пока он был в японии

      когда ю бин видит джа хёна у своего дома, ему хочется взвыть и взрезать воздух кулаками, рассечь ему бровь или губу, просто разбить это грустное личико побитого щеночка, которым джа хён от него может добиться чего угодно, хотя сам, конечно, и не подозревает об этом. ему кажется, что это сон, но вместе с тем реальность, и настолько жестокосердная и глубокая, что он падает и никак не достигнет дна. дна, наверное, своего сознания. падает, и внизу его ждёт этот придурок со своими вечными попытками что-то изменить и кому-то помочь. сам ю бин таким не был и отчасти даже гордился этим. он был резким, конфликтным, обидчивым, грубым и любил драться даже побольше, пожалуй, чем целоваться, хотя и это было приятно. он был человеком, с которым многие пожелали бы никогда не сталкиваться, а этот… этот… он пришёл к его дому и сидит тут, мокрый, очаровательный, блять, невыносимый, продрогший, а ю бину хочется то ли засунуть его в душ и отогреть хорошенько, то ли избить до полусмерти.       ю бин перекидывается с ним парой слов, отворачивается, лишь бы не видеть лица. лицом к лицу и не разобрать, о чём джа хён думал, когда пришёл сюда. помогут только слова, но ю бин не хочет, не хочет разговаривать, хочет только зайти поскорей в дом и разъебашить пару тарелок — ему теперь можно, ему теперь платят. ему кажется: если развернётся, то либо прижмёт своего придурка к стене и хорошенько побьёт его, либо расплачется, как девчонка. но девчонкам можно, а ему нельзя, он сильный и независимый, и не зависит он в первую очередь от джа хёна. но верится ему самому в это всё меньше с каждой секундой, потому что в голове нарастает быстрота и широта потока мыслей. странных, разрушительных мыслей.       о том что он джа хёна любит и никому его не отдаст.       о том, что его обветренные губы наверняка солёные на вкус и ужасно холодные, и ему хочется эти губы согреть горячими поцелуями.       о том, что пока джа хён был в японии, всё изменилось, изменился и сам ю бин, стал достойным любви.       достойным, потому что теперь он в состоянии обеспечить и защитить, потому что он сильный, решительный и умеет не потакать своим мимолётным желаниям, он стал сдержаннее, он почти не дерётся, хотя очень хочет, он стал лучше, стал лучше, лучше, лучше, лучше… но не лучше, чем джа хён, по-прежнему. и от этого у него зубы скрипят, а в животе и лёгких жарко от внутреннего пламени полулюбви-полуненависти. ю бину не хочется признавать, что в этом есть хоть какая-то любовь, но это очевидно настолько, что щёки пылают, а руки дрожат, как в ознобе. он влюблён до костей и желудка с его отвратительными бабочками.       бабочки взлетают к самому сердцу по его венам и учащают биением своих маленьких крылышек пульс, добираясь, наверное, до отметки в сто двадцать.       — скоро я вернусь за тобой, — говорит джа хён, и у ю бина глаза загораются красным, отблёскивая в тусклом свете фонарей под дождём.       ему хочется сказать, чтобы он не возвращался, чтобы вообще больше его не трогал, не приходил, не сидел вот так котёнком под его дверью, не смотрел на него своими глазами-безднами и не говорил слов, которые ломают все стены, выстроенные ю бином за время, пока джа хён был в японии. пока его не было рядом, было гораздо легче — и с осознанием чувств, и с их отвержением. он понимал, что джа хён нравится ему, и нравится, наверное, почти с самых первых недель знакомства, но понимал также, что чувства опасны, болезненны, страшно загадочны, не понятны до конца, поэтому сдерживал их, что было достаточно просто, ведь свои истинные эмоции он сдерживал всё детство. правда, в конце — и тогда, и сейчас — это выливалось в агрессию, как к себе, так и к другим, но ю бин даже не знал, как жить иначе. всегда всё было именно так. и никакой джа хён это изменить не мог бы.       он рывком поднимает джа хёна на ноги, за ворот тащит его за собой под крышу, попутно стряхивая с зонта капли воды. без слов. без объяснений. просто если он заболеет, ю бин расстроится, а расстраиваться ему не хочется, как-никак, именно он — ударная сила своей новой команды.       