На краю земли…

— Боже, это просто невероятно! — восклицает Фелис и притягивает Вильгельма в объятия. Пока Эренкруа ерошит копну светлых прямых волос, он смеётся, как и все четверо. От истории Вилле о разговоре с королевой в автомобиле, после которого он тут же бросился догонять машину с Симоном, веяло какой-то сказкой и счастливым концом, и поэтому она понравилась всем четверым присутствующим. Только это был никакой не конец, а только начало большой и прекрасной истории, которой было суждено произойти после. Конечно, Вильгельму, его родителям и Августу нужно было уладить все бюрократические проволочки, сделать с десяток официальных заявлений и вообще подготовить всё к церемониальной и правильной передаче титула кронпринца, но главное уже было сделано. Кристина согласилась с доводами сына и, послушав безмерно любящее материнское сердце, отпустила его в свободное плавание по собственной жизни.       Всё, связанное с монархией, Вильгельму позволено отложить до осени, а лето провести, как он того хочет. Именно это и приводит Вилле, Симона, Фелис и Сару к идее путешествия-приключения на машине. Маршрут строили все вместе, лёжа на полу в чертовски огромной (по мнению всех) комнате, принадлежавшей Вильгельму во дворце, причём с учётом пожеланий всех членов экспедиции. Эренкруа и Сара практически отспорили помещение какого-то старинного замка с кучей легенд, а Симон — остановку около какого-то фьорда. Вся дорога туда и обратно плюс постановки во всех местах заняли бы, по их предварительным подсчётам, месяца полтора от школьных каникул. За рулём практически бессменно сидела Сара, а её штурманом с картой и ответственной за музыку по совместительству была Фелис. Функция Вилле и Симона на задних сидениях фактически сводилась к тому, чтобы тихо целоваться, пока девочки их не прервут. Ладно, ещё иногда Симон жаловался на музыку, которую передавали радиостанции. Их импровизированное путешествие по западу Швеции привело их сюда ещё утром. Не устояв перед красотой фьорда Гуллмарн, ребята остановились на побережье на целый день и даже собирались переночевать. Продуктами получилось затариться в ближайшем прибрежном городке Лизекил, который оказался настолько погруженным в себя, что никто на всех улицах не узнал ни Вильгельма, ни Симона. По прошествии этого безумного года в Хиллерске это спокойствие даже начинало радовать. А теперь они сидели здесь, на достаточном расстоянии от крутой береговой линии, греясь под тёплыми одеялами около костра и ужиная. — Но почему нельзя было сказать так сразу? — невпопад интересуется Сара, откусывая бутерброд. Симон и Фелис шикают на неё почти одновременно и так, что это выглядит слегка грубо, но девушка не замечает этого. Вильгельм наклоняет голову и задумчиво чешет затылок, словно сам никак не может найти ответа на этот вопрос. Парня не задевает непосредственность Сары, всё-таки за время их общения к этому легко привыкнуть, скорее его замешательство имеет другой повод. Вилле очень долго обдумывал это наедине с собой, но, кажется, ещё никогда не был так уверен в правильном ответе. — Сара, не надо… — просит Эрикссон, лишь сильнее обнимая своего парня. — Вилле, не отвечай, если не хочешь. — Мне кажется… — несмело начинает Вильгельм, но потом приободряется, зная, что находится в кругу друзей. — Мама не умела слушать, а я — говорить. После смерти Эрика мы толком и не разговаривали нормально, словно перед нами был гигантский разлом, через который можно было только орать. — Боже, как бездна Сарказма в «Головоломке», — добавляет Фелис, посильнее закутываясь в тёплое одеяло. Вильгельм с улыбкой кивает не только потому, что Эренкруа попадает со своим сравнением в точку, но и потому, что его очень подбадривает ремарка. В любом случае, друзья всегда на его стороне, даже если