Шахматы и толстовка

Ноябрь ворвался в их маленький городок практически с ноги. Шваброй злой и заебанной школьной уборщицы смел последнее октябрьское тепло вместе с облетевшими листьями, зарядил холодными ливнями и мелким снегом, погружая город в слякоть, сырость и серость. Затянутое тучами небо, предвещающее не скорый, но неумолимый не то дождь, не то снег, не то снегодождь, совсем не портит настроение Хитоши в этот четверг. Оно в него идеально вписывается. На душе уже какой день такой же поганый снегодождь и слякоть. Казалось бы, совсем недавно все было так просто. Жил себе семнадцатилетний задрот, никого не трогал. Дружил с прекрасной Кьёкой Джиро, грызся с Мономой и Бакуго, играл в шахматы с Мидорией Изуку, коллекционировал марвеловские фигурки и журналы, дрочил учебу как не в себя, чтобы после выпуска поступить в хороший университет на факультет прикладной физики. У него все было стабильно. Не было какой-то большой драмы, большой радости или серьезных проблем. Да, были комплексы, вроде клейма девственника, что висело над ним дамокловым мечом, потому что в таких маленьких городках ужасно сложно найти кого-то, кто не знает тебя, и будет готов заинтересоваться тобой, не считаясь со слухами, шепотками и фактами. Он переживал за оценки и грядущее поступление, но в целом все было просто отлично. Пока в его жизнь с пьяной элегантностью не вплыл самый горячий бэдбой города — Аизава Шота, и все перестало быть простым. Хитоши рассматривает собственное отражение в крохотном зеркальце на усеянной наклейками человека-паука дверце своего школьного шкафчика. Вокруг гомон учеников, лязганье замков, скрип подошв по полу. Отражение не выглядит слишком плохо, по его скромному мнению, но и особенно хорошо не выглядит тоже. Он слишком мало спит в последнее время и слишком сильно себя накручивает по поводу случившегося. А потому синяки под глазами и осунувшееся лицо. Джиро даже взволнованно осведомилась, не из-за заваленного ли теста на физике с прошлой субботы у него нервы. Пришлось врать, что да. Потому что сказать правду: твой старший брат подрочил мне в машине, а потом просто исчез, оставив на память засосы на шее и свою толстовку — он не мог. Как и не мог признаться, что бесповоротно в этого самого старшего брата влюблен. Потому что… Ну, во-первых, Джиро ненавидит Шоту, а во-вторых, она бы Хитоши просто убила, узнав. О Шоте ходит слишком много грязных слухов, по Шоте сохнут все старшеклассницы их школы, Шота — тот самый бэдбой с вайбом «ваша дочь тоже зовет меня папочкой», и хорошему мальчику Шинсо Хитоши просто нет причин водиться с таким. К тому же, со студентом университета. Однако, он повелся. И не жалеет. Почти. Он поправляет рюкзак на плече, закрывает дверь шкафчика и обнаруживает стоящего за ней Изуку. — Привет, — жизнерадостно улыбается он, убирая упавшую на глаза зеленую челку. — Какие планы? Хитоши даже оборачивается, чтобы точно удостовериться, что разговаривают с ним. Изуку Мидория — один самых популярных школьников. У него есть парень футболист, он невозможно умный, но при этом не задрот, как Хитоши. Он модно одевается, курит траву и на «ты» со студентами. Единственное их с Хитоши пересечение — шахматный клуб, где Изуку — звезда, а Хитоши так, плюшками балуется. — Привет, — неуверенно кивает он, по привычке вскидывая руку, чтобы поправить очки, но тут же одергивает ее, вспоминая, что надел линзы. — Эм, ну клуб же… — Сегодня не будет, — Изуку вздыхает. — Тренер заболел. — Вот как, — Хитоши смотрит на накинутый на его плечи бомбер футбольной команды, и откровенно не понимает, почему происходит этот разговор. Джиро сразу после урока умотала смотреть на тренировку — у нее же теперь есть парень футболист. Почему тогда Изуку не там? У него же тоже парень футболист. — Я хотел тебя спросить, — Изуку заискивающе улыбается. У него очень красивая улыбка. Нежная в совокупности с веснушками и большими зелеными глазами. Даже не скажешь, что он на самом деле тот еще говнюк, когда захочет. — Не хочешь ли ты съездить со мной в гости к Оборо? Помнишь, мы тусили вместе на Хэллоуин? Мы могли бы поиграть там. Хочется потренироваться, но все уже разбежались, к тому же, Шото играет допоздна, и у меня нет машины. Хитоши выдыхает. Так вот в чем дело. Изуку просто нужен водитель. — Да помню, это студент, правильно? Он еще в шапочке такой был… — Ага! Ну так, поехали, если у тебя нет планов? Планов, действительно, нет — единственная подруга застряла на поле допоздна, как только что подтвердил Изуку, и не то, чтобы его ждали дома… Но ехать в какое-то незнакомое место, где будут малознакомые студенты… Тем более, Оборо, который, как Хитоши понял, местный наркодилер… — Шота уже там, — подкидывает масла в огонь Изуку, заметив сомнения на его лице. — Ладно, поехали. Он соглашается слишком быстро, чтобы это не показалось подозрительным. И судя по довольной улыбке на лице одноклассника, причина его согласия очевидна. Шота. * Злополучная история его нескладной недоромантической истории началась еще летом. То лето должно было быть посвящено планам на поступление и, если бы вдруг ему повезло, небольшой интрижкой с каким-нибудь заезжим симпатичным парнем, который был бы не слишком обременен условностями и был готов помочь Хитоши лишиться девственности до начала нового учебного года. Правда, к середине августа они с Джиро смогли придумать всего четыре варианта для поступления, а заезжих красавцев так и не наблюдалось. В тот знаменательный день он зашел за Джиро, чтобы позвать ее в «Бронс» поесть мороженого. Задняя дверь ее дома, как всегда, была открыта, поэтому он привычно прошел в кухню, но замер на месте, уловив странный покалывающий ноздри запах. Знакомый, но очень поверхностно, сладковатый и травяной. Он поторопился в зал, чтобы проверить, не загорелось ли там ничего, и наткнулся на незнакомца. Молодой парень, не намного старше него, в растянутой зеленой майке и серых баскетбольных шортах с комфортом развалился на диване и потягивал самокрутку. Трава — догадался Хитоши. А что еще может так пахнуть? Явно не сигареты. Он никогда не видел этого парня раньше, да и подруга не упоминала о приезде родственников или друзей родителей. Откровенно говоря, он выглядел слишком круто, чтобы быть каким-то там другом родителей. И молодо. Его черные волосы были убраны в неаккуратную шишку, так что несколько длинных прядей спадали по бокам от лица. На лице и ушах пирсинги, а