***
Жизнь в доме у отца оказалась куда комфортнее, чем в переполненном людьми фургоне или коммуне, где в туалет зачастую нужно было ходить за кусты, а спать на тонком грязном матрасе. Мужчина даже выделил Ники отдельную комнату, разгрузив ее ото всякого пыльного хлама – теперь у него была своя кровать, слегка обшарпанный стол с лампой в виде космолета и шкаф, пока заваленный какими-то старыми вещами и пробирками, о предназначении которых оставалось только догадываться. И все равно это было куда лучше того, на что он смел надеяться, кочуя с места на место. А еще в холодильнике тут всегда стояли банки холодного Доктора Пеппера, из крана в ванной исправно шла горячая вода, а вентиляторы на потолке раздували столь желанную в сентябрьскую жару прохладу. Чем не рай на земле? Сонхун, насколько мальчик успел понять за их проведенную совместно неделю, был человеком размеренным, если не сказать ленным – просыпался он ближе к двенадцати, поджаривал им на завтрак яичницу с беконом или замороженные вафли (полуфабрикаты вообще составляли здесь основную часть рациона, но Ники уплетал их за обе щеки), принимал душ, щеголяя после абсолютно обнаженным и ничуть не смущаясь собственного сына (зато успешно вгоняя в краску его), а затем приступал к работе. Ловкими отточенными движениями взвешивал, пересыпал, расфасовывал по пакетикам разноцветные порошки, таблетки и травку. Во второй половине дня к нему периодически заглядывали люди, чтобы купить с десяток доз для себя или целую партию для дальнейшего распространения. Наркотики Ники нисколько не удивляли (ведь каждый уважающий себя хиппи что-нибудь да употреблял), однако с таким многообразием он сталкивался впервые, что пробуждало в нем невольное любопытство. Неужели все они различаются? Спросить у отца он стеснялся, боясь, что подобный интерес не придется тому по душе – кто знает этих взрослых. Когда поток клиентов иссякал, Сонхун разогревал ужин, и они садились на диван смотреть идущие по телевизору фильм или мыльную оперу. Мужчина охотно разъяснял ему непонятные моменты, часто трепал его по волосам, шутил о каких-нибудь глупостях, хотя чувствовалось, что они пока не до конца притерлись друг к другу. И, пусть Ники все еще ночами окроплял подушку слезами, скучая по матери, в целом новая жизнь его устраивала, пока Сонхун не ошарашил его неожиданной новостью. – С понедельника будешь ходить в школу, – как бы невзначай упоминает он, когда они уже привычно проводили вечер в гостиной за поеданием пиццы и просмотром M*A*S*H. – Я обо всем договорился. Ники испуганно уставился на него. – Но я... я ничего не знаю, – пролепетал он. – Я раньше туда не ходил, зачем делать это теперь? Иногда проезжая мимо благообразного американского пригорода и видя местных детишек, опрятных и розовощеких, он чувствовал, как его охватывала тайная зависть к их крутым спортивным велосипедам со светоотражателями, к бассейнам на задних дворах, обещавших долгожданную прохладу в невыносимый летний зной, к сочным кускам мяса, поджариваемых на гриле их родителями, однако никогда в его мечтах не появлялись ни кожаные ранцы с ремешками, ни желтые, словно огромные шмели, автобусы. Наоборот, они наводили на него чуть ли не священный ужас, принадлежали к миру для него чуждому и неизведанному. – Потому что... ну, так нужно. На случай, если ты потом решишь поступить в университет, например, – попытался придумать правдоподобное объяснение мужчина. – Тебе там понравится, вот увидишь. Он ободряюще потрепал сына по голове, и тот кисло улыбнулся, смерив его недоверчивым взглядом. – Хочешь сказать, тебе там нравилось, пап? На мгновение лицо Сонхуна приобрело непередаваемое выражение, нечто между омерзением и ностальгической теплотой. – Ну... между уборкой конюшен и просиживанием задницы в классе я обычно выбирал последнее. В школе бывало прикольно, например, швыряться едой в столовой или играть в кости на желание. А еще курение в туалетах... – он игриво усмехнулся. – Но этого я тебе не советую. Собираешься курить, лучше делай это дома. Я не против. Слова мужчины несколько успокоили Ники. В конце концов, может школа и не была средоточием вселенского зла, как он себе воображал. В конце концов, вдруг на уроках будет интересно, учителя окажутся добрыми, а кто-нибудь из ребят захочет с ним подружиться? Было бы замечательно. – Ладно, я попробую, – пробурчал он с картинным вздохом, а затем его лицо исказила хитрая ухмылка. – Но только если ты отдашь мне последний кусочек пиццы! – Ах ты проказник! – Сонхун возмущенно цокнул языком и принялся щипать его за худой бок, так что вскоре младший смеялся во весь голос. – Бери, так и быть. Однако беззаботному веселью суждено было оборваться уже завтра, когда ранним утром Ники с рюкзаком за спиной ожидал у подъезда тот самый устрашающий желтый автобус. Сонхун, кое-как разлепивший глаза в несусветный для него час, чтобы приготовить завтрак и проводить сына на учебу, пожелал ему удачи и сонно помахал рукой вслед. Школа представляла собой двухэтажное здание из красного кирпича с серыми коридорами и темно-синими локерами, противно скрипящими при открывании и закрывании. На первом уроке его вытащили в центр класса, где он нервно протараторил свое имя под изучающими взорами одноклассников, которые не торопились проявлять радушие. Ники очень явственно ощущал свою непохожесть на них, не понимал, кто такие Джонни Бэнч и Стив Гарви и почему их карточки так мечтали заполучить, не умел отбивать бейсбольный мяч битой и недоумевал, что может быть увлекательного в толкотне на футбольном поле. Его родители не были фермерами или конезаводчиками, как многие в Небраске, но и беловоротничковым средним классом их не назвать. Он не продавал лимонад на летних каникулах, не ходил в церковь по воскресеньям, не состоял в бойскаутах, а его ровесники не проехали почти всю Америку в компании вечно пьяных взрослых, не таскали еду из магазина, чтобы не упасть в голодный обморок, и наверняка не видели, как кто-то умирает от передоза. Различия между ними были фундаментальны, непреодолимы и если сперва к нему просто настороженно присматривались, то через пару дней начали задирать. Занятия тоже давались ему тяжело. Мало того, что он почти ничего не знал из уже пройденного материала, так еще и не был приспособлен к методичному усвоению больших объемов информации, а рука с непривычки болела от долгой писанины. Учителя неодобрительно поджимали губы, проверяя его каракули, а один из них даже грубо назвал его «Маугли». Ученики тоже иногда бросались оскорблениями, но они хоть и обижали, были детским лепетом по сравнению с той руганью, свидетелем которой ему доводилось быть в коммунах. – Эй, пришибленный, – огрызнулся на него парень из параллели, рыжий, веснушчатый и на редкость некрасивый. – Прикидываешься умным? Он грубо ткнул пальцем в учебник, который Ники листал, сидя на лавке в холле. – Да он и читать-то не умеет, – подхватил другой, коренастый, с торчащими передними зубами. – Я слышал, что он раньше жил в лесу с волками. Может, и блох от них подхватил. Они оба громко загоготали, невероятно довольные собственной шуткой, и рыжий продолжил: – А я слышал, что мамка нагуляла его непонятно с кем по пьяни. Шлюха она, короче. Ники передернуло от злости. Как же ему были отвратительны их кривые ухмылки, их визгливые голоса, их хриплый, будто кашляющий, смех! Они могли наезжать на него сколько угодно, его это не трогало, но говорить что-либо плохое про его мать они им не позволит. Резко поднявшись, он отложил книжку и поступил так, как обычно поступали знакомые ему взрослые, если хотели проучить кого-то за излишнюю грубость – наотмашь ударил конопатого забияку по лицу. Тот истошно заорал, утирая потекшую из носа кровь и скорчился так, будто в следующую секунду собирался разрыдаться. Очевидно, у него не укладывалось в голове, что жертва его злословий способна дать отпор, иначе у худого, невысокого, ни разу не дравшегося Ники, не было бы и шанса. В холле внезапно поднялся шум и гам, все засуетились, из-за угла показалась учительница, тут же обеспокоенно захлопотавшая вокруг «безвинно пострадавшего» и велевшая отвести его в медпункт. Ники, как зачинщика конфликта, сразу отправили в приемную к директору, где разборки ситуации должны были продолжиться уже в присутствии родителей с обоих сторон. Теперь, когда адреналин, охвативший его в моменте спал, на смену ему пришел колкий, цепенящий ужас неотвратимых последствий. Мама всегда очень остро реагировала на плохое поведение, либо игнорируя сына днями напролет, пока тот не выпросит прощения, либо истерично бранясь и упрекая