Чезарский брак

Еще несколько дней назад дом гудел. Приезжали на взмыленных лошадях последние гонцы, а то и прибегали, сверкая стертыми пятками, деревенские мальчишки – рассказать, где и кого похватали. Шел почти непрерывный поток раненых, одинаково терпеливых, сосредоточенных и бледных – им наскоро меняли повязку и, так же наскоро помолясь, отправляли дальше или прятали в крестьянских домах. Уже разбитые, но еще не воспринявшие поражения, как при сильной ране не воспринимаешь боль, генералы восстания перекрикивали друг друга, собачились в отцовском кабинете, а утром, еще до зари, выезжали на дорогу, что вела за границу, в сторону единственного теперь убежища и единственной надежды. Потом вся эта безнадежная суета враз опала, будто тесто в печи от громкого топота, и наступила тишина. Нарушали ее редкие голоса и кряхтение князя Юзефа Белты, еще не до конца опомнившегося от ранения. Стефан к этой тишине не привык и пугался ее; а теперь, ночью, в кабинете, она будто еще сильнее сгустилась над ними с отцом. – Я не понимаю, зачем это ей, – сказал Стефан, в который раз пробегая глазами письмо. – Ей не нужен мир. Ей нужно раздавить нас, чтобы мы больше не пытались... – Она хочет женить сына и не бояться, что он заведет наследника, – проскрипел старый князь. – Зачем ей вообще оставлять его в живых? Несчастный случай на охоте – и нет угрозы. Старый Белта дернул одним плечом. Вторым он пока двигать не мог. – Сентиментальные соображения? – Они не помешали ей уморить мужа, – Стефан взглянул на отца, налил в рюмку рябиновки и поставил так, чтоб тому было удобно взять. – Отец, я не собираюсь отказываться, я просто отчетливо вижу наш интерес и совсем не вижу, в чем интерес Остланда. – Вот повелся ты с этим Кордой и сам теперь, как стряпчий. Ее интерес – нас унизить. Она думает, все от нас отвернутся, как узнают, что княжич Белта станет мужней женой. "Мужниной женой"... Да если б только. Ребенком, которого под выдуманным предлогом отослали, едва почуяв настоящую опасность. И который так просто купился. А мужнину жену он видел в деле: несгибаемую, неутомимую, внимательную. Как она без устали ходила за ранеными, как умудрялась как-то направить в спокойное русло всю эту кипящую безнадежностью и паникой суету... Ох, зря он подумал о Юлии. Нет, решительно, надо жениться. Уезжать – и немедленно. – Ты думаешь, люди так подумают? – умудрился он спросить у отца ровным тоном. – Некоторые. Именно поэтому, Стефко, я не хочу... не хочу тебя принуждать. Некоторые – но не все. У наших союзников это вообще не считается чем-то из ряда вон. "У наших союзников..." – да останутся ли у нас еще союзники после разгрома? Но тут отец прав. Вряд ли в Чезарии кого-то будет волновать, что он сочетался "чезарским браком". Это ведь в Читтальмаре решили когда-то, что практичнее выходит женить ненужного младшего сына, скрепляя союз с другой семьей, чем отдать в монастырь. Стефан потянулся, осторожно сомкнул пальцы на здоровой руке отца. – Ты ни к чему меня ни принуждаешь. И разве для меня не удача – делить с ним ложе, когда на самом деле я должен бы висеть у него перед окном? Старый князь отвел глаза. – Вряд ли у вас дойдет до ложа, чезарские браки не для этого. И я такого о младшем Слободе не слышал... Беда в том, что о младшем Слободе никто не слышал ровным счетом ничего – кроме того, собственно, что он сын цесарины от нелюбимого – и потому рано ее покинувшего – супруга, и того, что в "бабьем царстве" править ему не грозило бы, даже родись он прежде сестры. А вот жениться ему, кажется, предстоит раньше – цесаревичне Анне до сих пор не подобрали партии, которая устроила бы мать. А для сына можно и жениха из провинции, что поплоше. Зато сват будет сидеть смирно... – В последний раз прошу, друг мой, – сказал на следующий день Корда, – откажись ты от этой, прости Матушка, женитьбы, и поезжай со мной. Условия у этого брачного контракта – хуже некуда. – По-моему, отличные условия. Слуга подвел лошадь, уже навьюченную нехитрыми походными пожитками. Корда отправлялся вслед за остальными. Что бы он ни думал о письме цесарины, именно благодаря этому письму – как теперь понимал Стефан, – дом до сих пор не разорили и не перевешали всех, кто в нем находился, и Стан, в конце концов, может спокойно уехать. А если будут соблюдены условия "контракта", и Марека из остландской крепости переведут в Швянт... то Стефан будет готов этот брак даже консумировать. – Это лучшее, что я могу сделать, – сказал он Корде, когда тот уже забрался на коня. Стан, глядя на него сверху, покачал головой: – Я бы попытался тебя разубедить, но знаю, какой ты упрямец. Береги себя, Стефко, прошу. – И ты, – Стефан проводил его взглядом, да так и остался стоять во дворе, уставившись в оставленную Кордой пустоту. "Береги себя". Вот чего он делать не собирался. Да и собрался бы – не получится. Отец, конечно, забеспокоился, когда они всерьез стали думать над предложением цесарины. – А как же твой недуг? Как ты там достанешь эликсир? Стефан принялся его убеждать, что вряд ли мужу цесаревича вовсе запретят получать посылки из дому. А про себя радовался, что старый князь так и не узнал о его разговоре с вешницем незадолго до восстания, в тот момент искренности, когда казалось, что нет смысла больше ничего таить. – Что тебе сказать, панич. Либо окончательно станешь вампиром, как твоя покойная матушка, либо умрешь. Станешь слабеть потихоньку, как при малокровии, а потом… Пан Ольховский со злостью махнул рукой и продолжать разговор не захотел – но и так сказал достаточно. Оба они думали, что Стефан погибнет раньше, но раз уж не повезло… Возможно, до консумации он просто не дотянет. Только бы оставшимся повстанцам не пришло в голову обвинить в его смерти цесарину – но тут уж Стефан надеялся на отца с вешницем. Так... Так хоть отец этого не увидит. *** Церемония вышла скромной. Родственников жениха по понятным причинам не позвали, а те из друзей, кого все же пригласили в столицу, прийти не смогли, потому что сидели в крепости. Да и подписывали – чего таить – скорее капитуляцию, чем брачный контракт. Так что присутствовали на свадьбе помимо жениха его матушка с сестрой и генералы, в том числе – недавно вернувшиеся из Бялой Гуры. Стефан старался не заглядываться на их бычьи шеи. Сам младший Слобода тоже красовался в парадной форме, хотя ни в одной битве не участвовал, и – судя по слухам – редко покидал левое крыло дворца. Даже в мундире он выглядел совсем мальчишкой, золотые локоны обрамляли лицо, почти такое же бледное, как у Стефана. Еще неясно, у кого тут малокровие... и не пыталась ли цесарина все-таки избавиться от сына, пока в голову не пришла мысль о женитьбе. Лотарь стоял, высоко подняв голову, и в его осанке Стефану чудилось что-то болезненно знакомое. Матерь добрая, кто там сказал, что Стефану, мол, предстоит сделаться игрушкой в руках цесаревича? Лотарь куда больше похож на хрупкого солдатика, даже не оловянного, а фарфорового. В тот момент, когда мальчишка ставил свою подпись, мать и сестра устремили на него совершенно одинаковые взгляды: точно как у кошки, которая наблюдает за придушенной, но еще живой мышью. Пальцы у Лотаря были ледяными, но не дрожали, когда он расстегивал перчатку на левой руке Стефана, чтобы надеть кольцо. Когда золотой ободок скользнул к основанию пальца, Стефан вспомнил о Юлии. Вот и все, теперь они оба... замужем. Нет пути назад. Он потянулся к руке Лотаря и еле заметно сжал ее прежде, чем снимать перчатку. Голубые глаза уставились на него со сдержанным недоумением. Стефан надел кольцо, выверенно поклонился, отступил. – Властью, данной мне Богом и цесариной Остланда, нарекаю вас супругами! Они обнялись. Слава Матери, на чезарской церемонии никого не заставляли целоваться. – Для меня честь стать вашим супругом, Ваше высочество, – сказал Стефан нарочито громко – специально для новоиспеченной свекрови и невестки. На приеме в честь свадьбы Лотаря довольно быстро оттеснили молодые люди, одетые, кажется, слишком щегольски даже для дворца. Стефану пришлось молчать, сжимая зубы, и учтиво улыбаться придворным, что подходили посмотреть на белогорского заложника, и генералам, что с особым удовольствием расписывали, как отбивали у повстанцев города, и что с этими повстанцами делали. Некоторые вслух удивлялись тому, отчего же Стефан оказался не на виселице с остальными, а во дворце – понимает ли "молодой супруг" цесаревича, как необыкновенно ему повезло? Молодой супруг сдерживался из последних сил. Глотал бокал за бокалом красное вино – местное, скверное, но хотя бы цветом напоминающее напиток, которого он жаждал на самом деле, – и собирался с духом, чтобы подойти к цесарине и попросить ее о подарке на свадьбу. Уязвленная гордость заживет, а вот белогорские пленники точно не выйдут на свободу без его помощи. В тот момент, когда Стефан поставил очередной бокал на поднос и начал пробираться к ней, стоящей в плотном кольце фаворитов, его опередил Лотарь. – Матушка, – это прозвучало громко, но непривычно, как будто Лотарь не часто к ней так обращался. – Матушка, дозвольте вас просить... Круг лопнул; Лотарь стоял перед матерью, а остальные наблюдали с жадностью, будто ждали обязательного скандала. – О чем же, сын мой? – почти ласково. – В такой день нельзя грустить, верно, матушка? А мой супруг тоскует, потому что его друзья томятся в плену. Отпустите их, прошу, в честь праздника! Он оглянулся на застывшего Стефана и тот наконец сообразил подойти ближе, едва не запутавшись в собственных ногах. – Вот как? – сказала цесарина, все с той же показной ласковостью, за которой нарастал шторм. – Выпустить изменников, бандитов? Позволить им снова плести заговоры против нас? – Ваше величество, – заговорил Стефан, – среди них нет зачинщиков. Это всего лишь несчастные разбитые люди... я даю вам слово Белта, что никто из них не восстанет против вас снова. (По крайней мере, добавил он про себя, в ближайшее время. А когда у них достанет силы вооружиться, меня наверняка уже не будет на свете). – Слово Белта – это слово еще одного бунтовщика, и стоит оно недорого. Позаботьтесь хотя бы о том, чтобы сдержать обещание, данное моему сыну – о большем вас и просить бесполезно... А