Жертв во благо не бывает.

      Эндрю пальцами постукивает по деревянной двери и смотрит на еду на столе, – их откармливают, как свиней на скотобойне, – с отвращением поджимая губы, ох, какая радость! Всю жизнь он жил как изгой, оборванец, просящий подаяния ради одного только желания выжить, а теперь он наконец получает еду, за которую не нужно платить, исполнять глупые и насмешливые приказы за одну лишь крошку хлеба.       Он зло сжимает манжету рубашки, – белоснежной, словно девственной какой-то, – взгляд поднимает в сторону двери, за которой был, кажется, Моро, которого заперли с ним в одном доме. Точно. На скотобойню ведь нужно двое.       Миньярд склоняет голову, облизываясь, вглядывается в очертания сёдзё, за которой виднеется фигура. Он и имя то его впервые слышит, не то что видит, но смысла в этом, пожалуй, нет: через каких-то пару часов они скорее всего умрут, и не важно, что на самом деле единственное, чего Эндрю хотел по-настоящему — это жить.       Возможно, не каждый поймет что здесь происходит, но последнюю пару сотен лет в деревне их покровительствуют два ёкая, – кицунэ, если быть точнее, – наделяя их погодой благосклонной и от бедствий рода различного спасая, однако требуя кое-чего взамен – людей. Они ими питаются. Забавы ли ради или чего ещё — не известно, да и не так сильно важно, потому что суть этой сделки, простой и понятной, укоренилась в людях уже давным-давно, потому и спорить было бесполезно — это не привело бы ни к чему.       Эндрю всего лишь-то пятнадцать лет, и свою жизнь он точно не хотел заканчивать так, однако, судьба решила сыграть не в его пользу, а удача отвернулась от него ещё с самого момента рождения, оставив его рожденным заведомо быть разбитым, брошенным и потерянным, ненужным никому в этом мире огромном. Сейчас это всё опять же не имеет смысла, но где-то в душе обиженный забытый ребенок льет слезы в желании одном – быть любимым. Душа, – её остатки, – бьется в глупом в желании недостижимым сбежать, допуская мысль, что он, с одним лишь ножом и остатками воли, сможет убежать от двух демонов.       Ах, точно. От одного. Как он успел позабыть?       От одного, ведь второй — не его проблема.       Раздраженно смотря в сторону, он фыркает, когда другое сёдзи раздвигается, и оттуда выходит грузный мужчина, – Ямамото, – который с недовольным видом оглядывает мальчишку, подходя и сверху вниз глядя на него. Миньярд в ответ смотрит исподлобья, снизу вверх, и смотрит так, что видно ясно: если бы у него была хотя бы надежда на то, чтобы из места этого гнилого сбежать, он бы, не задумываясь ни секундой больше, вонзил клинок в чужую шею. Плевать, что ему всего пятнадцать. Стал бы убийцей в глазах чужих, но, черт, он бы выжил и выжил не просто, а может и имел возможность бы жить свободно – единственная мечта, которую у него даже сейчас, уже почти перед смертью, отбирают.       Ямамото раздраженно фыркает и смотрит на то, что ребенок даже не притронется к еде. Он, может быть, и прекрасно понимает позицию этого ребенка, но так или иначе ему плевать что с ним станет, где он будет — это уж точно не его дело и не его забота.       Он всего лишь отводит этих двоих детей на съедение ёкаям для всеобщего блага и думать о морали и прочем у него не было ни желания, ни настроения, ни сил, однако, он все равно как-то разочарованно качает головой.       — Эй, Миньярд.       Голос его грубым звоном отдается в черепной коробке Миньярда, заставляя его раздраженно вскинуть голову и недовольным взглядом продолжить прожигать дыру. Ямамото качает головой – он даже спрашивать не станет, потому что знает, что от этого мальчишки он вразумительного ответа не получит. Ну, хоть не плевок, как от того драного кудрявого парня. Вздохнув, он подходит к Эндрю еще ближе, видит, как тот на это жмется к стене, и, наклоняя голову вниз, говорит:       — Вставай. Пора идти.       Блондин удивленно вскидывает брови, пока в голове раздраженным непонимаем бьется отрицание того, что ему прямо сейчас сказал.       Что значит идти?       Еще ведь рано.       В ответ на немой вопрос в детских глазах мужчина лишь качает головой, но такой ответ Миньярда не устраивает абсолютно, потому что у него должно было быть хотя бы ещё пару часов, но не сейчас, боже, почему.       