Так говорит Господь

— Знаешь, что самое лучшее в падении? Пока не разобьешься, тебе кажется, что ты летишь, а не падаешь.

— А если ты знаешь, что падаешь?

— Тогда ты совершаешь самоубийство.

«Портной»

Франческо не знает, как все началось, но знает, чем все закончится. В конце всегда наступает расплата за грехи, а его грех сидит напротив на каждом заседании синьории и улыбается так, что эту улыбку хочется стереть с его лица либо кулаками, либо поцелуем, и это самый сложный выбор в жизни Франческо. Приоры обсуждают торговый договор с Миланом, но Франческо не слушает. Он крутит в голове слова Лоренцо, который даже не смотрит в его сторону, словно уверен, что все уже решил и Франческо поступит так, как нужно ему, и от этого гнев закипает в крови. «Это тяжело, мечтать о недостижимом». Франческо переводит взгляд на Джулиано, гадая, знает ли он, чем его брат готов расплатиться за победу. По его виду сказать невозможно — как всегда спокоен, как всегда надменен, и, пока приоры спорят о чем-то, Франческо бездумно следит за тем, как солнце играет золотыми бликами в его светлых волосах, а когда Джулиано поворачивается к нему — подсвечивает его голову нимбом, словно среди них сидит ангел или святой. Но единственное, в чем Франческо твердо убежден в этой жизни, — это в том, что кто бы не послал Джулиано де Медичи на эту землю, это точно был не Господь. «Я хочу помочь тебе». Франческо усмехается краем рта, и Джулиано с подозрением прищуривается. Все Пацци прокляты безумием, и он — больше прочих, и Медичи ничем ему не помогут, лишь разожгут это пламя сильнее. Может быть, в этом и состоит их план, как говорит дядя? Свести с ума, уничтожить, избавиться от препятствия на пути к светлому будущему Флоренции? Если так, то Франческо сам готов пойти на заклание, принести себя в жертву жестокому богу с холодными синими глазами. «Да или нет?» Лоренцо ошибается, если думает, что у него есть выбор, или издевается, одной рукой давая то, чего Франческо желает больше всего, а другой — отбирая остатки его гордости. Франческо слышит, как приоры один за другим выносят свое решение, а он смотрит — смотрит на Джулиано, который шепчет что-то на ухо брату, на искаженное тревогой лицо Лоренцо и, наконец, на Якопо. Все Пацци прокляты — любовью или ненавистью к Медичи, и Франческо не знает, чего в нем больше, а может быть, разницы и нет, ведь платить придется в любом случае. — Ваше решение, Пацци, — торопит его гонфалоньер, и взгляды всех присутствующих скрещиваются на нем. Франческо поднимает руку.

***

Во Флоренции только и разговоров что о Медичи, поэтому Франческо не раздумывает, когда дядя предлагает ему возглавить отделение банка Пацци в Риме. Он не бежит, нет, но возможность больше не видеть братьев Медичи, не слышать сладких речей Лоренцо и язвительных насмешек Джулиано представляется подарком небес. Летом в Риме так жарко, что кажется, будто ад пришел на землю. Смрад от нечистот и гниющих на виселицах тел отравляет воздух, и Франческо молится, чтобы в город не пришла чума или холера. Конечно же, его молитвы оказываются напрасными, и он совсем не удивляется, когда встречает младшего Медичи. — Пацци! — Джулиано выходит из покоев кардинала Делла Ровере, отвратительно свежий и такой довольный, что Франческо сразу понимает — он зря промаялся целых полчаса под дверью в ожидании аудиенции. — Плохо выглядишь. Рим не идет тебе на пользу. — Что ты здесь забыл? — хмурится Франческо, уставший и раздраженный из-за жары. Джулиано пожимает плечами с невинным видом, как будто цель его визита всем понятна без слов. — Лоренцо отправил меня предложить услуги нашего банка некоторым кардиналам. Похоже, с Делла Ровере я тебя опередил? В его синих глазах горит огонь насмешки, и Франческо сам не замечает, как бумаги начинают хрустеть в руках, сжавшихся в кулаки. Джулиано проходит мимо, легко задевая его плечом, и Франческо кажется, что он слышит смех за спиной. — Возвращайся домой, Пацци. Без тебя во Флоренции скучно. Ночью в Риме так тихо, что кажется, можно услышать, как волки воют на холмах. Франческо лежит в раскаленной темноте без сна, чувствуя, как простыни прилипают к телу, и уверяет себя, что это лишь случайное совпадение, что Лоренцо не мог прознать, на каких кардиналов нацелился банк Пацци, но те один за другим разводят руками, даже не давая ему шанса, и Франческо только и остается, что колотить в ярости кувшины с вином, которые слуги привозят ему из дома. Нераспечатанные письма от дяди лежат на столе у открытого в тщетной надежде на дуновение ветра окна, и Франческо не может заставить себя их прочитать. — Как думаешь, Пацци, из меня бы получился церковник? — спрашивает Джулиано, когда они сталкиваются еще раз у покоев кардинала Чибо, и вопрос этот такой неожиданный, что Франческо теряется. Он помнит, как несколько лет назад Лоренцо пытался выбить для брата место в коллегии кардиналов и как город гудел от этих новостей. Джулиано тогда совсем не появлялся на людях, а когда все же выходил из дома, был бледным и недовольным, лишь тенью того юного Аполлона, в которого была влюблена вся Флоренция. Якопо извелся, требуя от Сальвиати повлиять на Папу, но в этом не было нужды — никто не хотел видеть Медичи в Риме, и Франческо не был исключением. — Девицы Флоренции не пережили бы такой потери, — сухо отвечает он, и Джулиано улыбается почти по-доброму, словно они друзья. — И не только девицы, Пацци, — бросает он на прощание и оставляет Франческо под палящим солнцем гадать, за какие грехи Бог так его наказывает. Проходят месяцы, за которые Франческо почти хоронит себя в расчетных книгах и золотых монетах. Кардиналы — не единственные люди с деньгами, и банк Пацци не испытывает недостатка в мелких торговцах, желающих получить кредит, так что Франческо есть чем себя занять помимо фантазий о том, как он поставит на место зарвавшихся Медичи. Джулиано больше не появляется в Риме, или Франческо его просто не видит, и тем неожиданнее столкнуться с ним на пороге собственной конторы. — Пошел вон, — рычит Франческо не задумываясь и пытается пройти внутрь, но Джулиано загораживает двери широкими плечами. За то время, что они не видятся, он окончательно теряет юношескую мягкость, словно кто-то затачивает его тело, подобно клинку. — Какой ты неприветливый, Пацци, — жалуется Джулиано, но непохоже, что слова Франческо как-то его задевают. — Неужели совсем не рад меня видеть? Франческо обреченно закрывает глаза, и образ нового Джулиано — с острыми скулами и намечающимися жесткими складками у рта — отпечатывается на обратной стороне век, грозя являться ему в кошмарах. — Что тебе нужно? — спрашивает Франческо, стараясь говорить ровно и спокойно, но один вид Джулиано выводит его из равновесия, потому что он знает — потребность спорить с Медичи в крови у любого Пацци, кроме разве что Гульельмо, но тот всегда отличался от других членов семьи. — Ничего особенного, — Джулиано улыбается одними губами и поднимает руку с какими-то бумагами, завернутыми в кожу. — Всего лишь твоя подпись. В Джулиано де Медичи нет ничего, что не раздражало бы Франческо до зубовного скрежета, начиная с его манеры произносить фамилию Пацци так, словно это ругательство, и заканчивая привычкой закидывать ноги на стол. Франческо прожигает взглядом сапоги, покрытые грязью римских улиц, и встает у окна, чтобы в неверном свете зимнего дня было лучше видно написанное. — Сарцана? — удивляется он. — И зачем ты пришел ко мне? В банке Медичи закончились деньги? — Сарцану покупают не Медичи, а Флоренция. Все на благо города. Голос Джулиано становится выше; он так правдоподобно передразнивает брата, что кажется, будто Лоренцо стоит рядом с ними и предается любимым рассуждениям о будущем города. Франческо морщится, как от оскомины, и все же садится за стол. — И мой дядя согласен? — Да, — Джулиано вытаскивает из-за пазухи письмо с печатью Пацци. — В этот раз нам даже не пришлось стараться. Только сделку нужно заключить быстро, пока Сфорца не передумал. — И ты приехал лично? — И как бы мне не было приятно твое общество, Пацци, я и в Милан поеду лично, сразу, как ты это подпишешь, так что давай, не тяни. Джулиано нетерпеливо подталкивает к нему чернильницу, но Франческо не спешит браться за перо. На мгновение у него создается впечатление, что он снова дома, во Флоренции, дежурно переругивается с Медичи по пустякам, о которых назавтра никто из них и не вспомнит, и он неожиданно остро осознает, как сильно скучал все это время — не по Медичи, конечно, но по ощущению жизни, которое они несли с собой. — В чем дело, Пацци? — хмурится Джулиано, и Франческо вздрагивает, понимая, что слишком засмотрелся на раздражающе красивое лицо. Быстрым росчерком он подписывает купчую и бросает бумаги Джулиано. — Скатертью дорога, — грубо желает он. — И тебе не хворать, — улыбка Джулиано сверкает в темноте конторы, словно луч солнца в склепе, и через минуту Франческо снова остается в одиночестве тосковать в окружении книг и монет. Время в Риме тянется медленно, подернутое дымкой молочно-белого тумана и серой скуки. Франческо не находит друзей, как того ожидает дядя, но заводит крепкие деловые связи и почти каждую неделю получает приглашения на ужины, где его непременно знакомят с незамужними сестрами, дочерьми и племянницами. Он улыбается им и целует руки, но ни одна девушка не трогает его сердца, ни об одной он не вспоминает, выходя за порог дома. Гульельмо изредка навещает его, заметно расслабляясь в отсутствие их дяди. Брат делится с Франческо новостями, воскрешая тоску по дому, которая с каждым разом становится все нестерпимее. — Мессер Медичи плох, уже неделю не встает с постели. Лоренцо опять заседает в синьории вместо него. Франческо совсем не интересно, что там у Медичи, да и дела синьории его не касаются, пока он в Риме, но он все равно слушает, потому что где-то в его голове голос Джулиано дразняще напоминает — это все ради Флоренции, ради нее они мирятся с существованием друг друга. Он хочет предостеречь Гульельмо, потому что это его братский долг — сказать ему держаться подальше от Медичи, но по тому, как часто тот упоминает Бьянку, и по его влюбленным глазам понимает, что уже опоздал. — Будь осторожен со своими мечтами, — все же говорит он, когда они скрещивают шпаги в тренировочном бою во внутреннем дворе их римского дома. — Бьянка Медичи никогда не будет твоей. Лицо Гульельмо искажается болезненным спазмом, он пропускает удар, и шпага Франческо упирается ему в грудь, прямо напротив сердца. — Видишь, что она с тобой делает? — невесело усмехается он. — Не позволяй Медичи пробраться тебе в голову, иначе они найдут, как это использовать. — Говоришь совсем как дядя, — Гульельмо отворачивается, не желая продолжать тренировку. Его плечи напряжены, и Франческо бы ему посочувствовал, если бы у него самого в голове не звучал чужой голос, полный насмешки. Возвращайся домой, Пацци. Гульельмо уезжает на следующий день, хмурый и молчаливый. Франческо пытается отвлечься работой от чувства досады на себя и всех Медичи разом, но даже звон монет и перестук деревянных костяшек на счетах его не успокаивают. Таверна, самая приличная из всех, что он смог найти за два года жизни в Риме, встречает его разговором на повышенных тонах и причитаниями хозяина, не желающего, чтобы повздорившие гости устраивали драку прямо в зале. Франческо раздраженно вздыхает и разворачивается, чтобы пойти домой, но внезапно слышит до боли знакомый голос. Из всех мест в мире, думает он, упираясь взглядом в светловолосый затылок, Джулиано де Медичи оказался именно здесь и, конечно, смог нарваться на неприятности. Франческо давит в себе искушение просто постоять в стороне и посмотреть, чем закончится его перепалка с сыновьями местных купцов, некоторые из которых были клиентами банка Пацци. — Что я вообще обсуждаю с любителями ослиной мочи, — насмешливый голос разносится по притихшей таверне, и Франческо подступает ближе, чтобы с ужасом проследить, как Джулиано берет со стола кувшин и выливает его содержимое на голову здоровяку, который, кажется, способен переломить его одним ударом. — Джулиано, — зовет он севшим голосом, и тот оборачивается к нему с глазами ясными, как летний день. — Франческо! — так светло и искренне улыбается он, как не улыбался ему, наверное, никогда в жизни, и от этого делается еще страшнее. — Я так рад тебя видеть! В этом Франческо почему-то ни капли не сомневается. Слышать собственное имя из уст Джулиано непривычно; Франческо может по пальцам пересчитать разы, когда тот обращался к нему так; даже в детстве младший Медичи звал по имени только его брата, но никогда Франческо, презрительно цедя «Пацци» при каждой их встрече. Франческо едва успевает открыть рот, чтобы ответить, как Джулиано разворачивается и наносит удар ближайшему противнику. Через мгновение в таверне поднимается гвалт и суматоха: кто-то пытается пробраться в выходу, кто-то горит желанием присоединиться к драке, а инстинкты Франческо тащат его к Джулиано. Он играючи отбивает первый удар, но пропускает следующий — купеческие сынки сильны и закалялись они в уличных драках, а не на турнирах для благородных рыцарей. Джулиано рядом машет кулаками молча и сосредоточено, но Франческо понимает — их возьмут числом, поэтому он хватает Медичи за ворот колета и тащит к выходу, пока им не переломали все кости. — Отпусти меня! — рычит Джулиано, пока Франческо петляет по улочкам Рима в надежде, что за ними не будет погони. Он и сам готов врезать Джулиано за беспечность и задиристый характер; злость кипит в крови, поэтому Франческо не церемонясь толкает его к стене в темном переулке и прижимает поперек груди, чтобы не вздумал бежать обратно. — Ты с ума сошел, Медичи? Они бы от тебя живого места не оставили! — А тебе какая разница? — огрызается Джулиано. Его грудь под рукой Франческо вздымается от тяжелого дыхания. — Я бы справился с ними! Зачем ты влез? Франческо и сам не знает, или знает, но не хочет себе в этом признаваться, и