ты, – снова обратилась она к Лотарю, – и впрямь этого желаешь? Мальчишка закивал. Сделал умильное лицо: – В самом деле, матушка, ведь справедливо будет, если и для белогорцев этот день станет праздником! – Справедливо, – цесарина покачала головой, удивляясь то ли самому этому слову, то ли тому, что слышит его из уст сына. – Ну... будь по-твоему. Но отвечать за них головой будешь ты. – Спасибо, – он снова взял Стефана за руку, и они вместе ей поклонились. Теперь его рука даже через перчатку ощущалась горячей. Цесарина шепнула что-то на ухо одному из расфуфыренных придворных, и тот бочком выскользнул из зала. Как надеялся Стефан – отдавать распоряжение об освобождении. Он дождался, пока с него соскользнут чужие взгляды, и пробрался к Лотарю. Тот – теперь уже в одиночестве – стоял у маленького столика с рябиновкой и достаточно быстро опустошал кувшин. – Позвольте мне вас поблагодарить, Ваше высочество. – Пустое, – поморщился он. – Нам обоим повезло, что матушка "в настроении"... Должен же я заботиться... о супруге. Стефан вгляделся в него – алые щеки, блестящие глаза, влажные завитки волос, прилипшие к вискам. Вспомнил: он видел, как цесарь пьет, но ни разу не заметил, чтоб тот что-нибудь съел. Он взглядом поискал слугу, подозвал и отправил к столу с закусками. Цесаревич тем временем опрокинул в себя еще рюмку рябиновки. – Вы пьете так, словно нам предстоит брачная ночь, – заметил он вполголоса. – Или ваша матушка... Лотарь поперхнулся. – Только не подавайте ей идей, – сказал он страшным шепотом. – Она вполне способна потребовать консумации в присутствии всего двора. Весело вам будет? – Куда веселее, – Стефан кивнул слуге, принесшему поднос с холодным мясом и сыром. – Ваше высочество, съешьте что-нибудь. – Сразу видно, что вы живете по-провинциальному, – усмехнулся тот. – Ужин у нас подают поздно… – Вы не продержитесь до ужина, – сказал Стефан, которому не раз приходилось уводить с приемов Марека, не рассчитавшего своих сил. Марек к этому времени должен быть уже в Швянте… узнать бы только, как он там… – Или вы все-таки настаиваете, чтобы я унес вас на руках прямо в покои? – Благодарю покорно. Цесаревич ухватил с подноса большой кусок сыра. – И кстати, покои у нас раздельные. Спасибо Матери за маленькие милости… К его удивлению, младший Слобода продержался не только до ужина, но до момента, когда цесарина с дочерью удалились, сославшись на усталость, и толпа придворных в зале поредела. Однако музыканты, явно закаленные долгими вечерами, не желали сдаваться – как и оставшиеся приглашенные. Стефан, уже переставший налегать на вино, вспоминал Кшисю Марецкую – вот бы кому понравился и этот вальс, и этот залитый огнями зал… если б только дело было не в Остланде. И где сейчас Кшися? Уехала с отцом или так и сидит в поместье, высматривая, не едут ли вражеские солдаты? Если Стефана не обманут с брачным контрактом, солдаты больше никого не тронут – и все же… В этот момент он услышал голос младшего Слободы. – Потанцуете со мной, Белта? “Да вы крепко перебрали, мой супруг”, – хотел он ответить – но напряжение, которое он все это время держал в себе, прорвалось наружу – неожиданным, лихим равнодушием. Цесарины нет, они шокируют только запоздалых придворных – явно не фаворитов, ибо те удалились вслед за хозяйкой. Да и кого может шокировать танец молодоженов? В Бялой Гуре все равно будут говорить… Да пусть себе говорят – было бы кому. А младшему Слободе он после сегодняшнего вечера многим обязан… – С удовольствием, Ваше высочество, – он поклонился – ниже, чем совсем недавно кланялся его матери. – Кто ведет? – Сегодня – вы. – Как скажете. Цесаревич вложил в его руку свою, в безукоризненно-белой перчатке. Он вообще сейчас выглядел безукоризненно – локоны у висков высохли и вились, на мундире – не пятнышка. “Что ты делаешь, Стефко?” – спросил в его голове отец, но поздно – раздались первые аккорды, и они с Лотарем заскользили по паркету мимо расступающихся придворных. В воздухе искрило от будущего скандала – но Стефан наслаждался этим только первые полминуты, а потом его захватил танец. Младший Слобода двигался… почти безукоризненно – слегка вымуштрованно, но живо, без запинки следуя за движениями партнера. Самого Стефана несла не музыка – несло осознание того, что на них устремлены взгляды остландцев, возможно – кого-то из тех генералов, которые громили его страну. Пусть смотрят, как он кружит по залу их цесаревича. Он едва ли не кожей ощущал их шепот. Пусть шепчутся; пусть признают его шутом гороховым – он готов быть шутом, если только это означает… Означает, что те, о ком он думал, отправляясь сюда, останутся в живых. Он едва понял, что танец кончился, еле успел вовремя остановиться и совсем близко увидел горящие странным светом глаза Лотаря. Тот слегка запыхался, на щеки вернулся румянец. – Благодарю за танец, ваше высочество, – он вдруг сообразил, что все еще обнимает Лотаря за талию. Конфуз… – Я даже не знаю, кому из нас по этикету положено благодарить другого, – Лотарь улыбнулся уголком губ, и, стоило его отпустить, пропал. Наутро Стефан, конечно же, горько пожалел о танце – разве для того он приехал в Остланд, чтобы так неосмотрительно себя вести? Да и хорош он – виселицы полны, Яворский в могиле, а его порученец, угодно ли вам, вальсирует. Хотя ему казалось, что воевода бы понял. Этой мыслью он и утешался – а еще тем, что видели их не все, и видевшие были вряд ли намного трезвее. И все же... Покои у них и верно оказались раздельными, и – пожелай того Стефан – он мог бы почти не сталкиваться с Лотарем. Может, он и избегал бы встреч, если бы его пребывание при дворе не стало бы так напоминать одиночное заключение. Больше всего мучило безделье. Стефан по привычке рвался что-то предпринимать, кого-то спасать, но теперь его усилиям не находилось применения. Напротив – он хорошо понимал, что после "подарка на свадьбу" – и объявленной цесариной амнистии для белогорцев – больше не стоит обращаться к ней с просьбами. Напротив – нужно сделаться как можно более незаметным, чтобы Ее величеству приходилось пореже вспоминать о Бялой Гуре. Затаиться; вести себя тихо и быть хорошим мужем. Или женой. Пес разберет эти чезарские браки. Оказалось, что обязанностей при дворе у него почти нет – как не было их и у младшего Слободы. Его сестру готовили на царство – а с него самого только изредка смахивали пыль. Иногда протокол все же требовал их с Лотарем присутствия во время приемов или военных парадах, на которых Стефан про себя дивился, какого же дурака они сваляли, бросив вызов остландской армии. Впрочем, возможно, именно таких мыслей цесарина от него и ждала... – Не делайте такое лицо, – шепнул ему Лотарь во время очередного смотра войск. – Какое? – Словно вы пересчитываете солдат и скоро отправите домой реляцию. Думаете, матушка не заметит? Она все замечает. Именно поэтому она цесарина Остланда. – Хотите сказать, – осмелился Стефан, – поэтому у Остланда теперь цесарина, а не цесарь? – И это тоже. Взгляд Ее величества прошелся по их лицам, как луч маяка, и Лотарь замолчал. Уже по пути обратно Стефан сказал в сердцах: – Если б я отправлял домой реляцию, там было бы два слова – "Не безумствуйте". Ничего подобного он, конечно, домой не посылал; писал пресные, лишенные подробностей письма – и те шли в Бялу Гуру досадно долго, как и обратная почта. Бутыли эликсира, которую он привез собой, должно было хватить на какое-то время; о большем Стефан не задумывался. Не только почта проверялась. Стефана выпускали из дворца без сопровождения, однако, пересекая порог своего нынешнего жилища, он чувствовал легкое покалывание на загривке – и после уж связал его с наложенным на покои следящим куполом. Все это он принимал как должное. Удивляло, что и с цесаревичем обращаются немногим лучше. Стефан не успел как следует подумать, что ждет его в Цесареграде. Оказалось – одиночество. Дело было не только в чужом городе, в чужом языке – хотя он до сих пор заставлял себя не морщиться, слыша остландскую речь, – а в том, как четко цесарина обозначила его место. Стефан, томясь от праздности, пытался хоть что-то разведать, с кем-то познакомиться, однако разговаривать с ним были готовы лишь слуги и редкие в Левом крыле гости. Гостями этими оказывались чаще всего те хлыщи, которых он заметил в первый вечер, и которые по-прежнему вились вокруг Лотаря. Пустомели, дворцовый осадок, который Ее величество посчитала достаточно безопасным, чтобы допустить к сыну. На Стефана эта братия взирала, как на любопытную заграничную игрушку, и поддевала его больше от природной глупости, чем от злости. Только один человек, время от времени появлявшийся в Левом крыле, отличался от остальных. Был он старше Лотаревых товарищей, серьезнее, и носил траурный костюм, делающий его похожим на ворона. Лотарь представил его Стефану как своего кузена, и ужинал с ним за запертыми дверями. Одно в этой новой жизни было хорошо – участившиеся приступы Стефан мог переживать в одиночку, закрывшись у себя и не беспокоясь, что новоиспеченные "родственники" увидят. Вот только скоро он начал думать, что сойдет с ума раньше, чем умрет от малокровия – и тогда принялся наблюдать за цесаревичем. Лотарь, очевидно, привык к такой жизни и приучился извлекать из нее какую-то пользу. Он много читал, музицировал (увольте – Стефану, похоже, наступил на ухо тот самый медведь, которого позже одолел пан Ольховский), а еще тренировался в фехтовальном зале. Туда Стефан в конце концов и зачастил. Чем не совместный досуг для молодых супругов. Дрался цесаревич так же, как танцевал – слегка вымуштрованно, но неплохо, хотя быстро выдыхался и очевидно нуждался в практике. Ему недоставало дуэли-другой, но при такой матери в поединок не ввяжешься. Вдобавок он уступал Стефану по скорости – и, пару раз проиграв вчистую, взбунтовался и потребовал его тоже научить "этим вашим белогорским трюкам". – Что скажет Ее величество, если узнает, что вы переняли их у повстанца? – Я думаю, нам обоим будет лучше, если матушка не узнает. Учитель из Стефана вышел средний – не потому, что не хватало терпения. Просто его мастерство – которое и мастерством не назвать, он просто всякий раз умудрялся на полсекунды