Ямамото фыркает, грозным взглядом оглядывая блондина. Он мотает головой в сторону, говоря ему, что это вопрос не обсуждаемый ни под каким предлогом, заодно как бы намекая, что если он не пойдет с ним добровольно, то тот потащит его силой. А у Эндрю в голове всё больше вариантов того, как можно было бы убить его или, по меньшей мере, воткнуть нож ему в глаз, просто чтобы хотя бы немного показать, насколько он против этой идеи. Хотя, боже, кто его послушает? Кому не плевать на голос ничтожного и ничего не значащего ребенка? Даже сейчас он важен только потому, что станет едой “Богу”, – а на самом деле твари проклятой, – и это единственное, почему его, черт побери, заметили наконец.       Он со злостью сжимает зубы, но поднимается, поправляет хакама, в котором он чуть было не запутался и не упал, и на расстоянии метра останавливается у мужчины. Тот кивает и велит блондину следовать за ним. Миньярд слушается беспрекословно, и они заходят в соседнюю комнату под возмущенный возглас генерала. Эндрю выглядывает из-за его спины и удивленно раскрывает глаза, смотря на того, кто был ему братом по несчастью – быть сожранным какой-то тварью. Он весь выглядел…Так, будто бы дрался с кем-то и, если взглянуть на слегка даже запыхавшегося мужчину, – его Эндрю не знал, – и кровоподтеки на виске Жана, можно понять, что он, видимо, и правда дрался. Весь растрепанный, немного измазанный в крови, с растрепанными черными кудрями: он весь представлял собой образ беспорядка и на зашедших, сверкнув глазами, посмотрел с недовольством, демонстративно плюнув в сторону.       Глаза мужчины, который старался прибраться, загорелись гневом, но голос Ямамото разрезал тишину:       — Что здесь происходит?       — Ничего такого, просто меня раздражает, что я буду отдан каким-то тварям на съедение.       Жан Моро уже отпечатался в голове Эндрю образом ярким и бойким, наглым, однако то, что услышал он сейчас и вовсе заставило его опешить. Никто не смел называть их “Богов”, пусть те и были лишь лисицами, вслух тварями. Даже думая об этом, никто произносить не решался, тем более прямо в лицо генерала, но этот юноша сейчас заставил мир Эндрю как будто бы перевернуться пару раз: вверх ногами и ещё раз в исходное положение. Вау, этот парень смелый, хотя это имеет смысл. Им обоим терять уже нечего, значит и разницы как они себя ведут уже нет.       Грозный тон Ямамото заставил недовольно дернуть носом. Он не любил шум, но понимал причину, пока черноволосый на все замечания лишь глаза закатывал.       Жан вовсе не хотел в, наверное, последние минуты своей жизни выслушивать оскорбленного жизнью старика, а потому он, игнорируя его присутствие в принципе, обращает свой взгляд на блондинистого мальчишку рядом – кажется, Эндрю? Он не сильно старался запомнить, но невысокий рост блондина делал его, казалось бы, ещё больше похожим на ребенка, и, про себя усмехнувшись, он позабавился собственной мысли, которую однако же высказывать не стал. Его позабавило не только то, о чем он думал до, но и тот факт, что на них была абсолютно идентичная одежда – темное хакама и хлопковые рубашки. Ни больше, ни меньше. Отличие одно: одежда Жана несколько кровью заляпана, но самое важное — не чужой, а его собственной.       Он снова оглядел Эндрю с ног до головы и фыркнул:       — А ты просто сдался?       Вернув свой взгляд к фигуре Моро, Миньярд приподнял бровь, будто бы в попытке понять что тот имеет ввиду, а потом, спустя полсекунды, до него всё-таки дошла суть вопроса, однако ответить ему не дали. Дверь распахнулась, и в неё вошла девушка, распаленная раздражением и недовольством от долгого ожидания.       Её голос в голове обоих истеричным звоном раздаётся, заставляя выдохнуть с тяжестью и, может, отвращением некоторым к чужому поведению, потому что иногда оно выходило за рамки понимания любого, а сейчас и вовсе – она могла бы быть чуть нежнее с теми, кто умрет через сколько? Полчаса, час? Наверняка так и будет, потому что больше они точно не продержатся, не протянут – станту просто кусками мяса для чудовищ.       