от этого злость становится только сильнее. — Затем, — ядовито отвечает он, — что Лоренцо убил бы меня, если бы с тобой что-то случилось. И как бы я не хотел от тебя избавиться, Джулиано, жить я хочу больше. Джулиано его ответ почему-то веселит. Он хохочет, и его нижняя губа, на которую пришелся один из ударов, лопается, но он этого как будто не замечает. Франческо следит, как капли крови, кажущейся черной в вечерних сумерках, стекают по точеному подбородку, и поднимает руку, чтобы стереть ее, раньше, чем успевает задуматься над своими действиями. Джулиано дергается под его прикосновением, как от нового удара, врезаясь затылком в каменную стену. Его смех обрывается, сменяясь ругательствами, и Франческо поспешно отступает, освобождая его. В голове шумит, а в груди опять расцветает досада, и в этот раз он не может оправдаться даже перед самим собой. Кровь на пальцах кажется липкой, и Франческо вытирает руку о штаны, пачкая ткань на бедре. — Больше я тебя спасать не буду, — глухо обещает он и уходит, чувствуя, как ледяной взгляд Джулиано иглами колет ему спину. Иногда Франческо думает, что его дядя прав, когда называет Медичи ведьмами. Их красивые лица и красивые слова, что патокой льются в уши всем, кто хочет слушать, завораживают и лишают воли, очаровывают и влекут за собой, навстречу фантазии, которая никогда не воплотится в реальность. Они словно сладкоголосые сирены, что заставляют моряков направлять корабль туда, куда нужно им, и только божьим провидением они не желают этому кораблю гибели. Франческо тешит себя мыслью, что видит их истинную натуру, ведь дядя с детства учил его этому — сомневаться в каждом слове, что слетает с уст Медичи, искать подвох, помнить, что благо семьи Пацци превыше иллюзорного блага Флоренции. Вот только дядя далеко и некому встать между Франческо и магией Медичи. Лоренцо приручает людей, будто диких животных, лаской и любовью уговаривая их самих надевать на шею поводок, но у Джулиано язык ядовитый что жало скорпиона. Франческо безотчетно трет руку, словно кровь Медичи намертво въелась ему под кожу. Может быть, в этом дело? Джулиано всю жизнь травил его своим ядом, по капле, с каждым ледяным взглядом и каждым презрительным «Пацци», пока его не стало так много, что вместо того, чтобы отрезвлять, он начал медленно сводить его с ума. Франческо хочет все бросить и уехать во Флоренцию, найти младшего Медичи и впечатать кулак ему в живот, чтобы все его внутренности горели так же, как горит от злости сам Франческо, и черты идеального лица исказились болью. Он хочет стереть усмешку с пухлых губ и поставить Джулиано на колени, чтобы тот никогда больше не смотрел на него свысока. Он хочет пустить Медичи кровь, чтобы та текла до тех пор, пока они оба не очистятся и не успокоятся и не смогут оставить друг друга в покое, но ему не приходится делать ничего их этого, потому что Джулиано сам является в Рим, словно дьявол, что ходит за Франческо по пятам и искушает одним фактом своего существования. — Как вы находите мою дочь? — спрашивает Якопо Орсини, протягивая Франческо очередной бокал с вином. Франческо знает этот намеренно-непринужденный тон, тщательно скрываемую надежду, с которой купцы на рынке пытаются сбыть залежалый товар. Он оглядывает палаццо Орсини, сияющее в римской ночи сотнями свечей, и сад, в котором веселятся гости, пока не находит взглядом юную Клариче. — Она красавица, — ровно отвечает Франческо, и это правда. Клариче стоит в стороне от гостей, празднующих ее восемнадцатилетие, и кажется ангелом среди толпы чертей в карнавальных масках. Ее круглое личико открыто взорам, а губы сурово поджаты, и только Карло де Медичи в неизменной черной сутане составляет ей компанию. Джулиано тоже где-то здесь, его присутствие отдается тянущим чувством между лопатками, и Франческо поводит плечами и сутулится, пытаясь от него избавиться. Вино горчит на языке, и он допивает его одним глотком, хотя в голове уже начинает шуметь. — Тебе тоже здесь скучно, Пацци? — Джулиано возникает словно из воздуха и встает рядом. Его голос спокоен, но Франческо все равно напрягается в ожидании очередного укола — инстинктивная реакция, выработанная годами взаимных пикировок и ссор. Он ничего не отвечает, но Джулиано это не мешает пуститься в рассуждения о том, насколько их родная Флоренция прекраснее этого грязного, скучного места, в котором даже женщины не так красивы, как того требует тонкий вкус Медичи. — Как ты здесь живешь, Пацци? — вопрошает он, и вот оно, едва заметное изменение тона, по которому Франческо мгновенно понимает — Джулиано готовится бить и провоцировать на ответный удар. — Хотя что с тебя взять? Тебе-то наверняка здесь нравится. Франческо сжимает в пальцах бокал с такой силой, что стекло того гляди лопнет. «Мне нравится быть подальше от тебя,» — хочет он огрызнутся в ответ, но это будет признанием превосходства Джулиано, и Франческо скорее откусит себе язык, чем даст ему повод для новых оскорблений. — Но сегодня тебе повезло, Пацци, — продолжает Джулиано, и в его голосе вибрирует опасное веселье. — Раз уж я здесь, чтобы скрасить твой вечер, мы заключим спор. Видишь ту красотку? — он указывает на молодую девушку, стоящую рядом со старшей сестрой Клариче, и Франческо припоминает имя — Адриана де Лима, жена Лодовико Орсини. — Тот, кто сможет сорвать ее поцелуй, будет победителем. Франческо не сразу верит в то, что слышит, но это так типично для Джулиано — пытаться соблазнить женщину прямо в доме ее мужа, что даже не удивляет. Он любит опасные игры, потому что знает — за последствия будет расплачиваться кто-то другой. — Я не собираюсь этого делать, Медичи, — со всем возможным презрением отзывается Франческо, но Джулиано уже не остановить. — Потому что знаешь, что я выиграю? Франческо зло прищуривается ему вслед. Он знает, что нельзя вестись на такое, но все равно ведется, каждый раз проигрывая самому себе. Ноги несут его вперед, и он буквально на шаг опережает Джулиано, наслаждаясь растерянностью, что на мгновение мелькает у того на лице. — Мадонна Орсини, — он берет Адриану за руку и склоняет голову в наигранном восхищении. — Вы окажете мне честь? Миловидное лицо Адрианы светится от удовольствия, когда они встают в круг танцующих, но Франческо не может не думать о том, что выбор Джулиано пал на нее не из-за внешности, а потому что муж не балует ее вниманием. Франческо не мнит себя дамским угодником, в отличие от Медичи, но даже от самых простых комплиментов, что он делает, когда они сходятся в танце, Андриана краснеет и игриво смотрит на него из-под ресниц. Украсть ее поцелуй будет просто, но Джулиано не собирается уступать ему победу и, как только танец заканчивается, оттесняет его плечом. — Мадонна Орсини, позвольте, — он протягивает ей руку, и Адриана принимает ее со счастливой улыбкой. Они меняются еще несколько раз, пока у Франческо не начинает кружится голова от вина и быстрых движений гальярды. Краем глаза он замечает, как фигура в красно-золотых цветах Медичи скрывается за дверями зала и идет следом; в крови кипит нездоровый азарт и желание обойти Джулиано, сбить в него спесь хотя бы на этот вечер. К своему удивлению, Франческо обнаруживает его в коридоре одного и с недовольным лицом. — Что, неужели нашлась женщина, которая не прельстилась сладкими речами Медичи? — смеется он так громко, что звук эхом отражается от каменных стен. — А она умна. — И тем не менее она пошла со мной, а не с тобой, — пытается возразить Джулиано, но Франческо качает головой. — Утешай себя этим дальше. Думаешь, в Риме о вас не ходит слава? Любители чужих жен, — выплевывает он. Лицо Джулиано мгновенно ожесточается; он сжимает челюсти так, что на щеках начинают ходить желваки, и подлетает к Франческо, почти толкая его в грудь. — Уж не ты ли распускаешь эти слухи, Пацци? — рычит он, и от оскорбительного предположения сознание Франческо затапливает белая ярость. — Если ты хоть слово скажешь о моем брате... — То что? — перебивает его Франческо и сам делает шаг вперед, вынуждая Джулиано отступить к стене. — Что ты мне сделаешь, Медичи? Они бросаются друг на друга, словно псы, сорвавшиеся с цепи, рычат проклятия и крутятся на месте, задевая гобелены на стене. Последний раз они дрались так еще во Флоренции, когда Джулиано было шестнадцать, и Франческо даже не помнит причину их ссоры, помнит лишь, что уже тогда рука у Джулиано была тяжелой и они охаживали друг друга кулаками, пока друзья Лоренцо не растащили их, поэтому сейчас он предусмотрительно хватает младшего Медичи за руки, не позволяя наносить удары, но из-за этого и сам не может ничего сделать. — Что вы творите! Сквозь шум в ушах Франческо различает возмущенный крик. Карло де Медичи храбро вклинивается между ними, отталкивает Франческо и почти отвешивает племяннику пощечину, пытаясь привести его в чувство. — Вы совсем с ума сошли? — сердится он. В конце коридора Франческо замечает испуганную Клариче и виновато опускает глаза. — Позорите свои семьи и всю Флоренцию! — Карло... — Нет, Джулиано! Мне надоели твои выходки! — священник хватает его под локоть, второй рукой цепляет рукав Франческо и с неожиданной силой тащит их к воротам палаццо. Клариче отскакивает в сторону, позволяя им пройти, но тут же увязывается следом. — Если у вас с мессером Пацци какие-то разногласия, решайте их в другом месте. Карло выталкивает их на улицу быстрее, чем они успевают возразить, и делает знак страже закрыть ворота. Джулиано пораженно таращится на мореный дуб, обшитый полосами железа, и разворачивается к Франческо. — Это все ты виноват, Пацци! Джулиано снова бросается на него, но Франческо успевает отскочить в сторону. Он отступает в проулок между домами на другой стороне улицы, а потом еще дальше, пока музыка, доносящаяся из палаццо Орсини, не смолкает, а свет факелов не исчезает за поворотом. — Ты бежишь от меня, Пацци? — зло смеется Джулиано, и у Франческо окончательно лопается терпение. Скрутить Медичи оказывается делом пары движений; Франческо всегда был сильнее, не потому, что старше, а потому, что драка не была для него развлечением, как для Джулиано. Он всегда контролировал себя лучше, терпел дольше, позволяя гневу наполнять тело энергией, бил прицельнее, не размениваясь на подначки. Джулиано издает удивленный звук, когда врезается спиной в стену, но быстро ориентируется — делает подсечку, и Франческо оступается, на мгновение теряя равновесие. Медичи будет гореть в аду за то, что делает в ним, думает Франческо, но пока что ад — только в его голове. Дыхание Джулиано опаляет его губы за мгновение до того, как Франческо прижимается к ним, и они оба замирают в неловкой позе, сплетясь руками и ногами и только так поддерживая друг друга. Франческо ждет толчка в грудь, удара, проклятий, хоть чего-нибудь, но Джулиано не двигается и, кажется, даже не дышит, словно Франческо обнял безжизненную статую. Он прижимается к губам Джулиано плотнее — еще не поцелуй, но уже и не случайное касание, — и жар стекает по телу вниз, сворачивается в животе тугим клубком и толкает тело вперед. Франческо пытается двинуть ногой, и Джулиано на мгновение оживает — стискивает его сильными бедрами, не позволяя шевелиться, а потом снова каменеет, не отстраняясь, но и не отвечая на подобие поцелуя. Это все отрава в его крови; иначе не объяснишь, почему тело горит так, словно он стоит в костре. Может, Джулиано де Медичи суккуб и явился ему во сне, и Франческо больше никогда не увидит свет солнца, потому что не переживет эту ночь, сплетясь в объятии с демоном? Ему бы молить Господа о спасении, но все, о чем он может думать, прижимая Джулиано к древним камням, еще не успевшим до конца отдать дневное тепло — это его вкус, и запах, и ощущение крепкого, сильного тела, способного дать ему отпор, но почему-то этого не делающего. Франческо не знает, как долго они стоят так, замерев в прикосновении одновременно невинном и таком порочном, что ему вовек не отмолить этот грех, — может быть, всего мгновение, а может, целую вечность, и отрывают его от Джулиано лишь крики и смех гостей, покидающих палаццо Орсини. Франческо отшатывается, закрывая руками лицо и молча проклиная эту ночь и чертов спор, в который Медичи его втянул. «Я выиграл!» — хочет он крикнуть Джулиано в лицо и расхохотаться, словно безумец. Он украл поцелуй — пусть случайно, но он это сделал и победил в этой жестокой игре, наверное, впервые в жизни. Так почему во рту горчит сильнее, чем после дрянного вина Орсини? Джулиано все так же стоит у стены, неподвижный и непонятный. Франческо отдал бы сейчас все деньги Пацци, лишь бы узнать, о чем тот думает, почему не бросается на него с кулаками, не клянет последними словами. Такой Джулиано ему непривычен; Франческо не может предсказать, как тот поступит в следующий момент, и это делает младшего Медичи еще опаснее обычного. Но Джулиано не делает ничего — так и стоит, следя за ним с нечитаемым выражением лица, пока Франческо отступает от него, словно от дикого зверя, не поворачиваясь спиной, и ныряет в лабиринт римских улиц. Нужно вернуться в дом Орсини, попрощаться с хозяевами и забрать коня, но он не может заставить себя это сделать. Ему нужно оказаться как можно дальше от Медичи, поэтому Франческо бредет по темным пустым улицам, не разбирая дороги, раз за разом прокручивая в голове те мгновения, когда его губы прижимались к губам Джулиано, пока не начинает казаться, что он просто это выдумал. — Мессер, — окликают его, и Франческо вздрагивает, хватаясь за меч. Колокола на Санта-Мария-ин-Трастевере бьют вторую стражу, и он оглядывается, опасаясь, что грабители могут напасть на него со спины. Юноша, чей возраст в темноте определить едва ли возможно, расслабленно опирается плечом на угол дома и призывно ему улыбается. — Мессер ищет компанию на ночь? Я могу скрасить ваше одиночество. Франческо замирает, не отнимая руку от меча. Он должен отвернуться и пройти мимо, должен ответить, что он не содомит, хотя проститутке все равно, кто он, лишь бы