опередить соперника, – было даром проклятой крови, и объяснить он этого Лотарю не мог. Слава Матери, практика помогла: Стефан показал цесаревичу пару финтов от мэтра Ферье, а потом просто теснил его, все убыстряя движения, и через несколько недель добился своего – теперь Лотарь успевал встречать его клинок, а потом, набравшись уверенности, переходил в контратаку – и в конце концов Стефан, лишенный шпаги и с откровенным злорадством прижатый к стене, задумался, у кого тут проклятая кровь... Особого облегчения эти уроки не приносили – одному из них вряд ли когда-то позволят драться по-настоящему, а другой уже дрался – и был разбит в прах, – но обоим их хватало, чтобы вымотаться и скоротать время до ужина. Как-то раз Лотарь был в особенном ударе – или в особенном отчаянии, по цесаревичу не поймешь, – нападал, не давая Стефану передышки, с таким азартом отражая его выпады, что от шпаги почти летели искры. А Стефан с каждым шагом, с каждым финтом осознавал все полнее, чем он стал – соломенным болванчиком для остландца, комнатным фехтовальщиком, в самом деле – игрушкой. И на что он тратит злость, когда следовало бы – этот самый клинок – и цесарине в горло? От осознания становилось все труднее дышать, и ужасно хотелось пить – до пересохшего горла, до шума в голове – и за этим шумом он как-то не заметил, что сидит на полу у стены, шпага его неизвестно где, а над ним склонился встревоженный Лотарь. – Белта? Что с вами такое? Я вас зашиб? Да скажите же что-нибудь! “Убирайтесь”, – единственное, что ему хотелось сказать, потому что цесаревич оказался непозволительно близко, и Стефан четко видел, как пульсирует жилка на его шее в открытом вороте рубашки. Не было ничего проще, ничего естественнее, чем ухватить его за мокрый светлый загривок, притянуть к себе – и наконец напиться по-настоящему. Он смотрел, не мигая, на эту беззащитную шею, на крошечную золотую “рогатку”, которая болталась в вороте – золотую, не серебряную, а значит – не помешает… – Белта! – цесаревич ударил его по щеке. – Да что же такое! Не сильно, но ощутимо – достаточно, чтобы Стефан спохватился и отвернулся, для верности зажав себе рот рукой. – Тошнит? – под сочувственным взглядом цесаревича Стефан с трудом поднялся на ноги. – Лекаря позвать? Да ответьте мне, с-супруг! – Не обращайте внимания, ваше высочество, – выдавил супруг. – Малокровие… Надо… лекарства и отдохнуть… Простите… Он спасся бегством; заперся в своей комнате, добрался до эликсира и разом осушил стакан. А потом упал лицом в подушки, погружаясь в блаженную темноту. Матерь добрая, он едва не вцепился мальчишке в горло. Отличную бы услугу он оказал Бялой Гуре… Вечером его ждала неожиданность: приглашение на ужин в покои цесаревича. До этого они всегда обедали порознь, каждый у себя, если только Ее величество не звала их на прием. Когда Стефан вошел, горло Лотаря – благодарение Матери, – уже было благочинно прикрыто шелковым платком. – Я велел сегодня приготовить мясо с кровью, – сообщил цесаревич. – Говорят, при вашем недуге это полезно. “Вашем недуге”… И этот туда же. (А что бы он сказал, поведай ты ему правду?) – Благодарю вас, – осторожно произнес Стефан и постарался не набрасываться на еду, как голодающий из осажденной крепости. – Думаю, нам обоим не хватает моциона. Не хотите ли завтра со мной проехаться? *** Довольно скоро их совместные ужины и прогулки стали регулярными; и хоть вокруг Лотаря по-прежнему вертелись его "товарищи", и он все еще принимал кузена за закрытыми дверями, а временами – в одиночестве уезжал в парк и надолго там пропадал – Стефан постепенно привыкал к его обществу. Сперва он расспрашивал Лотаря об Остланде – пусть тот редко выезжал "на люди", но о здешних традициях был отлично осведомлен. Потом эти расспросы переросли в долгие разговоры. Им было интересно друг с другом – и стало бы еще интереснее, если бы они могли говорить искренне, но это в их положении стало бы слишком большой роскошью. Цесаревич, как подозревал Стефан, и так уже наговорил себе на долгую поездку на Хутора. – Поверьте, я понимаю, отчего ваши друзья восстали. Длань моей матери слишком тяжела, чтобы бесконечно ее терпеть... В один из таких вечеров Стефан подарил супругу украшение – старинный образок Матери из черненого серебра. Образок лежал в шкатулке, так, чтобы Стефану не пришлось касаться его руками. – Знаю, вы исповедуете другую веру, но поскольку теперь вы замужем за белогорцем... – Ах, это я – замужем? – Мне было бы спокойнее, если б вы ее носили, – закончил Стефан. – Я ведь ничего не подарил вам на свадьбу... – Как же. Целую Бялу Гуру. – Во-первых, это вашей матушке, во-вторых, – он сжал губы, – трудно подарить то, что и так ваше. – Спасибо, Стефан, – тихо сказал цесаревич. По его примеру Стефан стал жадно поглощать книги – все, которые имели какое-то отношение к остландской истории, и к которым его допускали. Как-то раз поздно вечером он читал, хмыкая и удивляясь трактовке, о войнах между Остландом и Бялой Гурой, и увлекся так, что не заметил грозы; только почувствовал, как свежим потянуло от окна, и тут небо раскололось, хлынул ливень, комната вспыхнула и пропала – остался лишь слабый круг света от свечи. Стефан сперва не услышал стука в дверь. – Белта, вы одеты? Стефан был один; он давно отпустил слугу, который больше подслушивал, чем помогал. Пришлось отпирать самому. – Ваше высочество? Лотарь стоял за дверью со свечой. Он тоже был одет, и в общем имел вид человека, который не ложился и не собирается. Он неуютно повел плечами, и Стефан опять вспомнил Марека – как тот в детстве, несмотря на нянькины протесты, в такие ночи перебегал к нему в спальню, потому что боялся грома -а отцу сказать стеснялся... – Гроза, ваше высочество? – спросил он понимающе, посторонившись и впустив Лотаря. Очередная вспышка высветила бледное лицо – будто отчеканив на призрачной монете. Наверное, надо было позвать слугу и принести еще огня, но Стефан не торопился. – Гроза... только не я ее боюсь, Белта, я все-таки не настолько слаб. А вот моя матушка – боится, – он прошел в небольшую гостиную и опустился в кресло. – Ей, видите ли, нагадали, что в грозовую ночь она умрет. Стефан ждал. Он уже решил, что они отлично обойдутся без света, и в особенности без лишних ушей. – А некоторые добавили, что ее убьет собственное дитя. Я не слишком суеверен, Белта, но если – если с ней что-то случится, я бы не хотел в этот момент оставаться в одиночестве. Слуг легко подкупить... особенно слуг в этом крыле. – Разумеется, – понял Стефан. – Где же вам быть, как не со своим законным супругом. (И лучше – в спальне супруга, в случае, если в покои цесаревича решат отправить вооруженную охрану). Лотарь вдруг засмеялся: – Ну конечно. Вы сказали бы то же самое, если бы я ворвался сюда весь в ее крови и с завещанием в руках, верно? – Вряд ли для вас станет открытием, что я не питаю нежных чувств к вашей матушке. – Не стоит так уж надеяться, это далеко не первая гроза... Стефан хмыкнул. С приходом Лотаря темнота ожила. В полумраке они будто снова стали детьми, ускользнувшими ночью из-под родительского присмотра, чтобы рассказывать страшные истории. Поэтому – и потому что в полумраке легче быть откровенным, – он наконец осмелился спросить: – Ваше высочество... Если ваша матушка так суеверна, и если она не желает, чтобы тр он доставался мужчине, то почему... – Почему я до сих пор жив? Стефан промолчал. – Иногда я думал... – его голос оборвался, потерялся в темноте. Да ведь он совсем еще мальчишка – и до сих пор надеется, что мать его любит... Но Лотарь снова заговорил – на сей раз уже твердо. – Думал, что она ждет, пока Анна выйдет замуж. Матушка – практичная женщина, она побоится оставлять страну совсем без наследника... – И не боится смуты в случае ее смерти? Лотарь пожал плечами. – А вам бы смута оказалась на руку, верно? – Только не сейчас, – искренне ответил Стефан. Сколько у них уйдет времени, чтобы опомниться? Лет пять? Десять? Больше? – Возможно, я просто не представляю для нее угрозы. А возможно... дело в господаре. Верно – у покойного отца Лотаря в Драгокраине была родня. – Помните, я познакомил вас с кузеном? – А, с Вороном... – И правда, похож, – улыбнулся Лотарь. – У меня осталось мало родственников с отцовской стороны. – Ее величество ничего не делает наполовину... – Верно. Кузен – один из немногих, остальные в Драгокраине. Он регулярно меня навещает. – Потому что господарю будет очень жаль, если племянник упадет с лошади и сломает шею? – Двоюродный племянник. Но в общем, вы правы. Нам ведь именно из-за Ворона пришлось жениться... – Вот как? – Он пытался сосватать мне младшую дочку Костервальдау. У них, как нарочно, ни одного сына. Матушка хотела бы окончательно породниться с Драгокраиной, но... – Испугалась, как бы сваты все не испортили? Cнова комната высветилась; снова упала во мрак. Теперь уже и свеча догорела – осталась только Лотарева. – Она боится заговора. Боится, как бы у меня не нашелся сильный союзник. – Вот и выдала вас за князя из погорелого княжества, – медленно проговорил Стефан. – Точно. Они проговорили всю ночь. Лотарь заснул уже под утро, на кушетке, не раздеваясь – только снял куртку и сдернул с шеи платок. Оказалось, что под платком у него – Стефанов образок. Серебро жгло глаза, но Стефан все равно долго смотрел на цесаревича, пока не настала заря и его самого не сморило. Настало утро, и оказалось, что цесарина жива и здравствует. *** Теперь, когда он немного лучше узнал Лотаря, Стефан видел: посещения кузена-"ворона" выводят его из себя; после таких ужинов Лотарь снова становился чужим, далеким, нервным. Неужели у кузена хватило храбрости под носом у цесарины настраивать сына против матери? Стефан по себе знал, каким раздражительным становишься, когда приходится все время бороться с соблазном. – Не знаю, чего он хочет, – досадливо покачал головой Лотарь. Они ехали на лошадях по парку. Дюжие гвардейцы, которые их сопровождали, остались позади: Лотарь удирал от них с азартом и мастерством, которому явно было немало лет. Теперь – если только и над парком не стоит "купола" – можно говорить свободно. – Все пережевывает папашину гибель. Носит траур... Если уж он так жалеет