его в неблагодарности. Ухажеры ее тоже в выражениях не стеснялись. Что тогда говорить об отце, который, наверное, будет рвать и метать от ярости или вообще выкинет на улицу... Воображение рисовало перед ним картину одну хуже другой, превращая ожидание в невыносимую пытку. Первыми явились родители мерзкого задиры: ссутулившийся мужчина в вельветовом пиджаке с пышными усами и лысиной и женщина с рыжими кудрями и тусклыми синими тенями, смерившая Ники презрительным взглядом прежде, чем вместе с мужем исчезнуть за дверью кабинета. Вскоре пришел и Сонхун. Официальной одеждой он не озаботился – на нем были все те же домашние спортивные штаны, The Rolling Stones сменили The Doors на просторной белой футболке, а дополняли образ солнечные очки-авиаторы, за ненадобностью в помещении сдвинутые на лоб. Ники непроизвольно съежился от страха. – Как ты, приятель? – спросил мужчина без намека на рассерженность или крик. – Мне сказали, что ты подрался. Юноша часто заморгал, беспомощно взирая на отца снизу вверх. – Он... он оскорбил маму. И я ударил его, – еле-еле смог выдавить он из пересохшего горла. Сонхун будто ждал еще каких-то объяснений, но когда их не последовало, пробормотал «Ладно, разберемся» и тоже направился к директору, снова оставляя его в томительном одиночестве. Стрелки словно бы нарочно приклеились к циферблату часов, двигаясь с черепашьей скоростью и изводя Ники своим мерным тиканьем. В приемной стояла тишина, из кабинета не доносилось ни звука, кроме редких высоких возмущенных возгласов. Через долгие, казавшиеся вечностью пятнадцать минут дверь вновь распахнулась, и оттуда быстрым шагом вылетела женщина, явно не в лучшем настроении. Ее муж, мучаясь отдышкой, семенил за ней. Последним обитель директора покинул Сонхун, и они молча побрели к машине. Кое-как на деревянных ногах Ники забрался на переднее сидение черного форда, в любой миг готовый к тому, что на него обрушится заслуженная кара, однако мужчина, занявший место за рулем, не спешил претворять ее в жизнь. – Ну что за скорбное выражение лица, детка? – старший недоумевающе поднял бровь. – Родители того наглого пездюка решили не предъявлять никаких претензий. Соответственно, никто тебя наказывать не будет. Так что расслабься. Глаза мальчика расширились в изумлении. – Как? Почему? – Его папаша периодически затаривается у меня травкой. Думаю, он сообразил, что если начнет гнать на тебя, то больше ему дури не купить, да и жена его сразу же прознает о его маленькой слабости, – Сонхун самодовольно усмехнулся. – Она, конечно, усиленно взывала к правосудию, но муженьку пришлось собрать яйца в кулак и угомонить ее. От услышанного Ники стало куда спокойнее, и он даже испытал тайное восхищение от того, как ловко его папа разобрался с проблемой. И тем не менее, вовсе не директорский гнев и внеурочные отработки волновали его по-настоящему. – А ты? Разве ты не будешь меня ругать? – понуро спросил он, в волнении затеребив край хлопковых шорт. – Я? – наступила очередь мужчины удивляться. – Раз ты ему заехал, значит, было за что, – он на мгновение задумался, водя пальцем по пыльной обклеенной стикерами передней панели, и после перевел пристальный взгляд на младшего. – Многие люди – те еще куски дерьма, и изо рта у них льются такие же помои. Драться с ними всеми – кулаков не хватит, так что иногда... лучше просто забить хер и жить будто их нет. – Да... я знаю, – Ники вздохнул. – До этого я вообще никого не бил. Подростки в коммунах не были склочными и устраивали потасовки только за еду, а со взрослыми тягаться и смысла не имелось. – Ну, тогда поздравляю с шикарным ударом. Нос ты тому говнюку все-таки сломал, – Сонхун произнес это едва ли не с гордостью. Вальяжно откинувшись на спинку, он вытащил из кармана Мальборо и закурив, протянул пачку своему маленькому собеседнику. Ники, с облегчением почувствовавший, как стискивающий его сердце ледяными клешнями страх начал отступать, сменяясь сладостной негой, какая наступала лишь после удачного уклонения от большой опасности, взял одну сигарету и застыл в нерешительности. Он никогда раньше не курил, но его отец делает это так круто, что в нем возникает желание попробовать. – Зажми ее меж губ, – заметив его замешательство, подсказал мужчина, и когда тот исполнил указания, чиркнул зажигалкой. – Теперь вдыхай, детка, только медленно. По неопытности Ники сразу затянулся глубоко, и терпкий горячий дым устремился дальше в горло, заставляя его закашляться. Сонхун не удерживается от ехидного смешка. – Глупышка, не так сильно же. Я помогу, – он обхватывает сигарету за фильтр, и приставляет ко влажному приоткрытому рту сына. – Давай, – Ники послушно вдыхает совсем чуть-чуть, и старший тут же убирает ее. Они повторяют это несколько раз, пока весь табак не обращается в сероватый пепел и окурок не летит в окно. – Понравилось? – голос мужчины, неотрывно наблюдавшего за процессом, слегка хрипит, а во взгляде мелькает нечто вязкое и темное, впрочем, почти сразу растворившееся в привычном умиротворении. Ники сосредоточенно сводит брови к переносице, стараясь лучше распробовать вкус. – Горьковато, – наконец, заключил он, снова вызвав у отца усмешку. – И как мама скуривала целую пачку таких за день... От воспоминаний о ней его плечи печально опустились, и разум заволокло тягучей пеленой тоски. «Она ушла и не вернется», твердил он про себя, в надежде затоптать расцветающую в душе боль. «Зато теперь у меня есть папа». Заметив резкую перемену в его настроении, Сонхун задумчиво затарабанил пальцами по рулю. – Эй, приятель, давай завтра выберемся в центр. Ты же толком и не был в городе. Не то, чтобы в нашей дыре особо есть на что смотреть, но... Мы можем устроить шоппинг, съесть по огромному бургеру, сходить в кино. Что думаешь? – Завтра же пятница. В школу надо идти, – страдальчески произнес мальчик, после сегодняшнего опыта предпочитавший бы не приближаться к ней и на пушечный выстрел. – Нахер ее, – слова мужчины совпали со взревевшим мотором тронувшейся с места машины. – Знаешь, малыш, честно, мне все равно на твою успеваемость и на учебу. Так что я не буду требовать ни отличных оценок, ни идеальной посещаемости. Просто появляйся там иногда, чтобы если вдруг в будущем решишь податься в универ, у тебя была такая возможность, а в остальном… Насрать. Ники воззрился на старшего с таким нескрываемым восторгом, будто он ангел, сошедший с небес, правда, вместо спасения человеческих душ решивший заняться наркоторговлей в американской глуши – что необъяснимым образом делало его еще более крутым. – Ты самый лучший, папа, – выпалил он и, охваченный эмоциональным порывом, неуклюже приподнялся на сидении, коснувшись чужой щеки поцелуем. Действительно, теперь у него есть отец, а значит, все обязательно будет хорошо. Сонхун несколько смутился, непривычный к подобному проявлению чувств, но после улыбнулся, ущипнув младшего за щеку. Все-таки в том, чтобы быть родителем были свои неоспоримые плюсы.***
Все захолустные городки, в которых Ники довелось побывать, обладали поразительной схожестью: краснокирпичная пожарная станция, прижимистый полицейский участок с кремовой покатой крышей, претенциозное здание мэрии, украшенное колоннами и выходящее массивными деревянными дверьми на парк посередине, которого обязательно бил фонтан. На центральной улице в ряд выстраивались разномастные магазинчики с товарами для дома, сада, ремонта, с автомобильными деталями или спортивным инвентарем, встречались и лавки с сувенирами – обычно их держали индейцы или сердобольные умельцы, втесывавшие из дерева местную флору и фауну. Кафе выделялись своими яркими полосатыми козырьками, зазывая случайных путников отведать ароматный кофе и политые горячим маслом панкейки с беконом и скрэмблом . У брутального вида баров вне зависимости от времени суток курили бородатые мужчины в ковбойских шляпах и клетчатых рубахах. Дороги здесь были широкими, тротуары – пустынными, люди – приветливыми к сорящим деньгами туристам и враждебными к чужакам, отличавшимися от них и внешностью и стилем жизни. Город, где жил его отец, а теперь и он, оказался не исключением, разве что в силу чуть большего размера им повезло иметь еще боулинг, дискоклуб и секонд-хенд, куда после завтрака и отправились Сонхун и Ники. Торговали там не только одеждой, а вообще всякой всячиной. На полках можно было найти поддержанные магнитофоны и телевизоры, ролики с истершимися колесами, гипсовые бюсты бывших президентов («Вашингтон, и тот который выиграл Гражданскую войну», сказал Сонхун, смерив их озадаченным взглядом) и желтенькие грузовики Тонка со сколотыми