монеты звенели в кошеле на поясе, но Франческо стоит на месте, ощущая в теле отголоски пламени, что грозило поглотить его лишь несколько мгновений назад. Мальчик даже не похож на Джулиано — слишком худой и темноволосый, ниже Франческо чуть не на две головы, — но разве этой ночью такие мелочи имеют значение? Франческо достаточно закрыть глаза, чтобы воскресить желанный образ, а прощения у Господа он будет молить потом. — Да, — наконец отвечает он, когда юноша уже разворачивается, чтобы скрыться в темноте. — Компания мне бы не помешала. Франческо возвращается во Флоренцию в начале осени. Погода изнуряет жаром, но на рассвете город тонет в полупрозрачном тумане. Франческо стоит на холме, наблюдая, как дымка вокруг Дуомо постепенно рассеивается, являя взгляду знакомые крыши и колокольню Палаццо делла Синьория. Он выехал с постоялого двора среди ночи, оставив слуг с вещами не спеша тащиться позади, потому что не мог больше ждать, так хотелось увидеть родной дом, вот только теперь он не может заставить себя двинуться с места. Где-то там, в городе, спит Джулиано де Медичи, и внутренности Франческо переворачиваются от мысли о новой встречи с ним. Забыл ли он то, что случилось с Риме, или мучается, как Франческо, на губах которого словно горит огненное тавро, хотя прошло уже две луны? Все Пацци прокляты безумием, ни для кого это не секрет, и то, что росло во Франческо годами, щедро вскормленное злостью и разбуженное нечестивым желанием, поднимает голову все выше с каждым его шагом к городским воротам. Во Флоренции все так же разговоров только о Медичи, как будто Франческо и не уезжал на три долгих года. Письмо дяди о нападении на Пьеро де Медичи лежит в седельной сумке, и Франческо хмурится, замечая на лицах людей не тревогу, но гнев. На кого он выльется и не втянут ли Медичи по старой привычке в свои проблемы и Пацци? Гульельмо встречает его теплыми объятиями, но дядя мрачен, словно и не рад видеть племянника. Франческо это почти не задевает; он давно научился жить без родительской любви, а Якопо никогда и не старался заменить им отца. Франческо склоняет голову, не желая сердить его еще больше, но не может удержаться от вопроса, когда брат мимоходом упоминает проблемы в банке Медичи. — Дядя, это же были не мы? Якопо мрачнеет еще сильнее, сразу понимая, о чем он спрашивает, и сжимает губы в тонкую линию. — Не забывайся, племянник, — предупреждает он. — Я здесь задаю вопросы. Это не ответ и не признание, и Франческо волен думать все, что захочет, пока они с Гульельмо бродят от трактира к трактиру — из тех, что Медичи еще не успели разорить — и делятся новостями. Вино ослабляет его волю, и Франческо не может сдержаться, оглядывается и скользит взглядом по лицам, выискивая одно единственное, раздражающе красивое, но его нигде нет, и Франческо клянет себя и одергивает, злится на Джулиано за то, что тот не дает ему покоя, и едва слушает брата, пока знакомое имя не привлекает внимания. — Что ты сказал? — неверяще спрашивает он и останавливается посреди улицы. Гульельмо краснеет и мнется, словно не он первый заговорил о своих чувствах к Бьянке де Медичи, и подходит ближе к брату, чтобы никто их не слышал. — Я люблю ее, Франческо, — почти шепчет он. — А она любит меня. Мы хотим быть вместе. Ты не одобряешь? Его лицо ломается от тревоги и надежды, словно слово брата для него важнее благословения дяди, и Франческо не может ему отказать, как бы не хотел. У них были только они сами, и каким бы братом был Франческо, отвернись он в такой момент. — Дядя никогда не одобрит этот брак, — он кладет руку на плечо Гульельмо в жесте безмолвной поддержки, и тот улыбается почти что со слезами на глазах. Все Пацци прокляты, думает Франческо, обнимая брата, и кто он такой, чтобы судить, если Гульельмо досталось безумие любви. Медичи являются на следующий день вместе со своим названным братом Сандро Боттичелли и обвинениями в нападении на Пьеро. Дядя зачем-то представляет Франческо, как будто они не виделись не три года, а все тридцать — как будто они смогли бы забыть друг друга, даже будь это так. Франческо едва замечает кивок Лоренцо, потому что видит только его младшего брата, кружащего за спинами родственников, словно акула, ждущая своей очереди укусить жертву. — Джулиано! — зовет Франческо, и спор, разгоревшийся было, тут же смолкает. Джулиано на мгновение замирает на месте, а потом движется к нему спокойной, размеренной походкой, будто ничто в этом мире его не волнует, но Франческо видит в его синих глазах ледяную ненависть и жажду мщения. За себя? За отца? Неважно, плату он все равно будет требовать с одного человека. Лица Лоренцо и Сандро вытягиваются в удивлении, а дядю и Гульельмо Франческо не видит, но никто не мешает им, когда они сходятся в центре зала. За прошедшие недели Франческо столько раз представлял себе эту встречу, что на мгновение ему кажется, что это — лишь очередная его фантазия. Но Джулиано перед ним реален — темные круги под глазами после бессонной ночи, щетина на подбородке, дорожная пыль на одежде. В пальцах он крутит медальон с печатью Пацци, и Франческо догадывается, что Медичи собираются делать, потому что он бы сделал то же самое. — В прошлый раз мы повздорили из-за девушки, — все же говорит он и протягивает Джулиано руку. — Оставим прошлое в прошлом? Это — предложение мира во всех смыслах, то, на что Пацци не слишком щедры, но Джулиано даже не моргает, продолжая прожигать его взглядом. Они стоят так близко, что можно различить темные крапинки в синих глазах и искры знакомой насмешки, и Франческо знает, что услышит в ответ, еще до того, как Джулиано открывает рот. — Не оставим, Пацци, — презрительно выплевывает он, и это — объявление войны. Дядя смеется за спиной Франческо, а Лоренцо беспокойно переступает с ноги на ногу и пристально следит за братом, и Франческо остается только гадать, знает ли он, что случилось в Риме, настолько ли братья близки, чтобы Джулиано рассказывал о подобном. Они так и стоят, глядя друг на друга, и Франческо остается только принять новые правила игры, которые Джулиано не собирается ему объяснять. Спор о том, кто же виновен в покушении на Медичи, возобновляется, и Франческо отступает, призывая на помощь чувство, знакомое ему гораздо лучше, чем желание, — ненависть. Оскорбить Пьеро ничего ему не стоит, и ледяная маска Джулиано мгновенно исчезает. Франческо почти чувствует, как шпага жалит его плоть, но Якопо неожиданно бросается на его защиту, и так даже лучше. Теперь все карты — в руках у Пацци, а руки Джулиано скуют кандалы, и безумие внутри Франческо довольно урчит, представляя эту картину. — Тебя повесят за покушение! — обещает он, пока стража тащит Джулиано к выходу. — За это повесят не меня! — кричит в ответ Медичи, и Франческо понимает — эта война будет длится до тех пор, пока один из них и правда не окажется в петле. Синьория гудит растревоженным пчелиным ульем, но не в желании приветствовать Франческо после долгого отсутствия. Кандалы на запястьях Джулиано привлекают взгляды и вызывают в зале споры между сторонниками Медичи и людьми, верными Пацци. Якопо лишь довольно улыбается, слушая, как голоса становятся все громче, и Франческо задается вопросом, не было ли это его планом с самого начала — разделить город на враждебные друг другу лагеря, покусившись на всеобщего любимца и головную боль самого Франческо. Джулиано не пытается скрывать руки — они лежат на столе так, чтобы их видели все желающие, — словно для него честь носить железные оковы вместо золота и драгоценных камней. Наверное, он бы и рубище носил с достоинством принца. «Правосудие Пацци», так он, кажется, сказал? Вот только это Медичи разорили пополанов Флоренции, начав взимать долги, а Пацци их спасли, выкупив обязательства по более низкой ставке. Франческо хочется подойти ближе, чтобы проверить, правда ли кожа Джулиано порозовела в тех местах, где с ней соприкасается металл, или так только кажется из-за красной ткани, покрывающей стол, но взгляд Медичи пригвождает его к стулу. На его лице — спокойствие и вежливая скука, и только по горящим глазам можно понять, что он еле сдерживается, чтобы не броситься в атаку на тех, кого считает виновниками своих бед. Франческо с удовольствием встретил бы его на полпути; ему нужен лишь повод снова схлестнуться с Джулиано, и если тот не даст причину, Франческо найдет ее сам. Он едва слушает дядю, когда тот начинает обличать ложь Медичи, и замечает Гульельмо и свидетеля только потому, что они на мгновение загораживают Джулиано. Наверное, нужно отвести глаза, но Франческо не может. Его тянет к Джулиано, словно под ребрами крюк, и это злит так, что хочется разбить прекрасное лицо, превратить его в кровавое месиво, чтобы больше не хотелось на него смотреть. Чтобы больше не хотелось его целовать. Кандалы звенят, когда Джулиано переводит взгляд на Якопо, а потом на брата, и беспокойно ерзает. Франческо приходится прятать улыбку за сцепленными в замок руками. Не каждый день доводится увидеть, как проигрывают Медичи, еще и публично, и это стоит того, чтобы пару дней побыть в глазах флорентийцев злодеями. Лоренцо и Сандро что-то настойчиво шепчут ему в уши, но весь вид Джулиано кричит о том, что он скорее откусит себе язык, чем извинится перед Пацци. Франческо выходит из зала прежде, чем руки Джулиано снова станут свободными, с ощущением, что Медичи преподнес ему подарок, сам не зная об этом. Франческо знает Флоренцию как свои пять пальцев: он вырос на этих улицах и всю жизнь впитывал их шум, и запах, и зной, ощущал каждый их камень и выбоину сквозь подошвы сапог и мог бы пройти по ним с закрытыми глазами, ни разу не сбившись с пути. Джулиано знает их не хуже, поэтому шагает, не поднимая глаз и не замечая, что город кипит, требуя крови взамен отнятых флоринов. — Медичи! — Франческо свистит, а потом окликает Джулиано, и тот застывает на месте, словно зверь, неожиданно для себя столкнувшийся посреди леса с охотником. Его плечи напрягаются, и это заметно даже сквозь одежду, а руки сжимаются в кулаки, но он усилием воли заставляет себя расслабиться и обернуться. Франческо ожидает увидеть привычную насмешку, но на осунувшемся лице — плохо скрываемая тревога и усталость. Франческо не помнит, видел ли когда-нибудь «принца юности», вечно беззаботного, вечно сияющего уверенностью в себе, таким. Кажется, будто с последней встречи в Риме прошли не недели, а годы, и за это время что-то в Джулиано изменилось до неузнаваемости. — Ты не находил медальон Фанти в комнате убийцы. А если и находил, то ты сам его туда и подложил. Франческо бросает обвинения почти равнодушно, ровным голосом, который всегда раздражал Джулиано хлеще, чем красная тряпка быка, и ждет, что вот сейчас тот вспыхнет и бросится на него, но Джулиано остается удивительно спокоен. — Я не знаю, как он это сделал, — отвечает он так, словно они обсуждают погоду, а не преступление, за которое могут казнить. — Но это твой дядя нанял его. Джулиано делает шаг вперед, и слугам Франческо только того и надо. Они налетают на него со спины и валят на землю, прямо под ноги хозяину. Франческо чувствует слабый укол торжества, но отмахивается от этого чувства, как от назойливой мухи. Как долго он ждал этого момента? Как часто представлял себе поверженного Джулиано, склоняющегося перед ним? Вот только в такой победе нет чести, и он кивком отсылает слуг, когда Джулиано поднимается на ноги и все же пытается кинуться на него, но лишь падает прямо ему на грудь, сраженный новыми ударами. — Что мне стоит убить тебя сейчас? — все так же спокойно спрашивает Франческо, и Джулиано пытается дернуться, но поиски наемников и ночь в тюрьме так ослабили его, что Франческо не приходится даже напрягаться, чтобы перехватить его руки и вжать в стену. — На улицах толпы людей, жаждущих крови Медичи. Даже твой брат не сможет доказать, что я как-то к этому причастен. Глаза Джулиано темнеют, как небо перед грозой. На его скуле кровавым цветком открывается рана, разбитые губы перемазаны красным, словно у шлюх из «Бальдракки», и Франческо тяжело сглатывает. Они стоят сейчас так же, как в ту ночь в Риме, прижимаясь друг к другу грудью и бедрами, только Джулиано не сопротивляется и не пытается его оттолкнуть. Позволил бы он сейчас поцеловать себя по-настоящему? Разделил бы безумие, пожирающее Франческо изнутри, или нашел бы в себе силы отбиться? Наверное, эти мысли отражаются у Франческо на лице, потому что Джулиано беспокойно шевелится, пытаясь вырваться из захвата, облизывает окровавленные губы и отводит взгляд. — Это все из-за того спора? — неожиданно спрашивает он, и Франческо сам отталкивает его, отступает, словно ему дали под дых. Он и мысли не допускал, что кто-то из них посмеет заговорить об этом вслух, но игра между ними теперь идет по новым правилам, и Джулиано делает свой ход, побеждая без единого удара. — Я не верю. Почему ты так ненавидишь меня на самом деле, Пацци? Ответ жжется на языке, но Франческо скорее спрыгнет с колокольни Палаццо делла Синьория, чем произнесет его вслух. Он не имеет право на какие-либо чувства, кроме ненависти, не по отношению к Джулиано де Медичи. Это безумие говорит в нем, дурная кровь, что столетиями передается мужчинам в их семье, яд, который сам Джулиано влил в его душу. Он болен, он грешен, он слишком слаб, чтобы бороться с этим, но слишком горд, чтобы уступить. — Будь осторожен, Джулиано, — советует он с самой высокомерной улыбкой, на которую только способен, и Медичи прищуривается, улавливая двусмысленность этого предупреждения. — Нынче улицы Флоренции опасны. Кто знает, чем наша встреча закончится в следующий раз? — Тебе не сойдет это с рук, Пацци, — Джулиано пытается угрожать в ответ, но Франческо лишь смеется и разворачивается, чтобы уйти. — Поспорим? Франческо мечется без сна, хотя в доме тихо — как, впрочем, и во всем городе. Лоренцо уехал в Рим и увез с собой напряжение, царившее между Медичи и Пацци даже после формального примирения, а Джулиано бесследно