папашу, мог бы спохватиться и раньше, весь Остланд видел, куда дело идет. А в последнее время наладился спрашивать, как мне это нравится – бабье царство. Не в открытую, а всё бочком... Мол, это же просто мечты, шутки... – Он ведь представляет себе, куда такие шутки могут привести? Или так рассчитывает на дражанцев? – Если матушку по-настоящему разозлить, она и на дражанцев не оглянется. Я предупреждал кузена, уж не знаю, понял ли он... Если понял – и продолжит ходить, то и самого Лотаря поставит под удар... Они выехали на открытое место у широкого ручья, не спешиваясь, позволили коням напиться. Говорят, там, где текущая вода, "купола" точно не будет – магия не держится. – А вы бы сами этого желали? – тихо спросил Стефан. – Стать цесарем? – Господи, кузена мне мало, еще и вы туда же, Белта! Стефан развел руками. Стало тихо; где-то в вышине, в ветвях, щебетали птицы, да и все. Лошадей не слышно, охрана по-настоящему отстала. Солнце неприятно давило на лоб, но Стефан не осмеливался отъехать в тень. – Конечно, я об этом думал, – наконец ответил Лотарь. – У матушки крутой нрав – она думает, что любви народа можно добиться только силой. Хуже всего, что она почти не ошибается, и все-таки... От такой любви один шаг до бунта. Иногда я мечтаю, как бы можно было... изменить это все. Дать людям больше воли, хоть как-то наладить отношения с другими странами. Стена нас защищает, это верно – но она же нас и отгораживает... Он увлекся; смотрел уже не перед собой, а в какую-то недостижимую даль. Коник шел шагом. – Да хотя бы ради вас – я мог бы... Мог бы что-нибудь изменить. Дать Бялой Гуре пусть не независимость, но автономию. Однако все это – досужие мысли, – закончил он резко. – Меня не готовили к трону, Белта. Анну растили, как будущую цесарину – и народ уже принял ее. Армия будет на ее стороне, и даже если представить, что я попробую занять трон, кто мне поможет? Дражанцы? Белогорцы? – Ну разумеется, ваше высочество. У вас будет первоклассный белогорский легион. Кто без руки, кто без ноги, и все на костылях. Но зато беззаветно преданы вашему высочеству. Лотарь безрадостно рассмеялся. – И даже с таким легионом – представляете, сколько будет крови? И ради чего? Чтобы усадить на трон... салонного царька? Который даже из этого парка выезжал раза два, и тех не помнит? – Вы к себе несправедливы, ваше высочество, – Стефан даже слегка разозлился. В самом деле – мальчишка уже сейчас мыслит разумнее, чем многие успешно коронованные головы. Лотарь помолчал и сказал: – Они думают, будто я этого не помню, мол, был слишком мал... Те несколько дней, когда умер мой отец. Не знаю, что вам об этом известно, что просочилось через Стену. Но были люди, которые не желали, чтобы она занимала трон. Они... Я в самом деле немногое помню, но кровь на снегу я не забуду. Слишком уж... яркое воспоминание. А вот теперь все стало куда яснее... – Я могу это понять. Я видел, чем может обернуться неудачный бунт. Если ваш кузен будет вновь надоедать вам – пожалуйтесь супругу. Меня с ним не связывают родственные отношения, я буду рад его вызвать. – Вы забыли о наших законах. В Остланде дуэли запрещены. – Какая жалость... Они вновь выехали на широкую парковую дорогу. Если он не ошибается, в конце ее – искуственное озеро с алыми и золотыми рыбами. Совсем ты уже, Стефко, в гостях у врага освоился... (Да какой из него – враг?) Лотарь поравнялся с ним, глянул задорно и вдруг предложил: – Наперегонки до озера? Опять – то ли в ударе, то ли в отчаянии. Не дожидаясь ответа, цесаревич тронул с места. Белый жеребец ухнул вперед, поскакал, будто распластываясь по дороге. Стефан помянул пса, пришпорил собственного коня. Деревья скользили мимо, ветер бил в уши, но отдаться скачке мешала тревога, какое-то воспоминание – в последний раз, когда они так скакали с Мареком... Он не успел еще додумать, когда увидел, как цесаревич на всем скаку вылетает из седла, зацепившись о коварную торчащую ветку. (Ну да. Марек в рубашке родился, а мог бы шею сломать). Стефан во весь опор бросился к лежащему Лотарю. Вот картина будет – белогорец уморил нашего цесаревича, сердца просят отмщения... Он соскочил с коня, нагнулся над лежащим ничком Лотарем. – Ваше высочество! Лотарь! Вы меня слышите? Осторожно тронул пальцами шею, нащупывая пульс. – Слышу, – угрюмо пробурчал Лотарь куда-то в землю. Оперся на руки и попытался встать, но тут же со стоном упал обратно. – Нога? Ну-ка, осторожно. Так же не только ногу, так шею можно сломать! – набросился он на Лотаря. – Надо же думать все-таки! А если б вы убились, не дай Матерь? – Ваше княжество пережило бы несколько неприятных минут, – так же бурчливо сказал Лотарь. Стефан и устыдился про себя – и подивился, как это супруг видит его насквозь. – Можете не верить, но я переживал не только за княжество... Вот тут болит? – М-м... Да. – Сейчас посмотрим, – Стефан сдернул перчатки и осторожно ощупал его левую лодыжку. – Насколько я понимаю, ничего не сломано. Сказал бы, что заживет до свадьбы, но тут я несколько опоздал. – В-верно, – сказал Лотарь почему-то севшим голосом. Стефан окинул его взглядом, проверяя, не поранился ли он где-нибудь еще – и тогда понял причину. Эту причину, собственно, почти не скрывали обтягивающие брюки. Вот как. Возможно, слухи про цесаревича и не ходили – но вот это достаточно веское свидетельство. С другой стороны – Стефан ни разу не видел его с женщиной – разве что те хлыщи его водили, но с такими дойдешь разве что до веселого дома. А если у него в самом деле нет дамы сердца... что удивляться, что бедняга реагирует на простое прикосновение. – Пойду-ка поймаю вашего коня. Белый жеребец стоял неподалеку, но стоило Стефану подойти – как тот оскалился, заржал и отпрянул. Вот ведь пес. На амулете тоже давно не обновляли чары. Стефанов коник уже привык, а этот... Снова – тревожное ржание. "Не подходи". – Похоже, ваш конь не любит белогорцев, – крикнул он Лотарю. – Вполне возможно, это матушкин подарок. Да бросьте его, охрана поймает, – велел он после еще нескольких бесплодных попыток, но Стефана смерил цепким, непроницаемым взглядом. – Ладно. Обхватите-ка меня за шею, ваше высочество. Вот так. Поехали. Цесаревич был, конечно, тяжелее Марека, которого Стефану тоже когда-то пришлось тащить на руках до дома, но... не таким уж и тяжелым. – Я полагал, это мне полагается носить вас на руках, – пробормотал Лотарь куда-то ему в щеку. – Вся прелесть чезарского брака в том, что мы можем меняться. – Ах вот как. Вы находите этот брак прелестным? – вроде бы шутливый вопрос, но Стефан ответил осторожно: – Иначе меня бы здесь не было, Ваше высочество. Он с трудом усадил Лотаря на своего вороного, а сам пошел рядом. Мог бы и поехать, но это казалось как-то... слишком близко. Слишком опасно. *** Теперь уже он пришел в покои к цесаревичу, когда за окном загремело. Тот возлежал на софе при свете, вытянув ногу на подушке, а слуга возился, обкладывая ее льдом. После Лотарь отослал его, прежде попросив задуть свечи. – Вы заметили, насколько легче разговаривать в темноте? Вот скажите – откровенность за откровенность. Как получилось, что вы до сих пор живы? – Хороший вопрос, – с горечью сказал Стефан. Лотарь был прав: в темноте рассказывать проще. – Я служил адьютантом у Яворского. Он чуял, что дело идет к разгрому, а мы... мы ничего еще не понимали. Воевода, видимо, пожалел меня, – горло сжалось. Ну, брось; не здесь тебе плакать о воеводе. – Велел скакать во Флорию, мол, за оружием – только никакого оружия я не получил, а на обратном пути меня задержали. И выпустили, когда все уже закончилось. – Что ж, – после паузы сказал Лотарь. – Теперь я понимаю, что вас гложет. И почему вы на это согласились. – Я... – Они же продали вас, Стефан. Ваш отец, все они... – Это было мое решение. Если за такую цену можно купить мир, то она ничтожна. – В этом вы ошибаетесь, – Лотарь стиснул его запястье. – А мне следует благодарить вашего Яворского. Если бы не он, я остался бы без друга. ...Друга? Выходит, они стали друзьями? Но Стефану казалось, что там, в лесу, что-то сломалось между ними – какой-то барьер. Он может сколько угодно вспоминать брата, вот только у них с Лотарем отношения не братские, а супружеские. Возможно, и цесаревич об этом вспомнил, потому что сперва попросил налить ему рябиновки, а после прошептал: – Кстати о браке – у вас когда-нибудь такое было – с мужчиной? Ну и вопросы у вас, ваше высочество... – Было, – признался Стефан. – На студенческой попойке, в весьма нетрезвом виде. Почти ничего не помню… и слава Матери. – Вот как? И где этот человек сейчас? – За границей, – коротко ответил Стефан. – По крайней мере, я надеюсь... А у вас? Он скорее угадал, чем увидел, как Лотарь поморщился. – Я не хочу об этом говорить. Что же с ним случилось? Неужели кто-то из дворцовых охранников себе позволил... – Видели бы вы сейчас свои глаза, Белта, – вдруг улыбнулся цесаревич. – Я бы вас испугался, честное слово. Нет... ничего такого, что вы могли бы подумать. Просто... матушка не слишком любит, когда я с кем-то сближаюсь. И нам с вами стоит об этом помнить. – Не беспокойтесь, – сказал Стефан, – я об этом не забываю. *** Что-то назревало. Что-то томилось во влажном воздухе Цесареграда, медленно доходя до кипения. Словом такое не назовешь – но такое же ощущение Стефан помнил с начала восстания, и теперь то и дело по загривку у него пробегала дрожь. Город беспокоился. Неожиданно появились бомбисты, распространились по городу, как саранча: то в трактире, то у чиновничьей телеге, а то и в казарме то и дело раздавались взрывы. Искали тех, кто закупал черный порох. Искали вольнодумцев, студентов, недобитых белогорцев, которые после цесарской амнистии затались в городе, так и не вернувшись домой. Искали – и находили. Виселица на главной площади снова полнилась телами. На сей раз – остландцами и белогорцами вперемешку. Мол, одни заразили других – и другие теперь спят и видят, как из Державы сделать res publica. Стефану наконец нашлось занятие – он, как добродетельная жена, ездил по тюрьмам. Привозил еду заключенным, совал деньги стражам, воевал, чтобы к осужденным на казнь разрешили привести доброго брата. И только сейчас под их презрительными