Приглашение на казнь

В день рождения короля подарки получает не только он, но и его придворные. Александр с самого утра на ногах следит за поставками, отдает отрывочные распоряжения: «в ледник», «в кухню», «в канцелярию», «в кладовую». Слуги носятся по галереям, перед глазами мелькают золотые и серебряные блюда, рулоны голландского полотна, корзины с засахаренными фруктами, расписанные каминные экраны и шпалеры. Александр открывает ближайший к нему сундук, чтобы лицезреть край скатанного ковра с незамысловатой бытовой сценкой: девушка приветствует возлюбленного, руки их сплелись в замок, легкие дышат ворсом бедер. Потрясающая пошлость — королю придется по вкусу, думает он, делая пометки в своем блокноте. Нужно передать Роберу, чтобы отнесли это в покои Людовика. В соседнем сундуке обнаруживаются шпалеры по эскизам Лебрена. Александр Македонский смотрит на губернатора Версаля пустыми глазницами, вскинув копье. Все ради прославления короля: считать аллюзию на историю жизни Людовика не составит труда. Александр довольно улыбается и захлопывает сундук. Дары все прибывают — пол галереи полнится охотничьими сценками: борзые вокруг загнанного оленя — красная нитка прошивает ворс насквозь; библейскими мотивами, где лупоглазые купидончики с излишним вожделением пялятся на деву Марию, приложив пухлый палец к неестественно изогнутому рту; мирскими зарисовками: голубые перистые верхушки деревьев вокруг заросшего камышом пруда. Мимо проносят занавешенные полотном картины, и Александр кое о чем вспоминает. Шарль де Лафосс уже месяц трудится над портретом фаворитки короля и сегодня, если Александр верно все подсчитал, как раз последний сеанс. Он медленно идет в мастерскую, не забывая кланяться придворным и отдавать приказания. Мадемуазель де Ноай сидит в неудобной позе на стуле, одетая в греческую тунику, волосы ее распущены по плечам, в руке — красное яблоко. При виде Александра она сводит тонкие брови к переносице, весь ее вид выражает явное неудовольствие. — Афродита? — интересуется Александр, мгновенно угадав сцену. — Парис вручает яблоко прекраснейшей из богинь? — Благодарю за комплимент, месье Бонтан, — тут же отзывается его бывшая ученица, — мне их доводится слышать нечасто. — Мадемуазель, поднимите подбородок чуть выше! — капризно восклицает де Лафосс. — Вы все испортите! Она чуть заметно пожимает плечами и вновь застывает в неудобной позе. — Кто отвечал за реквизит? — интересуется Рене, почти не размыкая губ. Александр отвешивает шутливый полупоклон. — Боюсь, это был я, мадемуазель. — Он смотрит на нее с насмешкой. — Вас что-то огорчило? — Яблоко. — отрезает Рене. — Оно оказалось червивым. — На королевскую кухню оно поступило свежим, — мягко возражает он, внутренне очень довольный собой, — возможно, его испортили не слишком благоприятные условия хранения. Мадемуазель де Ноай награждает его взглядом, от которого задымился бы и ковер, и Александр на мгновение ожидает, что огрызок злополучного яблока прилетит ему в висок. Стреляет мадемуазель, как он помнит, достаточно метко. Но небеса благоволят ему — очередное сердитое восклицание де Лафосса заставляет фаворитку короля вновь обратиться в статую, пусть и с червивым яблоком в руке. *** — Мадемуазель, смотрите! — Он слышит голос служанки Рене до того, как войти в комнату. — Смотрите какая красота! Дверь распахивается, Жюли едва не сбивает Александра с ног. Лицо ее светится неподдельным счастьем, в руках она сжимает отрез ткани. Изумрудный дамаст переливается в неверном вечернем свете. — Губернатор Бонтан, — голос Рене холоден как лед, — какая неожиданность. Это — она кивает в сторону восторженной раскрасневшейся служанки — ваш подарок? Почему вы решили его сделать? — Мне ее жаль. Девушка усердно работала, кто-то же должен вознаградить ее за труды. Тем более в день рождения короля. — Она вам нравится, не так ли? — улыбка Рене сочится ядом. — Нет, мадемуазель, — усмехается Александр, — мне нравитесь только вы. — О! — только и говорит она, поводя плечом. — Вы мне безбожно льстите. — Уж простите старого грешника, — смеется он, — и для вас у меня есть подарок. Вот, взгляните. В коробке, перевязанной красной лентой, обнаруживается нож для разрезания бумаги с серебряной ручкой и коротким лезвием, похожим