на длинных красивых пальцах куча колец. На ногах незнакомца, покрытых татуировками, лежала гитара. Хитоши открыл было рот, чтобы спросить, что тут собственно происходит, но до него, наконец, дошло — далекое воспоминание о фотографии Джиро с семьей. Там был парень. Черноволосый мальчик, чьи глаза прятались за длинной челкой. На фотографии мальчик был нескладным, худощавым и носил очки. Парень на диване был хорошо сложен, не скрывал глаза и очков не носил. Но это точно должен был быть он. Аизава Шота — сводный брат Джиро. Значит, блудный сын, наконец, вернулся? Странно. С чего бы? Его обычно никогда не было дома. Он жил в общежитии университета и приезжал только если на праздники, и то редко. Неужели все его друзья резко оказались заняты и ему ничего не оставалось, кроме как сидеть на диване и дуть, отрешившись от всего мирского? Семья Джиро редко говорила о Шоте. Им было проще притворяться, что его не существует, однако подруга иногда жаловалась, какой занозой в заднице ее сводный братец является. И, конечно же, были слухи. Маленький город полнится слухами. Ничто не ускользает от внимательных взглядов скучающих старух и домохозяек. Шота был феноменом. Белой вороной, черной овцой и любой другой метафорой, которой можно охарактеризовать человека, выделяющегося из толпы. Он был плохим. Бунтарь, нарушитель спокойствия со вспыльчивым характером и отсутствием уважения к чужой собственности, к старшим, к законам и правилам дорожного движения. Увидеть его вживую было… Волнующе? Пугающе, но захватывающе. Как встретить Сида Вишеса из Sex Pistols. Ты знаешь, что он нарик, которому недолго осталось, но черт возьми, он же звезда! И вот Хитоши стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу в зале, спрятав руки в карманы штанов и пялясь на самого обсуждаемого парня города, стараясь выхватить как можно больше деталей и волнительных подробностей. На Шоте было что разглядывать. Например, его тату на внутренней стороне локтя: разбитые старинные карманные часы, осыпающиеся осколками стекла, шестеренками и стрелками. Или красную маску демона Óни у него на ноге. Или серебристые украшения на ушах и лице. Колечки пирсингов в брови и на губе, гвоздик в носу. Ни один из слухов, что слышал Хитоши, не упоминал, насколько притягателен этот «плохой парень» на самом деле. За изучением Шоты он не заметил, как перестал быть призраком. В какой-то момент Шота начал изучать его в ответ, и его обжигающий взгляд пускал холодные мурашки по телу. Несколько ужасно неловких реплик спустя Хитоши все же смог выдавить разборчивое: «Я друг Джиро» и «у тебя клевые тату». После чего тот самый Шота Аизава, о ком говорили как о парне, с которым родители не хотели бы видеть своих детей, довольно кивнул и предложил ему затянуться травой за знакомство. Нужно было отказаться. Нужно было уйти наверх, поторопить Джиро. Но этот взгляд… заинтересованный взгляд с которым Шота смотрел на него. Эти длинные пальцы, легко перебирающие струны гитары, эта улыбка с тонким отголоском скрытой усмешки… Шота не был просто «плохим парнем», о котором шептал весь город. Он был постаментом. Своеволия. Уверенности. Осознания собственной значимости. Крутости. И Хитоши до дрожи в коленях хотел оказаться рядом с ним. Прочувствовать на себе, каково это — быть крутым, забивать на правила, никого не бояться. Быть лучшей версией себя. Запах травы стоял уже невыносимый. Терпкая сладость кружила голову сама по себе, но садясь рядом, Хитоши чувствовал, как головокружение усиливается из-за волнения. Ему было неловко рядом с таким крутым парнем. Было неловко за свой неброский стиль, за очки, которые он надел вместо линз, за дрожь в голосе и за вспотевшие ладони. — Ты хоть пробовал раньше, котенок? — с усмешкой спросил Шота, протягивая ему косяк. Щеки Хитоши вспыхнули жаром. Котенок… Он назвал его котенок… — К-конечно, — запинаясь, соврал он, чтобы не выглядеть совсем уж скучным задротом. Ох, лучше бы он признался… Но глаза упорно падали на острые ключицы, не прикрытые растянутым воротом майки. И мозг отказывался соображать. Шота был близко. Слишком близко. Он на автомате принял протянутый косяк, не задумываясь, затянулся. Слишком крепко. Слишком резко. Дым обжег горло, Хитоши закашлялся и… не переставал кашлять еще целую бесконечность после. Казалось, он выкашлял легкие, желудок и еще добрую порцию органов, пока, наконец, Джиро не принесла ему воды. А Шота… Шота ржал рядом. Джиро была вне себя от ярости в тот день, и заставила его пообещать не водиться со старшим братом ни при каких обстоятельствах. К сожалению, обещание Хитоши не сдержал. * — Садись, — Хитоши снимает свой пикап с сигнализации. — Клевая тачка, — улыбается Изуку, запрыгивая на пассажирское сидение. — Большая. — Грязная, — пожимает плечами парень. Удивительно, но ему совсем не стыдно за ту помойку, которую он успел развести в машине. Не перед Изуку. Не после того, что они с Шотой вытворяли на заднем сидении. — Адрес какой? Изуку называет улицу. Хитоши заводит мотор. На лобовое стекло падают первые крупные капли дождя. * Следующий знаменательный поворот его недоромантической истории случился на Хэллоуинской вечеринке в поместье Тодороки, куда его затащила Джиро. У нее было свидание с новеньким, перешедшим к ним в школу футболистом Денки Каиминари, а Хитоши полагалось быть планом «Б» на случай, если с Денки будет скучно или ей не понравится. Он планировал тихонько посидеть в уголке, потягивая пунш и подготовиться к тесту по физике, который планировался на следующее же утро на дополнительных. Но волею судьбы на ту же вечеринку попал Шота. Хитоши был втянут подколками и угрозами со стороны Мономы и Бакуго помогать Шоте открывать пивную кегу. Процесс был нервным и кропотливым, однако Шота узнал его. Вспомнил своего «Котенка», и для Хитоши реальность перестала существовать. Он позволил утащить себя в комнату к самым «крутым» на той тусовке. К старшему брату Шото Тодороки — Тойе, с которым Шота не то, чтобы был другом, но они вместе курили. Там уже сидели и Шото, и Изуку, и еще несколько незнакомых Хитоши ребят. Все курили траву, пили крепкий алкоголь и смотрели какое-то кино. Ему тоже предложили выпить, усадили на диван, и там, на диване, в темноте комнаты, пока никто на них не смотрел, Шота… Шота касался его тела, шептал что-то очень горячее на ухо и буквально заставил его кончить в штаны, даже не коснувшись его члена. Было ужасно