взглядами понимал, что имел в виду отец. "Мужняя жена". Что ж – как он там сказал Лотарю про цену? Отмолить от виселиц не получалось на сей раз почти никого . Цесарину возмущал кипящий город – а попасться матушке на глаза, когда она "не в настроении" означает обречь на виселицу еще с десяток бедняг, как объяснил ему Лотарь. Хуже всего, что и Лотаря вся эта суета не миновала. Он еще ужинал со Стефаном – но не каждый день, и стал чаще выезжать "в город" со своими дружками. Кузен приходил по-прежнему, и по-прежнему его выслушивали за запертыми дверями, и как Стефан не пытался расспросить цесаревича о беседе – тот не давался. И Матерь бы с ним, с кузеном, но Стефану все казалось, что Лотарь видится с кем-то еще. Не хватало только, чтоб он связался с каким-нибудь тайным сообществом, которых в последнее время хватало по ту и другую сторону Стены. Но ведь – не Марек, его не вытащишь из гурьбы ребятишек, не потащишь домой, к отцу, вытирая платком грязь с лица. А с другой стороны – у супруга прав на такое никак не меньше, чем у брата. Так что как-то раз он дождался возвращения Лотаря – уже за полночь. Стефан бы меньше беспокоился, вернись тот под утро. Вид цесаревич имел усталый. Встрепанный. Пьяный. Лотарь вдруг посмотрел на него в упор, осекся и рассмеялся. – Господи Разорванный. Вы похожи на жену c потешной картинки которая гневается, что муж где-то задержался. Не хватает только – как же это называется, – он задумался, изобразил одной рукой, будто бьет кого-то. – Скалки, – сухо сказал Стефан. – Верно. Ну, что такое, мой супруг, вы вздумали ревновать? Стефан шагнул к нему ближе, приобнял за плечо и прошептал на ухо: – Скажите, что были у женщины. Скажите, что ходили в веселый дом, и я больше слова не пророню. Но по тому, как Лотарь опустил глаза и раздосадованно отвернулся, все стало понятно. *** Наутро (вернее, ближе к пяти часам пополудни, когда его высочество наконец изволили прийти в себя), Стефан попросил его о прогулке. Ожидал отказа – но Лотарь тут же велел запрягать. Ехали они молча: цесаревич не слишком хорошо себя чувствовал, а Стефан ждал, пока они оторвутся от гардов и окажутся близко к воде. – Да что ж вы надулись, как мышь на крупу, Белта! – не выдержал цесаревич, когда они уже подъехали к речке. Стефан повел коника шагом к самому берегу. – Да ничего, – ответил он, когда Лотарь с ним поравнялся. – Вот хотел спросить, сколько сундуков нам позволят взять с собой на Хутора. – Сколько… да о чем вы? – У меня не так много теплых вещей. Надеюсь, вы со мной поделитесь. По-супружески. – Упаси вас… – он не закончил. – Даже если со мной что-то случится, вас она вряд ли сошлет, вы ей полезнее под рукой. – Разве не мой долг – сопровождать супруга? Лотарь, кажется, не нашелся, что ответить. – Да кто говорил о Хуторах, Белта? – Лучше спросите, кто наговорил себе на долгую ссылку, – он позволил досаде прорваться в голос. – Может, я и ошибаюсь насчет ваших вечерних встреч. Может, вы с родственниками уговариваетесь, как лучше порадовать маменьку в ее именины… Лотарь прыснул, громко и совсем недостойно цесаревича. – Вам-то какое до этого дело, Белта. – Мне? Да в общем никакого… Значит, я не ошибся, это ваши родственники? Те самые, что до сих пор оплакивают вашего отца? Лотарь молчал, глядя в воду, но потом все-таки ответил: – Ну а если бы вам стало известно о каком-нибудь белогорском кружке, в котором до сих пор оплакивают ваше поражение? Разве вы бы не попытались в него войти? Ох, пёс. Все еще хуже, чем он думал. Надо было и в самом деле брать скалку… Их кони стояли совсем близко, так что Стефан без всякого усилия дотянулся и стиснул локоть цесаревича. Сильно, почти до боли – чтоб его услышали. – Ваше высочество. Я понимаю, у вас добрые намерения, но послушайте человека, который заседал в таком кружке. У вас не получится их остановить. В лучшем случае получится возглавить, но ведь вы, кажется, не к этому стремились. – Я ведь говорил вам. – И я вам верю. А остальные? Послушайте моего совета, оставьте вы этих родственничков цесарской охране. По тому, как мгновенно заледенели голубые глаза, Стефан понял, что сморозил глупость. У мальчишки и так не осталось почти никого из семьи, а теперь супруг любезно предложил сдать родственников “тайникам”. Всю обратную дорогу Лотарь молчал, и только, когда впереди замаячили гарды, обернулся и спросил: – А вы бы правда отправились со мной на Хутора? – Я? Разумеется. Там сейчас самое изысканное белогорское общество. – То, что не перевешали, – не слишком тактично уточнил Лотарь. – Именно. – И кстати о белогорском обществе… Это я должен о вас беспокоиться. Вы разъезжаете по городу – не ровен час, кинут бомбу. – Я увернусь, ваше высочество. – Уж постарайтесь, – в его взгляде появилось что-то новое, жесткое. Или показалось? *** Конечно же, их присутствие требовалось на очередной казни. Еще два бомбиста, один вдобавок – бывший бунтовщик. Стефан не знал его в лицо, но фамилия была из благородных. Смотреть, как ведут вешать, было тяжело, но он нарочно не отводил глаз. Хоть это он может сделать, пусть в остальном оказался бесполезным. Смотрел, стараясь не обращать внимания, как стало тяжело дышать, как пересохло горло, как люди, обступившие их с Лотарем, начинают восприниматься анатомическими пособиями, и единственное в них живое и яркое – это бегущая по венам кровь… Словно упреждая эти мысли, цесаревич уже привычным жестом сжал его запястье. Сам он на казнь смотрел тщательно-равнодушно: его с детства обязывали стоять рядом с цесариной и смотреть, как получают заслуженное наказание враги Державы. “На случай, если мне придет в голову какая-нибудь вольность”. В конце концов даже чужая смерть отошла на второй план – теперь главное было продержаться, не свалиться и не сорваться при всем честном народе. Когда все кончилось, Лотарь едва не за руку затащил его в карету. Не следовало бы им сейчас ехать вместе – опасно… Одно успокаивало, серебряный образок так и болтался у цесаревича на шее, и сейчас безжалостно ранил взгляд… Во дворце он кинулся к эликсиру – того оставалось на донышке, и вдобавок он помогал все меньше. Приступы усиливались, учащались; Стефан чувствовал, как слезает кожа на лице после того, как он простоял под враждебным солнцем, таким редким гостем в Цесареграде. Он боялся, что вот сейчас попросту не удержится, поймает в коридоре кого-нибудь из слуг и примется лакать… Смерть от малокровия -вещь неприятная, но вешниц забыл рассказать о жажде, которую Стефан испытает прежде, чем умереть. Ее стоило бояться больше. Не хватало еще, чтобы в Остланде узнали и раззвонили, кто он такой. Подумать только, старший сын князя Белты – кровопийца! – Да они все там в Белогории вурдалаки, пьют кровь наших бойцов, разве вы не слышали, сударыня? В конце концов он потихоньку пришел в себя с головой пустой и гулкой, как после сильной мигрени. И, наверное, поостерегся бы выходить из комнат, если бы не услышал вдруг разнесенное по коридору звонкое “Хватит!” И – уже тише, почти беспомощное: – Уходите! А потом – торопливые шаги, замершие на месте, и голос Ворона: – Я не оставлю вас, ваше высочество. Я не могу покинуть своего кузена в таком бедственном положении. Даже если он сам настаивает, это... Стефан распахнул дверь. – Мне кажется, мой супруг достаточно ясно велел вам уходить. Отчего же вы до сих пор здесь? – А, – сказал Ворон, глядя почти без враждебности, скорее с интересом. – Княжич Белта. Хотя что это я, теперь вы Слобода... – О нюансах фамилии мы поговорим как-нибудь в другой раз. Вы расстроили цесаревича, и я прошу вас уйти. (А ведь можно и не слугу – прижать сейчас этого к стенке и высосать. Если его хватятся, решат, что слишком много болтал под "куполом"...) Что-то такое, наверное, отразилось у него на лице, потому что Ворон распрощался довольно быстро: – Вы правы, нехорошо злоупотреблять гостеприимством. Надеюсь, мы с вами еще увидимся, княжич... Если он склонял Лотаря к измене, то, возможно, и увидятся. Около виселицы. Слуга при виде Стефана скользнул от двери, и миг спустя оттуда донесся звон, а за ним – шипящие ругательства. Стефан толкнул дверь; Лотарь стоял посреди комнаты, сжимая руку; у ног его лежал разбитый бокал. – Ваше высочество! Нельзя было подходить; следовало захлопнуть дверь, едва почуяв знакомый запах, и велеть слуге позаботиться о раненом хозяине. И все-таки Стефан думал, что броситься к Лотарю его заставила сначала тревога, а потом уже – жажда крови. – Вот ведь болван! – Ну, ну... Покажите, ваше высочество. Сильно порезались? Ох... Из правой ладони у Лотаря торчал осколок стекла. Получается, он так сильно сжал бокал, что тот треснул. Как же надо было его разозлить… Эти мысли, впрочем, витали где-то в отдалении. Первой даже не мыслью, а надобностью была стекающая по руке волшебно-алая кровь. – Подождите, – сказал он цесаревичу, который продолжал тихо себя ругать – и вряд ли за бокал. Бережно коснулся его пальцев, расправляя ладонь. – Позвольте, я это выйму... Он подцепил осколок и осторожно вытянул его из раны – неглубокой, слава Матери. Теперь осталось только... Осталось... Он поднес раненую руку к губам и осторожно, смиряя жажду, приник к порезу. Крови тут было – на один глоток, но сейчас ему казалось, что он ни разу еще не пробовал чего-то настолько сладкого, настолько правильного. Туман, что преследовал его с утра, развеялся, мигрени как не бывало. Только чувства обострились: он прекрасно слышал теплое дыхание цесаревича, ощущал языком каждую линию на его ладони, чуял биение пульса на горячем запястье. И не желал отпускать его руки. Лотарь стоял смирно, будто сам перед казнью, и только сдержанное быстрое дыхание выдавало его. Стефан, как собака, зализывал его порез, проходился языком между пальцами, там, где тоже осталась кровь, по линиям на ладони; потом почти неосознанно расстегнул манжету, обнажая руку до локтя, и коснулся губами тонкой темной жилки у основания ладони, слушая ее почти неразличимый гул. – Стефан, – сдавленно сказал цесаревич. Щеки у него снова заалели, глаза сделались темными, как гневное море, и он по прежнему не двигался, только быстрым движением облизнул губы. – Вы... И теперь он сам, будто пробудившись, ухватил Стефана