кузовами и выломанными рулями. Ники воодушевленно метался от одной вещицы к другой, стремясь посмотреть и потрогать все, до чего дотянутся руки. Сонхун держался куда более расслабленно, лениво катя перед собой тележку, в которой, когда они наконец дошли до нужного отдела, лежали коробка Лего, пара комиксов про Человека-Паука и пластинка Pink Floyd с немного погнутой обложкой. – И что, мне это все мерить?! – Ники с ужасом уставился на кипу шмоток, которые собрал для него старший, и тот утвердительно кивнул: – Иначе не поймем, что тебе подходит. Мученически вздохнув, юноша поплелся в примерочную. Он снял и надел, казалось, бесчисленное количество джинсов, рубашек и свитеров, дабы отобрать те, что были ему по размеру. Однако последний наряд, любезно поданный ему отцом, заставил его немного растеряться. Просторная белая футболка с нарисованной веточкой вишни, короткие джинсовые шорты и гольфы, достигающие низа покрытых шрамами колен – вроде ничего особенного, и все же... – Уоу... Выглядишь бесподобно, – говорит Сонхун, отодвигая занавеску и мельком оглядывая сына. – Я знаю, что еще сюда подойдет. Подожди секунду. Он исчезает среди стеллажей и вскоре возвращается с обещанным дополнением к образу – черным бархатным чокером с крошечным металлическим сердечком посередине. Ники исполняет просьбу и поворачивается к нему спиной, хотя ноги по неизвестной причине вздумали его не слушаться. Присев для удобства на корточки, старший овивает ленту вокруг его шеи и, защелкивая застежку, едва ощутимо касается пальцами кожи, отчего по спине пробегают мурашки. – Красота, – вкрадчиво шепчет мужчина, неохотно отнимая руку. Они оба замирают напротив зеркала. Сонхун смотрит на него в отражении, смотрит не как обычно, по-иному. Ники знаком этот взгляд – похожим некоторые ухажеры одаривали его мать перед тем, как уединиться в палатке, однако никогда еще подобный взор столь интенсивный, столь пронзительный не обращали на него. Краска приливает к его щекам, и он шумно выдыхает, чувствуя распространяющееся по всему телу напряжение. Однако уже спустя мгновение отец выпрямляется и, словно ничего и не было, беззаботно произносит: – Однозначно берем. Ники задумчиво поджимает губы, не понимая, рад он или расстроен от такой резкой перемены настроения, но где-то на краю сознания мелькает мысль о том, что он был бы вовсе не против стать объектом сего пристального внимания снова… – Можно я останусь в этой одежде? – он невинно хлопает ресницами, и Сонхун не видя причин возражать, соглашается. – Разве что кассирше придется отсканить бирку на твоей жопке. Мальчишка задорно усмехается и показывает ему язык, только сейчас замечая, что на плечи старшего наброшена черная кожаная куртка с серебристым замком и отвернутым воротом. – Ты должен ее взять. Ты в ней вылитый Джеймс Дин. Мужчина удивленно изгибает бровь. – Ты знаешь, кто такой Джеймс Дин? – Я видел его на постере, – Ники пожал плечами. – Он красивый. – Красивее, чем я? – в тоне Сонхуна звучит игривость, почти переходящая во флирт, и младший непроизвольно отвечает ему в той же манере: – Даже не знаю. К кассе они подошли груженные донельзя, и пока продавщица пробивала один за другим пробивала всю ту кучу товаров, что они взяли, Ники вертелся у расположившегося рядом стенда с аксессуарами, увешанного яркой бижутерией, разной формы солнечными очками и прочими украшательствами, дешевыми и подороже. Парочка вещей здесь приглянулась ему, а потому моментально родился и план, как их заполучить. – Вот это тоже, пожалуйста, – он засовывает руку в стоящую неподалеку пластиковую банку с жвачками и, зачерпнув целую горсть, нарочито размашисто шлепает ее на прилавок, так, что часть конфет падает за него. Когда кассирша, тихо посетовав на чужую неаккуратность, наклоняется, чтобы их поднять, Ники быстро снимает с железного крючка красную фенечку с вплетенным в нее шармом Микки Мауса и под изумленным взглядом Сонхуна засовывает ее в карман. Попрощавшись с ничего не заподозрившей работницей, они выходят из магазина, где, сложив пакеты в багажник, усаживаются в машину. – Ловкость рук и никакого мошенничества, да, приятель? – иронично замечает мужчина, закуривая и наполняя нагретый солнцем салон табачным дымом. – Не думал, что ты у меня такой прыткий. Я-то, конечно, не против, но будь осторожен. Не всем в этой дыре я толкаю наркоту. – Обещаю. Хотя меня еще ни разу не ловили. Вообще-то... у меня и для тебя есть подарок, папочка. То, что младший выуживает из-за пояса шорт и протягивает отцу, оказывается наручными часами с алым циферблатом, окошком, показывающим дату и потертым стальным корпусом, очевидно, и послужившим причиной недовольства предыдущего хозяина – объяснить иначе отказ от почти новых Bulova Devil Diver 666 было невозможно. – Нихрена себе. – присвистнул от восторга Сонхун, тут же выкидывая сигарету и защелкивая подаренные часы на запястье. – Ах ты хитрый лис! Когда успел? – он с умилением посмотрел на пылающего гордостью мальчика, и в порыве чувств ласково потрепал его за щеки. – Просто прелесть, детка. Ники расплылся в счастливой улыбке, довольный, что сумел порадовать отца, за последние дни сделавшего для него так много. Он тоже надел фенечку и соединил их руки, касаясь запястье запястья. Вместе они рождали презабавный контраст – длинные уточненные пальцы отца, и его собственные, с обкусанными ногтями и куда меньшего размера. – Мама плела такие же феньки, – в сказанных им словах не ощущается особой грусти, но Сонхун крепко сжимает его ладонь своей. Далее их путь лежит в Wendy’s , где они с аппетитом уплетают по сочному бургеру с хрустящим картофелем фри, и к вечеру приезжают в кинотеатр под открытым небом. Раньше Ники бывал на таких только украдкой, прячась с матерью за какой-нибудь особенно громоздким фургоном, в основном, стоя на стреме, чтобы она с дружками могла насладиться фильмом, поэтому сейчас, будучи полноправным посетителем, он с любопытством разглядывает разместившиеся на широкой поляне машины. – Вон та, синяя, это Шевроле, а там – Понтиак, видишь, какие фары квадратные? – объяснял ему неплохо разбиравшийся в автомобилях старший, пока они стояли в очереди за закусками. Взяв порцию карамельного попкорна и большой стакан молочного коктейля, они вернулись внутрь своего Форда. Кино, выбранное ими для посещения, с говорящим названием «Челюсти» полностью его оправдывало, и оказалось зрелищем, захватывающим, но достаточно пугающим. Подросток, завороженно следящий за действом, творившимся на экране, испуганно вздрагивал и цеплялся за рукав отца всякий раз, стоило океанскому чудищу погнаться за кем-то или убить. – Трусишка, – беззлобно подтрунил над ним мужчина, на которого, в силу возраста, происходящее производило меньшее впечатление. – Вот и нет! – обиженно возразил Ники. – Я не боюсь, просто акулы… они ужасны. Я видел, как одна из таких отгрызла человеку ногу. На пляже в Калифорнии. Кровищи было! – Напомни мне никогда нас туда не возить. – Но там же Диснейленд! – в голосе младшего послышалось возмущение, и затем, не желая показаться наглым, он добавил уже скромнее, – Было бы так клево побывать там однажды. Наверное. – Конечно, как-нибудь обязательно смотаем, детка. В душе Сонхуна потеплело от подаренной ему в ответ сияющей улыбки. Он никогда не представлял себя отцом и не считал, что эта роль ему подходила, однако с Ники они сошлись легко, хорошо сочетаясь характерами и темпераментами. Он все чаще ловил себя на мысли, что ему приятна компания сына, что вечера с ним веселее, а жизнь увлекательнее. В лучах закатного солнца кожа юноши отливала золотом, и без того красивые черты лица будто бы приобретали особую выразительную томность, а эта одежда... Мужчина солжет, если скажет, что, увидев его в ней в первый раз, не возжелал толкнуть малыша внутрь примерочной и коснуться его поцелуем. Пусть помутнение рассудка длилось всего секунду, но вспыхнуло в воображении столь ярко, что он в мельчайших деталях представил и влажную податливость чужих губ, и ощущение хрупкого тела в своих объятиях. Да и сейчас смотря на то, как черная лента чокера обжимала его тонкую шею, а короткие шорты бесстыдно обнажали нежность внутренней стороны бедер, старшего одолевали смешанные чувства. Поддаваясь некому извращенному любопытству, он берет из упаковки попкорн и, предлагая кусочек Ники, проникает пальцами в мокрую глубь его рта. Тот поднимает на него растерянный взгляд, однако не сопротивляется и спустя мгновение нерешительно, словно котенок, обводит фаланги языком. Не до конца понимая, зачем отец делает это, он поддается, плавясь под огнем его взора и отчего-то ощущая сладостную истому внизу живота. Когда Сонхун вынимает пальцы, они перепачканы смесью молочного коктейля и слюны, которую он к удивлению младшего слизывает до чиста, а затем ласково гладит его по голове и закуривает, словно бы ничего и не было. Ники хочется спросить об этом, но ему не облечь вопрос в слова, поэтому он принимает все как данность. – Давай купим мороженое на обратном пути, – предлагает он по окончании фильма, мило улыбаясь. Сонхун соглашается, подавляя мысль о том, как ест сливочный пломбир прямо из его рта.***