Спустя пару минут все приводят в порядок, и только Жан отказывается от того, чтобы к нему прикасались, даже к его волосам. И приходится и вправду не трогать его – если они силой попробуют сделать с ним хоть что-то, то, скорее всего, лишь больше покалечат, а в таком виде непрезентабельном будет неправильно показать его. В итоге приходится оставить так: кровь, запекшаяся на виске, растрепанные, вырванные будто клочки волос и пара пятен крови на белоснежной рубашке. Весь его вид был вызывающим, неподобающим, весь Жан Моро сейчас выступал одной сплошной наглостью, и это заставляло Эндрю в некотором роде восхититься, и он сам даже не знает чем: силой воли, если это назвать таковым можно было, или глупостью, которой это, по сути, и было. Выказывать протест сейчас было уже поздно.       Вздохнув, Эндрю сделал шаг за старшими, а рядом с ним, почти синхронно, и Жан. Они переглянулись, будто бы договорившись о чем-то одним лишь взглядом, и продолжили свой путь, уже синхронно идя шаг в шаг с какой-то своеобразной уверенностью.       Они увидели друг друга впервые, они не знают друг о друге ничего от слова совсем, но сейчас, в ситуации подобной, это совершенно не мешает им идти, уверенным шагом ступать по голой земле со знанием того, что они очень скоро умрут. Это было уже не так важно. Что-то похожее друг в друге они заметили. Быть может, по глазам прочитали.       Может в том, что Эндрю пятнадцать, а Жану шестнадцать есть что-то схожее, а может, эти цифры не имеют смысла никакого, как и существование это – теперь это не важно, теперь они стоят перед воротами, за ними два генерала и еще куча тех, с кем они жили когда-то.       Эндрю не оборачивается и без единой мысли делает шаг – точка невозврата. Жан ещё с секунду стоит, разворачивается и взглядом, полным отвращения вперемешку с ненавистью и обидой противной, комом в горле стоящим, окидывает всех, после следуя за Миньярдом.       Шаг, и каждый из них будто проваливается, а в нос бьёт запах непривычный. Атмосфера вокруг вдруг в груди ощущением убежать разрастается, и мыслей будто больше бы не остаётся – Моро оседает на землю, в попытке ухватится за что-то он просто в бессилии каком-то падает, стараясь хотя бы вдохнуть. Эндрю на ногах еле стоит, смотрит на собственные руки – о боже блять, трясущиеся?       Оба переглядываются, и в глазах вопрос один лишь отображается:       — Какого чёрта…       Жан вздрагивает от звука собственного голоса и хватается за горло, с ужасом каким-то в глубину леса глядит и пытается вдохнуть хотя бы.       Точно.       Похоже, легенды о том, что место это “Божественной энергией”, – а на деле лишь проклятой, – наполнено настолько, что любому, ступившему сюда, не только путь в мир людей не ступить, но и просто находится невозможно, потому что движение каждое сковывает одно лишь ощущение.       Это смерть.       Эндрю впиться взглядом в одну точку пытается, – просто хотя бы пытается, – смотрит долго, смотрит с сосредоточием, ибо по-другому не получится просто, потому что всё тело будто прошибает и ломает. У него нет сил даже головы повернуть, чтобы узнать: а дышит ли там вообще Жан? У него сил хватает только на одно это действо, которое сейчас кажется подвигом.       «Ха-ха-ха, Ниэль, охота началась!»       Голос неизвестный звоном раздаётся в голове, и резко его просто... Отпускает. Блондин слышит чужое дыхание рваное и тяжёлое сбоку, поворачивает голову и чувствует, что его самого и не трясёт вовсе больше, стоило этому голосу появится из ниоткуда и, будучи одновременно везде, как всё это ощущение, – физическое, – смерти резко уходит, оставляя после себя пустоту непроглядную.       Эндрю проверяет – нож на месте.       Поворачивает голову в сторону Моро и с удивлением замечает, что тот сплевывает, блять, кровь. Блондин поджимает губы и вновь оглядывает место, в котором они оказались – вокруг темно.       Он оглядывает деревья: пестрящие фиолетовым, со стволами черными, словно смоль, но бирюзовым, однако, отливом. Они вводят его в ступор и заставляют ненадолго застыть на месте, разглядывая витиеватые узоры, которые будто бы картину единую составляют, поражая. Жан рядом, кажется, восхищён не столь же сильно, однако он склоняет голову в бок, разглядывая всё вокруг. И неожиданно для Миньярда раздаётся голос черноволосого:       — Тут нет неба? — Эндрю взгляд поднимает вслед за Жаном и обомлевает, потому что там и вправду будто бы ничего нет. Ни одной щелки, ничего, что пропускало бы свет. Однако же, здесь почему-то всё прекрасно видно. — Ладно, выразился не правильно, но ты же понял о чём я.       — И вправду будто бы нет… — Голос его отчего-то хрипловатый, но он не придаёт этому значения, как и игнорирует гудящую боль в икре. Сейчас не до этого.       Они проводят в молчании ещё около десяти минут – а десяти и минут ли вообще? Может, это всё одна сплошная галлюцинация, а может и время в этом странном месте застыло, заставляя испытывать ощущения странные. Они не могли никак понять ни что происходило, ни почему. Они просто стояли. Стояли, в попытке хотя бы понять, что же делать дальше.       Эндрю оглядывается и с удивлением отмечает в собственной голове, что они должны были быть, по словам старейшин, мертвы и сожраны “Богами” в тот же момент, как переступят границу, но нет. Они всё ещё были живы, – так, по крайней мере, казалось, – и это заставляло поставить под сомнение, а точно ли существуют вообще эти твари или нет, однако, сейчас думать о реальности их не хотелось. Спустя ещё какое-то время Жан и Эндрю приходят к выводу – они разделятся.       Решение быть может в ситуации их странное, но ни один, ни второй не хотели терпеть чью-то компанию, это было просто чем-то невообразимо невозможным сейчас, а потому они разделились, пойдя в вовсе разные стороны.       Эндрю понятия не имеет, сколько ему вообще осталось в живых находиться, но так или иначе он шёл. Без цели или определённого направления, он и вправду шёл куда глаза глядят. Куда угодно, лишь бы скрыться. И чем больше он находился здесь, тем свободнее становилось дышать, хотя нога, – левая, – всё ещё гудела, противной болью отдаваясь во всём теле. Но не суть дела — это не было такой проблемой безумной, чтобы остановить его.       Он понятия не имел, сколько пробродил в этом странном месте, хотя по ощущениям мог сказать, что ходит он, наверное, в районе двух часов. Хоть и очевидно было, что это, скорее всего, вовсе не так, он не мог отвязаться от навязчивой мысли, что уже слишком много.       Это в любом случае было лишь половиной проблемы, потому что чем дальше он шёл вперёд, тем больше редел лес. Точнее, не он сам: листья на деревьях просто будто бы исчезали, начиная потихоньку позволять прорехи видеть, а спустя ещё какое-то количество времени, Эндрю замечает, что всё вокруг потемнело. Листьев на деревьях не было, приятный бирюзовый отлив больше не радовал глаз, оставляя только странную, но от этого не меньше гнетующую, тяжесть. Такую, что снова хотелось только бежать, бежать, бежать.       «Это точно не приведёт ни к чему хорошему», — говорил про себя Миньярд, и хоть деваться отсюда было некуда, было отчаянное, грызущее под самой коркой сознания желание: взять и уйти как можно дальше. Но так уж вышло, к счастью или к сожалению, он не стал долго выбирать что делать дальше. Он предпочитал дела заканчивать, никогда не оставляя их на полпути, поэтому приходится идти дальше, надеясь на то, что это не приведёт его в лапы смерти.       «Поверь, смерть — лучшее, что случится с тобой здесь».       Эндрю всем телом вздрагивает. Разворачивается так быстро, что слышит хруст шеи, но, не видя никого, он поджимает губы.       Этот голос отличается от того, что был в начале. Этот голос — что-то более спокойное, позволяющее ему отдохнуть, но так или иначе доверия он не вызывает от слова совсем. Скорее наоборот даже: это вызывает ещё большую панику, потому что звучит излишне спокойно, ещё и с примесью властности, которая создаёт ощущение того, что Эндрю за свою жизнь вовсе не ответственен. Что не сделай он, всё выйдет так, как скажет голос.       Это пугает.       Эндрю теребит рукава рубашки, быстро проверяет, на месте ли нож. Убедившись в этом, он выдыхает чуть более спокойно, да и дышать легче. Почему-то ощущение холодного металла рядом давало ощущение защиты, да и ведь правда, что это? Просто кусок тонкого острого металла. Чтобы защитить себя, ему нужно уметь обращаться с этим, уж точно не просто махать.       К своему счастью, с ножом Эндрю обращался очень даже хорошо. Вряд ли это бы помогло ему бы против такой твари, как кицунэ, но попытаться можно всегда, тем более это место не казалось опасным… Точнее нет, оно таковым казалось через чур настолько, что это сливалось с обычным пониманием. Будто так и должно быть, будто всё в порядке, когда всё с точностью до наоборот.       