за загривок, притянул к себе, в жесткий, безжалостный поцелуй, размазывая по губам собственную кровь. Он целовался яростно, отчаянно – как дрался. Даже если захочешь, не обманешься, его жесткие губы и руки в мозолях от шпаги (это он-то салонный царек? Дичь!) не давали забыть, что перед Стефаном – мужчина, и ладно бы просто мужчина, а то сын цесарины Остланда. Но оторваться от него было невозможно, и Стефан, то терзая его губы, то слизывая последние пятнышки крови с тыльной стороны руки, сам не знал, чего жаждет больше – его крови или его горячего, загнанно дышущего тела, его бледной гладкой кожи – как здесь, на шее, прямо у адамова яблока, куда он с таким удовольствием впился бы зубами, если бы не... Не... – Где... образок, – прохрипел он, изо всех сил сжимая Лотаря за талию. Потом наверняка будут синяки. – Бог с ним, – примерно так же членораздельно ответил тот. – Идите... ближе, вот так... Теперь они стояли, совсем втиснувшись друг в друга, так что Стефан четко ощущал орудие Лотаря, мощное, жаркое, давящее ему на бедро. И это чувствовалось так же правильно, как ранее – его кровь. – Нельзя, – пытался он сказать, – опасно, – хотя сам уже не помнил, о какой опасности предупреждает. – Забудьте... ох, Белта, – он выгнулся, кода ладонь Стефана легла ему на поясницу под рубашкой. – Пусть... Наверное, они так и не нашли бы сил оторваться друг от друга, если бы не стук в дверь и не панический голос камердинера: – Ваше высочество! Ваше высочество, откройте, прошу вас! Дело срочное! И четкие, солдатские шаги. Стефан заледенел, отпрянул от Лотаря, встал так, чтобы загородить его от вошедших. Неужели они с кузеном все-таки наговорили на измену Державе? – Войдите, – царственный голос из-за плеча, по нему и не скажешь, что обладатель растрепан, расхристан и пытается утереть пятна крови с губ. Они вошли – камердинер, за ним – два гвардейца, которым он едва доставал до груди. – Ваше высочество. У ее величества сегодня случился приступ. Доктора беспокоятся за ее жизнь. Ваша сестрица чрезвычайно расстроена и просит вас прийти и молиться вместе с ней. Гвардейцы были то ли хорошо вышколены, то ли слишком обеспокоены вестью о болезни цесарины, чтобы обращать внимание на их с Лотарем вид – хотя по ним было сразу понятно, чем они занимались. – Хорошо, – сказал Лотарь и кивнул камердинеру: – Я поеду прямо сейчас. Распорядитесь, чтобы собрали мои вещи, на случай, если вечером я останусь с сестрицей. – Позвольте мне сопровождать вас, – попросил Стефан. – Цесаревна Анна желает видеть только брата, – пробасил гвардеец. А второй сказал, словно знал, о чем Стефан думает: – Никто во дворце не причинит его высочеству вреда. "Хотел бы я в этом быть так уверен..." Лотарь тем временем ускользнул переодеться – и вернулся в мундире, пусть и не парадном, с приглаженными кудрями, собранный и серьезный. На секунду повернулся к Стефану: – Белта, нам с вами надо будет поговорить... – Обязательно, мой супруг. Стефан глядел ему в спину – прямую, несгибаемую, – и ощущал одновременно гордость и страх. *** После наступили тревожные, мучительные дни – Стефан словно опять вернулся в то время после восстания, когда он уже понимал, что их разбили, но еще не знал, что точно произошло. Цесарина в самом деле слегла. Грешили на сердце – хотя даже в левое крыло дошел слух, что дело в проклятии. Слишком многих перевешала цесарина – кто-то из повешенных, должно быть, пожелал ей зла перед смертью, и вот теперь оно исполнялось. И уж совсем тихо, шепотом, передавалась версия о яде. Прогнозы были неутешительные; ждали, что цесарина скончается со дня на день. А это значит, что Ворон и все его товарищи наверняка застыли в ожидании и готовы в любую минуту наброситься на трон. Оставалось только надеяться, что тот гвардеец не соврал и Лотаря не тронут. Казалось бы, тот совсем близко – просто в другом крыле дворца, – но свидеться с ним не получалось. Пока Лотарь отсутствовал, Стефан продолжил ездить по тюрьмам, теперь уже – уговаривая не исполнять приговор, пока больна цесарина – а может быть, и вовсе отложить. Странный народ в Остланде – оказалось, что пересказ слуха о проклятье повешенного действует лучше, чем золото. Впрочем, чем бы дитя ни тешилось. Если б только знать, что станет делать молодая цесарина. Объявит ли по традиции амнистию, оказавшись на троне? Или наоборот – решит по всей строгости преследовать вольнодумцев – и колдунов, сживших со свету ее мать? В Цесареграде зарядил серый бесконечный дождь. Он то и дело гасил свечи, с которыми сердобольные горожане выстраивались под окнами дворца – молиться за цесарину. Стефан про себя тоже молился – правда, подозревал, что просят они о разном. Одно было хорошо сейчас, когда даже воздух, казалось, искрил от напряженной смеси страха, ожидания и надежды, – привычные устои пошатнулись, и барьеры кое-где посмывало. Как-то Стефан столкнулся в городе с одним из дружков цесаревича и тот принялся жаловаться, что Лотарь и раньше манкировал их обществом, а теперь и вовсе – сидит у постели матушки, а тут и в "Четыре генерала" перекинуться не с кем... – Так зачем же дело стало, – сказал Стефан и тем же вечером в игровом павильоне кидал кости и будто невзначай расспрашивал Лотаревых приятелей. Кто-то говорит, что цесарину отравили? Говорить-то говорят, по всему городу, только не знают, кто. А ведь в пророчестве было обещано, что собственное дитя. Лотарю это ни к чему, остается молодая цесаревна… А ей на что? Да кто знает, может, с матерью поссорилась, а может, править ей не терпится… А Лотарь – с кем он был все это время? Как это – Разорванный знает? Стефан думал, что супруг остается в их компании, потому и не тревожился, когда тот уезжал ближе к ночи, а супруг его, выходит, обманывал... И нет, не стоит щадить его чувства, сами знаете, что такое чезарский брак, ничего удивительного, если Лотарь ездил к кому-то за утешением... – Уж не знаю, что там за женщины, – сказал один из дружков. – Я видел, куда он ездит. На восточный берег, за реку, туда, где завод и дома бедняков. Вряд ли его высочество изволили увлечься красоткой с табачной фабрики... Остальные тут же загалдели: – А кто его знает! Да мало ли, кем его высочество увлекся, вы ж ему свечку не держали! – Да и вообще, с чего вы это взяли? Восточный берег, надо же придумать! Вы ему не верьте, княжич, он вам еще не такого расскажет! За этим галдежом чувствовалась боязнь и желание защитить. Может, Стефан ошибался, и эти щеголи не такие бестолковые, какими хотят казаться... Под конец он устал – и не от их болтовни, а от их вызывающей полнокровности, от жизни, бьющей через край. Все равно как привязать изнывающего от жажды человека рядом с фонтаном – пусть мучается, глядя, как вода искрится на солнце. Вот только Стефана никто не привязывал. Он сбежал, поняв, что вот-вот совершит непоправимое. Сбежал, отправил слугу за бутылкой вина и выхлебал ее за несколько минут – но подлинная жажда стала только острей. Он вдруг понял, что задыхается, непослушными пальцами расстегнул воротник, но лучше не стало. Темнота наплывала душными волнами, еще немного – и заберет себе насовсем, и хорошо, давно пора бы... Где-то далеко, за пределами темноты, что-то загремело, затрещало. Неважно. Все это – слишком далеко. Но потом его позвали. Знакомый голос. – Белта! Белта, что с вами? Стефан? Он бы и хотел отозваться, но что-то подсказывало: не надо. Иначе он что-то сделает с обладателем этого голоса. Причинит ему боль. Даже в глубине темноты Стефан этого не хотел. Голос пропал – вот и правильно. А потом что-то полилось ему в горло – что-то, от чего он поперхнулся, закашлялся, и ожил – темнота оказалась не такой уж и властной, и не сплошной, с прорехами вдоль ставен – там, кажется, светит луна, и вдоль двери – ее что, ломали? Стефан жадно облизнулся, перехватил бокал, который кто-то поднес ему к губам и одним глотком выпил то, что там оставалось. И только тогда начал что-то соображать. – Рад, что вам легче, – сказал тот самый голос – как оказалось, он принадлежал Лотарю. Цесаревич забрал у него бокал, поставил на столик и одернул манжет на левой руке. – В-ваше высочество… – проскрипел Стефан. – Но как… Лотарь прижал палец к губам. Ну да; не здесь о таком… – Как вы тут оказались? Я полагал вас у постели цесарины… – Матушке стало легче. Доктора говорят, она на пути к исцелению. Ну же, Белта, не радуйтесь так бурно… – Я на самом деле рад, – голос еще плохо слушался. Лотарь встал, отыскал еще одну свечу, зажег. Стефан не мог отвести от него прояснившегося взгляда. Цесаревич успел сбросить куртку и остался в белой батистовой рубашке. Легкий, светлый. Красивый. Закряхтев, Стефан поднялся с софы, и, неуверенно ступая, подошел к нему. – Что такое? Стефан без лишних слов – говорить было еще больно, – обнял его. Еле ощутимо поцеловал – в макушку, в светлый завиток у виска. Осторожно взял его за левую руку, манжет на которой чуть потемнел и прилип к порезу. Лотарь не отпрянул, не испугался – хотя еще пару секунд назад Стефан, не стесняясь, лакал его кровь. – Я скучал, – проскрипел он. – Скучал по супругу… *** У реки было хорошо, на темных прохладных волнах перекатывался лунный свет. – Охрана не задумается, отчего мы так зачастили на берег? – Пусть задумываются, – беззаботно сказал цесаревич, доливая себе шампанского. – Если решат подъехать ближе, то увидят тут только весьма романтичных супругов, так, Белта? Стефан кивнул. На всякий случай снова потянулся за его рукой и, развернув ладонью вверх, осторожно обвел пальцем шрам от того пореза. И тихо заговорил: – Ваши друзья знают, что вы ездили на Левый берег. Не думаю, что они кому-то об этом расскажут, но вам следует быть осторожным. – Больше я туда не поеду. Вот и хорошо. – Я видел людей Ворона среди матушкиной охраны, – проговорил Лотарь. – Не знаю, что они там делали. Вот так новости. А если вспомнить, о чем болтали в игровом павильоне… – Думаете, они как-то связаны с вашей сестрицей? – Вы должны понимать, что у меня не было возможности спросить… Конечно. Лотаря для того и позвали к больной матушке, чтобы все время оставался на глазах… и не плел заговоров вместе с супругом-белогорцем. И ладно бы, если б только белогорцем. – Откуда