Вилле перестанет быть кронпринцем Швеции и передаст престол с привилегиями Августу. Особенно, если он сделает это. Ведь все трое, что сидят рядом с Вильгельмом сейчас, знают, как долго и дорого ему доставалась эта свобода и как сильно было стремление к ней. — Да… Я был так рад, что мы наконец поговорили, и мама всё поняла, — Вилле не сдерживает улыбки. — Мы потом ещё раз поговорили во дворце, и это было так… спокойно и неожиданно конструктивно. Раньше я и не замечал, насколько мне не хватало мамы… И свободы. — За свободу! — произносит свой тост Фелис и вытягивает вперёд руку с бутылкой юлмуста. Все со смешком чокаются безалкогольной газировкой и пьют за свободу. По крайней мере, на эти три летних месяца они могут ни о чём не думать и проживать обычную подростковую жизнь, несмотря на наличие или отсутствие привилегированного происхождения. Потому что сближает не оно, а близость по духу и честность.       Когда они расходятся по своим палаткам, Вилле нетерпеливо накидывается на Симона, вынуждая того рухнуть на мягкий слой одежды внизу. Эрикссона дважды уговаривать не надо, и он быстро сдаётся под натиском горячих поцелуев, словно не он вообще последние полгода воевал с монархией. Сейчас все эти события кажутся размытыми в дымке прошлого и совершенно неважными в данный момент. Как будто весь огромный мир сжался до пределов палатки Вилле и Симона, и больше на всём свете не было вообще ничего. Если бы это было действительно так, то в мире не оставалось бы места ни для чего другого, кроме любви. Чистой, искренней и побеждающей все трудности. — Я так скучал по тебе, — мурлычет Эрикссон, даже не отдавая себе отчёта, что с губ срывается чистая правда. — Я тоже скучал… — раздаётся сбивчивый голос Вильгельма откуда-то снизу. То ли от интонаций Вилле, то ли от его умелых движений, на которые тело Симона немедленно отзывается, вспыхивая на каждом сантиметре, оказывающемся под слегка обветренными губами. Одежда быстро снимается и кладётся вниз, чтобы ценное тепло никуда не девалось, а палатка медленнее промерзала от камней внизу. Хотя чтобы замёрзнуть, парням придётся очень сильно постараться, ведь их горячие поцелуи и быстрые движения нагрели воздух внутри палатки до приятной духоты.

***

      Просыпается Вилле ранним утром от чиркающего звука рядом. Ему даже не нужно открывать глаза, чтобы идентифицировать шорохи — Симон что-то пишет. Вильгельм уже собирается списать всё на внезапно сошедшее на музыканта вдохновение и заснуть обратно, но слышит звук застегивающейся куртки Эрикссона, а потом едва слышный шорох полов палатки. Когда Вилле открывает глаза, то остро чувствует одиночество и непонимание, куда мог слинять Симон в столь ранний час. Сонно протирая глаза, Вильгельм накидывает свою парку прямо на тёплую кофту, в которой спал в обнимку с Эрикссоном, и выбирается из их палатки. И хотя их палатки и машина довольно далеко от воды, даже здесь чувствуется холод, поэтому Вилле легонько дрожит, пока тело привыкает к более прохладной температуре, чем в прогретой палатке. Взглядом он легко находит силуэт Симона, стоящего у самого края скалы, и наблюдает, как тот бросает какую-то бумажку вниз. Вильгельм озадачен этим действием, как и в целом поведением Эрикссона, который рано утром вышел к фьорду, чтобы выкинуть какой-то неудавшийся черновик. Какое-то время Вилле не решается подойти к Симону, словно не хочет нарушать его одиночество, но потом всё-таки поправляет волосы привычным жестом и направляется к своему парню. Эрикссон слышит его шаги и оборачивается, тут же солнечно улыбаясь, и делает несколько шагов навстречу. — Избавляешься от неудачных набросков? — Вилле мягко улыбается в ответ, а в его вопросе нет ни тени язвительности. — Не совсем… Просто это место… В общем, Гуллмарн — это море Бога