исчез, словно его никогда и не существовало. Франческо бы радоваться долгожданному покою, но вместо этого он чувствует себя псом, тоскующим без ласковой руки хозяина. Он бродит днями по городу в поисках Джулиано, но того нигде нет, а вход в палаццо Медичи Франческо заказан; ночью же подолгу стоит на коленях перед распятием и опустошает кувшины с вином, а потом лежит без сна до рассвета, гоня от себя воспоминания и опасные желания. Он и сам не понимает, зачем ищет Джулиано — разве что полюбоваться синяками да ранами, которыми по его милости изуродовали прекрасное лицо. Лоренцо простил его, даже не потребовав разбирательств и наказания, но у Джулиано память долгая, не хуже, чем у самого Франческо, и скорее небо упадет на землю, чем он забудет нанесенную обиду. Искать его — все равно что добровольно идти на плаху, но Франческо согласен на что угодно, лишь бы тиски вокруг его сердца ослабили хватку. Лоренцо возвращается в середине ноября с брачным соглашением и желанием устроить турнир в честь своей помолвки. Флоренция встряхивается и спешно принаряжается: на площадях возводят помосты для гистрионов и ярмарочные ряды для купцов, портные и ювелиры сбиваются с ног, торопясь выполнить все заказы, а перед Санта-Кроче вырастают трибуны и барьер. Франческо следит из окон своего кабинета, как в сторону базилики везут доски и тюки ткани, шатры и знамена, и морщится от грохота колес по булыжной мостовой, эхом отдающегося болью в голове. — Ты должен победить, — настойчиво требует дядя изо дня в день, как будто Франческо может забыть, в чем состоит его долг и чего от него ждут как от наследника семьи Пацци. Гульельмо слушает их разговоры в мрачном молчании, не желая противостоять братьям Медичи, и Франческо чувствует редкую зависть к нему, свободному от чужих ожиданий и надежд. Джулиано является на турнир в сиянии собственной красоты и богатства Медичи. Серебряная парча его колета и роскошные доспехи успешно отвлекают внимание от сжатых губ и серьезного взгляда, но Франческо плевать, сколько тысяч флоринов Лоренцо спустил, чтобы разодеть брата лучше всех красавиц Флоренции вместе взятых. Он не замечает, что его губы расползаются в улыбке, первой за долгие недели, пока Гульельмо не дергает его за рукав. — Не надо, — просит он, и на лице его страх, словно он уговаривает не брата, а ощерившегося волка. — Франческо, пожалуйста! Франческо сбрасывает его руку, не утруждая себя ответом. Он следит, как Джулиано сосредоточенно вышибает своих соперников из седла одного за другим, допуская лишь одну ошибку и уступая в счете брату, и не знает, радоваться или расстраиваться из-за того, что Фортуна не позволяет схлестнуться им на ристалище. — Джулиано де Медичи! — все с той же улыбкой Франческо подходит к шатру под желто-красным гербом и разводит руки, словно хочет обнять Джулиано. — Где ты прятался? Франческо не знает, чего ждет — остроумного ответа, презрительного взгляда или пожелания катиться в ад, в котором он и так живет, — но точно не равнодушного спокойствия и прохладной усмешки. Он не узнает Джулиано, словно из него вытравили юношеский задор и легкость и подменили его другим человеком. Франческо жадно всматривается в знакомое до последней черточки лицо, с которого давно сошли следы побоев, в надежде увидеть в нем хотя бы призрак мальчишки, который не давал ему жизни с самого детства, но наталкивается лишь на пустоту в синих глазах. — Будь осторожен, Франческо, — возвращает Джулиано зловещее предупреждение, и Лоренцо хмурится, не отрываясь от завязок на рукавах брата. Гульельмо, увязавшийся следом, тоже нервно переминается с ноги на ногу, но молчит, и Франческо благодарен ему хотя бы за то, что тот не выступает на стороне Медичи открыто. Эта семья забирает себе все, до чего может дотянуться, и совсем скоро Франческо останется один, вооруженный лишь своей ненавистью и наставлениями дяди. — Кто знает, чем все закончится на этот раз? Заканчивается все поражением для Пацци и триумфом для Медичи. Дядя в ярости швыряется всем, что попадается под руку, и орет так, что слуги в страхе разбегаются по углам, поэтому Франческо сам приводит себя в порядок и спешит покинуть палаццо, чтобы не выслушивать, как он опозорил себя и весь славный род Пацци. Тело болит после падения с лошади, и единственное, чего хочется Франческо, — это заснуть и не просыпаться следующие три дня, но вместо этого приходится проталкиваться сквозь толпы празднующих горожан и уворачиваться от ловких рук карманников. Вся Флоренция снова славит Медичи, как будто люди забыли, что пару месяцев назад сами требовали кары для жадных банкиров. В одном Якопо прав: народная любовь — пустой звук, и купить ее так же просто, как потерять, чем Лоренцо и пользуется с большим успехом. Франческо бродит от трактира к трактиру, но все они забиты так, что яблоку негде упасть, а на площадях толпятся женщины и дети, чтобы посмотреть на уличных артистов и послушать поэтов. На одном из помостов Франческо замечает Полициано, друга Лоренцо, и сворачивает в сторону, чтобы случайно не столкнуться с Медичи или с кем-то из их компании. Сладкий запах выпечки и фруктов, идущий от лотков торговцев, щекочет нос, и только в этот момент Франческо понимает, что ничего не ел с самого утра. — Что, решил подсластить горечь поражения, Пацци? Кусок панфорте застревает в горле, но Франческо заставляет себя его проглотить и оборачивается. Джулиано стоит совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и глаза его горят недобрым огнем, а может, так только кажется из-за света факелов. Лицо его по-прежнему напоминает суровую маску, выточенную из мрамора, и лишь губы чуть заметно кривятся в гневе. — В чем дело, Джулиано? — усталость мгновенно уступает место напряжению, но голос звучит ровно и Франческо показательно спокойно отряхивает руки от крошек. Он догадывается, чего хочет Джулиано, но не собирается отвечать за грехи своего дяди. — Ты пытался убить моего брата. — Вот как? — Франческо широко улыбается, хотя в его положении нет ничего веселого. Якопо потерял меру в своем желании превзойти Медичи, но Джулиано не станет разбираться, кто из Пацци виноват на самом деле. Франческо оглядывает площадь, пытаясь высмотреть людей Медичи и оценить свои шансы, но замечает лишь Боттичелли, завороженно следящего за проходящими мимо него людьми, и возвращает внимание Джулиано. — И где же доказательства? Или в этот раз обойдемся без разбирательств в синьории? Джулиано сжимает челюсти так, что на впалых щеках проступают желваки. Люди вокруг них хохочут над скабрезными стишками поэта, сменившего на помосте Полициано, но Франческо не слышит ни слова. Он не злится из-за обвинений Медичи и не боится его гнева, и если бы время можно было повернуть вспять, он сам подрезал бы то чертово седло, лишь бы Джулиано смотрел на него так, как сейчас — глазами, полными жизни, а не ледяного равнодушия. — Ты... — Джулиано в полшага сокращает расстояние между ними, почти врезаясь в грудь Франческо. Его сильные пальцы хватаются за воротник рубашки, и Франческо накрывает его ладони своими, не пытаясь оторвать их от себя. — Что, Джулиано? — спрашивает он, понижая голос почти до шепота. — Что ты мне сделаешь? Они смотрят друг другу в глаза долгое мгновение, а потом взгляд Франческо скользит ниже, к полным губам, вкус которых он никак не может забыть, и безумие внутри голодно рычит. — Или ты пришел скрасить мой вечер? — слова сами вылетают изо рта, возрождая воспоминания о празднике в доме Орсини, и Джулиано неожиданно теряет всю воинственность. Его щеки краснеют, и Франческо жадно следит за этим удивительным преображением, почти не веря своим глазам. Джулиано де Медичи не краснеет, Джулиано де Медичи не смущается, Джулиано де Медичи не отступает перед воспоминанием о том, что даже поцелуем и не назовешь. Но именно это он и делает. Франческо задевает кого-то плечом, когда Джулиано его отталкивает, и на мгновение перед ним снова тот мальчишка, который подбил Франческо на глупый спор и толкнул его в бездну, из которой никак не выбраться, но исчезает он так же быстро, как появился. Джулиано берет себя в руки, хотя краска с его лица так и не сходит, и бросает на него взгляд, полный неподдельной ненависти. — Катись к черту, Пацци, — глухо желает он и исчезает в толпе, оставляя Франческо одного баюкать насытившегося зверя в его душе. Дни бегут, складываясь в недели, а те — в месяцы, а Франческо следит за этим бегом со стороны. В начале зимы умирает Пьеро де Медичи, и его похороны оказываются гораздо скромнее, чем заслуживает человек его положения. Франческо приходит из уважения к чужому горю, не к покойнику, и стоит в стороне вместе с дядей и Гульельмо, наблюдая за Джулиано, наследником нового короля без короны. Лоренцо поддерживает мать и сестру, и сейчас они похожи друг на друга как никогда: уставшие, осунувшиеся от горя, с бескровными губами и блестящими от слез глазами. Глаза Джулиано же сухи и холодны, и Франческо невольно задается вопросом, оплакивал ли тот отца вообще, или горе сгорало в нем так же быстро, как радость, оставляя после себя лишь пепел да угли. Клариче де Медичи, урожденная Орсини, появляется во Флоренции ближе к дню рождения Лоренцо, который никто не собирается праздновать из-за траура. Франческо видит ее только издалека, когда она выходит из палаццо, кутаясь в теплую накидку, суровая и одновременно с тем потерянная, и отворачивается, не желая встречаться лицом к лицу с живым напоминанием о ночи, которую он так старается забыть. Лоренцо уезжает в Милан, возвращается и уезжает снова. В каждую поездку он берет с собой брата, и Франческо благодарен ему за это. Они с Джулиано больше не ищут друг друга на улицах Флоренции, не пытаются ударить побольнее, лишь обмениваются напряженными взглядами на заседаниях синьории, но и этого достаточно, чтобы понять: это не мир, а только перемирие, затишье перед бурей, которая рано или поздно выплеснется из них и затопит все вокруг. Франческо пользуется моментом, чтобы зализать раны, и чувствует себя почти нормальным, пока Медичи нет в городе и можно не выбирать, по какой улице идти и в какую таверну заглянуть, чтобы не наткнуться на кого-то из них. В конце весны Лоренцо все же решает устроить праздник в честь своей женитьбы, и Франческо приходится принять приглашение, чтобы не оскорблять Медичи присутствием одного Гульельмо. Улыбки цветут на лицах гостей; даже Клариче кажется повеселевшей, что делает ее еще красивее, и Франческо не скупится на комплимент, когда целует ей руку. Она узнает его: разглядывает с интересом, но без настороженности, чего можно было бы ожидать, однако Франческо все равно неловко из-за того, что он устроил на прошлом празднике в ее честь. Хотя он там был не один. Джулиано все так же мрачен и отстранен, и даже Симонетта Веспуччи, первая красавица Флоренции, кажется, не в силах его развеселить. Франческо пытается вспомнить, когда видел его улыбку в последний раз. Тогда, в доме Орсини? Почти год назад? Это он стер ее с губ Джулиано? Или так тот теперь привлекает внимание девушек — делая вид, что они ему не интересны? — Я смотрю, Медичи не меняются, — цедит Франческо, когда Джулиано подходит ближе, не замечая его за колонной. — Все так же охотятся за чужими женами. Франческо знает, что совершает глупость, первым нарушая хрупкое равновесие между ними, но противное чувство внутри, зашевелившееся, когда он увидел, как Джулиано дотрагивается до руки Симонетты, мутит его разум сильнее крепкого вина. Джулиано замирает, словно не верит своим ушам, а потом резко разворачивается, оказываясь с Франческо лицом к лицу, но не успевает ответить. — Или ты опять с кем-то поспорил, что украдешь поцелуй красотки? — продолжает Франческо, вспарывая едва затянувшееся острым ножом и наслаждаясь видом крови, окрашивающей острые скулы Джулиано в розовый. — Пошел ты, Пацци, — тут же выплевывает он, щуря глаза то ли от злости, то ли от яркого майского солнца. Франческо ждет продолжения, но, кажется, вместе с улыбкой Медичи потерял и свое красноречие. Джулиано чуть ниже него, но умудряется смотреть свысока, задирая подбородок и открывая взгляду беззащитную шею в распахнутом вороте рубахи. Франческо хочется прижаться к ней губами, в том месте, где можно почувствовать ток крови, вдохнуть запах красок и старых книг, неизменно сопровождающий всех Медичи, а потом укусить, чтобы все, у кого есть глаза, видели — есть тот, на чью милость гордец Джулиано готов отдать себя. Безумие рычит, требуя действовать: заклеймить, сделать своим, чтобы никто больше не смел прикасаться, и Франческо шагает вперед, вынуждая Джулиано отступить и прижаться спиной к колонне, скрывающей их от чужих глаз. — Тебе больше нечего сказать, Джулиано? — усмехается он. — А я должен оправдываться перед тобой? — Джулиано как будто теряется и отводит взгляд. Это не смущение и тем более не стыд, но нечто новое, то, чего раньше Франческо в нем не видел, еще одна сторона, которую Джулиано ему не показывал. — С каких пор тебя волнуют чужие жены? «Меня волнуют не они,» — хочет ответить Франческо, но, конечно, этого не делает. Эти чувства и так — как удавка на шее, что затягивается все сильнее, и он не собирается отдавать ее конец в руки Медичи. Но Джулиано, похоже, и не ждет его ответа. Он выскальзывает из ловушки, снова отступая, снова спасаясь бегством на другой конец сада, и ни разу не оборачивается. — Все хорошо, Франческо? — Лоренцо вырастает словно из-под земли, и Франческо невольно вздрагивает. Он все время стоял рядом? Как много он слышал? По его лицу сказать невозможно — смотрит с привычным дружелюбием и непонятной надеждой, как в прошлой жизни, когда они были не соперниками, а детьми, нашедшими утешение друг в друге после смерти родных. С тех пор Франческо поумнел; теперь он знает, что каждый жест Лоренцо, каждый взгляд и каждое слово точно рассчитаны и продуманы, словно в бесконечной шахматной партии, и не узнать, король ты или пешка, пока очередь не дойдет до твоего