стыдно. Было неловко. Было обидно. И Хитоши сбежал. Сбежал, думая, что ему пришел конец, что об этом узнает весь город, что его засмеют. Но Шота никому не рассказал, и даже успокоил на следующее утро, когда они пересеклись в школе — у него было дело к Хитошиному учителю по физике, а сам Хитоши прибежал писать тест, на который опоздал. Они провели несколько часов вдвоем в пустом кабинете. Там Хитоши научили целоваться. Там ему объяснили, что общесоциальные условности и реальный секс — совсем разные вещи, и что бывает всякое, но не стоит из-за этого каждый раз убегать. Там Хитоши понял, что по-настоящему интересен самому горячему бэдбою их городка Шоте Аизаве. По-настоящему. И предложил подвезти его до дома. За окном бушевал настоящий армагеддон из ливня и ветра, и Шота, оставивший байк дома, конечно же согласился. Правда, водить в такую погоду было самоубийственно, а потому, пережидая ярость стихии, они устроились на свободном заднем сидении пикапа и предались тому самому, о чем Хитоши мечтал все лето. Впервые за семнадцать лет на его члене оказалась чужая рука. И не просто чья-то. Шотина. Впервые он коснулся чужого члена. Впервые он доставил кому-то удовольствие. Впервые ему оставили засос. То есть, целую кучу. Впервые кто-то говорил ему, какой он красивый, как сильно его хотят. И снова его звали «котенком» — рычанием на полувыдохе — слишком горячо. Хитоши даже позволил себе размечтаться, что все это не на один раз… Но они приехали, Аизава вышел, намекнув, что никому нельзя об этом рассказывать, и оставив свою толстовку, потому что футболку Хитоши они использовали вместо салфеток. Толстовка до сих пор валяется на заднем сидении, пахнущая дождем и куревом. Но после той субботы Шота исчез из его жизни. Возможно, он был дома, но Джиро ничего не рассказывала. Возможно, он уже уехал обратно в университет. Возможно, ему просто не понравилось с Хитоши, и он его избегает. Как бы то ни было, увидеть его сейчас, будто бы случайно, просто за компанию с Изуку, который после Хэллоуина вдруг решил начать с ним общаться — лучше, чем выискивать встречу наедине и требовать каких-то объяснений там, где ему ничего не должны. * Дом наркодилера местного разлива оказывается совсем маленьким и неказистым. В окружении выложенных каменной кладкой домов с аккуратным лужайками он кажется заброшенным убожеством. Краска на деревянных панелях местами треснула, а трава вольно разрослась, не угнетаемая газонокосилкой. Если бы Хитоши не знал, кто тут живет, то точно бы подумал, что дилер. И не ошибся бы. Интересно, как соседи еще ничего не заподозрили? За время поездки он, подключив все свои не очень высокие социальные навыки, успел выведать, что собранная сегодня под одной крышей компашка Изуку известна, что там всего двое, кроме Оборо и Шоты, что уехать Хитоши может в любой момент, но Изуку будет ждать Шото, и что Тойи там не будет. Тойя ему не понравился. Слишком переменчивое настроение у парня, которого считают второй неприятностью в городе после Шоты Аизавы. — Вы же с Шотой друзья? — уточняет Изуку, открывая дверцу машины. — Ну… вроде того, — неуверенно тянет Хитоши, прикидывая, можно ли назвать дружбой дрочку в машине или то, как его облапали на вечеринке. — Надо сказать ему, чтобы чаще тебя к нам звал, мы часто собираемся у моего парня, — он улыбается так откровенно, что Хитоши на секунду даже верит, что с ним могут хотеть общаться такие популярные парни вроде него. — Да как-то времени нет, слишком много подготовки к экзаменам, — он передергивает плечами. Изуку вздыхает. Будто бы, действительно, обидно. Будто бы для полного счастья ему во время курения травы, бухича и игр в карты со студентами не хватает именно Хитоши. И в это даже почти верится. Хитоши вылезает было вслед за ним, но взгляд цепляется за ярко-оранжевую толстовку, которую ему оставил Шота в ту субботу. И… он не знает, что это за порыв, но решает переодеться в нее. То ли рискнуть лишними вопросами: «Ого, а откуда у тебя толстовка Шоты, парень?» то ли посмотреть на реакцию самого бэдбоя. «В моей толстовке, котенок?» Ну или… чтобы просто почувствовать себя уместным, будто бы одежда бэдбоя маскирует его некрутость, отсутствие стиля и чрезмерное задротство. Изуку входит в незапертую дверь дома. Интересно, она никогда не запирается или это специально для них оставили? Все еще не совсем ясно, как работают наркодилеры и их притоны. В том, что он приходит в притон, Хитоши не сомневается, а потому и резкая полутьма, и едкий запах травы не выбивают из колеи, как в прошлый раз на вечеринке. Что его удивляет, так это неожиданная тишина и приятный мягкий свет гирлянды. Он ожидал, что это будет больше походить на какой-нибудь рейв, где все вокруг в красном мигающем свете (как он планировал играть в таком помещении в шахматы, конечно, загадка для него самого). Ни громкой музыки, ни галдежа. Народу тут вообще немного. Двое устроились на небольшом диванчике посреди комнаты, передавая друг другу кальян и молча пялясь в телек, а еще один, сам Оборо, развалился на широком кресле, стоящем лицом ко входу. — Эй, это же Изуку! — радостно кричит хозяин дома, подскакивая. Сегодня на нем не шапочка, а бандана, удерживающая светло-голубые волосы от захвата территории лица. Одет он уже привычно в безликий оверсайз, так что рукава футболки не скрывают его забитых рук. — О, а с тобой и Шотин котенок! Давненько-давненько, — широко улыбаясь, парень с жаром пожимает его руку и дергает на себя, заключая в объятия. Травой от него не воняет — скорее уж просто сбивает с ног волной запаха. Кажется, именно он виновник такого душка в помещении. Хитоши выдавливает, что у него вообще-то есть имя, но это, как и в прошлый раз, игнорируется. Он совсем не против, что бы Шота звал его котенком, но все остальные… К слову, единственной причины, по которой Хитоши на все это подписался, в комнате не наблюдается. На диване только незнакомый длинноволосый блондин почему-то в солнцезащитных очках и зеленоволосая девушка в короткой кожаной юбке и полупрозрачной черной кофте. Они радушно приветствуют его, представляясь. Шоты нет. Хитоши на всякий случай еще раз окидывает все помещение взглядом, пока Изуку объясняет радушному хозяину, что они пришли сюда заниматься, а не расслабляться, но ни у занавешенных темной плотной тканью окон, ни по углам, заваленным какими-то старыми журналами и мешками, Шоты нет. Он чувствует, как разочарование