Чудо рядом

Мастер Боб, хорошо выпив в трактире после работы, обожал пожаловаться. Жаловался он, как иногда казалось Гарри, на всех, кто окружал его. На жадных торговцев, на ленивых кожевников, на косоруких и наглых писарчуков, на девушек в трактирах, распускающих язычки, заигрывающих с молодцами и не спешивших, как казалось мастеру, приносить ему ещё горячие кушанья и лучшее пиво. На подмастерьев, за их лень и неповоротливость, что конечно вызывало усмешки подмастерьев, сидящих рядом с мастером. Отдельно доставалось дочери мастера. И подруг она уважает больше родителей, и смеётся слишком громко, и грустит без повода, и хозяйству уделяет мало времени, и мысли у неё какие-то чудные. — Замуж скоро выходить дурище, — вздыхал мастер, обхватив руками кружку с пивом. — Мы со старухой ей ужо десяток лет приданое собираем, побогаче чтоб, покузявее, видите ли, чтоб в грязь не ударила, значится! Заботимся о дурёхе, а она всё вздыхает и вздыхает видите ли, слезьми бывает заливается! В детстве, вишь, легше и лучшее было! В детстве, подумайте-ка! Я в её годы… Здесь мастера обычно кто-то перебивал, чаще прочих острый на язык Джон. Заметив в обычной своей насмешливой манере, что у дочери мастера наверняка сердечко болит от несчастной любви к стражнику, сыну мельника или к сыну самого богатого купца, Джон смеясь предлагал мастеру стать его зятем, раз дочка у него, если верить речам отца, прехорошенькая и ужасно несчастная. Здесь мастер обычно грозил Джону кулаком и обещал “врезать пащенку”. Все подмастерья конечно смеялись, а Джон, улыбаясь во весь свой широкий рот, интересовался, уж не по нему ли страдает дочка мастера. Гарри, обычно не дожидаясь, когда мастер кончит сердиться на языкастого парня, уходил. Ушёл он и сегодня. Почему-то Гарри понимал дочку мастера, хоть ни разу не видел её и даже имени её не знал. И понятия не имел, верно ли мастер понимает дочкины жалобы. Гарри сам иногда мечтал вернуться в детство. Не из-за сердечных ран, от которых в шуточках Джона хотела спрятаться дочка мастера Боба. Тех ран у Гарри почти не было; да, первая его возлюбленная вышла замуж за другого, но дело было давненько, и бросившую его девчонку Гарри уже успел подзабыть. Зато его до сих пор не оставляла мечта может не о чуде, но о близкой к чуду вещи. Он даже не мог ответить себе, чего же он всё-таки хочет. Одно время он до зуда в пальцах мечтал совершить подвиг, да не просто подвиг, а подвиг, достойный памяти, легенд и песен. Но войны Гарри не хотел. Как и прочих бедствий: потопов, пожаров, пропаж, банд разбойников или медведей-шатунов недалеко от их города. Но подвигов Гарри всё равно хотелось, а какие же подвиги, если всё хорошо и бед не случается? Наверное, учёные люди могли верно и его желание чуда назвать, разобрать, растолковать, по чему же тоскует Гарри, чего ему не хватает на самом деле. Но с учёными Гарри не водил знакомств. И сейчас подвигов ему наверное уже и не хотелось. Но чуда хотелось всё равно. Словно до сих пор тётушка Фиалка сказки ему рассказывала, хоть и не видел он ту тётушку с поры, как они всей семьёй уехали из Бри. Но Гарри не забыл её и её сказки, пусть он уже давно вырос. Хоть сама тётушка Фиалка и говорила, смеясь, что на её долю сказок уже не осталось. Помнил он и яблони во дворе тётушки Фиалки. Та тётушка никогда не носила яблоки с тех деревьев на базар. Не потому, что было недосуг. Те яблоки тётушка Фиалка часто отдавала детям, ходившим к ней в гости за сказками. Не они выпрашивали яблоки, она сама одаривала гостей, если хотела. А оставшиеся яблоки засушивала или варила из них варенье, этого Гарри не знал точно, но взрослые говорили, тётушка Вайолет выгоды от яблонь не ищет. А сухие яблочки и чаёк с вареньем уважает. Ох и рассказывала тётушка Фиалка всяческие сказки и истории! Дети слушали её, развесив уши, хоть и не одна она баловала малышей и ребятишек постарше сказками. Но было в голосе тётушки Фиалки, когда она вела свои рассказы, столько убеждённости, почти веры в те истории, столько проживания, что дети всегда выбирали слушать её и слушали, развесив уши. Они верили тётушке Фиалке. Даже иногда понимая, что такого быть не может, но верили всё равно. Взрослые, не все правда, думали, дети бегают к тётушке не сколько за сказками, сколько за сладкими яблочками, которыми та их исправно угощает. Может, попадались среди гостей тётушки и такие, только Гарри