хода. — Все отлично, — холодно отвечает он и отворачивается, чтобы уйти, но Лоренцо быстро кладет руку ему на плечи, притягивая к себе. — Я хотел поговорить с тобой перед следующим заседанием синьории, — располагающе улыбается он. — Найдешь для меня время? Прения по торговому договору с Миланом затягиваются на целую неделю, и все это время Лоренцо донимает его разговорами про будущее Флоренции, истинную республику и важность союза Пацци и Медичи. Франческо отмахивается от этих пустых мечтаний, не желая даже представлять, как бы на них отреагировал дядя, но Лоренцо не был бы самим собой, не найди он его слабое место. Франческо мечется на постели, как в жару. Да он и есть в жару — голова пылает, губы сохнут, хоть зови лекаря. Окно распахнуто и кувшин на столе наполовину опустел, но слова Лоренцо, меткие, словно стрела Париса, отдаются в ушах, как будто только что были произнесены. Франческо не сможет больше смотреть на крыльцо синьории и не вспоминать, как Лоренцо окликнул его накануне голосования. — Что тебе? — все заседание Франческо, как обычно, рассматривает Джулиано, почти не отводя глаз. Джулиано, тоже как обычно, воспринимает это как вызов и упирается взглядом сам. Франческо и сейчас смотрит в спину ему, уходящему вперёд, и сдвигается в сторону, чтобы Лоренцо не загораживал. — Франческо, раньше я часто был зол на тебя. Но теперь я тебе сочувствую. — Мне? — Франческо оборачивается и меряет Лоренцо взглядом. Издевки или насмешки не видно, но разве это не она? — Я хочу тебе помочь. — И чем же? — Франческо берет себя в руки и ядовито усмехается. Лоренцо и Джулиано де Медичи, почти что одна плоть и кровь от одних родителей, но Лоренцо он ненавидит, а Джулиано... ненавидит тоже. — Если ты опять начнешь про союз... — Некоторые люди, — перебивает его Лоренцо, — думают, что грешники в аду мучаются не столько от огня, сколько от созерцания недоступного райского блаженства. Это действительно тяжело, все время мечтать о недостижимом, — он переводит взгляд, Франческо невольно прослеживает за ним, и их взгляды скрещиваются на остановившемся Джулиано. Франческо полностью согласен, он и так горит с утра до вечера только от того, что Джулиано де Медичи существует на этом свете, и созерцание его и есть ад. Но то, что предлагает Лоренцо, если это, конечно, предложение, настолько же немыслимо, насколько и желанно. — С чего ты так решил? — шипит он. — Когда-то мы были друзьями. Я знаю тебя, Франческо, как и ты меня. — Я думал, что знаю тебя, но ошибся. И опять все ради Флоренции? — Франческо хохочет громко, привлекая внимание, Джулиано оборачивается, смотрит на них и мрачнеет. — Сестру ты хотел продать и положить под Бастиано Содерини, теперь пошел дальше? — Джулиано не сможет на тебе жениться, — Лоренцо улыбается одними губами, а Франческо вскипает и хватает его за грудки, краем глаза замечая, как Джулиано торопится к ним. — Да или нет? — у Лоренцо тоже светлые глаза, но у его брата синее и глубже, достаточно глубокие и холодные, чтобы залить ад внутри. — Да, — Франческо не думает над ответом, не думает даже о том, на что соглашается на самом деле, хотя знает, что с Лоренцо ничего не бывает так просто. Сделка с дьяволом и та была бы честнее, но времени торговаться нет, как и сомневаться в собственных желаниях. Он отпускает Лоренцо, на лице которого мелькает удовлетворение, а подоспевший Джулиано хмурится и награждает его неприязненным взглядом. — Что произошло? — Ничего, — Лоренцо берет брата под руку. — Пойдем. Спустя несколько дней после голосования Франческо почти удается убедить себя в том, что разговор с Лоренцо ему померещился, ведь не мог же тот и вправду предлагать своего брата в обмен на решающий голос. Наверное, это все его безумие, подстегнутое летней жарой и крепким вином, рисует картинки, в которые Франческо так хочется верить, потому что в реальности Джулиано никогда не пошел бы на подобное, в этом нет никаких сомнений. Франческо вздыхает и скользит ниже по гладкой поверхности ванны, опускаясь в прохладную воду с головой, чтобы остудить тело и мысли, но желаемого облегчения это не приносит. Дядя с ним почти не разговаривает, лишь бросает взгляды, полные гнева и неудовольствия, и под этими взглядами Франческо чувствует себя предателем. Гульельмо же наоборот — смотрит с больной надеждой, как будто теперь они с Медичи станут друзьями и Бьянку отдадут в жены ему, а не Содерини, и будь Франческо хорошим братом, он договорился бы с Лоренцо об этом, но и здесь он предал интересы семьи в погоне за призрачной надеждой... на что? Мысли путаются в лабиринте невозможных желаний, и Франческо выныривает из воды, жадно глотая воздух. Джулиано не знал о намерениях Лоренцо, иначе не светлел бы лицом, подходя к столу Пацци после голосования, и не благодарил бы так искренне. Не называл бы Франческо по имени, вынуждая поднять на себя удивленный взгляд и тут же отвести его, потому что смотреть в эти синие глаза, когда они были так близко и светились не ненавистью, а признательностью, было невозможно. Смотрел бы он так на Франческо, если бы знал обо всем? Виноватое выражение на лице Лоренцо говорило громче любых слов: Франческо опять обвели вокруг пальца в идеальном расчете на то, что гордость и честь не позволят ему стребовать долг и Медичи останутся в выигрыше по всем статьям, и он повелся, как последний дурак. Нужно было схватить Джулиано за руку, зажечь в нем огонь, который очистил бы Франческо от чувства вины, и взять то, что ему так неосторожно пообещали, но теперь было поздно. Лоренцо увез семью из города на виллу в Кареджи, как делал каждое лето, и Франческо оставалось лишь топить свои сожаления в вине и холодной воде и пытаться вытравить образ Джулиано из мыслей. Стук в дверь отвлекает его от невеселых мыслей. Молодая служанка отводит глаза, приближаясь к нему, но Франческо не до чужого смущения. В ее руке письмо с печатью Медичи, и он хватает его, не подумав сперва вытереть руки. Чернила тут же расплываются от воды, но почерк Джулиано узнается без труда. Франческо едва может поверить в то, что видит, и перечитывает короткие слова снова и снова. «Сегодня, после заката». Неужели?.. Поэтому Лоренцо уезжал так поспешно и увез с собой всех слуг? Джулиано все же согласился? Или это одна из тех жестоких шуток, что он так любил, пока улыбка не исчезла с его лица? Франческо хмурится, не замечая, что рука опускается слишком низко и бумага начинает разлезаться на куски. Если Джулиано решил так отомстить ему, видит Бог, Франческо его убьет, а потом убьется сам, чтобы догнать Медичи в аду. — Мессер? — окликает его служанка, про которую Франческо совсем забыл. — Чистую рубашку мне, — рычит он. — И больше не беспокоить. Стражники впускают его без лишних вопросов и захлопывают ворота за его спиной. Палаццо Медичи встречает Франческо темнотой и тишиной, лишь окна Джулиано светятся, словно его личный маяк в ночи. Франческо никогда не был в его покоях, но прекрасно представляет дорогу: по лестнице на второй этаж, направо и еще раз направо. С каждым шагом он движется все медленнее, пытаясь сдержать бурю в душе, которая требует лететь вперед, и понять, не совершает ли он страшную ошибку, и в конце концов замирает перед наглухо закрытыми дверями. Внутри так же тихо, как и во всем остальном доме. Франческо кладет ладонь на крепкое дерево, прислоняется к нему лбом и переводит дыхание, как будто и правда бежал. Грудь разрывает от противоречивых чувств, и на мгновение он даже хочет повернуть назад, но если Джулиано и правда ждет его, если это не шутка и не розыгрыш, он никогда не простит себе, что упустил этот шанс. Подарят ли ему целую ночь или лишь миг, а потом оттолкнут, неважно. Даже мгновение рая будет стоить всех мук, что он претерпит при жизни и после. Двери поддаются легко и почти бесшумно. В комнате пахнет свечами и травами, и Франческо останавливается на пороге, не решаясь ступить дальше и не в силах отвести глаза от Джулиано. Тот вздрагивает от неожиданности, и бокал с вином опускается на стол с громким стуком, разрывая тишину. Таким Франческо раньше его не видел. В шелковом халате, украшенном вышивкой и небрежно стянутым на талии поясом, с влажными волосами и порозовевшей кожей, Джулиано, принц Флоренции и умелый воин, кажется совсем юным и беззащитным. Франческо продал бы душу, чтобы видеть его таким каждый день, да только ее уже забрал Лоренцо, безошибочно разглядев во Франческо то, что тот так старательно пытался скрыть, а теперь это видит и Джулиано, и глаза его блестят не то от смущения, не то от злости. — Закрой, — приказывает он хриплым голосом, и Франческо послушно затворяет двери, а потом подходит к нему. Наверное, нужно что-то сказать, о чем-то спросить, но все слова теряются в жаре, охватывающем тело. Джулиано так близко, не отшатывается и не стремится ударить, что на мгновение Франческо кажется, что это мираж, сладкий сон, который развеется, стоит ему сделать что-нибудь не так, но сил терпеть больше нет. От Джулиано пахнет чистотой и им самим, и Франческо наклоняется, чтобы прижаться губами к теплой коже в распахнутом вороте халата, поцеловать ключицу и скользнуть выше. Джулиано резко втягивает воздух, но не отталкивает, и если это не согласие, то что? Его щеки заливает яркой краской, совсем как тогда, после турнира, но в этот раз Франческо не намерен просто смотреть. Он кладет руку на затылок Джулиано, зарывается пальцами в светлые волосы и наконец-то прижимается губами к его губам в настоящем поцелуе, как хотел почти целый год, а может, и гораздо дольше. Сказал бы кто Франческо раньше, что врата в его рай окажутся дверями в покои Джулиано де Медичи, он бы рассмеялся, а потом пересчитал смельчаку ребра. Сейчас же святые смотрят на него с фресок на стенах, и под их чистыми взглядами он целует Джулиано почти целомудренно, словно скрепляет их союз перед небесами, ясно понимая, что никого и никогда больше не будет желать с такой силой. — Джулиано... — зовет он, дотрагиваясь второй рукой до пылающей щеки. Нужно дать Джулиано выбор сейчас, пока он еще может остановиться, но слова застревают в горле, и Франческо почти ненавидит себя за то, что должен их произнести и не может. — Делай то, зачем пришел, Пацци, — отрезает Джулиано, решая проблему за него, и сам тянет за пояс халата. Скользкая ткань легко расходится и падает с плеч, открывая его тело жадному взору. Франческо сглатывает, чувствуя, как возбуждение тяжелым камнем оседает внизу живота. Джулиано красив, как древнегреческий бог, совершенен до кончиков пальцев, и даже старые шрамы, полученные на охотах и турнирах, его совсем не портят. Теперь Франческо понимает, почему Сандро Боттичелли так одержим им — Аполлоном, Марсом, Меркурием в расцвете своей красоты, — и будь у Франческо хоть капля другого таланта, кроме как управляться с деньгами, он тоже посвятил бы жизнь воспеванию этой красоты. Под его бесстыдным взглядом Джулиано застывает мраморной статуей, и лишь румянец, успевший расползтись по шее и груди, напоминает, что он еще жив. Франческо снова его целует, на этот раз тяжело и жадно, скользит языком в безвольно приоткрывшийся рот, а руками — по крепкой спине и ягодицам, ощупывая и сжимая, тянет на себя, заставляя прижаться бедрами, и все же добивается ответа. Джулиано не целует его, но хватается за плечи, дергает завязки на вороте рубашки, и Франческо разрывает поцелуй, чтобы стянуть мешающую одежду через голову. Джулиано тоже возбужден, это невозможно скрыть, но признавать, что получает удовольствие, он не собирается, Франческо видит это по его нахмуренным бровям, по упрямо сжатым губам, по движению кадыка, когда он проглатывает стон. Франческо скользит ладонями по его телу, задевает соски, но не трогает член, и Джулиано пробирает дрожью. — Там, — кивает он на маленький столик возле постели, когда Франческо наконец-то укладывает его и нависает сверху. Бутылочка с маслом блестит в мягком свете свечей, и от ее вида Франческо совсем теряет голову. Он был бы счастлив и тем, что Джулиано позволяет целовать себя и ласкать руками, но тот ждал его, ждал и представлял их вместе, и от этой мысли Франческо готов кончить прямо так, не прикасаясь к себе. Он опускается на Джулиано, и тот легко принимает его вес, чего не могла сделать ни одна девушка и ни один юноша из тех, с кем Франческо успел провести время в Риме. Они многому его научили, но ни с кем Франческо не было так хорошо, и он не хочет этого скрывать. Он снова целует Джулиано, толкается в его рот языком в намеке на то, что будет дальше, опускается поцелуями на плечи и грудь, прикусывает соски, все же вырывая из упрямца шумный вдох, и разводит его ноги. Франческо хочется расцеловать его всего, вылизать, попробовать на вкус, но терпения не хватает. Собственный член почти рвет штаны в болезненном возбуждении, и Франческо торопливо раздевается до конца и стягивает с пальцев мешающие кольца, небрежно бросая их на тот же столик. Джулиано смотрит на него пристально, взглядом, потемневшим почти до черноты, но зажмуривается, стоит Франческо притронуться пальцами, смоченными в масле, к его входу. Мышцы поддаются неожиданно легко, хотя Джулиано все равно напрягается, стискивает пальцы Франческо, и тому приходится упереться лбом в чужой живот, закаменевший от напряжения. Мысль о том, что Джулиано готовился, растягивал себя, представляя, как Франческо будет его брать, подводит к самому краю. Франческо опускает голову ниже, обнимает губами головку члена Джулиано, слизывает выступившую влагу, даже не замечая вкуса, и одновременно двигает пальцами глубже, преодолевая сопротивление и нащупывая внутри бугорок. Джулиано изгибается дугой в тот же миг, с неожиданной силой отталкивая Франческо, и кончает себе на живот. Франческо хватает пары движений рукой, чтобы последовать за ним и ненадолго забыться в удовольствии, ярком, но все равно недостаточном. Он не знает, сколько проходит времени, прежде чем Джулиано снова шевелится. Они лежат рядом, не касаясь друг