потом Рен посмотрел на меня и сделал шаг назад. Он потянул меня за собой, и я охотно пошла, сделав один шаг, и еще, и еще, пока мы не оказались у подножия лестницы. — Рен... – прошептал Стрейд. Кровь хлынула между его пальцами, прижатыми к шее. – Р-ре... Он не успел договорить. Его глаза вновь расширились, и я увидела, как свет покинул их. Впервые с тех пор, как меня привели сюда, в подвале стало по-настоящему тихо. Стрейд умер. Некоторое время мы не двигались. А потом я почувствовала, что начинаю хрипло всхлипывать. Облегчение, ужас и шок пронеслись в моей душе, непередаваемые эмоции позволили судорожным вздохам и выдохам вырваться на волю. Рен посмотрел на меня с нечитаемым выражением лица и медленно убрал руку с моего плеча. Я растерянно посмотрела на него – не оставляй меня, хотела сказать я, – и он улыбнулся, мягко, по-мальчишески. — Не волнуйся. Я просто проверю, мертв ли он. Ох. Это была хорошая идея. Но что, если нет? Что, если Стрейд поднимется на ноги, и мы оба окажемся в затруднительном положении? Он, вероятно, убьет нас обоих – по крайней мере, меня, – и это будет медленно и ужасно, и я буду молить о смерти, буду молить о ней... — Рен, – почти заикаясь, произнесла я, сглатывая густой комок в горле. Он с любопытством обернулся ко мне. Я указала на стол с инструментами, находящимися в распоряжении Стрейда. — Возьми что-нибудь. На всякий случай. Рен начал рассматривать оружие, с помощью которого было убито бесчисленное множество людей. На лезвия, факелы и гвозди, которыми ранили его и меня. Затем он взял тяжелый молот и медленно подошел к истекающему кровью трупу (пожалуйста, пусть это будет труп) Стрейда. Стрейд не шелохнулся, когда Рен подошел к нему. Он не двинулся ни когда Рен опустился на колени, держа молот наготове, ни когда пальцы медленно потянулись к его шее и запястью. — Пульса нет, – объявил Рен. Рен опустил молоток и толкнул тело Стрейда. Тот рухнул на спину. Его глаза, тусклые и мертвые, уставились в потолок без всякой надежды. Он был мертв. По-настоящему мертв. Я едва успела заметить, как Рен роется в кармане Стрейда. Он быстро вернулся ко мне и, обхватив за талию для поддержки, повел наверх. — Не будем оставаться здесь, внизу, – сказал он. Он бросил последний взгляд на труп Стрейда, а затем уставился на дверь в подвал. Сколько раз мы поднимались и спускались по этой лестнице по прихоти больного маньяка? Приход сюда ознаменовывал, что мне причинят боль или я помогу Стрейду причинить боль другим. Подъем по этой лестнице никогда не был добровольным. Никогда не было выбора. А теперь мы поднимались по ней вдвоем по собственной воле. Собственная воля! Что за понятие. Я думала, что потеряла ее навсегда. И вот она, здесь, дарованная руками женщины, чьи последние дни были наполнены ненужными, несправедливыми мучениями. Жаль, что я не знаю ее имени, чтобы как следует отблагодарить. Рен закрыл дверь в подвал. Она скрипнула громче, чем когда-либо прежде. Или это потому, что в доме стало так тихо? — Иди сюда, – сказал Рен. И я не знала, почему он это сказал – шок, растерянность, неуверенность все еще царили в доме, – пока не увидела, что у него в руке. Его ошейник. Он был... снят. Но как и... Рен поднял ключ, который он достал из кармана Стрейда, и потряс им туда-сюда, словно заслуженным призом. В некотором роде так оно и было. Я шагнула к Рену и повернулась к нему спиной, тяжело дыша при мысли о том, что могу по-настоящему освободиться от ошейника. Стрейд снимал их с нас только во время душа и, когда мы научились вести себя прилично, во время сна. Но утром он всегда надевал их снова, и угроза поражения хорошим зарядом электрического тока постоянно ютилась в моем сознании, как и металл на шее. Пальцы Рена коснулись моего плеча. Я услышала его неровное дыхание. Мгновение он ничего не делал. Разве он не собирался?.. — Рен? – спросила я дрожащим голосом. Воздух казался слишком густым, ошейник давил сильнее обычного. И тут же пришла ужасная мысль: а что, если он не снимет ошейник? Что если Рен... что если, что если... Но тут я почувствовала, как он вставляет ключ в заднюю часть металлической конструкции, услышала щелчок и ощутила желанную прохладу. Рен снял ошейник с моей шеи и положил его на кофейный столик. Руки легли на шею. Кожа была чувствительной, в ссадинах да гематомах. Несколько дней назад Стрейд пришел ко мне в комнату ночью для "веселья", которое закончилось тем, что меня задушили до потери сознания. Я очнулась от того, что Рен плескал мне на лицо холодной водой. "Я думал, что потерял тебя", – сказал тогда он. Синяки, которые оставил на мне Стрейд, исчезнут. По крайней мере, те, что снаружи. А Рен... Я обернулась и одарила его прерывистой улыбкой. Я наклонилась к нему, и Рен наклонился ко мне, и мы нежно обняли друг друга. Не только потому, что так было приятнее всего обниматься, но и потому, что перелом ребер Рена все еще заживал, а у меня болела спина, и мы оба были усеяны шрамами, порезами, шишками и синяками. Через некоторое время Рен отстранился. — Давай... присядем. Он сел на диван, который был покрыт его же оранжевым мехом: сколько ни насилуй мебель, никогда не удавалось вывести его до конца. Впрочем, теперь это не имело значения. Больше никогда не придется убирать ни эту гостиную, ни кухню, ни мозговое вещество и пятна крови в подвале. Я могу идти домой. И Рен может вернуться домой. И кошмар закончится. А пока мы сидели бок о бок на диване, который никогда не казался таким обычным. Дом никогда не казался таким обычным. Его секреты хранились в основном в подвале. Остальная часть дома была безвкусной и скучной. Если только не считать верхнего этажа, где Стрейд нередко устраивал свои сомнительные развлечения. А сейчас? Было тихо. Да. Не было никаких шансов, что Стрейд поднимется по лестнице. Не было и шанса, что меня позовут вниз, чтобы пытать кого-то. И уж точно не было шансов, что он позовет нас обоих, а это никогда ничем хорошим не заканчивалось. Ему нравилось видеть, как Рен причиняет мне боль, потому что это, казалось, задевало парнишу. Но иногда, иногда мне казалось... что в эти моменты в глазах Рена что-то мелькало. Что-то, что напоминало мне о наслаждении, которое таилось где-то глубоко в его сердце. Всего лишь искорка проскользнула тогда, но ее было достаточно, когда я лежала там, привязанная к столу, а он по приказу Стрейда раздвигал мои бедра когтями. — Рен? – я заставила себя не думать об этом. Это было в прошлом. Сейчас же все было иначе. Нет, более того: сейчас настало будущее. Будущее без Стрейда, без этого дома, без боли. Рен медленно оглянулся на меня. Осознание того, что только что произошло и что это значит, похоже, настигало и его. — ...Да? Мои пальцы потрогали разметавшийся по дивану мех Рена. Часть оранжевого меха уже начала цепляться за мои бесчисленные повязки. — И что нам теперь делать? – простой вопрос. В голове пронеслось несколько планов, но разобраться в них было сложно. Как лучше поступить. В какие инстанции обратиться, если в подвале лежат мертвый серийный убийца и одна из его жертв, а мои руки запятнаны орудиями пыток, причем те же самые орудия использовались для причинения мне вреда? Я громко сглотнула и помотала головой, пытаясь заставить головокружительные мысли утихнуть. — Может, сначала вызвать полицию? Или... скорую помощь? Или... Рен схватил мою руку, лениво царапающую диван. Переплел свои пальцы с моими. Я подняла взгляд. Он смотрел на меня широко открытыми глазами. И немного дикими. — Мы можем остаться здесь. Сердце заколотилось. Раз, два. Третий стук. — Что? – я повернулась к Рену, дабы получше его разглядеть. – Мы... мы не можем, мы... Рен сжал мою руку, слишком сильно – ожог, – и я вздрогнула. Он не отстранился, но ведь он не знал, что мне больно, правда? Сейчас все действия были просто спешкой, путаницей и страхом... — Мы можем, – сказал он просто. Его губы расплылись в почти детской ухмылке: – У Стрейда много денег. Мы используем их для оплаты счетов. Купим все, что захотим. Нам не придется ни о чем беспокоиться! Его хвост взметнулся за спиной, ударив меня в бок. Когда я ничего не ответила – слова не шли, – его ухмылка немного сдулась. — Я... я хороший сосед по комнате, – сказал он, прижав уши. – Я позабочусь о тебе, – он придвинулся почти вплотную. – Мы будем делать все вместе и больше не будем волноваться из-за мыслей о том, что Стрейд может разозлиться. Мы будем смотреть фильмы, играть в игры или делать все, что ты захочешь! – он сглотнул, и я увидела, как сжалось его горло. – И я обещаю, что не буду оставлять мех повсюду... — Рен, – настала моя очередь сжать его руку. – Я не беспокоюсь о твоем мехе. Он навострил уши и снова улыбнулся. — Просто... мы не можем здесь оставаться, – сказала я. Голос дрожал, но по мере того, как я