вы узнали, Ваше высочество? Лотарь хмыкнул: – Вы же видели, я много читаю. Ваши приступы, этот эликсир... я отыскал одну очень интересную книжицу, где об этом сказано. А уж после того, как вы вцепились мне в руку... – Простите. – Не надо… Не надо за это просить прощения. На минуту между ними воцарилось неловкое молчание. Неужто он жалеет? Не о нескольких каплях, которыми поделился – а обо… всем остальном? – Мне не нравится, что ваши приступы становятся все серьезнее. Что поделаешь, Белта, придется вам пить остландскую кровь... – Недолго, ваше величество. – Позвольте? – Я еще не стал вампиром окончательно. Только благодаря этому я хоть как-то похож на человека. Вампиром была моя мать, и когда я достигну ее возраста инициации, мне тоже придется... – он замолчал. – Что? – звонко спросил Лотарь. – Ваше высочество. Вы же не захотите, чтобы я превратился в создание ночи, которое живет чужой смертью, и для которого закрыты Матушкины сады. – И сколько вам осталось? Стефан пожал плечами. – То есть, если бы я не вернулся сегодня... И правда – что бы с ним приключилось? Тихо задохнулся бы на софе – или все-таки выбил бы окно и отправился на охоту, как когда-то сделала мать? – Что ж, теперь я понимаю, – сказал побледневший Лотарь. – Понимаю, отчего вы согласились участвовать в этой... комедии. – Ваше высочество... – Но вы могли бы предупредить меня, чтобы я... – он махнул рукой, вскочил на ноги и пошел от берега прочь. – Ваше высочество! Лотарь! “Предупредить меня, чтобы я зря не привязывался”. Ну да. Отца с Юлией хотел сберечь, чтобы им не глядеть на это – а мальчишке-то такое за что? *** На несколько дней между ними воцарилась... не враждебность даже, а пустота. Словно цесаревич твердо решил после признания Стефана держаться от него подальше. На душе от этого было скверно. Лотарь, конечно, молод, в его возрасте "с глаз долой – из сердца вон" обычно срабатывает. Должно сработать. Стефану же драгоценной крови Слобода хватило, чтобы взбодриться – до следующего приступа, – так что от упрямой тишины в Левом крыле он уезжал в город – пусть почти все тюрьмы были уже объезжены, и делать там стало нечего. О здоровье цесарины объявляли по-прежнему два раза в день, после утреннего выстрела из пушек и перед вечерним. Свечи зажигали по-прежнему, и, будто отражая их пламя, над Цесареградом стояло густо-желтое, душное небо – как предчувствие дождя, что все не оправдывается. Под таким небом воздух слегка кололся, и у Стефана, когда он поехал на Левый берег – посмотреть, куда мог кататься его супруг, – по затылку бежали мурашки. Знакомое ощущение – так что он не удивился, только поморщился, когда за воротник упали первые тяжелые камни. А потом бедняцкие дома впереди осияла молния, и до Стефана дошло. Гроза начинается. Гроза – а цесарине и без того нехорошо. И если этой ночью с ней что-то случится... Стефан должен быть сейчас с Лотарем. И Матерь с ним, пусть дуется, главное – чтоб ему не одному... Наверное, из-за тревоги за супруга Стефан и не заметил бомбистов. И когда под ногами лошади что-то грохнуло, и она свалилась, едва не придавив его своим весом – и когда грохнуло второй раз, он только вспомнил: "Я увернусь". И падая в черную, пропахшую порохом дыру понял – не увернулся. Разлеплять глаза оказалось трудно. Очень болел затылок. Это что же, в него стреляли? А когда? Пока он ехал во Флорию за оружием... нет, там же не было оружия, а как же... Стойте. Запах пороха – бомбисты – проклятие цесарины... Матерь добрая, что же там случилось... и откуда столько солнца? Ведь только была гроза... Он замычал, повернулся. В затылке качнулась боль. ...И что – что с Лотарем? – ...княжич Белта? Вы слышите меня? А вы горазды спать, надо сказать... На него наконец-то упала тень – это человек встал так, чтобы загораживать солнце. Теперь Стефан смог открыть глаза – хотя он узнал бы этого человека и просто по голосу. – Ворон, – а ведь он забыл, как его зовут по-настоящему. – Если вам угодно. Оказалось, что Стефан сидит прямо на земле в маленьком внутреннем дворике-колодце – такие обычно делали в небогатых домах. Видно, он на Левом берегу…Попытался подняться, но не смог. Руки жгло – оказалось, они были закованы в кандалы – похоже, из какого-то сплава с серебром. Еще один серебряный "браслет" ему надели на лодыжку, присоединив к цепи. – Вы хоть понимаете, что с вами сделают за такое обращение с супругом цесаревича? (Не стал говорить "с князем Бялой Гуры", потому что среди белогорцев кандалы в последнее время вошли в моду...) – С бунтовщиком, который пытался поучаствовать в чужом перевороте, раз свое восстание не удалось? Не думаю, что кто-то будет слишком о нем горевать. – В каком... перевороте. Я сидел в Левом крыле, не вылезая. – Зато вели обширную переписку. И ее мы продемонстрируем, если придется разговаривать с тайной службой. Раз повстанец – всегда повстанец, вряд ли они не поверят... Показать вам письмецо? Что ж – в чужую способность подделывать послания он верил и без особых доказательств. Если кто-то перехватил те письма, что он писал домой, то мог скопировать и почерк, и манеру письма. Стефан тяжело сглотнул. – Что... что вам нужно? – Цесарина умерла, – просто сказал Ворон. – Думаю, мы оба с вами можем пожелать ей "скатертью дороги". Теперь нам нужен разумный, гуманный, просвещенный цесарь. Каким был его отец, пока она его не сгубила. – С чего мне вам верить? – А вы послушайте. И верно – то, что Стефан принял за шум в собственных ушах, на самом деле было размерным, печальным и повсеместным колокольным звоном. "Если звонят во всех храмах и посреди дня..." – Вы уж простите меня за это, – тень, черная против солнца, указала на кандалы. – У нас мало времени. Цесаревне Анне стало плохо, когда она узнала о матушкиной смерти, и теперь она отдыхает – но вечно отдыхать не будет. Если Лотарь желает занять трон, ему надо поторопиться. – Но он не желает, – развеселился Стефан. – В этом и ваша беда, верно? – Верно, – легко согласилась тень. – Потому нам и понадобились вы. Я, честно говоря, и не догадывался, как нашему цесаревичу дорог его... супруг. Скажите, он ведь знает? – М-м? – О серебре, о солнце. О том, как на самом деле называется ваше "малокровие". В Драгокраине об этом известно достаточно. Сказать по правде, я не ожидал найти вампира за Стеной. "Не поверите - меня пригласили..." – Господи. Я думал, вы заговорщик, а вы просто-напросто сумасшедший, – поморщился Стефан. – Так вот Лотарь, – продолжил тот как ни в чем ни бывало, – скорее поймет, как должен поступить, если вы ему напишете. Я передам. Подумайте сами – разве не хотите вы цесаря, при котором Бяла Гура может получить домашнее правление? Его сестрица не собьется с матушкиной колеи, а Лотарь на такое пойдет ради супруга. Да и вообще – разве мы с вами не заслужили правителя, у которого есть сердце, а не вешателя? Он едва не плакал, когда я рассказывал ему о казнях... "Так вот, зачем ты к нему повадился, пес бы тебя взял. Не склонять открыто к взятию власти, а сделать так, чтобы его замучила совесть..." – Где он? – с нажимом спросил Стефан. – У себя, – Ворон, казалось, удивился. – В своих покоях, под охраной. – И он добровольно согласился на... охрану? Тень рассмеялась – почти с гордостью: – Он неплохо дерется – вы научили? Но стоило заикнуться о вас, и он сложил оружие. Поэтому я и считаю, что ради вас он готов на многое. "Вот ведь глупый мальчишка..." – Думаю, он примет правильное решение – но его легче будет принять с вашим участием. Стефан молчал – пока тень не скользнула в сторону, и свет не ударил в глаза. – Хорошо. Я отлучусь, а вы пока – подумайте. "Подумайте" – под палящим солнцем, падающим в колодец, как камень. И надо же было, чтобы сегодня развиднелось... – Чем же вы будете с ним торговаться, если я умру? – Я не оставлю вас тут до заката. – А вы-то сами как догадались? – вымолвил Стефан. – Слуги. На них часто не обращают внимания… а вот они обращают внимание на все. Ваш камердинер был слегка говорлив. Ну, будет. Как я уже говорил, времени у нас мало. Я вернусь через пару часов – надеюсь, вы будете еще немного живы. Немертвы. Ну, вы меня понимаете, – он откланялся с комичной улыбкой – которая не шла заговорщику, но отлично подходила сумасшедшему фанатику. Сколько их, таких фанатиков? У Ворона наверняка есть сторонники – те, к примеру, кто сейчас "охраняет" Лотаря. И стоит ему занять место при дворе – слетятся те, кто никогда не любил "бабьего царства", но не заикался об этом при цесарине. Но не армия. И не народ. Лотарь прав – это будет бунт, смута, кровь повсюду. Дать Остланду истечь ею, не мешать заговорщикам? Что бы сказал воевода? Сейчас, в кандалах и на палящем солнце, разговаривать с Яворским стало легче. Он наверняка сказал бы – нет. Потому что оставшиеся повстанцы бросятся очертя голову в эту смуту – и тогда погибнут и те, кто сумел выжить в восстании. И всякая надежда... Может, просто не противиться солнцу? Не переживет он следующего приступа – такая ли в этом беда? Разве не за этим он сюда ехал? А Лотарю достаточно будет переждать – у фанатиков наверняка нет достаточных сил, они умудрились подсыпать что-то цесаревичне в вино, но вряд ли смогут выкрасть из кишащего охраной дворца. Вот только – если переворот не удастся, Стефана объявят заговорщиком. Лотарь не поверит – но поверит цесарина Анна. И тогда решит, что брат тоже участвовал... Или – хуже – люди Ворона, узнав, что операция отменяется, просто убьют ненужного цесаревича… "Да что же это!" Стефан дернулся. Кандалы зазвенели, цепь на ноге слегка подалась и тут же застыла. Не смертельно. Больно, тяжело, кожа на лице сгорела, под наручниками – начинает слезать, но это его не смертельно. Настоящего вампира, наверное, убило бы. А так – наверняка начнется приступ, и ближе к закату он станет неповоротливым... но и все. "Будете еще немного живы. Немертвы". – похоже, Ворон – любитель делать скоропалительные выводы. Он вернулся задолго до заката – как Стефан и предполагал. Если у них и впрямь так мало времени... – Во дворце паникуют и голосят, – доложил он с отвращением. – Никогда не понимал, как можно ее любить. Ваш супруг еще немного упрямится – но скоро сдастся. – Подойдите, – слабо прохрипел