Сходив в школу в понедельник и получив множество опасливых переглядываний и перешептываний одноклассников в связи с недавним инцидентом, во вторник Ники вновь остался дома, из-за того, что папа проспал будильник (а может, и вовсе его не заводил). Поэтому теперь они вдвоем сидели на полу за кофейным столиком в гостиной, ели оставшийся со вчера мак энд чиз и собирали купленный накануне Лего. – Вот же черт, и кто это придумал, – выругался мужчина, в очередной раз не сумевший приделать пропеллер к вертолету скорой помощи. – Гребаные капиталисты? – серьезно предположил младший, на что Сонхун громко прыснул со смеху. – Что? Я постоянно слышал это в коммунах. – Ты хоть знаешь, кто такие капиталисты, детка? Ники равнодушно пожал плечами. – Нет, но если они сделали Лего, то они не такие уж и плохие ребята. Их прервал внезапный звонок в дверь, сперва единичный, затем второй, третий. Кто-то остервенело вдавливал несчастную кнопку в стену, видимо, страстно желая скорейшей встречи с жильцами. Для клиентов было рановато, да и они обычно ограничивались одним нажатием. – Посиди здесь, хорошо? – старший тушит сигарету в заполненную окурками пепельницу и выходит в коридор, уже догадываясь о личности незапланированного визитера. Пребывающий в неведении Ники провожает его испуганным взглядом. На включенном телевизоре тараторили персонажи сериала «Happy Days» , повторяя вечерний эпизод, однако разговор доносится до гостиной громко и четко. – Я открыл тебе дверь только чтобы ты перестал названивать, – произнес Сонхун, скорее, устало, нежели гневно. – Нам не о чем говорить. Проваливай. – Ну уж нет, – пробасил другой голос, куда более низкий и грубый. – Я твой отец, и ты будешь со мной разговаривать. Юна приезжала недели две назад… Заслышав, что говорят про маму, Ники навострил уши. – Я в курсе. Если это все, то– – Нет, не все! – рявкнул их гость, явно разозлившись, что его прерывают. – Она говорила про ребенка. Про вашего с ней сына. Раздраженный вздох. – Он тебя не касается. Наш сын – это не твое дело. – Еще как мое. За то, что вы сотворили, вам и так гореть вечность в адском котле, но теперь я узнаю, что от вашего порочного союза еще и дитя появилось... Мужчина осекся на полуслове, потому что Ники, ведомый любопытством, боязливо выглянул из-за угла. – Так он здесь. Она привезла его тебе. Сонхун бросил на мальчика встревоженный взгляд и сделал шаг, инстинктивно ограждая его от вторженца. Тот и правда казался весьма устрашающим: высокий, с лысиной, обрамленной ободом седеющих волос и густой бородой, на нем была испачканная чем-то вроде машинного масла футболка, коричневые рабочие штаны, удерживаемые на объемном пивном животе только подтяжками, и измазанные навозом и грязью ботинки. Прищурившись, он осмотрел Ники с ног до головы и скривился, будто одним своим видом тот вызывал невыносимое отвращение. – Господи помилуй! Вы же кровные брат и сестра... У меня до сих пор в голове не укладывается, как вы вообще могли заниматься этим друг с другом! – мужчина буквально задыхался от праведного возмущения. – И у нее в придачу хватило дурости оставить этого… выродка в живых. Нужно было утопить его в ванной, пока он был младенцем, – последнее он выплюнул с особой злобой. – Очень по-христиански. Молодец! – теперь Сонхун тоже почти кричал, тесня отца к выходу. – Напомнить тебе, что ты сам женился на своей кузине? И мы с Юной порождение ее чресл, как ты любишь говорить! Так, может, наш ужасный кровосмесительный грех начался с вас? Мужчина покраснел настолько, что напоминал раскаленный на огне чайник, готовый в любой момент исторгнуться кипятком на себя и окружающих. – Как ты смеешь? Я и твоя покойная мать – это совсем иной случай! – он перекрестился. – Мой тебе совет: избавься от мальчишки, возвращайся на семейное ранчо и молись днями и ночами. Тогда, быть может, Господь простит тебя. – Уже бегу, да, – Сонхун язвительно рассмеялся ему в лицо. – Убирайся. Перестань наведываться сюда каждую неделю. Я не вернусь на ранчо. У меня своя жизнь. Можешь продать его, можешь хоть сжечь – мне насрать. Главное – отъебись от меня и моего сына, – он бесцеремонно вытолкнул отца за порог. – Или ты горько пожалеешь, я обещаю. Дверь с грохотом захлопнулась. Защелкнув замком, мужчина обернулся к Ники, который так и замер на месте с побледневшим от страха лицом и скопившимися в уголках глаз слезами. На него ругались и прежде, наказывали, давали подзатыльники, однако за этим обычно стояла хоть какая-то маломальская причина. Почему же вторгшийся в их дом незнакомец (его дедушка?) взирал на него со столь всепоглощающей ненавистью и сыпал такими мерзкими оскорблениями, он до конца осознать не мог, и оттого ему делалось только больнее и обиднее. Сонхун бережно взял его за руку и повел на кухню, где усадил на тумбу, предварительно торопливо смахнув с нее пустые коробки из-под полуфабрикатов прямо на пол. Достав из шкафа бутылку Jack Daniels, он плеснул виски в стакан и отхлебнул щедрый глоток, и затем, спохватившись, протянул его мальчишке. – Будешь? Тот принюхался и, сморщив от крепкости нос, помотал головой. – Мне жаль, что тебе пришлось услышать все это, детка, – продолжил старший. – Не принимай то, что сказал этот старый мудак близко к сердцу. Ему очень хотелось утешить малыша, развеять охватившую его грусть, но, как и тогда, в день их первой встречи, он чувствовал, что неуклюже обходится со словами и грозится потерпеть поражение. – Значит, вы с мамой брат и сестра? – спросил Ники о том, что изначально занимало его сильнее. – Но ты и мой папа тоже... – Да, именно так. А гондон, что заявился сюда с претензиями – наш отец, – мужчина отпил еще виски и гневно стукнул дном о столешницу. – Когда он прознал, что мы с Юной, ну... – он на мгновение застопорился, а затем решительно произнес: – ... трахаемся, то устроил нам жуткий разнос. Чуть ли не за ружье хватался. Да и мать хороша: носилась за нами со своими пресвятыми книжонками. «Это грех, это грех» … Гребаные лицемеры. Ники был далек от религии, никогда не ходил в церковь и потому грех для него был понятием размытым и абстрактным. Из контекста он понимал, что это нечто негативное, порицаемое, но не знал почему. Не отягощенный навязанной извне моралью и чужими представлениями о благом и порочном, он воспринимал жизнь просто: если что-то или кто-то пугает, причиняет боль, собирается тебя прикончить – это плохо; если тебя кормят, о тебе заботятся, говорят приятные вещи, окружают тактильной лаской – это хорошо. «Love is above all» . Какая разница, что вы брат и сестра? Какая разница, что вы отец и сын? – Получается, то, что вы с мамой... ну... – Ники ссутулился, уткнувшись глазами в пол. – Это плохо? И поэтому я тоже мерзкий и отвратительный? Сонхун напряженно нахмурился. Коснувшись щеки младшего, он мягко заставил его приподнять голову. – Конечно, нет, глупышка, – проникновенно зашептал он, стирая пальцами застывшую на ресницах влагу. – Грехи – это бред всяких фанатиков. Нет нужды ограничивать себя и переживать из-за пустяков. Любить – правильно. Заниматься любовью – правильно. Вот, например, мы с твоей мамой занялись, и теперь у меня есть ты. – Но тот человек говорил... – нерешительно возразил Ники, на что мужчина прижал палец к его рту. – А тот человек, если еще хоть раз посмеет сказать про тебя что-то дурное, отправится кормить свиней. Уж я об этом позабочусь. Понял, малыш? Ники кивнул, без оглядки и без сомнений веря каждому слову. Потому что его папа, самый крутой, самый сильный, самый лучший, не может быть не прав. На мгновение старший вновь пронзил его тем самым взглядом. Нависая над ним и обдавая терпким запахом виски, он бездумно водил шершавой подушечкой по мягким розовым губам. По наитию Ники потянулся к нему, сам не ведая, для чего, и Сонхун чуть улыбнулся, заключая его в объятия. Они простояли так пару минут, нежась в тепле друг друга, пока в дверь снова не позвонили, на этот раз клиент – дружелюбный фермер, редко бывающий в городе и закупающийся сразу приличными партиями. К тому времени «Happy