предательски сосет под ложечкой. Конечно, он ни на что особенно не надеялся, просто хотелось… Посмотреть на его реакцию что ли? Нормально ли для Шоты вот так исчезнуть после… Конечно, скорее всего, нормально, иначе у него не было бы клейма мудака и сердцееда, но… — Выпить? Покурить? — между тем предлагает Оборо. — Выпивка в холодильнике, трава в той тумбочке, насадки для кальяна на столике, чувствуйте себя, как дома. — Э-э-э, спасибо, — неловко выдавливает из себя парень, нервно оттягивая рукава толстовки. — Мне пока ничего не нужно. — А я бы дунул, — Изуку небрежно скидывает свой рюкзак на пол рядом с диваном — шахматы гремят, перекатываясь внутри доски — и проходит в сторону обозначенной тумбочки. — Тоши, ты не разложишь пока шахматы? Устраивайся прямо на полу, где тебе удобнее. Он кивает и падает там же, рядом с портфелем, принимаясь за расстановку. — А где Шоту носит? — уточняет Мидория, на пробу выдвигая несколько ящичков старой тумбочки. — Он мне пятьдесят баксов торчит. — В толчке потерялся, — небрежно отзывается блондин, представившийся Хизаши. Судя по тону, его не сильно расстроит, если Шота и вовсе оттуда не выйдет. Однако, словно бы в насмешку над ним, где-то в глубине дома хлопает дверь. Желудок Хитоши сжимается в волнении. Представляя их встречу, он был слишком погружен в переживания их прошлых пересечений, чтобы даже примерно продумать, что он будет говорить или делать, как себя вести и, самое важное, как держать себя в руках. А половицы неотвратимо поскрипывают, предупреждая о приближении причины его долгих бессонных ночей и самоистязания. Потому что… Потому что когда самый горячий бэдбой города внезапно исчезает из твоей жизни, ты не думаешь, что он может быть занят, ты думаешь, что облажался, что ему не понравилось, что он больше не хочет тебя видеть, или, что самое страшное, что ему все равно на тебя, что ты просто помог ему скрасить краткий миг его жизни, и он даже не думал о том, что хочет увидеть тебя еще раз. Все эти мысли проносятся в его голове, пока глаза бессознательно пялятся в проем коридора. Когда же Шота, наконец, появляется, Хитоши с ужасом понимает, что не может отвести взгляд. В который раз. Шота входит неспешно, не подозревая о том, что всеобщее внимание устремлено на него. Даже телевизор, кажется, притих в ожидании. Он как обычно в черном. Рваные черные джинсы и тяжелые берцы с множеством заклепок, которые позвякивают при ходьбе. Черно-красная фланелевая рубашка и выглядывающая из под нее футболка с принтом какой-то рок-группы. Он идет, уткнувшись в телефон, так что видно только высокий черный хвост и свисающие на лицо выбившиеся из него пряди. А у Хитоши бабочки в животе. Потому что он помнит, что за фланелевыми рукавами рубашки сильные руки с красивой татуировкой, что под этими штанами… боги… проколотый член, который так охуенно ощущается в руке… Помнит, что у него мягкие губы с колечком в нижней, которое холодом ощущается на коже, и язык со штангой, который пускает мурашки по телу от прикосновений… — Йоу, Шота! — окликает его Изуку, заставляя вскинуть голову. — Ну че? — хмуро отзывается тот. Его взгляд кажется ленивым и сонным. Будто только что разбуженный нелюбимым хозяином кот. Хитоши нервно облизывает пересохшие губы. — Ты мне деньги сегодня вернешь? — Сегодня нет, — так же отстраненно и лениво отвечает тот. — Может, на следующей неделе. — Вот так и давай ему в долг, — фыркает Изуку, наконец, возвращаясь к Хитоши. — Запоминай, Тоши! Шота прослеживает его путь и натыкается взглядом на Хитоши. Конечно, же он узнает его. И узнает собственную толстовку на нем. — А, э-э, ну… — только и мямлит парень, все так же смотря на Шоту. Черт, кажется, это все же была плохая идея — надеть его толстовку. Потому что взгляд, что он получает в ответ, не выглядит польщенным. Шота сканирует его тем самым рентгеновским взглядом, как и в их первую встречу, поджигая кожу на лице. — П-привет, — наконец, выдавливает из себя он, нервно вздергивает руку в приветственном жесте, но тут же понимает, что это глупо, и вместо того, чтобы помахать, прячет ладонь в волосы. — А, привет, — безразлично отзывается Шота. И снова утыкается в телефон, что-то печатая. И все. Это все, что получает Хитоши. Один внимательный взгляд и одно безразличное «привет», которое таким голосом звучит примерно как «съеби». — Шота, ну что ты там стоишь? — подает голос зеленоволосая Эми и призывно похлопывает по свободному месту рядом с ней. Он смотрит, как Шота лениво плюхается на диван, как позволяет девушке закинуть на него свои голые длинные ноги, как небрежно кладет руку на ее колено и перенимает трубку кальяна. А Хитоши вдруг до горечи в горле обидно. — Тоши, ты готов? — спрашивает Изуку. — Дай мне минуту. Он быстро пересекает комнату, направляясь в кухню. После уютного желтого света гирлянд зала серый уличный свет пробивающийся через огромное окно, слепит. Хитоши промаргивается, привыкая, и бросается к умывальнику. Холодная вода на лицо и несколько мгновений подержать под краном ладони, пока холод дрожью не начинает пробивать тело. Он выключает кран и делает глубокий вдох. Самое страшное опасение подтвердилось. Он был всего лишь незначимым эпизодом. И все те слова, что Шота шептал ему на ухо в машине — просто горячечный бред в моменте страсти. И он не обменялся с ним номерами и не искал с ним встречи. А Хитоши, как самый настоящий влюбленный придурок, притащился в его толстовке, что сделало его и без того не самые секретные переживания еще более очевидными. Настолько, что Шота даже разговаривать с ним не хочет. Наверное, он смеется над ним мысленно. На долгом медленном выдохе он старается убедить себя, что нужно пережить всего несколько партий с Изуку и свалить. Соврать о том, что дома все-таки дела, а уже там с наслаждением прорыдаться в подушку и похоронить свои чувства к Шоте. Связываться с ним было ошибкой. Огромной ошибкой. А ведь Джиро его предупреждала. Когда он возвращается, захватив с собой бутылку воды из холодильника, Оборо выбирает какой-то новый фильм, а Изуку уже закончил расставление брошенных им фигурок и занял сторону с черными, так что Хитоши усаживается спиной к входной двери к белым. Игра начинается. Первую партию он продувает непростительно быстро. Слишком сложно сосредоточиться из-за удушающего запаха травы, бубнящего телека и громкого смеха Эми, и осознанием того, что Шота сейчас рядом с ней, гладит ее колени, и