на острый клык. — Надеюсь, вы будете использовать его по назначению, — говорит он весело, пока Рене вертит подарок в руках, — а не воткнете в чью-нибудь шею. — Если подобное придет мне в голову, — она кладет нож в коробку и кидает на кровать, — вы будете первым, кто об этом узнает. *** Демонстрация портрета фаворитки собирает в тронном зале всех придворных. Де Лафосс — сейчас трясущаяся бледная немочь, а не человек, — сдергивает полотно с холста, и по залу проносится восторженный ропот. — Она прекрасна! — восклицает принц Филипп, прикладывая к глазам чрезмерно надушенный кружевной платок, — вы — гений! Принцу определенно нужно меньше пить, отмечает про себя Александр. Де Лафосс почтительно склоняет голову, длинные темные кудри придают ему удивительное сходство с одной из охотничьих борзых. — Вы создали творение для вечности! — а это уже шевалье Филипп. Александр не выдерживает. — Очевидно, вы правы, — обращается он к залу, стараясь не смотреть на стоящего возле портрета Людовика, — можно сохранить творение для вечности, пока моль, пламя и сырость не пожрут холст. Мгновение стоит тишина, в которой можно услышать, как муха на стене перебирает лапками, а потом раздается хохот короля. Людовик смеется громко и заразительно — к нему тут же присоединяются Кольбер, Жан Батист и Гюго, чуть позже все остальные. Александр обводит взглядом зал: безучастными к его юмору остаются трое — насупившийся художник, оскорбленный шевалье и, разве могло быть иначе, мадемуазель де Ноай. *** Утром следующего дня король отправляется на стрельбище. Зеленая поляна перед дворцом утыкана мишенями, то там то здесь раздаются выстрелы и крики: радостные и полные досады. Александр наблюдает за состязаниями издалека. Рене де Ноай в костюме леди Мэриан натягивает тетиву и пускает стрелу в центр мишени. — Браво! — восклицает король. — Любовь моя, вы превзошли сами себя. Рене посылает Людовику воздушный поцелуй, разворачивается и смотрит прямо на Александра. — В яблочко! — говорит она насмешливо. — И заметьте, месье Бонтан, никакой червоточины. Сетка на ее волосах переливается крохотными бриллиантами. *** Ночной променад перед сном давно вошел для него в привычку. Александру не нужен свет для того, чтобы уверенно идти по галереям, за каждой из дверей которых хранятся тайны. Факелы мерцают достаточно тускло, и Александр походя решает увеличить их число. Возле двери в его комнату стоит женщина: приблизившись, он с удивлением понимает, что это мадемуазель де Ноай. На ней легкие домашние туфли на босу ногу, и одна лишь ночная рубашка из тонкого батиста: в колеблющемся свете факелов сквозь ткань на груди проступают очертания сосков. Александр моргает и поспешно отводит взгляд. Только этого мне не хватало, думает он удрученно. — Губернатор Бонтан, — чуть слышно говорит Рене, шагая к нему навстречу, — я пришла просить вас о помощи. Она звучит на удивление тревожно и немного устало, вид у нее заспанный и осунувшийся. — Мадемуазель? — он аккуратно берет Рене под локоть. — Чем я могу вам помочь? — О, это Людовик, — имя короля слетает с ее губ невесомым перышком, — он сегодня поздно вернулся с охоты. Собаки долго не могли загнать оленя, его величество порвал башмак с подвязкой, в туфель попал камень и король подвернул лодыжку, когда слезал с лошади. — Тогда вам скорее следует послать за докто… — Доктор уже был, — перебивает она Александра, — и не нашел ничего серьезного. Он приказал дать снотворного и настоял, чтобы Людовик лег в постель. Я — она чуть краснеет — все исполнила. Но теперь королю приснилась умершая королева Анна, и он трясется как в лихорадке, а я ничего не могу с этим поделать. — Но чем же я могу вам помочь? — Ступайте к нему, убедите, что призраков не существует. Я пыталась его успокоить. Но он не желает меня слушать. Александр коротко вздыхает. — Идемте, мадемуазель. *** Людовик лежит в постели, натянув одеяло почти до подбородка и сморщившись как прелый изюм. При виде Александра он коротко вскрикивает и вжимается в подушки — ребенок, оставшийся в темной комнате наедине с чудовищами. Александр невольно вспоминает собственную юность, когда он, сам еще подросток, прижимал к себе испуганного наследника престола в мрачных интерьерах дворца Пале-Рояль, а в стены ядовитым