Миньярд фыркает себе под нос и резко останавливается, пытаясь понять, где он вдруг оказался, потому что, не заметив за собственными мыслями куда он шёл, он осознал, что эта местность совсем отличается от того, что было. До этого это был лес.       Сейчас же он посреди огромного поля?       Это всё ещё даже отдаленно не напоминает ничего человеческого. Трава под ногами отливает лиловым, деревья, – уже вдали, – слишком черные, острые, оголённые, так далеко, а кажутся близкими. Ещё немного и точно порежешься о них.       Эндрю сдавленно вдыхает и кладёт руку на грудь – дышать снова тяжело. Снова что-то не так и ощущение это нависает под ним почти физически, почти за спиной.       И когда он оборачивается, он понимает, что это было самой, блять, ужасной ошибкой за, наверное, всю его короткую жизнь, потому что прямо за спиной его нависало чудовище – уши торчали комками содранными из копны чёрных волос, когтистая рука нависает почти над головой блондина, с желанием одним: схватить и впиться, сожрать.       Проходит секунда.       Другая.       И ещё одна.       Они смотрят друг на друга. Эндрю глядит с ужасом, неописуемым ужасом, таким, который почти физически давит на грудь, и это не так уж и удивительно – его смерть стоит прямо перед ним. Миньярд всегда думал, что он не боится смерти, что он готов к ней, и такая мелочь точно не испугает его, но прямо сейчас он стоит и не чувствует ничего, кроме гнетущего страха. Того самого животного ужаса, который обычно гонит людей.       Лисица на него смотрит с выражением лица удивленным, гримасой искривленной – он не ожидал, что юноша его вообще заметит.       Секунда.       Ещё.       И ещё, прежде чем Эндрю разворачивается и наклоняется назад, уворачиваясь от чужой руки, которая было уже хотела схватить его за волосы. Чудовище скалится довольное, будто бы развлекается ужасом чужим. Рико смотрит на то, как мальчишка убегает, старается, и про себя отмечает, что несмотря на маленький рост, бегает тот довольно быстро.       Это было интересным.       Всё, что происходило, было интересным, потому что лицо этого ребёнка было до отвращения почти знакомо, и он понял, что наверняка даже знал кто это и из-за кого он знал его, хотя и смысла это не имело.       Морияма склоняет голову в бок, даёт Эндрю, – если он правильно думает о том, кем он является, – ещё некоторое время убежать. Было бы интересно погоняться с одним из Миньярдов, и не так уж и важно, что этот был живым.       Это превращалось в забавную игру.       Секунда.       Еще две и Рико пускается за ним.       Эндрю бежит, не разбирая дороги, на чистом отчаянии. Он не знает сколько бежит, но пустырь вновь сменился лесом, и он, блять, понятия не имел что лучше: быть на виду с большими возможностями бега или петлять между деревьев – дай Бог не споткнуться бы ни обо что. Впрочем, выбора особо у него не было, и все, что он сейчас мог — бежать. Это всё, что привело бы его к возможному, – абсолютно бесполезному, – продлению его жизни.       Он сам не осознавал зачем бежит, куда бежит, для чего и почему, ведь вся его жизнь была априори бесполезной и никому не нужной. Откуда-то бралось это желание жить, которое не сопровождало его время долгое и продолжительное, зато пришедшее именно сейчас.       Так или иначе он остановился, — лишь на секунду, — и именно в эту секунду он почувствовал движение сбоку, услышал лязг клыков над ухом, – словно металл. Он не улавливает момент, когда перед ним вырастает темная фигура, отталкивающая его, валится на спину и с ужасом смотрит на нависший над ним тенью силуэт. В блеске тьмы видны только яркие глаза, блеск клыков и метка, – единица, – выцарапанная будто бы, на лице.       Эндрю с ужасом пытался бежать. Лёгкие горели огнем, но в голове мыслей нет. Он давно не чувствует ни ног, ни чего-либо еще, кроме как страха, который заставлял его бежать дальше.       Это было очевидно. Долго бы это точно не продлилось, и его желание жить тут точно не было ни помощником, ни чем-либо ещё. Это было уже чем-то неважным, незначительным.       