что именно она станет новым эпизодом его жизни, если уже не стала. И о том, как хорошо они смотрятся вместе. Оба в татуировках, оба в рокерском стиле… Хитоши с его коллекцией супергеройских футболок даже делать рядом с ними нечего. Изуку съедает обоих его ферзей, заключает в ловушку коня и дважды угрожает съесть короля, пока Хитоши со своей королевой гоняется за слоном в жалкой попытке реванша за проглоченные пешки. В конце-концов он просто сдается. — Блин, что это было? — Изуку откровенно смеется, затягиваясь косяком. — Так плохо даже пятиклассники не играют. — Да я чет не в форме, — Хитоши передергивает плечами. «Идиот!» — бросает Хизаши, и парень невольно вскидывает голову, чтобы удостовериться, что он это в телевизор, а не ему. И… Встречается с пристальным взглядом глубоких черных глаз. Их хозяин невозмутимо затягивается кальяном, его свободная рука уже перекочевала на плечо к Эми, однако, его глаза прикованы к Хитоши, и почему-то кажется, хитро улыбаются ему. Он нервно откашливается и делает несколько глотков из бутылки. Ладонь тут же становится мокрой от конденсата, так что он бездумно вытирает ее о толстовку, прежде чем начать новую партию. В этот раз он старается думать только о расставленных на доске фигурках. Начинает он неплохо и в первые пять минут даже умудряется урвать две пешки соперника, однако потом зачем-то снова бросает взгляд в сторону дивана. Рефлекторно, можно было бы соврать, но на самом деле ему интересно — был ли тот взгляд случайным. Если Эми и Оборо, что лежит на кресле уже чуть ли не вверх ногами, точно поглощены фильмом, куда смотрит Хизаши не понятно из-за очков, то Шота… Черт, он явно наблюдает за их игрой. Слишком даже явно. Хитоши сглатывает и мотает головой, заставляя себя сосредоточиться. Он вообще-то хорошо играет. Его с детства учил отец, да и в клубе он всего лишь в несколько очков обычно уступает Изуку — собственно, причина, по которой он попросил именно его с ним сегодня поиграть, чтобы подготовиться к грядущему межшкольному чемпионату. Будет ужасно непрофессионально позволить себе тупить из-за того, что парень, на которого у тебя краш, наблюдает за тобой. Он, конечно, тупит, снова проигрывая ферзя, но азарт игры, наконец, захватывает его, и он отбивает ферзя Изуку в отместку, подстроив коварную ловушку из трех пешек и ладьи. — Во--о-о-т! — радостно вскрикивает одноклассник, вдавливая бычок от косяка в пепельницу. — Теперь я вижу, что ты в игре! Коварный ход. но мы тоже можем, хе-хе. На какое-то время он выпадает из реальности, занятый обороной и нападением. Изуку ужасно хитрый стратег. Он готов жертвовать своими тяжелыми фигурами, чтобы захватить твою королеву, и приходится быть втрое осторожным, чтобы не попасться. Они кликают таймер на телефоне, моментально переставляя фигурки и открывая ход для соперника. Хитоши теряет ладью и коня, Изуку двух ферзей, получает шах, но тут же закрывает его и теряет слона. Время таймера начинает бежать дольше, Хитоши принимается задумчиво раскачиваться взад-вперед, усевшись по-турецки, а его оппонент зарывается руками в волосы и тихо пыхтит. — Если ты сейчас найдешь выход из моей ловушки, я тебя прикончу, — шипит Изуку, переставляя пешку так, чтобы у Хитошиного коня не было выхода, кроме как съесть ее. — Бля, это жестко, — выдыхает парень, щелкая таймером и облизывая губы. — Ты же мало того, что заберешь у меня коня, так еще и поставишь под удар мою последнюю пешку. Он бегает взглядом по доске, прикидывая, какие же все-такие есть варианты с наименьшей кровопотерей, когда к нему на плечо опускается чей-то подбородок, чужая грудь прижимается к спине и рука в серебряных кольцах ложится на его ногу. — У тебя такой серьезный вид, котенок, — тянет низкий голос, а чужие губы оказываются настолько близко с его щекой, что даже, кажется, касаются ее совсем слегка. — Неужели тут все настолько интересно? Сначала отвечает задротская часть Хитоши, которая заняла управление телом во время игры. — Разумеется! Это же ловушка Шемитова. Из нее можно было бы выйти с помощью слона, но у меня он слишком далеко, и ферзей не осталось! Выговорившись, задротская часть умывает ручки, позволяя всей остальной части сознания Хитоши Шинсо, которая представляет собой влюбленного семнадцатилетнего подростка с бушующими гормонами, осознать, КТО прижимается к нему со спины. ЧЬИ губы касаются его щеки. ЧЬЯ рука лежит на его ноге аккурат рядом с пахом… Сердце пропускает удар. Уснувшие было бабочки снова расправляют свои крылья и принимаются щекотать живот. Хитоши нервно сглатывает и сжимает губы, чтобы не заорать. — Вот оно как, — шепчет Шота тем самым глубоким низким голосом, которым шептал ему на ухо всякую грязь, когда они почти точно так же сидели в темной комнате на хэллоуинской вечеринке. Тем самым голосом, который сыграл не последнюю роль в Хитошином позорном извержении в собственные штаны. Тем самым, сука, голосом. — Время, — напоминает Изуку. — Шота, отъебись от нас и не мешай! Его рука дрожит, когда он тянется к своему коню. Даже если из той ловушки, что на доске и есть выход, он его уже точно не найдет. Сознание загорелось синим пламенем, в котором вот-вот сгорит он весь и сожжет кусок ковра под собой. Но взгляд вдруг цепляется за королеву. Открытую королеву с прямым подходом к загнавшей его в угол ладьей. — Выкуси, — улыбается он, уверенно передвигая королеву на место чужой фигурки. — Сука! — вскрикивает Изуку, закрывая лицо руками. — Сука! Как же я ее проглядел?! Хитоши останавливает таймер, позволяя ему проораться. — Что ты такого сделал? — спрашивает Шота, как бы невзначай проводя рукой по его ноге до колена. — Его ладья…— он начинает объяснение, удивляясь сам себе, как голос не дрожит в отличие от всего тела, и фразы получаются связными. — Бля, все, я сдаюсь, — Изуку прерывает его, бросая своего короля на бок. — Пойду найду что-нибудь выпить. — Ты как, еще останешься на пару партий или домой уже пора? — Ты можешь пока объяснить мне, как играть, — предлагает Шота, и Хитоши отчетливо ощущает, как его вторая рука забирается ему под одежду и теплые пальцы оглаживают голую спину. Как и тогда на вечеринке… Блять. Он заставляет себя сидеть смирно. Почему Шота пришел? Почему снова лезет к нему? А как же его девушка? Словно бы прочитав его мысли, Эми подает голос. — Шота, я устала, пошли поваляемся? — Ммм, не знаю, — лениво тянет тот, не поднимая головы с его плеча. Его