Days» уже сменился на «Showoffs», и они вместе с гостями шоу разгадывали шарады, развалившись на диване с пачкой чипсов. Весь день прошел в подобном ленном ключе, однако к ночи настроение мальчика, слегка выправленное мирной монотонной рутиной, снова устремилось ко дну. Его тревожило случившееся утром, не ободряла и разразившаяся за окном гроза, рассекающая небо угловатыми зигзагами молний, поэтому, поворочавшись немного, он, шлепая по полу босыми ногами, направился в комнату к отцу. К счастью, тот еще не спал, хотя уже лежал в кровати. – Ты чего тут, приятель? Испугался грозы? – в тусклом свете ночника Ники разглядел его лукавую ухмылку. – Можно я посплю с тобой сегодня? Мне так грустно одному. Голос сына трогательно подрагивал от стеснения, и Сонхун обнаружил, что находит это безмерно очаровательным. – Ну хорошо, залезай, – он чуть приподнял одеяло, и младший, обрадовавшись, забрался внутрь, стараясь прижаться к нему, как можно теснее. Не подразнить его было невозможно, что Сонхун и поспешил сделать: – Но если ты думаешь, что я сплю в трусах, то... Ники густо покраснел и воззрился на него настолько шокировано, что мужчина не удержался от смеха. – Ладно, ладно, я шучу! Не обижайся, ты просто так мило смущаешься. – Я и не обижался, – пробормотал тот, испытав вдруг при мысли о нагом теле отца нечто совсем иное, смутное и будоражащее. – Значит, я милый? – Без сомнений. – Милее, чем мама? – спросил он, затаив дыхание в ожидании ответа. С недавних пор вопрос действительно волновал его, ведь когда-то папе она нравилась, может, он даже любил ее. Отчего-то Ники сей факт ужасно злил, как и то, что они делили одну постель, пусть это и стало причиной его появления на свет. Сонхун на мгновение задумался, бесконтрольно выводя пальцем на плече сына витиеватые узоры. – Здесь есть подвох, верно? – наконец, сказал он с иронией. – А если серьезно, то вы разные. Юной всегда руководили эмоции, она поддавалась им, не подумав, из-за чего влипала в неприятности, разгребать которые потом приходилось мне, я же старший. Она не могла усидеть на месте, все искала «свободы» и в итоге уехала. Просто испарилась. Без предупреждения. Без записки. Ладно, родителей она ненавидела, но почему она поступила так со мной – черт знает. Я ее не понимал и не понимаю до сих пор. Ники внимательно слушал, узнавая свою мать в каждом слове. Она, не раздумывая, наживала проблем, однако как только наступала пора их решать, опускала руки, впадая в истерику. За время путешествий с ней он в любой момент готовился к срыву, боясь загадывать, что принесет завтрашний день. С папой все было по-другому. Не нужно было переживать, постоянно куда-то бежать, рискуя оказаться без пищи и крова. С ним мальчик находился в безопасности. – Хотя были у нее и положительные стороны, – продолжил мужчина, теперь нежно оглаживая волосы младшего. – Она чудесно пела. Нашей матери, твоей бабушке, даже удалось заставить ее выступать в церковном хоре. А ее яблочный пирог – самый вкусный в Небраске. – Она однажды пекла мне его на День Рождения, – Ники широко улыбнулся воспоминаниям. – Я тогда стащил из магазина целую пачку ванильного мороженого, и мы все съели за один присест. Весело было... Убаюканный ласками отца, пряным запахом его одеколона (или это гель для душа?), бархатистым тоном его голоса, он стремительно проваливался в сон. – Малыш... – сквозь дремоту он ощутил, как Сонхун приблизился к его лицу, почти соприкасаясь носами. – Ты все же куда милее. Моя крошка, – прошептал он, оставляя поцелуй на щеке. Мужчина крепче прижал к себе довольно сопящего сына, чувствуя распространяющееся в груди тепло. Не будучи человеком влюбчивым или слишком эмоциональным, он поражался тому, насколько быстро это маленькое, доверчиво льнущее к нему существо прочно заняло место в его сердце. Возможно, желание защищать и заботиться можно отчасти списать на пробудившийся родительский инстинкт, но то, как иной раз пылал низ его живота и наливался кровью член стоило ему взглянуть на мальчишку… Родственным влечением это было не назвать. Он усмехнулся собственным мыслям и, поглубже вдохнув аромат чужого клубничного шампуня, начал погружаться в сон. Как хорошо, что совестливость никогда не глодала его практически за все.***
Следующие несколько недель прошли на удивление спокойно и размеренно. В школе Ники перевели в специальный класс для учеников, которые испытывали некоторые сложности с усвоением основной программы, и хотя компанию в виде туповатых громил с говорящими именами на подобии Буч и Боб и незамолкающих девочек-хохотушек сложно было назвать приятной, он, наконец, начал что-то понимать. Учительница, оказавшаяся доброй и участливой молодой женщиной, видя отсутствие у нового ученика некоторых базовых знаний, старалась объяснять все с самых азов, и обучение двинулось с мертвой точки. Благодаря ей он обнаружил, что история может быть увлекательной, а математические примеры решаться с минимумом усилий. Тем не менее, он по-прежнему не был частым гостем в казенных стенах, предпочитая оставаться дома с отцом. С того дня Ники не ночевал у себя в комнате, приходя к старшему и сперва стеснительно, а затем почти по-хозяйски устраиваясь в его постели, утыкаясь носом в его предплечье и прислоняя свои холодные ступни к его ногам. Сонхун с готовностью сгребал его в объятия, осыпая ласковыми прикосновениями, от которых по телу пробегала сладостная дрожь, и по утрам, когда будильник назойливо возвещал, что пора подниматься на занятия, он выключал его и крепко прижимал мальчишку к себе, дабы понежиться еще пару часов. Они также уделяли время семейному досугу: в один из дней наведались в местный аркадный клуб, где младший обнаружил талант к пинболу, набрали с десяток шариков различного мороженого в кафе неподалеку и даже попытались сами приготовить блинчики, конечно, потерпев фиаско, но зато вдоволь перемазавшись в муке и повеселившись. В тот вечер они решили не покидать уюта квартиры, по обыкновению разместившись в гостиной: Ники сосредоточенно читал «Приключения Тома Сойера», а Сонхун листал новый «Car Driver», периодически отвлекаясь на идущий по телевизору «The Edge of Night» и затягиваясь сигаретой. Клиентов сегодня было немного, разве что днем он продал большую партию «конфет» управляющему одного ковбойского бара на юге, и больше никого не ждал. Поэтому когда в дверь опять позвонили, мужчина невольно напрягся. Недавний визит старика-отца все еще ярко горел в его памяти, и повторного ему бы хотелось избежать. Однако на пороге он увидел вовсе не обрюзгшего бородатого фермера, а тощего парнишку со встрепанными волосами. – Джейк? – ему пришлось приложить усилие, чтобы отыскать в памяти его имя. – Какими судьбами? Знакомы они были лишь шапочно: юноша плотно сидел на игле, частенько ошивался в клубе Джея на 2-ой Восточной, и даже приятельствовал с ним, выполняя различные поручения за дозу. Слишком мелкая сошка, чтобы заявляться к Сонхуну лично. – Привет, да... Я по делу, – голос Джейка прозвучал сипло, хотя он, очевидно, пытался придать ему уверенности, и мужчина неохотно пропустил его внутрь. – Смену себе растишь? – он указал на мальчика, окинувшего гостя опасливым взглядом, но затем вновь уткнувшегося в книгу. – Блять, ну и холодрыга, конечно. Я задубел, жесть. И как твой пездюк не мерзнет в шортах? Несмотря на устойчивые +20, парень кутался в клетчатую фланелевую рубашку, накинутую поверх серой футболки, его руки то и дело исходили неконтролируемой дрожью, словно бы от озноба, а виски в противовес покрылись крупными каплями испарины. Все в его поведении говорило о том, что ему необходимо было вмазаться, и как можно быстрее. – Ближе к сути, – перебил его Сонхун, желая скорее выпроводить нестабильного торчка прочь. Джейк нервно дернулся. – Я... я от Джея. Прошлая партия разошлась... закончилась быстрее, чем он рассчитывал. И вот теперь он прислал меня, чтобы я взял у тебя еще, – парень мешкал и тянул слова, будто вспоминая заученный текст, что не внушало никакого доверия. Мужчина скептически сдвинул брови к переносице. На Джея такое поведение совсем не походило: он всегда совершал сделки лично, но если бы и решил делегировать эту обязанность кому-либо, то явно не сраному оборванцу, долбящему по вене даже валиум . – Сколько? – сухо поинтересовался он для проформы. – Пятнадцать... нет... двадцать доз, – парень заметно воодушевился, в предвкушении облизав потрескавшиеся губы. – Самый лучший, что есть. Названное количество было смехотворным для клубных оборотов, где заказы исчислялись сотнями таблеток, пластинок, грамм. Покупай Джей такими