Дышать тяжело, кажется, не столько от того, что он бежал без остановки, сколько от того, насколько же атмосфера и всё вокруг пропитано кровью, страхом, смертью, смертью, смертью. Ему чудятся голоса, – и знакомые, и нет, – молящие о помощи и смеющиеся над чужой жалостью.       Выходов нет. Он сжимает нож в руке и вонзает его в глаз твари, под истошный крик пытается выбраться из лап чудища и выходит почти, но он чувствует, как когтистая рука впивается в ноги, раздирая мясо, под самую плоть когти вонзая, заставляя и его заорать – больно, больно, больно, слишком больно. В уголках глаз слезы блестящими каплями скапливаются, и он с ужасом понимает, что не может двинуться, потому что тварь снова над ним, придавливает всем весом, чуть давит на ногу, заставляя еще раз вскрикнуть, но ни за что не попросить отпустить, нет.       Лисица облизывается, с улыбкой, блеском ненормальным в глазах смотрит на блондина под собой. Лязг зубов раздается громкими звуком над ним и заставляет Миньярда широко раскрыть глаза и заплывший взгляд прояснится. Он со страхом животным смотрит на то, как чудовище человекоподобное вытаскивает нож, выцарапывает собственный глаз. Оно, придавив Эндрю всем своим весом, облизывается, смотрит на нож, по которому глазное яблоко расплывается, потом снова на блондина и прямо ему в глаза глядя засовывает нож себе в рот, подцепляя глаз, словно шарик данго, и, вашу мать, съедая его.       Слюна вперемешку с кровью капает Эндрю на щеку, и он морщится. Хочется выблевать все внутренности, и теперь уже он понимает – он не убежит, а этой твари ни по чем похоже ничего, как минимум из того, что мог бы сделать блондин, а потому он сокрушенно выдыхает, голову поворачивая, щекой чувствуя грязную сырую землю.       Рико ухмыляется, с восторгом смотря на юношу под ним: восхитительное нежное мясо, молодые и развитые мышцы, очаровательные янтарные глаза, в свету неестественном отдающие чем-то великолепным, быть может, нечеловеческим даже, с бликами великолепнейшими. О, Боже, как же хочется попробовать. У него слюни текут от одной лишь мысли попробовать этого человека, а запах крови металлический врезается, лишь раззадоривая аппетит.       Однако же он медлит. Смотрит, разглядывает, словно интересную безделушку, – берет лицо блондина, впиваясь когтями в мягкие щеки, приходя в еще больший восторг, какая у него нежная кожа – скалится и, наклонившись, шепчет:       — Ты мне нравишься. — Голос чудовища протяжным звоном отдаётся в голове, заставляя его дышать ещё чаще, резко дёрнуться назад в попытке дать себе надежду на хоть что-то, но, как очевидно, не получается. Зато он чувствует, как когти чуть режут кожу, и мычит. Больно. — Не-а. Не убежишь.       Эндрю смотрит на него снизу вверх и не чувствует ничего, кроме сплошной паники, желания исчезнуть. Он хочет просто резко перестать существовать, лишь бы не было этого страха, что опухолью в груди детской разрастался, всё нутро заполняя. А что ещё хуже было — Миньярд терял нить сознания и последнее, что в самообладании и попытках выбраться ещё держала, глупой надежды – она уходит окончательно, а вместе с этим и сознание покидает тело.       Рико с немного разочарованным видом смотрит на обмякшее в руках его тело и по-детски недовольно поджимает губы, однако весь образ — это разница со взглядом глаз. Они сталью и жестокостью, холодом обдают, в ужас приводя любого. Он выпускает лицо блондина из своих лап и сузившимися зрачками оглядывает его, – пока только одним здоровым глазом, – что-то есть интересное в этом парнишке. Что-то, что заставляет его не перегрызть глотку, одним укусом голову снося, лишая бренной жизни и страданий, а Морияма ой, как хорошо видел – Эндрю настрадался.       Может быть его останавливало то, что он был Миньярдом.       Так или иначе, он не хотел искать оправданий своим действиям, если уж совсем честным быть, а потому он просто расплылся в улыбке, которая в ужас привела бы самого Шинигами. Облизнувшись, мягким движением ведёт по чужой щеке – любуется. Щурится довольно, хитро, – по-лисьи, – и ведёт вниз по шее, оставляет порез, маленький совсем, но желаниям своим мимолётным привыкший потакать, он тут же губами прикасается, пробует на вкус.       