Стефан. – Прошу... Тот подошел, наклонился, чтобы лучше слышать – и тогда Стефан забросил кандалы ему на шею и скрестил руки, пытаясь его придушить. Не до конца – нельзя пить мертвое... – Вы ошибались, – сказал он в выпученные глаза, пока Ворон хрипел в его хватке. – Я ведь не был по-настоящему вампиром. А вот теперь – стану... И все-таки он колебался еще секунду. Сделать это – потерять вечную жизнь, отказаться от Матушкиного сада – ради чего? Спокойствия в Остланде, будь он трижды проклят? "Ради Лотаря". Он притянул Ворона еще ближе, вонзил в шею клыки и принялся пить. Хотелось досыта, но – рано. Когда Ворон уже ослаб, но еще смотрел на него умоляющими глазами, Стефан велел: – Сними кандалы. Тот повиновался, как завороженный, еле-еле попадая в замок заледеневшими пальцами. Кандалы упали, запястья почти перестало жечь. Сейчас немного попить – и раны затянутся... – Не надо, – слабо попросил Ворон. Поздно... Вот теперь – досуха. Уронив тело наземь, Стефан поднялся, сам освободился от цепи на ноге, облизал губы, чувствуя, как тело наполняется новой, незнакомой прежде, ясной и непобедимой жизнью. Вот только с солнца надо уйти. Но прежде – доделать дело. Не хватало только, чтобы Ворона после подняло. Он прав – в Остланде нет вампиров. Оружия при нем оказалось – только дражанский палаш. Что ж, сгодится. Стефан примерился и полоснул по обескровленной шее. С первого раза голова не отделилась до конца, пришлось, лучше прицелившись, бить еще раз. Он посмотрел вниз, на голову, которая теперь лежала отдельно от закутанного в черное тело, и смотрела все так же умоляюще. Стефана совсем по-человечески замутило. "Ради Лотаря". Вот только лучше не рассказывать Лотарю о том, что стало с его кузеном... *** Вот теперь находиться на солнце стало и впрямь тяжело, и Стефан, оставив повозку, принадлежащую, по всей видимости, кому -то из фанатиков, старался передвигаться из тени в тень. Нервная энергия, которой он напитался вместе с кровью, еще переполняла тело; даже после схватки с соратниками Ворона – короткой и яростной, когда он прокладывал себе дорогу на волю – Стефан не чувствовал себя усталым – но солнце... Добравшись через парк до Левого крыла, он заметил у ворот новых, незнакомых ему гвардейцев. Хорошо, наверняка они расставлены по всему саду... Если бы не клятое солнце – ведь и раньше давило, казалось, а мог терпеть. Он поглубже надвинул шляпу. Так – еще двое под окном... Он неслышно шагнул к одному из гвардейцев под окном, ухватил его за шею и сжимал, пока тот не обмяк. Драться он готов – но может, хоть этих не придется убивать. Второго повалил так же, без шума, а потом – едва не засмеявшись, пусть и было не до смеха, – подобрал с земли несколько мелких камешков и запустил в окно. Лотарь появился тут же. Распахнул окно и кивнул. Чья-то рука ухватила его за плечо, потянула обратно; сверху раздалось лязганье. Однако, не успел Стефан испугаться, цесаревич вернулся к окну и, сбросив Стефану шпагу, выбрался наружу - с таким проворством, что стало ясно: не в первый раз он выбирается таким путем. У самой земли Стефан подхватил его, непроизвольно прижал к себе. Выдохнул. – Господи Разорванный. Стефан. – Тише. Тут полно солдат. – Знаю. – Нужно к повозке... Лотарь покачал головой: – Тайный ход. Тут недалеко. Стефан... Посмотрите на себя. Что они с вами сделали? Вот ведь пес – двоих гардов он уложил, но на их с Лотарем голоса бежали еще двое. – Мой – тот, что выше. – Годится, – сказал Лотарь, скользнув так, чтоб оказаться со Стефаном спиной к спине. На пару секунд Стефан потерял его – ничего не различал, кроме лезвия сабли у себя под носом, – и только уложив гарда, обернулся. Лотарь теснил своего так, что любо-дорого было поглядеть. Ему даже помощь не понадобилась: раз, два – и ваших нет. "Это вы научили его драться? "Сам научился". Он торопливо шагал вперед по одному ему ведомой тропе, стараясь не наступать на ветки. Глядя, как уверенно он шагает, Стефан про себя подивился – а если нужно было уступить Ворону? Разве, в самом деле, не могло из Лотаря выйти хорошего цесаря? Не с таким окружением – это точно. В конце концов Стефан понял, куда его ведут – в заброшенную беседку, куда давно никто не ходил. Неужели... Так и есть. Когда Лотарь смел сухие листья с пола, оказалось, что в беседке спрятан люк. Они открыли его – не без труда, и спустились в темный, влажный коридор. И только тогда Стефан позволил себе съехать по стене и закрыть глаза. – Стефан, что... Ах ты, мы не взяли огнива... – Солнце, – пробормотал он, не успев подумать. – Солнце... ну да. Да где вы тут? Благословенно-прохладная ладонь нащупала его лоб. – Сейчас, – сказал Лотарь, – погодите немного. Стефан потерялся где-то в своей внутренней тьме, и не сразу понял, что Лотарь – совсем рядом, протягивает ему расчерченное перстнем запястье: – Пейте. "Скажите, он ведь знает?" Ну же! – и он послушно, почти с благоговением склонился над этими порезами; и, когда кровь перестала течь, прижал ладонь Лотаря к своей щеке. – Ну, все, – сказал тот, успокаивая то ли Стефана, то ли себя самого. – Уже все. Вам лучше? – Намного, – Стефан поцеловал ладонь и неохотно отпустил. – Вы… Вы сделали это – сделались этим – ради меня? Хороший вопрос. – Ради себя, – ответил он искренне. Сердце сжалось: Лотарь не видел, как Стефан кромсал тех мальчишек – сторонников Ворона, всей вины которых было в том, что они пошли за заговорщиком – как сам он за Яворским. Не видел, как Стефан рассек одному из них горло и приник прямо к раскрытому, булькающему, горячему... Не знает, что его собственной крови, скорее всего, теперь не хватит, чтобы напоить супруга... – Вы готовы идти? Это путь на "женскую половину". Надеюсь, мы успеем спасти сестрицу. “А ведь раньше он ни словом не обмолвился об этом ходе. Хотя беседка совсем недалеко – настолько, что можно, наверное, сходить во дворец и обратно, не привлекая внимания. А наивный супруг будет думать, что вы уехали с друзьями…” Стефан отогнал такие мысли. – Думаете, она нам поверит? – Не поверит нам, пусть поспрашивает тех, кто в парке. А Ворон... – Он уже никому не ответит. Я слишком торопился. – Ничего, – сказал Лотарь. – Я... Я думал, что вас убили. Думал, что убьют, если я им откажу. Он опять со своим привычным отчаянием развернулся, толкнул Стефана к стене и прижался губами к его губам. Стефан притиснул его к себе, запустив руку под рубашку – без страсти, скорее с облегчением убеждаясь в его материальности. Живой. И таким и останется, если только будет на то воля Стефана. – Хороший мой, – пробормотал он в плечо, обтянутое уже изрядно помятой рубашкой. Спина под его руками вздрогнула. – Скажите еще, – шепотом попросил Лотарь. Матерь добрая, да мальчишке вообще хоть кто-то в этой жизни говорил ласковые слова? – Хороший, – сказал он, гладя цесаревича по спине, как ребенка. – Хороший мой, маленький, сердце мое… Мальчишка со всхлипом дышал ему в шею, и Стефан уже готов был так и простоять остаток ночи – но Лотарь отстранился сам. – Скоро конец хода, – сказал он. – Нам надо придумать, что говорить. *** Говорить им пришлось не сразу – молодую цесарину долго не могли добудиться. Стефан испугался, что дело затянется до утра – впрочем, в богато отделанной мрамором приемной вообще не было окон. Прекрасно… – И что же вы утверждаете, – цесарина Анна говорила медленно, так, словно не проснулась до конца. – Все это был заговор? – Вам определенно что-то подсыпали, сестрица. Относительно маменьки – тут покажет только дознание. – А заговорщики? – Мой супруг столкнулся с ними и, как можете видеть, пострадал. Он одолел главу заговорщиков, но посмотрите, чего ему это стоило. Мой… покойный кузен уже ничего не скажет, но если ваше величество соблаговолит послать солдат в левое крыло, то, возможно, еще застанет тех, кто меня “охранял”… – Так я и сделаю. Прошу вас, княжич, сядьте… Она была – кажется – добрее покойной матери, моложе и тоньше. Но без труда представлялось, что года через два она станет неотличимой копией старой цесарины – и фавориты наверняка будут ошибаться… Если, конечно, ей дадут все это время просидеть на троне. Если лотаревы дружки не ошибались, и мать отравила она, то это всплывет – и в Остланде начнется бунт. И лучше им с Лотарем это время переждать там, где поспокойнее… куда за молодым цесарем всегда можно будет послать, если правление Анны закончится печально. А если… Слуга, повинуясь почти неуловимому движению цесарины, поднес Стефану рябиновки – в серебряном штофе. Пока Стефан раздумывал, как с этим справиться и – в буквальном смысле – не погореть у всех на виду, Лотарь выхватил рюмку и осушил. – Извините, – он поставил штоф на поднос и кивком отослал слугу, – мне это сейчас нужно больше. Супругу было, где привыкнуть к кровавым зрелищам, а вот мне… И что же – теперь он всегда так будет? Защищать Стефана, прекрасно зная, что выгораживает чудовище? Тут Стефану снова вспомнился тайный ход, и он прикусил язык. А если… в произошедшем вина не Анны, то им тем более следует на время пропасть с глаз. – Так чего же вы желаете просить? – Его высочество переволновались, – Стефан осторожно взял супруга под руку. – Я бы хотел увезти его к себе… Вы ведь знаете, Бяла Гура – это большая провинция, живем мы там спокойно, тихо… – Так, – сказала цесарина, и Стефан едва не пожалел о всей затее. И все-таки продолжил: – Я успел убедиться в том, насколько добр и справедлив цесаревич Лотарь. И потому нижайше прошу назначить его на пост наместника моей родины. Его милость станет бальзамом, который излечит ее раны. И в то же время, – заторопился он, потому что при упоминании о бальзаме взгляд ее высочества стал донельзя скептическим, – его место сразу будет определено, и даже тот неразумный люд, что обманулся посулами Ворона, поймет, что его высочество не претендует на остландский трон. – Что ж, – сказала Анна. – Полагаю, вы сами будете знакомить его с родителями? Я бы дорого дала, чтобы на это посмотреть… – Князю и самому нелегко будет заново привыкнуть, – вмешался Лотарь. В глазах у него плясали те бесенята, которых Стефан запомнил еще с первого танца с супругом. – Он тут заделался столичным жителем. Теперь ему будет ох как трудно вставать до заката...