друга, и Франческо ждет, что вот сейчас его прогонят, и хорошо, если позволят хотя бы нормально одеться, но Джулиано все так же на удивление тих и молчалив. Оставаться рядом в этой неизвестности почти нестерпимо, поэтому Франческо встает и, не стесняясь своей наготы, идет за вином. Он пьет из того же бокала, и от его пальцев на синем стекле остается масляный след. Видимо, Джулиано тоже пытался забыться в крепости и сладости, потому что на пустой желудок вино ударяет в голову с первого глотка, и Франческо трет чистой рукой лицо, пытаясь взбодриться. Простыни шуршат, и он оборачивается, чтобы увидеть, как Джулиано садится на постели и протягивает в его сторону открытую ладонь. Плеснув в бокал еще вина, Франческо возвращается к постели и вкладывает его в руку Джулиано. Тот пьет жадно и неаккуратно, двумя глотками, и красная струйка стекает по его подбородку на грудь, будто кровь из разбитой губы, и другого приглашения Франческо не требуется. Зверь внутри скребется и рычит, требуя большего. Франческо жадно слизывает вино с гладкой кожи, заставляя Джулиано снова откинуться на спину, а потом целует его так, словно только это способно утолить его жажду, залить огонь, пожирающий его изнутри. Бокал выпадает из ослабевших пальцев Джулиано и со звоном скатывается на пол, но никто из них не обращает на него внимания. Возбуждение возвращается быстро и с новой силой, словно они и не прикасались друг к другу. Джулиано все же не сдерживает задушенный стон, когда Франческо трется об него бедрами, и звук дрожит в его горле, которое он подставляет под поцелуи и укусы, запрокидывая голову и упираясь затылком в подушку. Франческо старается не оставлять следов на белой коже, но едва соображает, на каком свете находится. Разве может быть так хорошо? Разве может Джулиано де Медичи отдавать себя ему вот так, добровольно и с удовольствием? В этот раз тело Джулиано поддается вторжению без сопротивления, и Франческо двигает пальцами сразу глубоко и быстро. Джулиано сжимает челюсти так, что на шее проступают жилы, шумно выдыхает через нос и пытается свести ноги, но лишь упирается коленями в бока Франческо. Франческо знает, что ему не больно — а может, ему нравится боль, — потому что член Джулиано, твердый и покрасневший, снова течет от возбуждения. — Джулиано, — зовет Франческо и сам не узнает свой севший голос. — Джулиано, ты когда-нибудь?.. Франческо не договаривает, потому что на самом деле не хочет знать, был ли когда-нибудь Джулиано с другими мужчинами. Друзья Лоренцо, которые по общему мнению были и друзьями его брата, никогда не скрывали своих предпочтений, да и сам Лоренцо по слухам не проявлял особой разборчивости в плотских удовольствиях, но Джулиано слыл сдержанным и холодным. Он ухаживал за знатными девицами и развлекался с дочками ремесленников и купцов, иногда прямо на глазах у Франческо, но никто так и не тронул его ледяного сердца, не заставил его биться быстрее. Джулиано распахивает глаза, и в них горит такой знакомый огонь, что Франческо хочется улыбнуться. Медичи злится — то ли из-за слишком личного вопроса, который он прекрасно понял, то ли из-за того, что не может скрыть своего удовольствия, то ли из-за всей ситуации в целом, — и Франческо не собирается облегчать его состояние, лаская кончиками пальцев то волшебное место, которое привело Джулиано к краю в прошлый раз. — Пацци, — рычит тот, сжимая руками его плечи, и снова давится мучительным стоном. — Быстрее, будь ты проклят... «Я уже проклят,» — хочется ответить Франческо. «Любовью к тебе». Отрицать это дальше перед самим собой не имеет смысла. Он любит Джулиано так сильно, что готов остаться с ним в этой комнате навечно и забыть про весь остальной мир, и одновременно с тем ненавидит так, что хочет убить собственными руками за то, что Джулиано делает с ним одним взглядом, одним словом, одним своим существованием. — Назови меня по имени, — просит Франческо, легко прикасаясь губами к его губам. Даже если Джулиано и был раньше с кем-то другим, сейчас он только его, и Франческо получит его целиком, тело и душу, пусть даже на одну ночь. Джулиано снова зажмуривается и стонет уже открыто, пытается отвернуться, но Франческо не позволяет. Он целует его коротко, но крепко, не дает спрятать пылающее лицо в подушке, и Джулиано наконец сдается. — Франческо... — выдыхает он, и его дыхание, горячее и влажное, опаляет губы Франческо, а темные глаза словно смотрят прямо ему в душу. — Франческо, пожалуйста... На мгновение Франческо приходится зажмуриться самому, потому что никогда и ни о чем Джулиано не просил его, отделываясь подначками и спорами, и этот шепот будет преследовать Франческо до конца его дней, сводя с ума и напоминая, что когда-то на короткое мгновение Джулиано де Медичи принадлежал ему. Терпение Франческо лопается, как канат под тяжким грузом. Джулиано шипит, когда он вытаскивает пальцы и скользит внутрь головкой члена, снова растягивая мышцы и боясь спустить от первого же толчка, потому что Джулиано горячий и тесный, и Франческо точно умер и попал в рай, потому что никогда в жизни он не испытывал такого сумасшедшего удовольствия. Невероятной силой воли он замирает, давая Джулиано время привыкнуть, а затем погружается до конца, сцеловывая беззвучные ругательства с приокрытых губ. Только оказавшись внутри, Франческо понимает, что Джулиано совершенно неопытен, и от этого осознания зверь в его душе беснуется от радости. Джулиано хмурится и напрягается, почти не дышит, пытаясь отодвинуться, но бежать ему некуда, он зажат под Франческо, в клетке его рук и тела. Франческо замедляется, хотя возбуждение требует ровно обратного, ищет правильный угол и наконец находит. Джулиано снова шипит, теперь уже от удовольствия, его член снова наливается и румянец смущения возвращается на его щеки. Долго это длиться не может, как бы Франческо этого ни хотел. Тело, измученное желанием, требует разрядки, и Франческо забирает член Джулиано в руку, ласкает его в такт толчкам, и Джулиано кончает почти одновременно с ним, сжимает его так сладко, что Франческо стонет его имя вперемежку с именем Господа и валится без сил сверху, почти теряя сознание. Джулиано не отталкивает его и не стремится освободиться, дожидаясь пока Франческо скатится на бок сам, а потом вдыхает полной грудью. Испарина холодит тело, и Франческо нащупывает простыню, прикрывая их обоих. Сон накатывает тяжелыми волнами, но он сопротивляется ему, любуется Джулиано, таким тихим и расслабленным, прикрывшим утомленно глаза, и не замечает, как сам засыпает следом. Франческо просыпается на рассвете. Свечи давно догорели, но небо за окном уже светлеет, и это означает только одно: его прекрасный сон закончился и ему пора уходить. Джулиано спит рядом, лицом к нему, так близко, словно они настоящие любовники, и Франческо не может удержаться. Он придвигается еще чуть ближе, касается его носа своим и целует почти невесомо, чтобы не разбудить, но Джулиано все равно открывает мутные глаза. — Франческо... — едва слышно шепчет он, и это приковывает Франческо к нему цепями. До восхода еще есть время, и его ладони снова скользят по телу Джулиано, пытаясь запечатлеть в памяти каждый изгиб, и в ответ его награждают вздохом. Видимо, Джулиано еще не до конца проснулся, потому что он сам тянется к Франческо, с готовностью впускает в рот его язык и толкается в ответ своим, а потом толкается бедрами, когда Франческо прижимает его к себе. Франческо хотел бы взять его снова, медленно и чувственно, чтобы они оба потерялись в ощущениях, но ни один из них на это сейчас не способен, поэтому он просто обхватывает их члены ладонью и поводит бедрами, создавая трение. Джулиано снова вздыхает и дрожит, стонет на грани слышимости его имя, и это лучшая музыка для ушей Франческо. Когда все заканчивается и Джулиано снова проваливается в сон, Франческо встает с развороченной постели и одевается, стараясь не шуметь, а потом долго смотрит на Джулиано, набираясь воли развернуться и навсегда покинуть эти покои. Он не хочет видеть, как в синие глаза вернется холод и ненависть, не хочет слышать едких замечаний и издевок, не хочет, чтобы его прогоняли, презрительно кривя губы, а именно так все и будет, когда взойдет солнце и начнется новый день. Медичи и Пацци, и их бесконечный круг борьбы за власть. Дядя встречает его во внутреннем дворе палаццо, и Франческо морщится, понимая, что спутанные кудри и припухшие от поцелуев губы скрыть не получится. — Где ты был? — цепкий взгляд Якопо обшаривает его с головы до ног. — Развлекался? Надеюсь, ты доволен собой. Франческо проглатывает упрек, надеясь, что дядя никогда не узнает, насколько тот справедлив, и обходит главу семьи по дуге, чтобы добраться до лестницы на второй этаж. — А где твой брат, Франческо? — летит требовательный вопрос ему в спину. — Вы были вместе? — Нет, я не видел его со вчерашнего дня, — Франческо все же останавливается и склоняет голову, изображая вину и покорность. — Прости, дядя, мне нужно отдохнуть. — Не сомневаюсь, — Якопо фыркает зло и ехидно, не хуже Джулиано, и отпускает его взмахом руки. Днем, когда Франческо просыпается, слуги докладывают ему, что Гульельмо ненадолго возвращался, торопливо пообедал и снова исчез, на сей раз забрав с собой коня. Франческо эгоистично радуется, что его брат, что бы того не беспокоило, не впутывает в свои дела его, способного сейчас лишь прятаться в своих покоях от дядиного гнева и раз за разом прокручивать в голове воспоминания прошлой ночи. Свою ошибку он осознает, когда Гульельмо не возвращается домой ни на второй день, ни на третий. Якопо делает вид, что ему все равно, пока Франческо объезжает город, расспрашивая верных Пацци лавочников и стражников, а потом выбирается на тракт и скачет до ближайшей к городу деревни, но все лишь разводят руками. Дурное предчувствие железной рукой стискивает сердце Франческо. Зачем бы его брату покидать город, никого не предупредив? А если он во Флоренции, то где прячется и почему? Неужели пьет в трактирах и ночует в борделях? Нет, Гульельмо совсем не такой и никогда бы не посмотрел на других женщин, пока есть хоть малейшая надежда на союз с Бьянкой... Франческо обреченно прикрывает глаза. Не может же его брат быть настолько глупым и беспечным, чтобы навлечь на их семьи такой позор. Если они с Бьянкой сбежали, Лоренцо наверняка уже об этом знает, но он в Кареджи, и поговорить Франческо может только с Джулиано. Воспоминания о совместной ночи еще болезненно свежи, и Франческо кружит вокруг палаццо Медичи в наивной надежде, что вот сейчас Гульельмо выскочит из-за угла, улыбнется и спросит, что Франческо тут забыл, и ему не придется встречаться с Джулиано. Но ничего такого, конечно же, не происходит, и Франческо с неохотой проезжает через ворота и отдает поводья подбежавшему слуге. — Мессер Медичи дома? Франческо отчаянно надеется на отрицательный ответ, но слуга бормочет что-то о том, что хозяин уже встал, и убегает предупредить его о посетителе. Франческо поднимается в столовую, куда уже подали завтрак, и рассеянно крошит кусочек хлеба, думая о том, что теперь Джулиано точно его убьет, а когда вернется Лоренцо, имя Пацци будет стерто со страниц истории Флоренции, чтобы никто не вспоминал семью, посмевшую нанести Медичи подобное оскорбление. — Франческо?.. — Джулиано удивленно застывает на пороге, но быстро берет себя в руки. — Зачем ты пришел? Франческо вздрагивает от звука собственного имени, как от удара кнутом. Джулиано кажется спокойным, но Франческо видит, как он старательно отводит взгляд, а потом и вовсе поворачивается спиной, якобы для того, чтобы налить себе вина. Рукава его рубашки подвернуты до локтя, солнце, льющееся через открытые окна, золотит растрепанные со сна волосы, и Франческо приходится вцепиться пальцами в край стола, чтобы не накинуться на Джулиано с поцелуями. — Гульельмо пропал, — глухо сообщает он. — И? — Джулиано все же поворачивается, снова удивленный и даже растерянный, и глаза его в солнечном свете кажутся совсем прозрачными. — У меня здесь не приют для потерявшихся Пацци. Слова звучат грубо, и неделю назад Франческо не стерпел бы подобного, но сейчас он лишен права возмущаться по десятку причин. — Если тебе нужны люди для поисков, — продолжает Джулиано, — то Лоренцо забрал всех слуг... — Ты знаешь, где сейчас твоя сестра? — перебивает его Франческо и поднимается со стула, готовясь дать отпор, какой бы не оказалась реакция Джулиано. Выражения его лица сменяются почти комично, от непонимания и замешательства до осознания и гнева, и Франческо радуется, что их сейчас разделяет стол. — Если твой брат хоть пальцем притронется к Бьянке... — рычит Джулиано, сжимая кулаки, но оставаясь стоять на месте. — Думаешь, я этого хочу? — огрызается Франческо и тоже тянется к вину, раз уж Джулиано не собирается бросаться в драку. — Дядя никогда не благословит этот брак, и месть Содерини нам не нужна. — Тебя сейчас должна заботить только месть Медичи. Если Бьянка... Франческо открывает рот, что опять оборвать угрозы Джулиано и напомнить ему, что его сестра и сама была рада ставить под угрозу свою репутацию, тайно встречаясь с Гульельмо, но их прерывает взмыленный гонец, на нетвердых ногах ввалившийся в двери. — Мессер, вам письмо от брата! За городские ворота они выезжают вместе. Джулиано скачет чуть впереди, не оборачиваясь и не интересуясь, поспевает ли за ним Франческо, и притормаживает, только когда Флоренция скрывается за холмами. — Что ты делаешь, Пацци? — резко спрашивает он, разворачивая коня. Его взгляд горит праведным гневом, и Франческо на мгновение теряется. — Джулиано... — Зачем ты едешь за мной? — Я ищу своего брата, — недоуменно отвечает Франческо. — А он там же, где твоя сестра. Или ты ждал, что я останусь дома? — Нам лучше разделиться, — отрезает Джулиано. Его лицо каменеет, как бывало раньше, когда их ссоры заходили слишком далеко и они оказывались в шаге от драки, и Франческо хмурится, чувствуя, как в груди начинает закипать ответное