Погорелый театр.

      Мадам Гран всегда любила петь. Она удивительным образом совмещала в себе должности фрейлины, которая наряжала королеву в невероятные наряд, и оперной певицы, что исполняла не менее невероятные арии. Она пела на каждом большом празднике или балу (которые, правда, устраивалась не часто), да так высоко, так чисто…       Её мастерство понимали не все. Когсворт, как человек максимальный далёкий от искусства, затыкал уши, мол, больно это всё слушать, да и слов он толком не понимает. Чип, который до этого слушал только колыбельные мамы, всегда впадал в ступор от громкости звуков, издаваемых примадонной. Адам… Адам просто был противным. И в искусстве, как и предыдущие, ничего не смыслил. Остальным было все равно. Поёт и поёт — ничего необычного. Но Буше так не думал.       Каждая нота вызывала мурашки, заставляла волосы на затылке шевелится, а тело стоять ровно и неподвижно. Он едва дышал, вслушиваясь в это, как ему казалось, ангельское пение. Не мог отвести глаз от певицы, что радостно тянула руки в сторону зала или элегантно держалась за перила балкончика. Абсолютная нежность наполняла его в такие моменты. Эта нежность начиналась глубоко в груди и бежала до самой головы, держась там до тех пор, пока женщина не прекратит свое пение, скрывшись где-то в замке. Буше никогда не обращал внимание на то, куда она уходит.       «Ну и ну! , — смеялся Люмьер — а на то, чтобы смеяться над Буше, у него почти было право — Кто бы мог подумать, что у нашего шеф-повара такой утончённый вкус в музыке!»       Буше ненавидел эти замечания. Да и не в музыке было дело — Форте, при всем уважении, никогда не мог хорошо играть что-то нежное — дело было в самой певице. В том, как она своим низким голосом брала самые высокие ноты, что ему доводилось слышать. То, как она с нежностью смотрела на слушателей перед выступлением. То, как после выступления она устало заваливалась на старое кресло в пустующей комнате, в то же время увлечённо рассказывая своей дорогой подруге миссис Поттс о своих впечатлениях.

Эта женщина казалась ему невероятной.

      Настолько невероятной, что он, пусть и не хотел этого признавать, заинтересовался ей пуще прежнего. Как оказалось, он достаточно наблюдателен. Выяснилось, что Гран очень любит груши — сладкие, сочные и большие. Выяснилось, что не смотря на то, что все обращались к ней как к «мадам» она не была замужем. Выяснилось, что и быть фрейлиной она никогда не хотела…она хотела лишь петь. Всей душой мадам Гран любить петь. Жизни своей без этого не видит! А ещё, исходя из слов Когсворта, который, наверное, знал все и обо всех, Буше узнал, что мадам Гран любит хорошо поспать — была б ее воля, спала бы до полудня.       И, что самое важное, как и большинство творческих людей, эта женщина была очень нестабильной в эмоциональном плане. Это Буше заметил сам. Она могла улыбаться, смеяться, дарить свое пение и быть самой продуктивной фрейлиной на планете в один день, а в другой — не иметь сил даже на то, чтобы поесть. Шефа это беспокоило, но…он не вмешивался. Никогда не вмешивался. Он даже практически не говорил с мадам Гран.       Стыдно это признавать, но он боялся её. Женщины. Нет, не просто женщины, а такой невероятной женщины! Перед ней он робел, замирал, не мог дышать и подбирать слов, но всё равно сохранял невозмутимое лицо. Хотя, судя по смешкам Люмьера, будь он неладен, может быть, не самое невозмутимое.

Эта прелестная пташка замолчала, когда на них всех было наложено проклятие.

Она продолжила молчать, когда проклятие было снято.

      Она больше не пела. Никогда. Выполняла свою работу фрейлины, сопровождая Белль практически везде и считая её своей близкой подругой. Практически не улыбалась. Даже не говорила. Лишь перемещалась по замку, как призрак, периодически здороваясь с другими слугами жестами.       Никто не придал этому значения. За глаза её стали называть «актрисой погорелого театра». Актрисой, которая с самого начала была обречена на такой финал. Буше был категорически с ними не согласен. Никакая она не актриса! Нимфа, что завораживала одним лишний своим голосом.       Никогда не понимал Буше — он был в этом уверен. Но он, он! Он знал, что если Гран захочет, она снова станет петь, петь так, что он будет стоя аплодировать ей, роняя челюсть. По крайней мере, ему хотелось в это верить. По крайней мере, он просто мечтал вновь услышать её голос. Черт возьми, он был готов вырвать свое сердце и приготовить ей на завтрак, если это поможет ей чувствовать себя счастливой.       А может, ему действительно попробовать что-то приготовить для неё? Это не звучит как что-то глупое — в конце концов, он отлично готовит. Она, кажется, любит груши…он уже упоминал это.

***

      Честно говоря, «поймать» Гран на улице шеф рассчитывал меньше всего. Тем не менее, так даже лучше. Не будет духоты. Не будет других слуг. Не будет вечно посмеивающегося Люмьера…       — Кхм-кхм...эм...здравствуйте?       В ответ на это, женщина лишь подняла глаза на собеседника и вздохнула. Не говоря ни слова, она подвинулась, как бы приглашая его сесть рядом.       — Я...ну...Вы знаете, я заметил, что Вы в последнее время, сажаем так, сама не своя, — он ещё раз глубоко вздохнул. На этот раз стало действительно легче — с Вами все в порядке? Или, может, Вы заболели?       — Если бы!.. — отмахнулась Гран — Если бы все было так просто...       Её голос. Снова её мягкий, но глубокий и низкий голос. Он не мог не улыбнуться, снова услышав это.       — Это потому, что Вы больше не поёте, мадам Гран?       Молчание. Долгое и неловкое. Буше уже хотел было извинился, но как только он раскрыл рот, собеседница указала пальчиком на одну из булочек, что шеф притащил с собой на тарелочке.       — Только не говорите, что взяли их специально, — хихикнула Гран, тут же взяв одно лакомство себе.       — Так и есть, — Буше и сам захохотал, поправляя пышные усы — насколько я помню, Вы любите груши...       — Ты запомнил?       Кажется, она действительно удивилась. Покраснела, спряталась за волосами, заулыбалась... В конце концов, она мягко положила свою ладонь поверх его руки, держащей тарелку.       — Знаешь что? Давай погуляем! Сижу всё время в четырех стенах, а тут... — она вдохнула — так красиво!       Буше улыбнулся в ответ.       — С радостью.