Это…Странно. Вкус крови этого мальчишки будто бы иной несколько, чем те, что он пробовал до этого. Хотя и стоит сказать, что кровь многих на вкус отличается. Просто некоторая больше, некоторая меньше, и все это познаётся в сравнении долгом, но таком приятном. Для человека это словно пробовать долго выдержанный алкоголь.       Хмыкнув, лис ведёт когтем дальше, чуть оттягивает ворот рубашки, вдруг замечая небольшой порез в районе ключицы и ещё один, чуть ближе к шее. Скалится удовлетворённо с мыслью о том, что это в кои-то веки во что-то интересное вылиться может. Он всё меньше жалел о том, что оставил его в живых, не отгрызя голову сразу же, стоило ему и тому кудрявому юноше оказаться здесь.       Может, иногда Натаниэль и бывает полезен с этими его мыслями, да болтовнёй, но эта мысль так же мимолётна. Ещё помотав её в голове, он почти сплёвывает.       Рико улыбается, подхватывает Миньярда на руки. Он шагом неспешным ступает по голой земле, явно не испытывая отвращения к телу бессознательному, грязному и окровавленному, – им самим, – рассматривая просторы собственной обители. Морияма в мыслях тонуть не желает, однако получается это само собой, и словно бы не было причин появиться в голове его именно этому воспоминанию. Хотя нет. Была одна, и причина эта прямо сейчас в руках его покоилась.

— Так у тебя, получается, есть брат? Морияма склоняет голову заинтересованно, глядя в глаза ореховые напротив, слизывает кровь с губ своих и вслушивается в слова чужие. — Есть. — Аарон в сторону смотрит, молчит пару секунд, прежде чем дополнить. — Близнец. Это заставляет Морияму резко повернуть голову – почти до хруста в шее, да если подумать, и тот ему был не страшен, однако неприятен уж точно. Рико щурится, вглядывается в черты лица чужие, будто бы запоминая. Даже с осознанием, что, возможно, он сейчас уж точно не будет похож на своего брата, тем более если учесть всё, что происходило с блондином, такое, пожалуй, было бы невозможно, но черноволосого это волновало не сильно. Куда больше его волновал тот факт, что он должен уйти раньше, чем придёт Николас, потому что для него это так или иначе будет иметь последствия отнюдь не хорошие, а рисковать здоровьем тот готов пока не был, но решил, что ещё немного поболтать они успеют. — А сколько ему сейчас? — Аарон удивлённо вскидывает брови, смотрит на Рико с подозрением и явным нежеланием говорить об этом, вот только загвоздка: он прекрасно, пожалуй, даже /слишком/ хорошо помнит, что спорить с ним — это обязательно будет себе дороже. Рико внимательно смотрит в чужое, – задумчивое, – лицо и ожидает ответа с непривычной ему терпимостью. Тихо хмыкает и улыбается, когда слышит ответ. Маловато. Но достаточно.

      Морияма вновь оглядывает тело на руках и дёргает ушами лисьими, хвостом взмахивая. Он прикрывает глаза и идёт по наитию, потому что каждую травинку места этого он уже знает вдоль и поперёк. Исчертить и рассмотреть каждую он успел по миллионному разу, и сейчас он мог потоку безмятежья отдаться, зажжённого внезапным интересом, потому что всё это могло вылиться во что-то интересное.       Рико облизывается.       На языке снова металлический привкус крови, а в ушах чужое дыхание, сердце словно, бешеное бьющееся.       А может, он просто сожрёт его.       Кто знает.       Рико останавливается посреди поляны, оглядывая знакомую рыжую макушку и, совершенно на самом деле не знакомую, рядом с ним.       Издалека не видно – живой, али мёртвый, вот только зная характер Веснински можно сказать, что парнишка рядом с ним живой наверняка. Таков уж был этот хитрый лис, что, кажется, был ещё хуже, чем Рико – он давал надежду. Надежду на то, что жить ещё можно, хотя сам же ночью первым делом он вгрызётся в глотку человека, решив, что отужинать им будет самое время.       Своеобразное желание казаться лучше в чужих глазах в Натаниэле всегда забавляло Рико, однако делать что-то с этим он не мог: ни в его правах, ни в его интересах. Смотреть за этим порой даже забавно было.       Подходит ближе и улыбается, когда Натаниэль, в руках кисэ́ру раскачивая, вглядывается в тело на его руках, в то время когда парень рядом с ним дёргается. Зрачками суженными впивается в образ будто бы мёртвого, но быть может потому, что его Веснински осадил, или потому, что он заметил, как рвано грудь чужая вздымается, он, кажется, немного успокаивается и как минимум становится чуть меньше похожим на человека, что полезет в драку. Однако же, кудрявый юноша всё равно выглядит так, словно готов наброситься – и не важно ему вовсе, что около него два чудовища, что взмахом одним изничтожить всю суть его существования, личности и тела могут.       