джа хён тоже неразговорчив. в тишине, под шлепки мокрых носков по ламинату, они идут в ванную, где ю бин отворачивается, позволяя джа хёну стащить с продрогшего тела ветровку и футболку, штаны и, побросав одежду на пол, залезть в ванну. прислониться к холодному кафелю. не оборачиваясь, ю бин открывает кран, и вода шелестит, ударяясь о дно ванны, начиная заполнять пространство, занятое холодным воздухом и дрожью. джа хён дрожит, и это даже слышно. ю бину хочется обнять его или засунуть в несколько пледов, ну хоть как-то сбить озноб с его прекрасного тела. прекрасного тела, которым он никогда не сможет обладать, но это даже хорошо, это лучше, чем обладать и постоянно сомневаться, что обладание это продлится хотя бы пару недель, месяцев, лет.       — согрелся? — спрашивает ю бин, когда вода доходит джа хёну до середины голеней.       — более-менее.       — есть будешь?       джа хён медлит, и ю бина начинает ломать от того, как сильно он хочет услышать его голос. он с трудом держится, чтобы не поторопить его с ответом.       — рамен, — отвечает джа хён. его слова звучат немного приглушённо, туманно, как будто на холоде слетают с его губ с облачками пара.       — не помню, чтобы давал тебе выбор, — хмыкает ю бин. сердце у него странно щемит от тоски по прошлому, и он внутренне проклинает себя и джа хёна, но джа хёна чуть меньше, потому что джа хёна он хотя бы любит.       джа хён не отвечает. ю бина одновременно бесит и очаровывает его молчаливость, и тишина комнаты расстилается между ними шёлком, шипение труб и пульсация воздуха — мягкое незримое соприкосновение. слишком интимно для людей, которые даже не целовались ни разу. джа хён рядом с ним голый и беззащитный, и ю бину хочется повернуться и посмотреть на него, ему в глаза, найти там что-то такое, такое… найти там такую же горячечную влюблённость или хотя бы её лихорадочный оттенок.       мечтать не вредно.       он выходит из ванной и на кухне достаёт все продукты для рамена. не умеет отказывать, тем более кому-то из “колибри”, тем более джа хёну. он не надеется, конечно, что рамен изменит что-то между ними. верить в такое было бы истинной глупостью, а ю бин считает себя умным, гораздо умнее всех остальных. и, может быть, только джа хён превосходит его в этом. и, хотя рамен ничего не изменит, может, на мгновение лицо джа хёна прояснится в подобии улыбки. маленькой улыбки одними уголками губ.       и ю бин готовит, пока джа хён там греется, и тихий плеск воды, когда он движется, доносится из не до конца затворённой двери ванной. он вспоминает, ставя кастрюлю на плиту, что забыл принести ему полотенце. первая мысль: ну и пусть сидит там, пока не позовёт, заодно будет проверка его терпения. но следующая: вода станет холодной, он снова замёрзнет, и смысла во всём происходящем будет не больше, чем если бы ю бин оставил его на улице, под дождём. щёки покалывает смущением, когда он думает о том, чтобы вернуться в ванную к джа хёну. ю бина тянет к нему самым наркоманским образом, тянет так, как будто без джа хёна его жизни придёт конец, хотя без джа хёна его жизнь, наверное, стала бы чуть проще.       он заходит в ванную, не постучавшись — много чести — и оставляет на стиральной машинке полотенце и свою одежду: футболку и старые спортивные штаны. ставит тапочки так, чтобы джа хёну было удобно сунуть в них ноги, когда он вылезет. ненавидит себя за беспочвенную и бесплодную заботу, ведь из заботы этой ничего не выйдет, джа хён не поймёт вдруг, что любит его, а если и поймёт, ю бин никогда, никогда не признается ему во взаимности. отношения — это больно, тяжело и глупо, и он охранял себя от отношений после ю ми бережно и трепетно, как мать охраняет ребёнка.       — пахнет раменом, — замечает джа хён из-за полузатворённой занавески.       — какой ты наблюдательный, — фыркает ю бин.       их диалоги похожи на обрывки какого-то нормального разговора, который мог бы случиться между другими людьми, которые могут многое друг другу сказать. а они не могут. они друг с другом не разговаривают, так что какая уж там любовь.       ю бин уходит, и позади него вода всплескивает, когда джа хён поднимается, чтобы вылезти. ю бин думает о его теле, думает самым развратным образом потому только, что от этого он становится самому себе противнее, и этим он упивается. ему нравится ненавидеть себя, нравится желать собственной крови и собственной физической боли, желать размозжить себе черепушку, желать вскрыть себе горло. он, конечно, никогда так не поступит, разве что кулаки порядком разобьёт о стены, но даже мечтания о собственных страданиях доставляют удовольствие. поэтому он думает о голом теле джа хёна, думает о его пульсирующем вставшем члене, о его мягких крепких бёдрах, о его мускулах на спине, длинных пальцах, о тёплых округлых яйцах, о его запахе там, о его вкусе, о его сперме. думает так, что самому становится отвратительно, и он не понимает, как вообще мог хотеть близости этого тела.       