раздражение. — Нет, не лучше, — возражает он. — Если один из нас их найдет, как об этом узнает другой? Я не собираюсь тратить время зря. Джулиано выглядит так, будто хочет сказать что-то еще, но в итоге лишь пришпоривает лошадь и уносится вперед, оставляя Франческо глотать дорожную пыль в попытках поспеть за ним. Пока люди Лоренцо обыскивают север и запад, они объезжают деревни, фермы и монастыри к востоку и югу от Флоренции, хотя шансов, что удача им улыбнется, ничтожно мало. Якопо отказался давать Франческо людей, обрадовавшись тому, какой скандал ждет Медичи, как только в городе станет обо всем известно, и даже напоминание о том, что репутация Гульельмо тоже окажется испорчена, не стерло довольную улыбку с его лица. Джулиано успокаивается лишь к обеду, то ли от усталости, то ли от жары, но напряжение между ними никуда не уходит. В мареве июньского дня Франческо кажется, что той ночи, когда Джулиано плавился от удовольствия в его руках, никогда не было, как и всего прошлого года, навсегда изменившего их отношения. Они опять, как в юности, огрызаются друг на друга и сжимают руки в кулаки, спорят из-за глупостей и угрюмо молчат, глядя в разные стороны, и Франческо бы радоваться, что все стало как раньше, но радость — единственное чувство, которого он в себе не находит. Ему хочется встряхнуть Джулиано, чтобы он прекратил тащить их в прошлое, поцеловать его и уложить в цветущие маки, и прижимать к земле до тех пор, пока у него не останется сил сопротивляться, но неприязнь в глазах Джулиано и его попытки держаться от Франческо как можно дальше останавливают от совершения подобной глупости лучше любых слов, и Франческо подыгрывает ему почти без усилий. Они останавливаются по поляне у ручья, чтобы дать лошадям возможность отдохнуть. Стреножив своего коня, Джулиано падает на землю в тени под деревом, и будь Франческо художником, он бы нарисовал его таким — уставшим и расслабленным, с прикрытыми глазами, — но Франческо лишь обычный смертный, поэтому просто садится рядом. — Боже, — Джулиано стонет и потягивается так, что это будет сниться Франческо по ночам. — Если бы твой брат не похитил мою сестру... В глубине души Франческо знает, что Джулиано прав, но не может не возразить, потому что спорить со всем, что утверждают Медичи, — врожденное свойство Пацци. — Мой брат? — насмешливо перебивает он. — Это твоя сестра соблазнила его. Половина Флоренции знает, что она бегала к нему на свидания. Франческо не улавливает момент, когда Джулиано оказывается на ногах, но зато прекрасно чувствует, как тяжелое тело врезается в него. Они катятся по поляне рычащим клубком, стараясь ударить друг друга побольнее, пока Джулиано не подминает его под себя. — Не смей так говорить про мою сестру, — скалится он, и его лицо так близко, что Франческо может поцеловать его, просто подняв голову. — А то что? — усмехается он одними губами. — Что ты мне сделаешь? Джулиано снова бессильно рычит и встряхивает его, но получается, что лишь сильнее придавливает к земле. Франческо ощущает его сбитое дыхание, и как чужое колено упирается в его бедро, чтобы не позволить ему пнуть нападающего или поменять их местами. Джулиано — хороший боец, но ему не хватает конечностей, чтобы одновременно держать Франческо за грудки и фиксировать его руки. — Что ты мне сделаешь, Джулиано? — повторяет он свой вопрос уже без улыбки и кладет ладонь на светловолосый затылок, лишая Медичи шанса отодвинуться. В глазах Джулиано мелькает странное выражение, и его белая кожа окрашивается знакомым румянцем, и все это можно было бы списать на запал, с которым он бросился в драку, но Франческо готов поставить все деньги банка Пацци на то, что Джулиано вспоминает ту ночь, что они провели вместе. — Будь ты проклят, Пацци, — шепчет он и отталкивается от груди Франческо, выбивая из него дыхание, и прячет свои невозможные синие глаза, и Франческо отпускает его, потому что не имеет никакого права удерживать. Он и правда проклят, как и Гульельмо, — любовью к Медичи, и ничего с этим не сделаешь, как ни старайся. К вечеру Франческо становится ясно, что их поиски не увенчаются успехом. Все его тело ноет после целого дня в седле и требует отдыха, но Джулиано упорно едет вперед, как будто ни капли не устал. — Джулиано, — решается окликнуть его Франческо, когда они подъезжают к очередной деревушке. — Нам нужно найти место для ночлега. Или вернуться во Флоренцию. — Еще рано, — бросает тот, но Франческо не собирает принимать этот отказ и позволять Джулиано загонять себя и лошадь, пока они оба не упадут замертво. — Послушай, — он выхватывает поводья из рук Джулиано и заставляет того остановиться. — Ночью мы никого не найдем. И либо нам придется ночевать в каком-нибудь сарае, — Франческо оглядывается на крохотное поселение, в котором даже трактира нет, не то что постоялого двора, — либо мы прямо сейчас едем домой. Джулиано недовольно поджимает губы, но не спорит. Возможно, он устал больше, чем желает показывать, потому что под его глазами проступают темные круги, а пальцы едва заметно дрожат, когда Франческо возвращает ему поводья. Он был бы согласен ночевать с Джулиано где угодно, хоть в чистом поле, но более чем уверен, что тот предпочтет еще пару часов тряски в седле, чем остаться с Франческо наедине на ночь. Он этой мысли внутри что-то болезненно сжимается, и Франческо прикусывает щеку, чтобы отвлечься. Ему нельзя испытывать подобные чувства, он обещал сам себе. Одной ночи должно было хватить — это и так было больше, чем он когда-либо мог надеяться, — и никто не обещал ему, что Джулиано полюбит его в ответ или хотя бы захочет стать его любовником. Для него это была лишь расплата за долг брата и ничего другого. Франческо получил то, что хотел, и надеяться на большее не имел права. На Виа Ларга Джулиано сворачивает к палаццо Медичи, не оборачиваясь и не прощаясь. Франческо смотрит ему вслед, пока он не скрывается за воротами, а потом едет домой, чтобы узнать, что слуги Лоренцо нашли Гульельмо и Бьянку еще до обеда. — Гульельмо в порядке? — спрашивает Франческо, как только дядя сообщает ему новость. — Да что ему сделается, — морщится Якопо. — Медичи не нужны лишние пересуды из-за искалеченного жениха. — Ты уже договорился с Лоренцо? — Франческо не верится, что дядя так легко согласился на брак, и нутром чувствует подвох. Дядя его не разочаровывает. — Я не могу лишить Гульельмо доли в банке, — лицо Якопо темнеет от гнева, и Франческо думает, что бояться его брату нужно не людей Медичи, — но частью этой семьи он больше не будет. Если он женится на Бьянке, он мне больше не племянник. Якопо смотрит на Франческо, но тот молчит в ответ. Они оба знают, что Якопо в своем праве и что для Гульельмо его угрозы пусты, а Франческо все равно не откажется от брата, но сейчас не время об этом говорить. — Иди, — понимающе кивает Якопо, — поздравь Гульельмо с грядущей свадьбой. Свадьбу играют в домовой капелле Медичи, такой маленькой, что туда вмещаются только члены семьи и несколько самых близких друзей Лоренцо. Гульельмо и Бьянка тихо плачут от счастья, пока священник проводит обряд венчания, но Франческо не смотрит на них, потому что Джулиано стоит прямо напротив, под фреской, на которой он изображен вместе с братом, отцом и дедом, шествующими в Вифлеем приветствовать рождение Спасителя. Спасения же для себя Франческо не видит. Его душа горит днем от опасных мыслей, что никак не хотят покидать его голову, а тело — ночью, когда сны, наполненные шепотом и воспоминаниями о запретном удовольствии, заставляют его метаться по влажным простыням и вытягивают из него все силы. Франческо просыпается с желанием бежать, найти Джулиано, чтобы тот прекратил его мучения — поцеловав его или убив, уже не так важно, — но Джулиано избегает его, сворачивает в другую сторону, едва завидев, и прячется в мастерской Боттичелли, куда Франческо ходу нет. Вот и сейчас Джулиано отводит глаза, как только ловит его взгляд. Он не улыбается, в отличие от донны Лукреции и Лоренцо, его лицо холодно и надменно, как будто он совсем не рад свадьбе сестры, а Франческо может думать только о том, насколько все было бы проще, родись Джулиано девушкой. Франческо не стал бы никого похищать, он все сделал бы правильно, пусть даже дядя трижды проклял бы его и изгнал из дома, и сейчас они стояли бы перед алтарем вместо Бьянки и Гульельмо и гости праздновали бы их свадьбу и желали им счастья. Лоренцо же, в отличие от брата, своей радости не скрывает. В палаццо Медичи собрались все важные люди Флоренции и даже гости из других городов, ничуть не смущаясь скандальными пересудами о причине столь скоропалительной женитьбы, и Лоренцо щедро раздаривает улыбки и жмет руки, успевая уделить внимание всем, кроме своего брата, который куда-то пропадает, и жены. Клариче кажется расстроенной, и Франческо находит в себе достаточно великодушия, чтобы пригласить ее на танец, а потом попытаться сбежать, пока ее муж не добрался и до него, но спрятаться от Лоренцо невозможно, если он сам того не хочет. — Стрела Амура? — весело спрашивает он, пока Франческо задумчиво смотрит вслед подруге Бьянки, не пожелавшей назвать своего имени. — Ты чем-то напугал бедняжку? — Сказал, что не собираюсь жениться, — честно отвечает Франческо и отбрасывает в сторону стрелу, которая, к его сожалению, миновала его сердце. — Вот как? — Лоренцо прищуривается. — Оставишь род Пацци без наследников? — Об этом позаботится Гульельмо, — криво усмехается Франческо и снова встречается глазами с загадочной девушкой. Наверное, она решает, что он улыбается ей, потому что мило краснеет и расцветает ответной улыбкой. — Это точно, — Лоренцо смеется и хлопает его по плечу. — Я надеюсь, этот брак не только положит конец вражде между нашими семьями, но и станет новым началом. Медичи и Пацци теперь едины. И вы с Джулиано... Франческо застывает под рукой Лоренцо, и тот неловко запинается посреди фразы. Франческо не знает, что именно собирался сказать Лоренцо, но догадывается, и видит Бог, если у того хватит глупости закончить фразу, Франческо врежет ему прямо здесь и сейчас, как мечтал много лет, и плевать на скандал, который поднимется. В этом был смысл? На это рассчитывал Лоренцо, предлагая ему Джулиано? Привязать его к семье Медичи узами, что крепче любых договоров и контрактов, и остановить многолетнюю вражду? Если так, то его ждало горькое разочарование. — Ты же слышал, что в Вольтерре нашли квасцы? — Лоренцо резко меняет тему и тянет его вглубь комнаты, подальше от любопытных ушей. — Конечно, — деревянно кивает Франческо. О квасцах слышали все, и дядя вовсю готовился к дебатам в синьории, чтобы не позволить Медичи заключить очередной выгодный контракт и одновременно осложнить отношения Флоренции со Святым Престолом. — И что? — Банк Медичи будет торговать ими, но есть страны, где банк Пацци представлен лучше, — тонко улыбается Лоренцо. — Ты хочешь, чтобы мы продавали квасцы для вас? — С нами, — поправляет Лоренцо. — Совместное предприятие. Взаимная выгода. Франческо удивленно поднимает брови. Лоренцо быстро ориентируется и, видимо, жаждет союза с Пацци любыми средствами, раз делает такое щедрое предложение, но и тут Франческо его разочаровывает. — Я не могу, — пожимает он плечами. — Якопо не согласится. — Поэтому мне нужна твоя поддержка, — улыбка наконец пропадает с лица Лоренцо, и Франческо напрягается в ожидании, что тот опять начнет вытаскивать наружу его желания и грехи. — Все ради блага Медичи, да? — зло усмехается он. — Ради блага Флоренции, — привычно отвечает Лоренцо. Франческо все же возвращается на праздник, чтобы не обижать брата и его невесту, и даже присоединяется к танцу, во время которого снова сталкивается с подругой Бьянки. Она красива и очаровательна, легко шутит и смеется в ответ, и будь Франческо умнее, он влюбился бы в нее, а не крутил головой, пытаясь высмотреть того, кому его сердце не нужно и даром. К вечеру гости начинают расходиться, но Франческо не торопится возвращаться домой. Там его наверняка ждет дядя, мрачный и недовольный, несмотря на то, что даже из этой ситуации он смог извлечь выгоду — обменял формальное благословение на должность для Сальвиати, и без того многим им обязанного, и теперь Франческо вынужден общаться со скользким, словно змея, кузеном гораздо чаще, чем ему того бы хотелось. Франческо выходит в темный сад и вдыхает полной грудью. Теплый воздух наполнен густым запахом цветов и земли, тишина давит на уши после нескончаемой музыки и гула голосов, и Франческо не спеша шагает по мощеной дорожке в самую глубь, туда, где тише и темнее всего. Внутри опять свербит от неприятного чувства зависти к Гульельмо, который теперь будет жить в этом доме, среди новой родни, принявшей его с распростертыми объятиями, и ему не нужно возвращаться в палаццо Пацци, чтобы докладывать дяде, с кем и о чем говорит Лоренцо де Медичи, и плести бесконечные интриги, балансируя на опасной грани измены и предательства. Франческо знает, что намекни он хоть словом, и ему тоже нашлось бы здесь место, и от этого знания еще хуже. Донна Лукреция всегда была добра к нему, а Лоренцо жаждет назвать его братом, но они всегда будут Медичи, а он будет Пацци, и это не изменится. Он не предаст свою семьи ради них, а тот, ради кого он уже сделал это однажды, ненавидит его так сильно, что даже не может находиться с ним в одной комнате. Франческо трет лицо, а когда убирает руку, замечает в темноте сгорбленную фигуру. Джулиано сидит на каменной скамье, спрятанной между розовых кустов, в лунном свете его волосы кажутся совсем белыми, словно он поседел раньше срока, и в руках он держит бокал с вином. Сердце подпрыгивает к горлу, и Франческо хочет развернуться и тихо уйти, пока его не заметили, потому что он не готов к стычке, не сейчас, когда его мысли в смятении, но Джулиано поднимает голову и смотрит прямо на него. — Пацци, — его глаза кажутся темными провалами на заострившемся от теней лице, и на мгновение Франческо становится так страшно, словно