дыханием стучались фрондеры. Что же, истории свойственно повторяться. От стены отделяется тень, и по одному только коричному запаху еще не видя визитера Александр узнает Франсуа Вильруа. Франсуа худ настолько, что похож на обглоданный мосол, и слезлив до такой степени, что наверняка вносит значительный вклад в ежегодные разливы Сены. — Мой добрый друг! — Вильруа простирает к Александру руки, и тому требуется вся сила воли, чтобы не начать смеяться, до того Франсуа нелеп. — Как хорошо, что вы пришли. — Что случилось, монсеньор? — отмахивается от него Александр. — Вам приснился кошмар? — Моя мать, — у Людовика зуб на зуб не попадает, — это все она. Королева Анна умерла месяц назад, думает Александр, но вы продолжаете искать во тьме ее руку. — Она говорила с вами? — мягко спрашивает он — Хотела от вас чего-то? Рене де Ноай рядом раздраженно вздыхает и возводит глаза к потолку, где толстопопые купидончики кружатся в замысловатом танце. — Нет, — мотает головой Людовик, — ничего. Но я знаю, что она пришла за мной. Она пришла, чтобы меня пристыдить. Сказать, что я никчемный король. Что я жалкий самозванец. — Мертвые не подают знаков, — вмешивается Рене, — Ваше величество, прошу вас, успокойтесь. Я советую вам не верить в сны, все это вздор, который придумали простолюдины. Людовик словно ее не слышит и отчаянно взирает на Александра. — Сны королей не чета снам обычных людей, — медленно говорит он, — ваша мать посетила вас не для того, чтобы укорить вас, но чтобы напомнить — власть передается в момент смерти. Вы облечены властью и живых и мертвых, мой король. — Le mort saisit le vif — тут же подхватывает просветлевший лицом Франсуа, — мертвый хватает живого. Это был добрый знак, мой друг! — О, господи, — едва слышно, так, что ее слышит только Александр, шипит Рене, подавляя зевок, — вот и отлично. Теперь мы можем уснуть? Людовик несмело улыбается. Он стряхивает с себя страхи и весело глядит на толпу перед кроватью. — Месье, мадемуазель, — бодро вещает он, — я поступил нечестно, подняв вас посреди ночи. Отправляйтесь в обьятия Морфея. Завтра нас ждет новый чудесный день. Лицо Александра похоже на застывшую маску, он молча смотрит в стену за спину короля, где влюбленные девушка и юноша на гобелене сплетают руки и дышат безворсовыми легкими. Превратиться бы в шерстяную нить и больше не участвовать в этом фарсе. — Да, мой король, — покорно произносит Рене и первой направляется к выходу. Он догоняет ее на галерее. Франсуа оставляет их на первом же повороте, и Рене разворачивается к Александру. — Ловко сработано, — она звучит так тихо, что ему приходится вслушиваться изо всей силы. — Это моя работа, мадемуазель, — он пожимает плечами, — исполнять желания своего короля. Говорить то, что он хочет услышать. Предупреждать его возражения. Кажется, сейчас он похож на учителя, втолковывающего очередной урок нерадивой ученице. Рене останавливается, горько улыбается. — Порой это так утомительно, — вырывается у нее, — предупреждать чужие желания. Говорить «да, это возможно», когда хочется сказать нет. — Правила писаны не нами, — резко парирует Александр. — Вы сами выбираете своего короля, зная, кто он, и после отвечаете лишь утвердительно. Если подобное вам не по силам, вы покидаете двор. — Вы уже подписали мне приговор? — шутит Рене, но глаза ее остаются грустными. Он качает головой. — Просто предупреждаю. *** Александр служит при дворе достаточно долго чтобы точно знать кто из попавших в опалу короля может надеяться на помилование. Глядя на мадемуазель де Ноай: маленькую, напряженную, словно прошитую насквозь и стянутую суровой ниткой, он понимает — рассчитывать на чудо бессмысленно. Перед глазами встает насупленное лицо Людовика и рубиновые перстни на пальцах, похожие на кровавые пузыри. Приговор бывшей фаворитке был подписан, и не подлежал обжалованию. — Губернатор Бонтан! — с поразительным изяществом Рене встает с тюка соломы, растягивает губы в вымученной улыбке, обнажая белые острые зубки. Худая рука показывается из рукавов черного шлафрока. Он аккуратно дотрагивается до бледных пальцев — они холодны как остывшая зола. Вспоминает как когда-то сказал ей, что она ему нравится и даже не слукавил — его восхищали люди, умеющие учиться на своих ошибках. Тогда