волосы пахнут сладким яблочным дымом кальяна. Головокружительно. — Зависит от того, научат ли меня сегодня играть в шахматы? И он трется своей щекой о его, словно кот, желающий получить ласки. Все тело Хитоши пробивает крупной волной мурашек, которая собирается на головке члена, заставляя его болезненно дернуться, пробуждаясь. Хитоши сдается. Гордость очень хочет вздернуть подбородком и послать его куда подальше, но глупое сердце не позволяет, радуясь, как пятилетка на рождество, что Шота все же выбрал его, а не длинноногую красавицу. — Да, я останусь еще на пару часов, не торопись, — говорит он Изуку. Тот благодарно улыбнувшись, удаляется на кухню, попутно кого-то набирая в телефоне. Оборо делает звук телевизора погромче. — Расскажи мне про фигуры, — просит Шота почти шепотом и его рука чуть сжимает внутреннюю сторону бедра Хитоши. Вот так. При всех. Внаглую. Парень бросает взгляд на остальных, но куда смотрит Хизаши, все еще не видно, Эми спрашивает Оборо, насколько загажена его постель, если она все таки решит пойти полежать, и на них никто не обращает внимания. Шота это знал? Или ему на самом деле все равно, что за его выходками будут наблюдать? И приходит ли такой пофигизм с определенным уровнем самооценки? Хитоши прочищает горло. — Ну смотри, вот пешки, они ходят только вперед на одну клетку, однако первый ход могут делать на две, — он хватает первую попавшуюся пешку и демонстрирует. — Понятно, — пальцы Шоты, что покоились на его пояснице, плавно перетекают на его живот и легко поглаживают. Хитоши жмурится, чувствуя, как приливает к лицу жар. Под широкой толстовкой безобразие, творимое Шотой, не должно быть видно, но он все равно предательски краснеет, ловя на себе мимолетный взгляд Оборо, который тут же устремляется в телевизор. — А что это за башенка? Заметил ли он?.. — Это ладья, она может ходить… — чужие пальцы нагло поднимаются наверх и задевают сосок. — Шота… — Хитоши ерзает, стараясь отодвинуться от его руки, но только сильнее прижимается к чужой спине. Голос срывается на сип, — что ты делаешь? — Играю, — так же тихо отвечает тот с откровенной усмешкой в голосе. — Ты же сказал пешка делает два хода вначале, — он ловит сосок между пальцами, слегка сжимая, и одновременно прикусывает мочку его уха. Тот крошечный кусочек разума, что еще тлел на пепелище сознания, заставляет Хитоши уронить голову вниз, а не запрокинуть ее. Так, упавшие на лицо волосы скрывают закушенную до боли губу и зажмуренные до пятен под закрытыми веками глаза. Что, блять, Шота творит?! — Оборо! — вскрикивает Шота, резко отстраняясь. — Я ужасно голоден, есть че пожрать? Хитоши судорожно собирает свое самообладание, чтобы поднять голову. В ушах пульсирует кровь, и его лицо должно быть таким красным, что это не останется незамеченным. — Там должна быть пицца в морозилке, — отмахивается Оборо. — Пошли, — Шота хлопает его по плечу. — Объяснишь мне правила, пока готовится пицца. Он тянет Хитоши за руки, помогая его ослабевшему телу принять вертикальное положение. Изуку как раз возвращается с банкой пива в руках. — Изуку, — Хитоши слышит позади голос Хизаши. — Научи и меня играть в шахматы, я потом Шоту уделаю. — Это еще кто кого! — кричит ему Шота. — Посмотрим! На кухне он действительно роется в морозилке в поисках коробки с пиццей. — Какую хочешь? Есть пепперони, есть гавайская, есть… черт знает что с курицей. — Любую, — пожимает плечами Хитоши, пристраиваясь у разделочного стола рядом с раковиной. Усилившийся дождь барабанит каплями по стеклу, погрузив кухню в приятный полумрак. Он ждет, пока Шота разберется с духовкой и поставит таймер на телефоне. Сердце бешено колотится о ребра. — Ну что, — Шота заканчивает с пиццей и переключается на блюдо, которое ему явно интереснее. — Скучал по мне, котенок? Он подходит ближе, опирается ладонью о столешницу рядом с Хитоши и, едва не вжимаясь в него, проводит костяшкой указательного пальца по щеке. Знакомый жест, от которого начинают дрожать колени. Его взгляд становится теплым, таким, каким он смотрел на него в машине… И больше всего на свете Хитоши хочется сейчас податься вперед и поцеловать Шоту. Ощутить твердость пирсинга на губах, позволить проколотому языку скользнуть в свой рот… Но он заставляет себя сбросить чужую руку с лица. — Зачем ты это делаешь? — спрашивает он. — Делаю что? — Шота хмурится и отстраняется, тут же скрещивая руки на груди. — Ты просто исчез тогда… Даже не попросил вернуть толстовку, — он оттягивает оранжевый ворот. — Был занят, — хмуро бросает Шота, делая еще шаг назад. — Что тебя не устраивает? Хитоши вздыхает. Он видит, как меняется чужое настроение, как ощетинивается еще секунду назад такой мягкий пушистый кот, которым Шота ему казался, но он не готов еще раз пройти через тот мысленный ад, в котором варился всю неделю. — Я думал, ты больше не захочешь меня видеть, — говорит он, опуская голову. — И даже принял это, но вот ты здесь и сначала снова игнорируешь меня, а потом… Вот это все, — он разводит руками. Крутой бэдбой Шота Аизава. Умный. Гениальный даже. Бунтарь, душа вечеринок и самый желанный парень на районе. А Хитоши высказывает ему так, будто он ему что-то должен. Он поднимает голову и понимает, что Шота сейчас пошлет его нахрен. По крайней мере, недовольство на чужом лице говорит именно об этом. И решается. Терять нечего. — Ты мне нравишься, — почти шепчет он, закусывая губу, сам офигевая с собственной смелости. — Но я не хочу быть просто мальчиком на одну ночь. — И чего же ты хочешь? — хмыкает Шота. В его голосе почти злость. — Цветы и катать тебя на байке до школы? — Нет, конечно, но ты мог бы хотя бы не делать вид, что мы незнакомы. Ты ведешь себя по-свински, заигрывая с одними людьми, а потом переключаясь на других, когда те тебе наскучат! Если я был интересен тебе только потому что неопытен, то… Шота закатывает глаза и смотрит в потолок. Бесконечность Хитоши ждет, что тот просто пошлет его и уйдет. Он сам бы, наверное, так и сделал, если бы был крутым горячим рокером с кучей крутых друзей. Но плечи Шоты вдруг начинают трястись, а рот раскрывается в беззвучном смехе. — Котенок, — он снова подходит к нему вплотную. — Ты, действительно, интересен мне, — его пальцы снова находят свое место у него на щеке и чуть-чуть поглаживают ее. — Но не потому что девственник, хотя, это достаточно необычно для меня. Просто… — он отводит взгляд. — Я привык, что такие как ты обычно