порциями, и они виделись бы через каждые два дня. – Без проблем. Деньги вперед. – Джей сказал, что... – Джейк громко сглотнул, и его снова пробрал тремор. – Что сам заплатит потом. Что ты свой и войдешь в положение, – он искривился похожей на страдальческую гримасу улыбкой. Этого и следовало ожидать – шитый белыми нитками обман не устоял перед мощью хрустящих зеленых купюр. – Раз так, то я думаю, что и Джей войдет в мое. Будет кэш, будет и порошок, – Сонхун не удержался от презрительной ухмылки. – А теперь, будь добр, не злоупотребляй моим гостеприимством. – Джей будет пиздец, как недоволен, что ты его так подставил, – парень гневно прищурился и выпрямил спину, в попытке придать себе важности, на что его оппонент лишь равнодушно пожал плечами. – Что ж, дружба закаляется в ссоре. Джейка такой ответ явно не устроил, и он, подогреваемый выворачивающей его нутро ломкой, надрывно взвыл, позволив себе растерять остатки самоконтроля. – Значит, не хочешь по-хорошему, сука? Тогда я, нахуй, сам все возьму, – закричал он, брызжа слюной, и скинул коробку со стоящего рядом стеллажа, из которой посыпался разный хлам. – Где оно, блять? Когда Сонхун сделал шаг навстречу, собираясь вышвырнуть говнюка к чертям собачим, тот выхватил из кармана перочинный нож, хаотично размахивая им перед собой. Ситуация принимала неприятный оборот, и хотя с ним подобное случалось не в первой, сейчас здесь находился его сын, и рисковать было нельзя. – Папа! – Ники, до того встревоженно наблюдавший за происходящим, вскочил с места и инстинктивно подался вперед, надеясь защитить его, как он когда-то защищал маму, если на нее нападали ее пьяные дружки. Воспользовавшись моментом, Джейк схватил тонкого, хрупкого мальчишку за футболку, резко притягивая к себе и прислоняя лезвие к его шее. – Я не шучу, сука! Гони сюда дурь или я... – засипел он, однако Сонхун уже не слушал его. Снисходительное раздражение сменилось в нем оглушительной, снедающей яростью. Никто не смел угрожать его малышу, никто не смел касаться его даже пальцем. Все в нем исполнилось одной всепоглощающей потребностью защитить сына и уничтожить обидчика. Чуть отступив, он засунул руку в простенок гардеробной и достал оттуда ружье, быстрым движением наводя его на Джейка. – Я тоже шутить не буду, уебок. Сейчас же отпусти мальчика или я прострелю дырку сперва в твоих яйцах, а потом в твоей тупорылой башке, – говоря это он не блефовал. Останавливало его только то, что Ники напугается еще сильнее. Младший, бледный, словно мел, трясся от страха, смотря на отца полными ужаса глазами. С ним приключалось много опасных вещей, но никогда за свою короткую он еще не был столь близко к смерти. После ответной демонстрации оружия энтузиазма у поехавшего наркоши поубавилось. – Хорошо, хорошо, только не стреляй, – лепечет Джейк, поняв, что его нож значительно проигрывает пуле, и вскидывает ладони вверх, мгновенно растеряв воинственный запал. Как же Сонхуну хочется убить его, размозжить его череп, размазав склизкое месиво мозгов по стене! Вместо этого он со всей силы ударяет ублюдка прикладом по носу. Раздается влажный хруст, и на лице парня разливается кровавый водопад. Он гортанно хрипит от боли, потеряв ориентацию в пространстве, и мужчина, не давая ему очнуться, хватает его за волосы и волочит из вон из квартиры. – Попадешься мне еще раз – сдохнешь, – шипит он, прежде чем спустить Джейка кубарем с лестницы. Подавляя порыв пойти и вмазать ублюдку еще пару раз, он возвращается домой, обеспокоенно осматривая гостиную в поисках Ники. Тот обнаруживается быстро: прячется за спинкой дивана, прижав худые коленки к груди и уставившись пустым взглядом в пустоту. – Малыш, – предварительно убрав брошенное на полу ружье обратно в гардеробную, Сонхун присел рядом с ним. – Не бойся. Все закончилось. Иди ко мне, – он раскрыл руки в приглашающем жесте, и младший, на секунду замешкавшись, юркнул в его объятия. – Папа... – Ники жался к нему, будто крохотный, беспомощный котенок, заходясь сухими всхлипами и тыкаясь холодным носом в его шею. После пережитого эмоционального потрясения он еще сильнее и отчаяннее нуждался в отце, в его заботе, в его любви. – Видишь, какая у папы опасная работа? – прошептал мужчина, не переставая ласково гладить юношу по волосам, по вступающим лопаткам спины. – Ты у меня такой храбрый, детка. Так отважно кинулся на мою защиту. Но тебе не нужно делать этого, ясно? Я в состоянии защитить нас. Защитить тебя. Он имеет в виду каждое сказанное слово. Вспоминая сына с прижатым к горлу ножом, он уверен, что убьет ради него, не задумываясь, что выпустит обойму за обоймой, пока от обидчика не останется лишь изрешеченная пулями туша. Потому что помимо жгучей ненависти к Джейку в тот момент им владел цепенящий страх потерять Ники навсегда – больше никогда не увидеть его задорной улыбки, не услышать его звонкого смеха, не коснуться гладкой нежной кожи. Он просто не вынесет подобного мучения. Еще какое-то время они сидели в таком положении, молча делясь друг с другом теплом и комфортом. На заднем плане монотонно бормотал телевизор, солнце клонило за горизонт и из приоткрытого окна подул прохладный вечерний воздух. Ники вроде бы слегка успокоился, однако напряжение не покидало его тело, и он испуганно вздрагивал, вцепляясь в чужую футболку. Им обоим необходимо было расслабиться. – Потрепали нам с тобой сегодня нервы, верно, приятель? Как смотришь на то, чтобы немного развеяться? – он аккуратно стащил протестующего младшего на пол и, пошарившись в ящиках стеллажа, извлек оттуда большой металлический контейнер. Личные запасы он предпочитал хранить отдельно от товара на сбыт, по полной пользуясь привилегией наркоторговца отбирать для себя лучшее. ЛСД, МДМА, кокаин, разнообразные сорта марихуаны были небрежно разложены по пластиковым пакетикам, Сонхун выудил оттуда один и высыпал несколько грамм содержимого на крышку. Ники с любопытством наблюдал за тем, как мужчина ловкими отточенными движениями измельчает травку и закручивает косяк. – Пробовал когда-нибудь? – спросил старший, уже догадываясь, какой будет ответ: при всей своей безответственности Юна, видимо, ревностно оберегала сына от взрослых развлечений. Наверное, в этом плане он куда худший родитель, чем она. – Нет, но я часто видел. В коммунах наркотики были обыденностью, их употребляли на завтрак, обед и ужин вместе или вместо еды. Люди после них становились дружелюбнее, улыбчивей, они принимались танцевать, целоваться или ложились на землю, сплетаясь в клубок извивающихся тел. Иногда рты у них пузырились пеной, и они умирали, что, впрочем, тоже никого не удивляло. – Значит, я украду твой первый раз, – Сонхун хитро улыбается двойственности сказанного; он жаден достаточно, чтобы заполучить все «первые разы» своего малыша. – Начнем с травки и постепенно освоим все сокровища моего волшебного сундучка. Отодвинув в сторону кофейный столик, они переместились на устланное пыльным потертым ковролином пространство между диваном и телевизором. Ники теребил край футболки, взбудораженный и обеспокоенный одновременно. – Все будет хорошо, детка. Ты же веришь мне, верно? – успокоил его старший, и тот уверенно кивнул; за период их знакомства отцу удалось завоевать его абсолютное доверие. Сонхун поджег кончик и затянулся, дабы раскурить косяк. Комната мгновенно наполнилась тягучим землистым запахом каннабиса и тлеющей табачной бумаги. Он поманил сына к себе, и он подполз ближе, смотря на него выжидающе, словно прилежный ученик, следующий указаниям учителя. Конечно, можно было просто дать младшему закурить, но вспоминая, как тот неумело обращался с сигаретой, у него появилась идея лучше и горячее. Втянув дым в рот, он наклонился к нему и, обхватив ладонями лицо, выдохнул дым меж его бархатных губ, еле сдерживаясь, чтобы не впиться в них поцелуем. Щеки юноши окрасились багряной алостью, веки распахнулись в немом изумлении, а голова закружилась от проникающего в легкие сладкого терпкого воздуха и дурманящей близости старшего. Однако после второй затяжки все его существо приобретает небывалую легкость, мысли мешаются, ударясь одна о другу, будто пинбольные шарики, в груди ярким подсолнечным бутоном расцветает счастье. – Как круто! – он заливается звонким, беззаботным смехом и вскакивает на ноги, внезапно ощутив прилив кипучей энергии. – Просто потрясно! Сонхун, для которого столь мощные приходы от обычной травы остались в юности, следил за младшим с нескрываемым умилением. Очаровательный, прелестный мальчишка, что и говорить. – Ну чего ты молчишь? – Ники картинно насупился. – Давай что-нибудь