ему казалось, что Рене де Ноай в состоянии оглядываться назад и понимать, что именно сделано не так. Он ошибался. Одна небольшая оплошность — одна мертвая испанская королева, что лежит сейчас на холодном камне в сырой черной пустоте. Едва ли подобное можно понять. Совершенно точно нельзя простить. И все же досадно. Очень досадно. — Какими судьбами? — Рене удивительно идет черный цвет, подчеркивающий алебастровый оттенок ее кожи. — Пришел поблагодарить вас, — Александр улыбается, разводит руками. — За что же это? — За наше маленькое противостояние, — он впивается глазами в ее осунувшееся лицо, — за тот интригующий танец, что я имел честь танцевать с вами. Едва ли кто-то при дворе столь искусен как вы. Вряд ли даже способен освоить несколько па. — Кто-то получает приглашение на бал, кто-то приглашение на казнь, — с легким вздохом говорит Рене. — Но я не верю вам, Должна быть другая причина. Благодарность — не ваш конек, Александр. Признайтесь, вы пришли насладиться моим поражением. — Возможно, — он согласно кивает, — но что если я скажу, что здесь из-за чувства вины? Я привел вас в Версаль как Аид — Персефону в Тартар, ничего могло и не случиться. — Персефона? — она смеется. — А вы, стало быть, Аид? Бросьте, месье Бонтан. Ну какая из меня Персефона? Ни скорбящей матери, ни гранатовых зерен. За все наше знакомство я дождалась от вас лишь червивого яблока. Он обнаруживает, что готов смеяться вместе с ней. — Предложите свою версию, мадемуазель. — Ну, если вам так нравятся отсылки к греческой мифологии, то почему бы мне не быть Герой? — Ревнивая жена Зевса, — произносит он задумчиво. — Да. — Рене прячет руки в рукава. — У Зевса было много фавориток. И Геру он не любил. В ее словах нет сожаления, думает он. — Чего у Зевса не было, — добавляет Рене заговорщицким шепотом, — так это начинающейся лысины. Александр не выдерживает и смеется в голос. Храбрая маленькая мадемуазель де Ноай. Смех постепенно затихает, уступая место молчанию. Александр ждет, что вот-вот она все же скажет, что ей жаль. Жаль собственного выбора. Жаль, что у него нет титула. Жаль, что они оказались по разные стороны баррикад и все заканчивается вот так — в тюремной камере, где вместо постели лишь горстка соломы. Они встречаются взглядами, и Александр угадывает плохо замаскированный испуг. Перед лицом опасности блики самоуверенности слетают с Рене подобно карнавальной маске. — Скажите что-нибудь, — просит она тихо, — не молчите, Александр. Он хочет сказать ей, что сегодня видел над Бастилией птиц. Вороны, галки, скворцы — они кружили над башнями, горланили что-то дурными скрипучими голосами. Ее мать любила птиц, возможно, это хороший знак? С птицами всегда приходила весна. На одно мгновение ему даже кажется, что все еще можно исправить: Людовик оттает и простит то, что простить нельзя, вытащит Рене из тюрьмы и смахнет Марию Терезию с полотна Версаля и из своей памяти как докучливую муху. За тьмой всегда приходит рассвет, где все становится возможным. Рассвет нового дня, в котором Рене де Ноай становится королевой, а он, Александр Бонтан, остается при дворе и продолжает служить королю и плести интриги, и никто не умирает. Мир, где их вражда привычна как разношенные туфли его величества, а значит почти узаконена. На миг он слышит их будущие колкости и радуется как ребенок, получивший желанный подарок на день рождения. А потом все исчезает, и остается лишь худая рука Рене крылом подбитой птицы повисшая на прутьях тюремной решетки. Александр смотрит и запоминает каждую деталь: тусклый свет в ямках над ключицами, изящный изгиб шеи, пышную грудь, не стянутую корсетом, сквозь которую рвется испуганная душа. У долгожданного момента торжества оказывается горький привкус отчаяния, и Александр ничего не может с этим поделать. Он судорожно вздыхает. Ничего не будет. Рене все понимает. — Прощайте, месье Бонтан, — говорит она голосом придворной дамы, уставшей от внимания назойливого поклонника, — и берегите себя. Ты можешь оказаться следующим, слышит он. Преданность Людовика величина отнюдь не постоянная. Усмехается, расправляет опущенные плечи. — И вы, мадемуазель. *** Утром Рене де Ноай казнят. Александр готов поклясться, что капли крови на эшафоте похожи на рассыпавшиеся гранатовые зерна.