продолжала говорить, он стал обретать твердость: – Нам нужно уходить. Нужно позвонить в полицию. Уши Рена дернулись. Он выглядел задумчивым, то открывая рот, то закрывая его. Он был просто растерян, вот и все. Как и я. Ему нужно было напомнить, что Стрейд исчез из наших жизней, и мы оба стали свободными. Я пойду домой, и он пойдет домой, и мы будем перезваниваться, переписываться, но... — Не будь дурой. Жесткость в голосе Рена немного потрясла меня. Более того, она заставила меня забеспокоиться. Он нахмурился, заметив, как напряглись мои плечи, как скривился мой рот. — Ты просто подумай, – сказал он, мягко произнося мое имя. – Кто смотрит его стримы? Разве ты не знаешь, кто сидит в этих чатах? Напоминание о чатах пронзило меня до глубины души. Стримы... люди, заходящие на них, платили деньги за то, чтобы смотреть, как другие люди страдают. Смотреть, как они умирают. Черт, они бесчисленное количество раз просили Стрейда связать меня веревкой, разрезать, вытащить кишки, пока я еще жива. Стрейд отмахивался от их просьб с дразнящей интонацией, но угроза жизни не исчезала. Рен отпустил мою забинтованную руку и нежно прикоснулся к щеке. Он заговорил медленно, почти ласково: — Они богатые и важные, эти люди. Туда заходят мэры. Политики. Врачи. Полицейские. В животе зашевелились муки. Рен не переставал говорить. — Они знают наши лица. Ты представляешь, что они сделают с нами, если найдут? На глаза навернулись слезы, нежданные и негаданные. Он был прав. Я не могла обратиться в полицию. Я не могла обратиться в СМИ. Наша история никогда не должна выйти наружу. Но это не означало, что я должна оставаться здесь! Более того: я не могла здесь оставаться. Отшельничество здесь с Реном – еще один вид ошейника. Не электрического, но не менее опасного. — Ладно, – медленно произнесла я. – Никакой полиции. Рен с надеждой усмехнулся. — Но, – продолжила я, – Мы не можем здесь оставаться. Я хочу домой. И ты – ты тоже хочешь домой. Рен никогда не рассказывал о своей жизни до Стрейда, но, конечно, у него были друзья. Семья. Квартира или дом. Жизнь. Как и у меня. — Ты хочешь уйти... – его голос был тонким, в нем чувствовался слабый стержень, готовый вот-вот треснуть. Рука на моей щеке сжалась сильнее, и я почувствовала, как тонкие когти впились в кожу. Должно быть, мои глаза расширились, а может, я вздрогнула, не знаю, но Рен увидел это и отдернул руку. — Прости... – сказал он. – Я не хотел. Нет, он не хотел. Он не хотел. Он был расстроен, он был напуган, черт, я не знала, смеяться мне или плакать, или начать напевать мелодии из сериала прямо сейчас. Свежо приобретенная свобода становилась все запутаннее и запутаннее. — Я знаю, – медленно произнесла я. – Все в порядке. Рен уставился в пол. Затем он встал, достал из кармана связку ключей Стрейда и со звоном положил ее на журнальный столик. — Пойду принесу нам воды. И, может быть, что-то перекусить. Мы... мы еще поговорим об этом. Мы можем еще поговорить об этом, но не стоит принимать решение сразу. Хорошо? – он сжимал руки перед собой, напоминая этой позой того кроткого юношу, которого я встретила в самую первую ночь. Я смотрела на него, возможно, слишком долго. — Хорошо, Рен, мы еще поговорим об этом, – солгала я. Я смотрела, как он идет на кухню, куда Стрейд больше никогда не заглянет за ящиком пива. Я слышала, как он открыл шкафчик, чтобы достать пустой стакан, ни один из которых больше никогда не рассыплется на мелкие осколки, которыми можно будет вспаривать кожу ради удовольствия. А потом я наклонилась вперед, взяла со столика связку ключей, вытащила ключ от входной двери и мягкими шагами подошла к порогу, который мы не могли переступить уже целую вечность. Сердце заколотилось. Живот свело. Но я отперла дверь и бросилась бежать, в одних носках по бетонному тротуару. Рен позвал меня после третьего шага, сделанного мною за дверью кошмарного дома. Я могла бы продолжать бежать. Возможно, так и следовало поступить. Но вместо этого я обернулась, чтобы посмотреть на Рена, стоящего в дверях. В руках у него не было стаканов с водой – я не помню, слышала ли вообще звуки раковины. Рен, уперев руки в бока, смотрел на меня с выражением, которое было в равной степени жалким, мучительным и тревожным. Он снова произнес мое имя. Я почувствовала, как горячие слезы хлынули из глаз, покачала головой, развернулась и вновь побежала, спасая свою жизнь.