поделаем. Давай... – он обвел рассеянным взглядом комнату, и снова посмотрел на мужчину. – Давай поиграем! Тот прыснул со смеху. – Во что? – Например… В шарады! Я буду показывать, а ты отгадывать, – предложил маленький затейник и, получив согласие, радостно хлопнул в ладоши. – Ура! Начал Ники с простого и продемонстрировал Супермена, вытянув вперед кулачок. Затем пришла очередь нагловатого, вечно поедающего морковку Багза Банни и даже Джона Леннона, которого он изобразил не только воображаемым бренчанием на гитаре, но и протянув куплет из его песни «Imagine». – Не понимаю... – Сонхун, до этого определявший всех без особого труда, озадаченно прищурился, наблюдая, как Ники показывал кошачьи ушки и напевал нечто неразборчивое. – Дайана Росс? – Нет! Кто это вообще? – расхохотался младший, забавляясь чужой неосведомленности. – Это же Джози! Мужчина недоуменно поднял бровь. – Кто такая, черт возьми, эта Джози? – Ну, Джози из мультика «Джози и Кошечки». Когда мы жили в Оклахоме, я и еще одна девочка из коммуны сбегали к магазину с телевизорами, чтобы посмотреть его через витринное стекло. Было весело, хотя и ничего не слышно, – произнес Ники, усаживаясь, а после и вовсе укладываясь обратно на пол перед старшим; на смену бурному всплеску активности пришла плавящая мышцы расслабленность. – И ничего ты не знаешь, пап… Не буду больше с тобой играть. Ему и невдомек, что Сонхун пожирает взором его беспутно раскинутые ноги, облаченные в короткие хлопковые шорты, позволяющие оглядеть все от хрупких щиколоток до белоснежной, лишенной загара внутренней стороны бедер. Ближе к паховой области он замечает то, что ускользало от его внимания прежде – розоватый выпуклый шрам, какой мог появиться только от серьезной травмы. – Откуда у тебя этот шрам? – спрашивает он, чуть хмурясь. – Ты про тот большой? – уточняет юноша. – Я упал с дерева. Хотел достать яйца из птичьего гнезда и налетел на сук. Больно было – жуть, и заживало долго; поранился я в Пенсильвании, а кровоточить перестало аж в Кентукки, – наркотический дурман развязывает ему язык, и он продолжает свой рассказ. – Шрам на ступне я получил, когда наступил на ржавый гвоздь в Теннеси. Мы с мамой тогда путешествовали автостопом, и я полчаса торчал на жаре, пока она в машине договаривалась, – он произнес это с особой интонацией, – с водителем. А вот этот на коленке у меня из Дакоты... Северной... или Южной... нет, все-таки Северной. Я и Бэтти таскали спам из супермаркета и нас спалил охранник. Мы убегали от него через железнодорожные пути, я споткнулся и свалился на острую щебенку. Все из-за этой неуклюжей старухи! Одного меня никогда не ловили, – он досадливо цокает и демонстрирует старшему покрытое бледными кругляшками запястье. – А это... Я чем-то очень бесил маминого дружка из Калифорнии, и он периодически тушил о меня сигареты. Он был ужасен, усатый, как Йосемитский Сэм, и с золотым зубом. Я его боялся. Вообще ухажерам мамы я никогда не нравился, они ругались на меня, таскали за уши и отвешивали подзатыльники. Слушая все это в Сонхуне поднималась ядовитая злость к ублюдкам посмевшим относиться к его мальчику плохо. Какая низость – самоутверждаться за счет того, кто младше, слабее, и не в состоянии дать равный отпор. Все равно, что пинать слепого котенка. Где же была Юна, пока ее сраный бойфренд издевался над ее сыном? Лежала обдолбанная или давала очередному желающему? Если она когда-нибудь решит снова предъявить права на Ники, то он пошлет ее куда подальше. – На шее еще есть след от угля. Один из ребят в Миннесоте швырнул в меня им, думая, что я украл его игрушечный вертолет. Я и правда украл, – его малыш самодовольно усмехнулся. – Ну и вот... – он задрал футболку почти до самых плеч. – Две красные точки здесь из Монтаны. С нами часто тусил парень по имени Тим, с пирсингом и дредами. От него всегда воняло спиртом. Однажды, пока мама куда-то отошла, он принялся лапать меня, и я стал отталкивать его. А он попытался воткнуть в меня ножницы. У него получилось, хоть и не очень глубоко, – его слегка передернуло от дискомфорта. – Мне было противно, когда он дотрагивался до меня. Совсем не как с тобой... Эти слова пробирают Сонхуна до глубины души, и если раньше он терзался сомнениями о том, стоит ли выводить их отношения на новый уровень, боясь испортить, разрушить ту крепкую связь, что уже образовалась между ними, то теперь он все больше убеждался, что его сын готов и сам вожделеет этого. – Что же ты чувствуешь, когда я трогаю тебя? – голос мужчины стал ниже от завладевающей им похоти, однако обвинить его в этом едва ли можно: распростершийся перед ним юноша являл собой зрелище поистине греховное и завораживающее. Ники пьяно улыбнулся, прикрыв в смущении веки. – Мне становится так горячо внутри... хочется, чтобы ты касался меня еще... – его шепот обрывается, потому что Сонхун нависает над ним, щекоча теплым дыханием лицо. Их губы находятся на расстоянии сантиметра, но вместо них старший припадает поцелуем к его шее, там, где притаился красноватый ожог, спускается ниже, осыпая ласками худую мальчишескую грудь, впалый живот, трепещущий под его прикосновениями, не пропускает ни одной родинки, ни одной даже самой крошечной царапины – его малыш прекрасен, он жаждет познать его во всех доступных человеку смыслах, и тело, и душу. Ники тихо стонет, чуть изгибаясь в спине, когда мужчина терзает ртом его выступающие тазовые косточки, непроизвольно разводит ноги шире, позволяя мужчине облизнуть шрам на бедре, чмокнуть под коленкой и, наконец, в след от гвоздя на ступне. Сонхун смотрит на него затуманенным возбуждением взглядом, с упоением ловит его надрывные вздохи, едва ощутимо проводит пальцем по скрытой тканью шорт твердой плоти, отчего младший сладостно стонет. – Такой прелестный... – он притягивает его за щиколотки и, бережно подхватив под лопатки, усаживает к себе на колени. – Скажи мне, чего ты хочешь теперь, детка? Ники цепляется за чужие плечи, чтобы не упасть. Жаркая медовая истома лавой растекается по венам, сподвигая все его естество желать большего. – Поцелуй меня, – просит он нерешительно, словно бы отец сможет отказать ему, и тот немедля пленяет его губы своими. Сонхун целует его глубоко, нетерпеливо вторгаясь во влажную негу рта, пошло сплетаясь языками, наслаждаясь тем, как Ники неумело, но старательно отвечает ему. Когда они все же отрываются друг от друга, по подбородку младшего мокрыми дорожками стекает слюна. – Черт, детка... Ты сводишь меня с ума. Я так хочу тебя, – горячно шепчет мужчина, прижимая юного любовника к собственному налитому кровью члену, которого от подобной близости накрывает новой пронзительной волной вожделения. – Ты... позволишь папе сделать тебе хорошо? Все, на что хватает Ники – это лихорадочно закивать головой и позволить унести себя в спальню, будто безвольную тряпичную куклу. – Давай освободим тебя от одежды, – Сонхун укладывает его на кровать и аккуратно снимает с него футболку, шорты и нижнее белье, мягко останавливая младшего, когда тот от стеснения пытается сжать ноги. – Не нужно. Я хочу видеть тебя всего. Сам он пока избавляется только от майки, небрежно отшвыривая ее в сторону, и снова нависает над сыном сверху. Самозабвенно покрывая поцелуями хрупкую шею, он, не способный противиться соблазну, изрисовывает ее багровыми пятнышками засосов. – Думаю, что школу стоит отложить на неопределённый срок, – его голос сквозит напускным сожалением и нескрываемым желанием. – А не то учителя придут в форменный ужас, – он опять впивается в тонкую кожу, срывая с губ любовника новый жалобный всхлип. – Хотя, в любом случае, сомневаюсь, что в ближайшее время смогу выпустить тебя из своих объятий слишком надолго. Буду заниматься с тобой любовью днями напролет… – Заниматься любовью... – повторяет Ники, околдованный интимностью этих слов, и Сонхун, тепло улыбаясь, гладит его по алеющей щеке. – Именно так, малыш. Я люблю тебя и хочу заняться с тобой любовью, – мужчина стремился вложить в сказанное всю ту многогранную гамму эмоций, что испытывал к младшему. Любовь родственная и романтическая слились в нем воедино, и он хотел передать ее способом, подходящим для этого больше всего. – Я тоже люблю тебя, папа, – искренне признается юноша, отчаянно прижимаясь к старшему. – Никогда не бросай меня, хорошо? Хватит с него чужих мест и холодных улиц, хватит незнакомцев и опустошающего одиночества. Он хочет навсегда остаться с отцом: смотреть телевизор, ходить за покупками, делить с ним постель – быть единственным, кого он одаривает заботой и вниманием. – Я всегда буду с тобой, малыш, – Сонхун закрепляет