не за яблоками к ней ходил. Вообще детям хорошо живётся: взял доску или палку и воображай, что захочется. Хочешь — волшебником станешь в мечтах, хочешь — великим воином, хочешь — эльфийским королём, хочешь — мудрецом получишься, а то и всеми ими сразу. Если будет, кому из доски затейливый меч выстругать, совсем ребёнку хорошо станет. В детстве Гарри например знавал и деда Тома. Ничем волшебным дед не занимался, за лошадьми и пони присматривал, кормил их, чистил, в конюшнях порядок наводил. Когда работы не было, вырезал ребятам, если те просили, мечи из досок. Да не простые мечи, лишь бы ребятишки отстали, а красивые, ладные, затейливые даже, если в настроении был. Ребятишки конечно не отставали, вились вокруг деда, словно пчёлы вокруг цветов. Гарри, когда вырос и на мечи у стражей и знати посмотрел, постоянно вспоминал того деда и игрушки, им сделанные. Наверное, довелось деду Тому помахать мечом в молодости, но понял это Гарри уже взрослым, когда сам попытался стражником стать. Дед ничего никому не рассказывал, как Гарри знал, но мечи его были сделаны верно, с соблюдением баланса и прочих тонкостей, удобно для руки, даже удобнее некоторых настоящих мечей, что Гарри пришлось держать в руках. Гарри и сейчас ничего не понимал в оружейном мастерстве, но настоящим мечом он сражался, хоть мало и почти не всерьёз. Может, из-за мечей деда Тома Гарри в своё время и отправился в стражу в поисках чудес, подвигов и прочего, к чему его тянуло, едва он задумался, кем же ему стать по жизни. В гончары Гарри не хотел, в ткачи, куда его заманивала кузина, не хотелось тоже, хоть и понимал он, голодным ни в гончарах, ни в ткачах не останется. Гарри в ту пору ещё не отпускало желание чуда и сказки поблизости, только руку протяни, как он любил говорить. Иногда от того желания коснуться чуда у Гарри почти дыхание перехватывало. И ему казалось, в стражники идут и необычные, сходные с ним в поиске чуда рядом люди. Теперь Гарри и сам не знал, почему думал о стражниках, как думал. Стражу он видел, может, кого-то из стражников знал, пусть шапочно, но верить в чудо рядом Гарри тогда ещё хотел. Может, детская любовь к сказкам тётушки Фиалки так выходила. И детская память о мечах деда Тома. Из стражи Гарри скоро ушёл: хоть и понравилось ему там поначалу, чего-то Гарри не хватило. На словах-то каждый юный будущий стражник хотел подвигов, хотел защищать, оберегать, не пускать врагов на свои земли, а на деле, не на словах, не о том они мечтали. Хотелось им покоя, да не для всех, для себя, чтобы кормили сытно, одежду красивую желали, латы сияющие, чтобы девушки заглядывались, жениться хотели на завидных девушках, раз те от стражников в восторгах по слухам, славили, потому что они в страже служат и ничего большего для похвал им и не нужно. Может, правдой это и не было, но скоро Гарри всё равно устал от такого и, едва не плюнув, вернулся к себе, даже не придумав причины поскладнее. Не смог и не смог. А почему не смог, уже никого не волновало. Не признаваться же, что разочаровался он не в страже, а в несоответствиях жизни стражников своим мечтаниям. Как-то Гарри не знал, где искать ожидаемые им чудеса поблизости. И тётушка Фиалка, хоть и смеясь, говорила, что чудес ей не досталось. Хоть и было это в детстве, но из памяти не выветрилось. Он не только сказки тётушки Фиалки помнил, но и её рассказы о детстве, молодости, друзьях её. О подруге, дочери ювелира, продолжившей ремесло отца. О другой подруге, вышедшей замуж по большой любви. — Оба они друг друга полюбили, — говорила тётушка Фиалка, улыбаясь. — Никто не ждал, а вот. Он уже не здесь жил тогда, после свадьбы к нему уехали, и больше я их почти не видела. А с ним, когда он в Бри гостил, мы однажды чуда искали, вот так. И… нашли наверное, — улыбка тётушки Фиалки становилась загадочной и, рассмеявшись, она протянула Гарри яблоко, которое он может и не взял, уже не осталось в памяти то яблоко. И он так и не понял, искала тётушка Фиалка и её приятель чуда или нет. Дело было совсем не в том чуде. Наверное, не в нём? В детстве Гарри тётушку Фиалку не понял, а скоро семья Гарри из Бри уехала и связь с тётушкой Фиалкой прервалась. Но мечты о чудесах у Гарри остались. Его словно звало что-то непонятное непонятно, к чему. Видимо, что-то в нём продолжало чуда ждать. Даже сейчас, когда он вроде окончательно повзрослел и прибился к сапожникам. Не