Рыжеволосый ухом подранным дёргает, подходит и наклоняется. Вглядывается в черты лица блондина, проворачивая трубку на пальце, он губами к ней примыкает и, встряхивая табак, делает затяжку – дым выдыхает тут же.       — Жан, ты его знаешь, да? — Рико усмехается ехидно, – уже успел узнать его имя, – и глазами, довольно сощурившимися, лис смотрит в сторону, как уже он выяснил, Жана, облизываясь. Он тоже выглядел, честно говоря, аппетитно весьма: болезненно-бледная кожа, волосы черные, словно смоль, что кудрями струились, обрамляя лицо, укрытое парой родинок, и шрам на брови. Нежная шея, аккуратные длинные пальцы, быть может, чуть загрубевшие от работы. Одним словом — великолепие.       — Да. — Голос его неуверенный, заставляет уши Мориямы навостриться. Что-то его привлекает, и он видит, как Натаниэль реагирует точно так же. Конечно, в месиве, что осталось, разглядеть сложно, однако уж кто-кто, а Рико, спустя столько лет жизни с Натаниэлем бок о бок, научился. Рыжеволосый разворачивается, глазами впивается, будто бы душу высасывая, а ведь почти может, чудовище. — Его зовут Эндрю.       Морияма усмехается.       — Знаешь, Ниэль. Я угадал.       —Даже не хочу спрашивать о чём ты.       Натаниэль под ехидный хохот чужой раздражённо фыркает, глаза прикрывая и отводя взгляд в сторону куда-то, лишь бы не на этого смотреть идиота, что перед глазами лет двести маячил уже точно, не меньше ни за что, и, тяжело выдыхая, он вновь вглядывается в тело блондина на его руках.       Он смотрел на него с сожалением – тот был жив. Выжить — это, несмотря на противоречие, было самым худшим развитием событий, когда дело касалось Рико. Потому что выжить около него куда страшнее, чем тут же умереть.       Веснински переводит взгляд на Жана, раскачивая в руках кисэру, и, в задумчивости своей утопая, он не замечает, как Рико уходит. Разочарованного покачивая головой, он разворачивается, взглядом спокойным и мерным впиваясь в фигуру Моро.       — То, что он выжил – проблема. — Жан удивлённо вскидывает брови, чуть хмурясь в непонимании, а в ответ на взгляд его вопросительный, Натаниэль лишь головой качает. Кончено, тот не поймёт, ведь он то не в лапы Мориямы попал, а к Натаниэлю, что, к сожалению своему, не мог быть таким, коим представал Рико. Хорошо это или плохо решать он уж точно не мог, однако положение этого светловолосого парнишки было хуже некуда.       Он понравился Рико.       Это, пожалуй, было сравнимо со смертью, али чего похуже, но сейчас у него вовсе не было сил думать, чем же таким этот ребёнок привлёк Морияму, поэтому он лишь качнул в руке кисэру, вновь растряс табак и сделал затяжку.       Шагом мерным ступая, Рико дошёл до места, в котором они с Натаниэлем жили – сердце, центр этого места, построенного на иллюзии, спасибо дорогому старшему брату за помощь. Рико укладывает Эндрю движением весьма неаккуратным и с хитрой улыбкой усаживается рядом.       Это определённо будет интересно, подумалось ему, и он вновь оглядел его, отметив, что нога перестала кровоточить.       Точно. Он уже и забыл про это, но сейчас, глянув на собственную руку, перемазанную в чужой крови, он хмыкает и думает, что надо бы что-то с этим сделать.       Находя какой-то кусок ткани, – откуда он у них? Может, это одежда того, кто оказался их обедом чуть раньше, — разрывая его на длинную, средней ширины полоску и опускаясь рядом с Миньярдом, неумелым движением он разрывает остатки штанины, заматывая глубокие порезы.       Хмыкнув, он морщиться – ему и вправду пришлось заморочиться, чтобы помочь этому белобрысому. Обычно такой “благотворительностью” занимается Натаниэль, но никак не Морияма.       Облизнувшись, он слизывает кровь с собственной ладони и скалится.       Взмахнув одним из хвостов, он тихо хихикает – спокойного сна рядом с ним тот не получит. Будет интересно услышать, если он начнет кричать.       Удовлетворённый тем, что он сделал, Рико уходит, оставляя Эндрю наедине с собой и кошмарами.