обещание страстным поцелуем и, подгоняемый стягивающим низ живота возбуждением, наконец, стянул с себя нижнее белье. Ники и прежде видел отца обнаженным, однако сейчас это ощущалось иначе, жарче и порочнее. Он не сводил одурманенного взгляда с большого, крепкого, окруженного порослью темных волос члена, разрываясь меж инстинктивным желанием развести ноги шире и страхом, что тот попросту в него не войдет. – Разве он сможет поместиться..? – испуг, должно быть, отразился в его голосе, потому что мужчина склонился к его уху и, проведя по нему языком, зашептал: – Сперва я хорошенько вылижу тебя, затем буду долго и тщательно растягивать твою дырочку, пока она сама, пульсирующая и влажная, не возжелает быть заполненной. Папа не сделает ничего, что тебе может не понравиться. Хорошо, крошка? Заметив, что младший кивнул, он с удовлетворением улыбнулся и, подложив подушку ему под поясницу, жадно припал к отверстию меж его ягодиц. Высокие стоны, вырывающиеся из горла его юного возлюбленного, звучали восхитительнее любой музыки. Сонхун хотел слушать их, не переставая. Совсем скоро язык сменился смазанными лубрикантом пальцами, которыми он неспешно разрабатывал тугой сфинктер, стараясь каждый раз задевать простату, из-за чего аккуратное естество младшего обильно истекало соком. – Моя умничка... мой хороший малыш, – хвалил он раскрасневшегося, влажного от пота Ники и, убедившись, что тот достаточно подготовлен, провел крупной розовой головкой по его бедрам. – Потерпи немного для папы, ладно? Он осторожно принялся вводить член внутрь, и мальчишка тут же запрокинул голову в страдальческом вскрике, сжимаясь лишь больше. Ему было безумно больно, и даже оставшийся от травки дурман не мог притупить этих мучений. – Попытайся расслабиться, детка, – увещевал старший, сцеловывая выступившие на его глазах слезы. – Боль скоро пройдет, я обещаю. Ты же веришь мне, прелесть? Конечно, тот верил, и потому стоически терпел, позволив отцу продолжать. Сонхун медленно толкался в манящую тесноту, проникая все глубже и прилагая неимоверные усилия, чтобы не сорваться и не начать втрахивать малыша в кровать. Меньше всего он желал причинить ему боль – лишь безграничное чувственное удовольствие. Вскоре жалобные всхлипы переросли в сладострастные вздохи, и Ники стал сам робко подаваться на встречу его движениям. – Еще, папа... пожалуйста... – просит он, ощущая, как низ живота ноет от вожделения, а ослабевшие от наслаждения бедра исходят исступленной дрожью. – Так сладко внутри... я хочу... Сонхун внимает его неразборчивому лепету, двигаясь резче, сильнее. Его ведет от осознания, что он, наконец, овладевает мальчишкой, порочные мысли о котором терзали его чуть ли не с момента встречи. Его сын, податливый и неопытный, в его руках, впервые познает радости плотской любви, дарит ему свою невинность. Уже только это приводит мужчину в состояние абсолютной эйфории. – Папе тоже сладко, котенок, – продолжая трахать Ники, он охватывает его твердую плоть ладонью и ласкает в такт мерным толчкам. – Ты такой тугой и горячий... Моя крошка... Младший заходится громкими стонами. Удовольствие от отцовских прикосновений, от возбужденного члена внутри переполняет его через край, и он кончает себе на живот, зажмурившись и выгнувшись в спине. Сонхун вскоре следует за ним, заполняя юношу своим теплым вязким семенем. – Липко... – просипел сорванным голосом Ники и, собрав пальцами сперму с бедер, с любопытством облизал кончики пальцев. – И вкус забавный. – Глупышка, – мужчина с нежностью улыбнулся и притянул его к себе, сминая припухшие губы томным поцелуем. – Я ведь не шутил, когда говорил, что буду заниматься с тобой любовью днями напролет... Мальчишка смущенно захихикал, утыкаясь носом ему в плечо. – Я только за, но давай хотя бы иногда прерываться на пиццу и мороженое? Сонхун беззаботно рассмеялся. Кажется, настолько счастливым он еще никогда не был.***
На город окончательно опустилась ночь: зажглись металлические столбы фонарей, озаряя улицу тусклым желтоватым светом, на окнах близлежащего супермаркета сомкнулись выдвижные ставни, табличка на двери небольшой кофейни повернулась к возможным посетителям надписью «closed». Прохладный свежий воздух полнился запахом отцветающей полыни и стрекотом притаившихся в кронах деревьев цикад. Изредка по пустынной дороге проносились машины, увозя пассажиров в различные, известные только им направления. Сонхун с радостью подумал, что ему, в отличие от них, не нужно никуда мчаться, и он может наслаждаться раскинувшейся вокруг идиллией. После нескольких часов ленного лежания в постели перемежающихся неспешными, томительно-сладкими занятиями любовью, они с Ники выбрались на тесный, захламленной всякой всячиной балкон. Он устроился в плетеном ротанговом кресле, затягиваясь сигаретой, младший же беспокойно елозил у него на коленях. – Ты чего, детка? Больно? – заботливо поинтересовался мужчина, помогая мальчишке усесться поудобнее и укутывая из обоих в принесенный из спальни плед. – Немного, – Ники чуть сморщился и, отпив из стакана глоток ледяного молока, обессиленно прижался к отцу: насыщенный новыми впечатлениями и физической активностью день порядком вымотал его. – Хотя ходить трудновато. – Как жаль… – картинно протянул Сонхун и невинно добавил. – А я думал, мы завтра съездим закупиться в Костко. Пополним продуктовые запасы. Но раз так, то отправлюсь один… Заслышав про шоппинг, младший мгновенно оживился. – Я тоже поеду! – перебил он, возмущенно смотря на мужчину. – Мы же на машине, а в магазине ты будешь катать меня на тележке. – А ты туда поместишься, проказник? – поддразнил его тот, за что получил недовольный толчок в плечо. – Ладно, ладно. Разумеется, поедем вместе. Правда, придется обрядить тебя в водолазку, потому что твоя шея... – он любовно провел пальцами по насыщенно-фиолетовым засосам. – ... Преступно привлекательна. Ники игриво улыбнулся, довольный конечным исходом и принялся мечтательно перечислять: – Давай купим много вкусного: чипсов, газировки, шоколадных батончиков, маршмэллоу... – Можем даже сходить на пикник и пожарить его на костре, – предложил Сонхун, испытав неожиданный прилив ностальгии. – Знаешь, когда-то мы с твоей мамой тоже хотели отправиться в поход, но, думаю, это бы обернулось катастрофой. – Конечно, она же не может даже огонь развести сама. И спотыкается постоянно, – недовольно пробурчал подросток. – А я вот умею картошку в фольге запекать. Мужчина на его сетования лишь усмехнулся и ласково потрепал по волосам. – Мой бойскаут. Что и говорить, из нас получилась команда куда лучше. Несмотря на сказанное, младший нахмурился. Его по-прежнему терзали неоднозначные чувства по поводу матери: с одной стороны, капелька тепла к ней тлела в его сердце, ведь они столько времени провели бок о бок, однако при этом, с другой стороны, в глубине души он желал, чтобы ее никогда не было, и те воспоминания, что объединяли отца с ней испарились в небытие. Делиться он не хотел. – Ты все еще любишь маму? – от серьезности в его голосе старший слегка оторопел. Давным-давно он бы, наверное, ответил утвердительно. Юна была его сестрой, единственной в семье близкой ему по духу, они разделили много замечательных моментов и много ужасных, но она выбрала жизнь без него, и сейчас навряд ли могла вызвать в нем что-то кроме жалостливого равнодушия. Единственное, за что он был ей бесконечно благодарен – это сын, которого он столь неосмотрительно возжелал, в которого по уши влюбился. Она бы не одобрила их союз, да и мало кто бы одобрил, но Сонхун никогда не опирался на большинство, на их пуританскую мораль и закостенелые догмы. Любовь есть любовь – в ней не может быть ничего дурного. – Нет, уже давно нет, – произносит он искренне. – Скажу по секрету, моими мыслями и сердцем теперь владеет один прелестный мальчишка, которого я очень люблю. – Я тоже люблю тебя, папа, – тревога Ники чуть рассеивается под негой чужого признания. Он ставит мешающий стакан на стеклянный столик неподалеку, чтобы полностью обернуться к старшему. – А завтра мы... ну... – его щеки заалели трогательным румянцем, и он в нерешительности замолчал. Во взгляде Сонхуна – невыносимая нежность и завладевающее сознанием желание никогда не выпускать младшего из своих объятий. Он касается его губ чувственным поцелуем, смешивая терпкий вкус сигарет с едва ощутимой сладостью молока. – Зачем же ждать так долго? – подхватывая своего донельзя юного и смущенного партнера на руки, мужчина направляется обратно в спальню. Освещенные лунным светом и россыпью звезд возлюбленные еще долго не оторвутся друг от друга.