с древнескандинавского. Говорят, что если написать что-то на бумаге, а потом бросить во фьорд, то Бог заберёт это из твоей жизни… — смущенно рассказывает Эрикссон и тут же начинает поспешно оправдываться. — Не то чтобы я в это прям верил, но… — Можно мне тоже бумагу и ручку? — неожиданно прерывает его Вильгельм, выглядящий примерно так же смущенно. Симон тут же протягивает своему парню вещи, которые тот попросил, и смотрит куда-то вдаль, в линию горизонта. Как бы Эрикссону сейчас ни хотелось прочитать, какие вещи пишет Вилле, он слишком уважает его личное пространство, чтобы это сделать. Вильгельму приходится подышать на кончик ручки и даже макнуть его о свой язык, чтобы она наконец начала писать. Пишет несколько вещей, которые приходят ему в голову, а потом вопросительно смотрит на Симона и даже дёргает его за рукав, привлекая внимание юноши. Эрикссон кивает, отвечая на немой вопрос, и Вильгельм отпускает бумажку, которую тут же подхватывает холодный ветер. Симон не расскажет, что в его листочке было написано: «боль, которую я всем причинял, ложь, прозвище «Мальчик-коммунист», мамины слёзы». И не узнает, что в своей бумажке Вильгельм написал: «боль, которую я всем причинял, панические атаки, закрытие «Хиллерска», несправедливость в моей стране». Вилле отходит от опасного края и садится прямиком на прохладные скалы, а Симон, конечно же, устраивается рядом. Немного подумав, Вильгельм откидывается на спину, тут же чувствуя прохладу скалы затылком, и смотрит в белёсое небо, которое само ещё не проснулось. Эрикссон ложится рядом только боком, чтобы видеть лицо Вилле. Больше всего хочется, чтобы время остановилось прямо сейчас, и они так лежали здесь вечную вечность. Вильгельм тянет руку и обнимает Симона, притягивая его ближе к себе. — Чем собираешься заняться? — неожиданно спрашивает Эрикссон. — Намекаешь на то, что Сара и Фелис нескоро проснутся? — сладко тянет Вилле, очевидно, надеясь на ещё один раунд того, что было ночью. — Нет, я… О будущем, — Симон качает головой. — Которое вроде как у тебя теперь неопределённое. — Я бы назвал его скорее свободным. Для начала я доучусь, желательно в Хиллерске, если апелляцию директрисы удовлетворят… — мечтательно заявляет Вильгельм и лишь сильнее прижимает к себе Эрикссона. — А потом… Всё же я возвращаюсь к мысли о благотворительном фонде. С моим происхождением я смогу обратить внимание людей на действительно важные вещи. Симон легонько улыбается и переплетает их пальцы вместе. Как же ему было плохо без Вилле и как сейчас хорошо рядом с ним. Никакая песня, даже самая лучшая из авторского репертуара Эрикссона, не передаст это отсутствие тревоги, тотальное спокойствие и бархатную нежность этих объятий. — У тебя всё получится, Вилле, — голосом, полным абсолютной уверенности, заверяет Симон. — А если что-то не будет получаться, то я всегда буду рядом и поддержу тебя. — Будешь типа вдохновлять меня? — беззлобно посмеивается Вильгельм. — Ладно, назовём это так, — в тон ему отвечает Эрикссон. — Боже, я так горд, что ты мой парень, — Вилле оставляет нежный поцелуй на виске своего парня. — Я горжусь тобой больше, — передразнивает Симон и легонько трётся своим носом о чужой. — О, ну это звучит как тема для дебатов! — выдаёт Вильгельм сквозь лёгкий смех от приятных движений. — Я протестую! — звонко смеётся Эрикссон, отчего его кудри забавно подпрыгивают вверх-вниз. — Как кронпринц… Ах да, прости, как больше не кронпринц, ты более подготовлен к дебатам! Они ещё какое-то время лежат, перебрасываясь лёгкими шутками, но в основном всё-таки целуются, нагоняя упущенное в разлуке время. Скоро проснутся Фелис и Сара, все вместе они позавтракают, а после отправятся дальше по карандашному следу на бумажной дорожной карте Швеции. В близкое и такое светлое будущее…