потому, что тётушка Фиалка тачала обувь, а троюродный дед, у которого Гарри недолго жил, сапожничал. Не в них наверное дело было. Гарри нравилось даже. Чудес от сапожников не ждут, зато работа всегда найдётся. Гарри не утешал себя. Да, его желание чуда, сказки, пожалуй, осталось с ним, очень уж оно въелось в Гарри что ли. Но бросать обычную жизнь ради непонятного чуда уже казалось ему глупым. Стражу он уже оставлял из-за разочарования в мечте. Гарри сам не заметил, как оказался на незнакомой ещё улице. Лениво и редко перелаивались собаки. Пахло весной, уютом, ещё не просохшей после вчерашнего дождя землёй. Слабо-слабо пахло цветами. У каждого дома, что Гарри видел, росли красивые ухоженные кустарники, были разбиты клумбы, к домам частенько подступали фруктовые деревья. Деревья Гарри узнавать почему-то не захотел. Конечно, он мог вспомнить, как выглядят сливы, вишни, рябина и яблони, но не сейчас. — О чём задумался? — окликнул кого-то звонкий девичий голос. Заметив, что никто, кроме него, на улице не гулял, Гарри обернулся на голос. Лица девушки видно не было — она выглядывала из неосвещённого и полузанавешенного окна. Потому и силуэт её угадывался смутно. Наверное, захотела цветами, росшими у её дома полюбоваться. Цветов Гарри тоже не видел, их от него прятал забор вокруг дома девушки. Но Гарри не сомневался, цветы там определённо росли. Не от земли же цветочно пахло. И не от девушки за окном. — О чудесах, — неожиданно честно сказал Гарри. — Которые мне не встречались. Мечтал всю жизнь о чуде рядом, да не случилось. Как быть — голову ломаю. Девушка тихо-тихо рассмеялась, словно капель весенним утром за окном зазвенела. — Старичок, — уже тише сказала она. — Всю жизнь мечтал, посмотрите-ка. Долго ли ты жил, чтоб по чудесам, которые не случились, грустить? — Тебе-то что? — грубовато ответил Гарри. Сам не зная, почему. То ли от неожиданного разговора неизвестно с кем, то ли от простого подхода к его стремлению к непривычному, необычному, которое где-то есть, но не находится. И уже наверное не сбудется в его жизни, хоть он и не старик. — Представь, что я — твоё чудо, если хочется, — в голосе собеседницы послышалась улыбка. — Разве плохо? Ты меня не знаешь и не видишь почти, да и не узнаешь уже, кто я, наверное. Представь, что я волшебница какая-нибудь иль красавица из легенд. Вот и чудо тебе будет. Гарри усмехнулся. Девушка конечно говорила искренне и от души хотела помочь ему, но такое бесхитростное предложение чудом не воспринималось. Сам Гарри конечно иногда представлял, что встреченный в трактире чудак мог, скажем, бывать в дальних землях и столкнуться в тех землях с чем-то невиданным, волшебным, чего никто не застал уже, а тот чудак смог. Но скоро ему прискучила эта нехитрая забава. Чудаки, конечно, могли и эльфийские корабли, уходящие в невиданные земли видеть, да только от Гарри те чудеса были так же далеки, как скажем великие битвы, что в песнях воспевали. — Но я могу прийти сюда днём, — сказал он, чтобы девушка поняла, насколько её предложение от чудес далеко, — и увидеть тебя, какая ты есть. Не спалишь же ты свой дом и всю улицу за ночь, чтобы я не догадался, с кем болтал вечером и в чудо поверил? Девушка снова засмеялась, чуть громче, чем раньше. — Думала, скажешь, легче представить, что я тебе во сне явилась. То есть не я, а легендарная красавица твоей мечты, а ты о пожарах, поджогах… Как-то невесело. Все и всегда ждут чего-то особенного. Чего у других не было никогда. Во всём ждут и ищут его. Вот и представь, ты попал на неизвестную улицу неведомого города… И красавицу свою встретил. Разве не чудо? — Но если приду сюда днём, я тебя увижу, — повторил Гарри. — И дом твой увижу, и улицу, но под солнечным светом. Всё увижу и узнаю. И чуду конец. — А ты не приходи, — весело предложила девушка. — Чудной. Сам для своего чуда сделать ничего не хочешь, даже такую мелочь. Вот уйдёшь ты, конечно печальный, что я не улетела от тебя на стрекозе, — и хихикнула, — и снова тосковать примешься, что чудеса исчезли, волшебства рядом нетути... Даже если завтра придёшь, всё равно не узнаешь меня. Если конечно в темноте не видишь, — и, тихо рассмеявшись, занавесила окно. Гарри хотел было сказать незнакомке, что по дому найти её легко будет, но понял, она уже не услышит его. Может, уже отошла от окна и ко сну готовится. А он даже не спросил её ни о чём, даже имя не узнал.