не хотят иметь ничего общего с такими как я. Теперь очередь Хитоши смеяться. Хохотать даже. Но он ограничивается фырканьем. — Издеваешься, да? И в этом вопросе, кажется, Шота находит какие-то нужные ему ответы, потому что подается вперед и целует его. Хитоши с шумом втягивает носом воздух, впуская чужой юркий язык и позволяя плотному пластиковому шарику погладить свой язык. — Кажется, я должен извиниться, — шепчет Шота, отстраняясь. Сердце Хитоши барабанит в грудную клетку так громко, что он едва разбирает слова. — Нужно было найти тебя раньше. — Что? В смысле… — но длинный палец с тяжелым перстнем накрывает его губы, останавливая. — Я очень хорош в этом, котенок, — Шота подмигивает ему и опускается на колени. Хитоши понимает, что извинения не будут включать в себя слова. И становится очень-очень жарко. — Но… — он нервно облизывает в миг пересохшие губы. — Если кто-то войдет… — В кабинете физики тебя это не останавливало, — фыркает Шота, пролезая под его толстовку и нащупывая пуговицу джинс. Да. Но в ту субботу в школе кроме них был всего один человек — учитель. И его шаги они бы услышали, но здесь — телевизор уже практически орет каким-то рэпом, и в зале, огороженным от кухни только небольшим коридором без двери, еще четверо. К собственному стыду он понимает, что шанс быть застуканным в таком положении с Шотой заводит его сильнее. И тот это прекрасно видит, стягивая с него джинсы до колена. — Я помню, как ты потрясающе стонал тогда в машине, — тянет Шота тем самым низким голосом, проводя по его стояку ладонью. Даже через тонкую ткань трусов это прикосновение пускает электрические разряды по всему телу, заставляя его впиться в столешницу пальцами и запрокинуть голову. — Здесь нужно быть потише. Оборо, конечно, включил музыку, но… Оборо… знает?! Хитоши распахивает глаза и удивленно смотрит вниз, но не может выдавить из себя ни слова, потому что от вида Шоты Аизавы на коленях кровь превращается в напалм и взрывается, испепеляя все мысли. Шота стягивает с него боксеры, но не торопится, решив, видимо, что двадцать минут ожидания пиццы нужно растянуть по максимуму, и ведет носом по внутренней стороне его бедра, мимолетно касаясь кожи губами и пуская мурашки вверх к позвоночнику. — Блять, — выдыхает Хитоши и зажмуривается, запрокидывая голову. Лучше не смотреть. Слишком опасно смотреть. — Такой чувствительный, — шепчут снизу, и губы целуют выпирающую тазовую косточку. Чувствительный. Слишком чувствительный на свою голову. Прямо сейчас Хитоши чувствует, как раскрываются чужие губы, как высовывается влажный кончик языка, как твердый шарик пирсинга с нажимом проходит по его коже, обводя косточку по-кругу. И все о чем он может думать — если этот язык коснется его члена, никакая музыка не поможет. Крупная дрожь пробивает все его тело, и ноги слегка сдают, но он крепче вцепляется в столешницу и молится про себя. Шота между тем короткими поцелуями движется к его члену. Хитоши рискует посмотреть вниз, и встречается внимательным насмешливым взглядом черных глаз. «Готов?» — спрашивают эти глаза. Его рука обхватывает член у самого основания, а язык — тот самый блядский язык — проходится по всей длине, шариком пирсинга надавливает на чувствительную головку, под все тем же насмешливым взглядом. Хитоши ахает и прогибается в спине. Он никогда в жизни. Не испытывал. Ничего подобного. — Ты такой пиздецки милый, — шепчет Шота, прежде чем взять его, наконец, в рот. Земля не то, что уходит из под ног в метафорическом смысле, ее буквально выбивают одним мощным ударом, разбивая на крохотные осколки, так что если бы даже он захотел, уже не смог удержать равновесия. В физическом же смысле, он теряет равновесие, но Шота хватает его за талию свободной рукой, поддерживая. Во рут Шоты мокро и горячо настолько, что волна жара прокатывается по всему телу к самой макушке, взрываясь чертовыми салютами в голове. Шота обводит языком головку, слизывая выступившую смазку, и погружает член глубже. В бесконечном списке запросов на порносайтах у Хитоши почему-то всегда было мало минетов. То ли потому, что он слабо представлял, кто мог бы удостоить его такой чести, и тем более, как это делать самому, то ли потому что в подобных роликах всегда было слишком много мата и влажных звуков, нежели нужного для дрочки вайба. Но сейчас он сам беззвучно матерится всеми известными ему способами, будто бы вознося молитву неизвестному богу всех девственников, запрокинув голову, и спрятав глаза в изгибе локтя, а звуки… Единственный звук который он может разобрать — грохот сердца в ушах и судорожные вздохи. Сочетание мягкого языка и твердой бусины разбивают его, заставляя судорожно ловить ртом воздух, сдерживая новые и новые стоны. Возбуждение сворачивается в болезненный узел внизу живота, и Хитоши сильно сомневается в своей выдержки хотя бы на еще пару минут. Шота явно знает, что делает. И от осознания, что он делает это далеко не в первый раз — в груди становится очень туго. В своих размышлениях о Шоте он никогда не допускал возможности, что он может быть… таким… что он умеет не только брать, но и отдавать. Или — еще хуже — что ему нравится доставлять партнеру удовольствие. Это никак не вписывается в представления общества о нем. Но прекрасно дополняет ту крупицу настоящего Шоты, которую Хитоши удалось собрать за несколько встреч. Шота пускает его глубже, носом утыкаясь в пах, так что Хитоши чувствует бусину у самого основания члена. — Шо… — только и успевает выдохнуть он, прежде чем Шота сглатывает. Чтобы он ни намеревался сказать — он сам уже не знает — превращается в громкий всхлип, когда стенки горла сжимаются у самой головки. Пальцы до боли впиваются в столешницу за ним. Бедра невольно толкаются вперед, желая большего, но рука Шоты останавливает его. А затем он медленно — болезненно неторопливо — почти издевательски… Хотя почему почти? Проходится бусиной вдоль всей длины, выпуская его член изо рта. Он обхватывает его рукой и принимается неторопливо надрачивать. — Тише-тише, — усмехается Шота. Прохладный воздух мурашками оседает на коже. — Мы же не хотим,чтобы весь дом сбежался. — Ты издеваешься, — шипит Хитоши, между судорожными вдохами, стараясь восстановить если не сердцебиение, то хотя бы бесперебойную работу легких. — Разумеется, — спокойно признает тот и снова накрывает член губами, но не заглатывает. Хитоши чувствует удары пульса там. Как будто какой-то кусочек его