но тут же сознание его выручает. он вспоминает о теле джа хёна, потном после гонок, о его вздымающейся от глубоких вздохов груди, о его вытянутом носе, мышцах там, где шея соединяется с плечами, о его натруженных широких запястьях, о его губах, которые он кусает, когда нервничает… и ю бин влюбляется вновь в эту сторону джа хёна, не покрытую грязью его собственных ужасных мыслей. и ему хочется наслаждения, которое это прекрасное тело может ему дать.       пока джа хён был в японии, ю бин думал о нём так много, что даже представлять не нужно — мысли сами рождаются в голове и рисуют отлично отработанную картинку. его джа хён. его…       он стоит на кухне спиной к коридору, соединяющему её с ванной, и не замечает, как джа хён оказывается рядом, пока его рука не ложится на столешницу, на которой ю бин наливает рамен в тарелки.       они молчат. вроде, как всегда, но чувство от этого несколько другое, как будто интимное, или это ю бину так кажется. молчат, и время тянется между ними, как жвачка, и вздувается как будто, и вот-вот лопнет, но почему-то всё не лопается, и ю бин позволяет себе затянуться поглубже запахом джа хёна, таким чистым запахом именно его кожи, его волос, его дыхания. этот запах смешивается с запахом одежды ю бина — кондиционер для белья и стиральный порошок, а ещё еле заметный запах платяного шкафа, такой деревянно-лаковый. глубокий вдох, медленный тихий выдох, и он думает сначала, что ему кажется, когда джа хён произносит:       — спасибо.       и ю бин не сразу отвечает, потому что уверен в том, что голос любимого ему только кажется.       — за что? — спрашивает он, поворачивая голову чуть в сторону, чтобы посмотреть ему в глаза. в его глазки-омуты, которые лозами хватают его за плечи и тянут внутрь.       — да… за тебя, — отвечает джа хён как-то легко и запрокидывает голову назад, улыбаясь уголками своих обветренных губ.       ю бину хочется закурить. слишком много стресса. он выуживает сигареты из кармана и уже тянется одной к губам, когда ладонь джа хёна, ещё влажная, ложится ему на руку. осторожно трогает его пальцы.       — не надо, — осторожно просит джа хён.       — я сам могу решить… — пылит ю бин, но не договаривает: джа хён так близко, что различимы в полумраке даже точечки на радужках его глаз, даже слипшиеся от воды нижние реснички.       они снова молчат, и теперь молчанием действительно сказано больше, чем словами. молчание их — патока, а разговоры — острые ножи.       ю бин разжимает пальцы, и сигареты падают на пол. его прикосновение к скуле мягкое, как шёлк, и спускается оборочками к подбородку, и дальше — ниже, на шею, на грудь, где у джа хёна под футболкой колотится сердце. дыхание сбивчивое и надрывное, он впечатывается губами в губы джа хёна, он кусает его, лижет, рыкает и сцеловывает кровь, выступившую на нежной коже.       — блять… блять, блять… — шепчет он, прижимая джа хёна к столешнице, совершенно забыв и про рамен, и про то, что в своих чувствах он никогда не признается. сейчас он готов хоть тысячу раз говорить, что любит, но рад всё-таки, что джа хёну этого не надо. ему тоже хватает той страсти, которая между ними пылает и бьёт молниями.       он стягивает с джа хёна футболку, и тот покрывается мурашками, так что ю бин прижимается к нему всем телом и обнимает, чтобы согреть. покрывает поцелуями шею, плечи, грудь, особенно долго останавливаясь над сердцем. прикусывает, грубо, но втайне осторожно.       “блять, неужели это и правда происходит?” — он ещё раз целует джа хёна в окровавленные губы, ещё раз слизывает кровь, ещё раз хватает его за щёки и долго смотрит ему в глаза.       — я тебя… — произносит он, но не договаривает. просто не знает, что должно идти дальше в их случае.       — я тебя тоже, — кивает джа хён и улыбается.       немного иронически, но теперь ю бину всё равно. пока он был в японии, ю бин сотню раз представлял себе их первый поцелуй, первый секс, первое утро вместе. но всё это… всё это гораздо сладостнее.