души ритмично бьется в чужие губы. Шота играется с головкой, облизывая ее и посасывая, проводя бусиной по самому чувствительному месту у уздечки, заставляя Хитоши вгрызться в кулак, в попытке сдержать стоны. Смазка толчками вытекает из него, смешиваясь со слюной и стекая по длине на руку. Наигравшись, или, скорее, доведя Хитоши до полубоморочного состояния, он, наконец, опускает руку, небрежно вытирая ее о собственную толстовку, и снова заглатывает член целиком. Хитоши стонет, чувствуя новую волну жара, прокатывающуюся по всему телу. Шота оглаживает ствол по всей длине языком, выпускает почти полностью и снова заглатывает. Он ловит ритм. Неспешный, но четкий, повторяя эти движения раз за разом. Сознание окончательно догорает, оставляя приятную пустоту чистого наслаждения. И все в мире перестает иметь значение. Уже не важно, застукают ли их, не важно услышат ли его стоны, не важно, как быстро он кончит, и что об этом могут подумать… Ему слишком охуенно, чтобы заботиться о таких мирских вещах. Пальцы, независимо от него находят Шотину голову. Чужие волосы оказываются неожиданно мягкими, совсем не сочетающимися с представлением Хитоши о волосах крутых бэд боев, которые большую часть времени тусят. Он осторожно поглаживает его макушку, в неосознанной попытке хоть как-то выразить переполняющие чувства. Тихое мычание не сразу регистрируется как ответ на его движения. Поэтому он еще несколько раз проводит ладонью по мягким волосам, пока не чувствует как пробивает мурашками руку, поддерживающую его за бедро. — Блять, — выдыхает Хитоши удивленно, почти вопросительно. Ужасно хочется спросить, неужели Шоте это понравилось, но крутым бэдбоям не может настолько нравится, когда их гладят по голове. Скорее всего, у него уже просто глюки. Однако, не встретив открытого сопротивления, он на пробу еще раз проводит рукой по голове, в этот раз надавливая чуть сильнее. Шота. Заглатывает его глубже и стонет. Вибрация чужого голоса прокатывается по члену и оседает белыми пятнами перед глазами. Хитоши закусывает губу, чтобы не вскрикнуть. То есть. Крутым бэдбоям нравится, когда их гладят по голове? Вот это, действительно, пиздец. Но потом Шота выбирает новый ритм. Тот самый ритм. Который очень быстро доведет Хитоши до оргазма. Пульс учащается до неисчисляемости, в ушах смешиваются барабаны вместе с какой-то электроникой и грязным рэпом, доносящимся с зала. Приходится снова закусить губу, но это уже не действует — ничего уже не действует. Его пальцы дрожат. Его колени дрожат. Его горло, блять, дрожит, и сердце предпринимает несколько неудачных попыток покинуть его ломающийся организм через горло. — Шота… — он запрокидывает голову, и через стоны пытается донести мысль, что вот-вот кончит, но язык не поворачиватеся, а слова застывают в пересохшем горле. Глубокий вдох. — Блять, я… Но Шота уже отстраняется, перехватывая его пульсирующий член рукой. Каким-то образом он понял, и в два быстрых движения кулаком доводит его до оргазма. Хитоши кончает с громким стоном, бездумно толкаясь в чужой кулак. Пока он борется в головокружением и слабостью, Шота успевает встать и принимается шарить за его спиной. Хитоши пользуется моментом и хватается за чужие плечи. — Бля-я-я-я, я не могу стоять, — шепчет он, чувствуя, как под ребрами зарождается смех. Удивительно, но неловкости нет. Наверное, ему все еще слишком хорошо, и неловкость или смущение не могут пробиться сквозь волны необъяснимой радости. Как и полное осознание того, что только что произошло. Ему… блять… отсосали. Ему отсосал сам Аизава Шота… — Держись, — так же шепотом отвечает Шота, выуживая рулон бумажных полотенец. — Помоги. В две свободные руки они отрывают достаточно, чтобы очиститься, а потом Шота помогает ему одеться, все так же позволяя держаться за себя, и просто стоит рядом, обнимая за талию и уткнувшись лбом ему в плечо. Хитоши чувствует чужое сердцебиение и в какой уже раз поражается тому, какой этот бэдбой на самом деле… милый. Когда ноги, наконец, обретают сцепление с земной твердью, а колени перестают подкашиваться, Шота отпускает его и отходит к плите проверить пиццу, которой, разумеется, еще готовиться и готовиться — Хитоши приятно удивлен, что продержался дольше полутора минут — а потом выуживает из холодильника бутылку воды. — Значит… — начинает Шота, сделав несколько глотков, — я тебе нравлюсь? Хитоши кивает. Было бы чертовски глупо сейчас начать увиливать. — И ты хочешь… — он делает еще один глоток и устремляет взгляд в окно. Кажется, у него проблемы с серьезными разговорами. — Чего-то… Регулярного? Но прежде чем Хитоши успевает ответить, добавляет: — Я, действительно, часто занят. Я вернулся, чтобы писать диссертацию в тишине и спокойствии, но через полтора месяца возвращаюсь обратно в универ. Поэтому каких-то долгосрочных отношений, да и вообще отношений в принципе предлагать не буду. — Тогда… что-то вроде… — благо он всегда хорошо писал эссе в школе, — эксклюзивного права на подобное времяпрепровождение, пока ты здесь? — В смысле на секс? — да, зато у Шоты отлично получается называть вещи своими именами. — И всего с ним связанного. Плюс ты не пропадаешь на бесконечность, не сообщив, и даешь мне свой номер телефона, — уровень собственной наглости почему-то больше не удивляет. Видимо, все еще не отпустил адреналин. Полтора месяца это, конечно, крупицы, учитывая, что и Шота, и он будут большей частью заняты учебой, но это больше, чем ничего и тем более, многообещающей одноразовой дрочки на заднем сидении его машины. Шота задумчиво мычит, а потом кивает. — Идет. Но ты отвезешь меня домой сегодня. — Идет. Может, самый обсуждаемый плохой парень их городка, все же не настолько плохой, просто к нему нужен особый подход? — Шота, иди сюда, я надеру тебе зад! — орет из зала Хизаши. Хитоши хлопает себя по лбу. — Блять, я же не объяснил тебе правила! — Не ссы, котенок, — Шота в два глотка допивает бутылку и выбрасывает ее в мусорку под раковиной. — Я вообще-то неплохо играю. Он патронически треплет Хитоши по голове, а потом наклоняется и коротко целует в губы. — Весь этот спектакль был ради того, чтобы немного тебя полапать. Почему-то Хитоши даже не удивлен. — Кстати, — Шота оборачивается на пороге. — Тебе идет моя толстовка, можешь оставить себе. Черт, а он уже успел забыть, что нацепил на себя чужую вещь. Хитоши едва заметно кивает, чувствуя, как снова щекочут живот растревоженные бабочки.