он заглянул в лицо самой смерти. — Я не хотел тебе мешать, — глухо отзывается он и все же пытается уйти, но Джулиано его останавливает. — Ты мне не мешаешь, — его голос звучит странно, одновременно отрешенно и требовательно, и когда он встает, Франческо понимает, что Джулиано пьян. Качнувшись, он шагает навстречу и вкладывает в пальцы Франческо свой бокал, а сам возвращается к скамье за кувшином, не из тех, что предназначались для гостей, а самым простым, который он, видимо, взял на кухне. — Мы же теперь семья, — продолжает Джулиано, снова подходя к нему. — Нужно это отметить. Он чокается пузатым боком кувшина о край бокала, но не рассчитывает силу и вино выплескивается на пальцы Франческо. Джулиано смотрит, как темные капли текут к его запястью, а потом неожиданно проводит пальцами по тыльной стороне его ладони, собирая их, и Франческо чуть не роняет бокал. Слабый огонек возбуждения вспыхивает в животе и разгорается пламенем, когда Франческо видит, как чувственные губы Джулиано изгибаются в холодной усмешке. — Пей, — настаивает тот и сам прикладывается прямо к кувшину, запрокидывая голову и открывая взгляду шею. Франческо не притрагивается к вину, завороженно наблюдая, как кадык Джулиано ходит вверх-вниз, пока тот пьет, а потом как тот вытирает рот той же рукой, что прикоснулся к нему, и желание поцеловать его становится нестерпимым. Франческо ставит бокал на край скамьи и в третий раз разворачивается, чтобы уйти, сбежать подальше от этого искушения, но Джулиано опять окликает его, не позволяя вырваться из невидимой ловушки. — Пацци, ты кое-что забыл. Франческо удивленно поворачивается и чувствует, как в грудь ему врезается что-то маленькое и тут же со звоном падает на камни под ногами. Джулиано дожидается, пока он наклонится, чтобы подобрать кольцо, которое мгновенно узнает: золотое, с крупным изумрудом, оно было на нем в тот вечер, когда он пришел в палаццо Медичи, а потом исчезло, но Франческо не придал этому значения. Значит, он забыл его в покоях Джулиано и тот все это время хранил его? — Лоренцо может называть тебя братом сколько угодно, — с неожиданной злостью говорит Джулиано, подходя ближе и становясь рядом, почти касаясь плечом плеча Франческо. — Он добр и умеет прощать. Но я помню, кто ты и на что способен. Франческо сжимает кольцо в кулаке с такой силой, что его края больно впиваются в ладонь. Он не знает, о чем именно говорит Джулиано — о своей неприязни, длящейся с самого детства, об обвинениях в покушении на Пьеро и Лоренцо или о ночи, которая вместо того, чтобы связать их, лишь разделила еще больше, — но это и неважно. Джулиано ненавидит его, честно и открыто, за все разом, и Франческо всю жизнь отвечал ему тем же, пока что-то в нем не сломалось, не согнулось под тяжестью этого чувства, не помутило разум, вынуждая совершать ошибки одну за другой. — Джулиано... — начинает он, потому что больше не может так, не может тянуть этот груз в одиночку и сходить с ума, мечтая о недостижимом. — Больше не втягивайте меня в свои сделки, — перебивает его Джулиано, и теперь Франческо видит его глаза, холодные и ясные, словно летнее небо. Слова, которые он не успел сказать, горчат на языке, и Франческо сглатывает, загоняя их обратно в самый дальний угол души, туда, где они умрут, истлеют и бесследно растворятся в том чувстве, которое имело право на существование, с которым Франческо привык жить за те годы, что длилась их с Джулиано вражда. Они смотрят друг на друга долгие мгновения — дольше, чем за все последние недели вместе взятые, — а потом Джулиано уходит, оставляя Франческо одного в темноте. Дружить с Лоренцо оказывается странно, хотя называют их отношения дружбой только сами Медичи. У Лоренцо есть друзья, и все они известны как во Флоренции, так и за ее пределами: поэты, музыканты, художники, мыслители. Франческо в их компанию совершенно не вписывается, да и не желает этого, отклоняя все приглашения вместе отправиться в трактир или присоединиться к ним в палаццо Медичи, соглашаясь лишь на ужины в кругу семьи. Хотя настоящей семьей их тоже назвать сложно. Клариче по-прежнему скрывает несчастье за сурово поджатыми губами, но никого этим не обманывает, а без Джулиано Медичи словно теряют свое сияние, как будто он был солнцем, в свете которого все казалось лучше и проще. Теперь его нет, и Лоренцо едва заметно хмурится, глядя на пустое место по правую руку от себя, а донна Лукреция натянуто улыбается, старательно поддерживая разговор. Франческо знает, что это из-за него: Джулиано не желает быть с ним в одном доме и сидеть за одним столом, поэтому сбегает в мастерскую Боттичелли, якобы позировать для картины. Это Франческо тоже знает наверняка, потому что каждый раз изыскивает повод проехать по улице, где находится мастерская, в надежде увидеть Джулиано хоть мельком, а потом ненавидит себя за это и клянет за глупость последними словами. Наверное, если бы Джулиано дали возможность, он сбежал бы не только из дома, но и из города, в Венецию или Милан, где герцог Сфорца принял бы его с распростертыми объятиями, поэтому Франческо совсем не удивляется, когда узнает, что Джулиано сам вызвался сопровождать брата в Вольтерру на переговоры по продаже квасцов. — Нельзя упускать такой шанс, — довольно бормочет Якопо, дописывая письмо Сальвиати, и Франческо, который тоже теперь ищет поводы пореже появляться дома, уверен: его родственники задумали что-то очень нехорошее, но помешать им он не в силах, как бы Лоренцо не убеждал его в обратном. Семена раздора, посеянные щедрой рукой Якопо, дают всходы через несколько недель, когда Вольтерра неожиданно решает продать квасцы в обход банка Медичи по цене ниже рыночной, а Папа Сикст тут же реагирует на это угрозой вторжения в город, находящийся под защитой Флоренции — или, точнее, под защитой Лоренцо. — Помоги мне, Франческо, — просит тот с неподдельной тревогой. — Я знаю, что жителей Вольтерры водят за нос, и твой дядя к этому причастен. — Он моя семья, — возражает Франческо, но с решимостью меньшей, чем следовало бы. — Я тоже твоя семья, — давит Лоренцо, — и вместе мы можем предотвратить войну. Франческо знает, что нельзя поддаваться: слова Лоренцо обычно так же лживы, как и манипуляции дяди, но он никогда по-настоящему не мог сопротивляться ни тому, ни другому. Сейчас голос Лоренцо звучит громче, поэтому Франческо кивает, пытаясь убедить себя, что поступает правильно и его действия спасут жизни простых людей, не имеющих отношения к борьбе Медичи и Папы Римского за баснословное богатство, скрывающееся в землях Вольтерры. Вломиться посреди ночи в собственный банк не составляет для Франческо особого труда. Он находит имя купца, которого подкупил дядя, чтобы тот сбил цену на квасцы, но облегчение Лоренцо длится недолго. Якопо слишком долго играет в эту игру, чтобы не иметь в рукаве запасного козыря. — Бунт, господа! — торжественно объявляет он на спешно созванном заседании синьории. — Вольтерра должна быть наказана! Медичи нет на своих местах, поэтому Франческо упирается взглядом в пол и молчит, пока приоры бурно высказывают свое негодование. Он не знает, как дядя это сделал, они почти не общаются и уж точно никто не станет делиться с ним планами, пока он поступается интересами семьи ради чужих идеалов. Франческо чувствует себя беспомощным и неспособным ничего изменить, и это чувство лишь усиливается, когда Лоренцо и Джулиано наконец появляются, но без каких-либо доказательств и аргументов. — Почему ты так противишься войне, Лоренцо? — ехидно спрашивает Якопо, пока приоры стучат кулаками по столам, выражая ему свою поддержку. — Ты боишься? — Потому что смерть — это не ответ, — отзывается побледневший Лоренцо, и Якопо смеется так громко, что перекрывает шум в зале. Франческо покидает заседание вместе с Медичи, но в душе он согласен с дядей. Смерть может решить множество проблем и ответить на множество вопросов, и Лоренцо слишком наивен, если не понимает этого. Чтобы победить, нужно не бояться проливать кровь, свою и чужую, так Франческо учили с детства, но он не собирается поучать Лоренцо де Медичи. Для этого у него есть брат, который сейчас выглядит так, будто сдерживает ругательства и желание кого-нибудь ударить. Федерико да Монтефельтро, гонфалоньер Церкви и крестный отец Лоренцо, является во Флоренцию спустя неделю. Франческо долго стоит на крепостной стене, разглядывая армию, раскинувшуюся на холмах лоскутным одеялом из палаток и повозок, а потом отправляется в палаццо Медичи на ужин в честь почетного гостя. — Лоренцо, послушай, — Монтефельтро трет горбатый нос и цепляет ножом кусочек мяса. — Я уважаю твое стремление решить дело миром, но мне платит синьория, и я буду делать то, что сочту нужным для достижения цели. — Я лишь прошу избежать ненужного кровопролития, крестный, — голос Лоренцо звучит почти отчаянно. — Потяни время, пока Джулиано и Франческо не найдут того купца, чтобы он дал показания. На этих словах Франческо вздрагивает, и его вилка с противным звуком проезжается по тарелке. Джулиано, которому на сей раз не удалось избежать его компании, бросает на него острый взгляд через стол. — А что будешь делать ты? — резко спрашивает он у брата. — Поеду с армией, — пожимает плечами Лоренцо. — Может, приоры Вольтерры согласятся на переговоры. — Нет, — все так же резко возражает Джулиано, и Франческо отводит глаза. Скорее Якопо забудет про свои интриги, чем Джулиано согласится остаться с ним и тем более работать вместе. Осознавать это уже почти не больно, лишь унизительно, что тот демонстрирует свое отношение к нему вот так, при всех. — Ты должен остаться, — продолжает Джулиано. — Ты не можешь подвергать себя такой опасности. Я поеду. — На том и порешим, — улыбается Монтефельтро, и шрам на его правой щеке идет страшными складками. Найти самого купца оказывается гораздо сложнее, чем его имя. Его дом и склад наглухо закрыты и никто из соседей его не видел, и пока Лоренцо с надеждой ждет его появления, Франческо почти уверен, что воды Арно давно унесли с собой и купца, и то, что он знал. Не в духе Якопо было оставлять свидетелей в живых, тем более таких, которые могли поставить под угрозу кого-то из Пацци. Через две недели его подозрения подтверждаются почти в точности. Джулиано присылает письмо, в котором сообщает, что люди Монтефельтро начинают нервничать из-за долгого ожидания и сдерживать их становится все сложнее, и Лоренцо приказывает своим слугам выломать двери, несмотря на ропот собравшейся поглазеть толпы. То, что они находят среди тачек с необработанными квасцами, уже сложно назвать человеком. Лоренцо бледнеет и выбегает на воздух, зажимая рот рукой. — Надо ехать в Вольтерру, — глухо говорит он, стараясь дышать через нос, и Франческо согласно кивает. — Пока еще не слишком поздно. Но когда они к вечеру добираются до Вольтерры, оказывается, что они все-таки опоздали. Над городом стоят столбы дыма, и Лоренцо пришпоривает уставшего коня, торопясь к открытым настежь воротам. — Джулиано! — испуганно зовет он брата, мечась по улицам, залитым кровью, и спотыкаясь о трупы мужчин, женщин и детей. — Джулиано! Сердце Франческо отбивает дробь не хуже конских копыт. Нужно было поехать вместе, даже если бы Джулиано устроил публичный скандал или наоборот перестал замечать его до конца жизни. Джулиано хороший воин, но Франческо мог бы прикрыть ему спину, уберечь от опасностей и вернуть домой живым и невредимым. — Джулиано! — хочет он закричать, но выходит лишь невнятный хрип, потому что горло перехватывает от страшных мыслей, что могло случиться с младшим Медичи в этой бойне. Радостные крики солдат, грабящих город, раздаются где-то вдалеке, и Франческо оборачивается на звук. Джулиано бредет по улице, еле переставляя ноги, с опущенным мечом, едва слышно скрежещущим острием по булыжникам. Его лицо и волосы испачканы кровью, а на доспехах видны вмятины, но сам он не ранен, и Франческо, не заметивший, что задержал дыхание, выпускает воздух из горящих легких. Сказал бы кто ему раньше, что он будет рад видеть Джулиано де Медичи больше, чем кого-либо в жизни, он бы рассмеялся, а сейчас готов упасть на колени и вознести хвалу Господу за то, что отвел от того беду. — Джулиано! — Лоренцо пробегает мимо и стискивает брата в объятиях. Его заметно трясет, и Франческо не хочет представлять, что бы ощутил он сам, будь на месте Джулиано Гульельмо. — Все хорошо, — бормочет Джулиано. — Мы победили. Он пытается поднять руку, чтобы обнять брата в ответ, но меч тянет ее к земле, и он выпускает его из пальцев. Джулиано и сам того гляди упадет, и Лоренцо поспешно оглядывается. — Где твоя лошадь? Подожди, я что-нибудь придумаю. Лоренцо убегает обратно к городским воротам, а Джулиано, словно не слыша его, продолжает свой путь. Его меч остается лежать посреди дороги, и Франческо подходит ближе, чтобы поднять его. — Оставь, — слабо просит Джулиано, а потом запинается об обломок какой-то доски и кренится вперед. Франческо едва успевает его подхватить. Джулиано тяжелый, и доспехи лишь добавляют ему веса, но Франческо почти этого не замечает. Джулиано жив и в его объятиях, и если бы было необходимо, он бы донес его до Флоренции прямо так, на руках, словно свой крест, свое испытание и искупление, свою скорбь и радость. — Прости, — едва слышно шепчет Джулиано куда-то ему в шею, и Франческо кажется, что он ослышался, но это неважно. Он обнимает Джулиано крепче, не замечая, как разорванная на плече кольчуга царапает его руку, прижимается губами к почерневшим от сажи и крови волосам и на мгновение верит, что однажды все у них будет хорошо. — И ты меня, — выдыхает он, надеясь, что на этот раз Джулиано поймет его правильно. Джулиано не противится и не сопротивляется, когда Лоренцо начинает снимать с него покореженные латы, а Франческо тянется помочь. Вдвоем они избавляют его от кольчуги и обрабатывают мелкие порезы и синяки, пока младший Медичи смотрит потухшим взглядом куда-то в пустоту между ними. Засыпает он почти сразу, как ложится, и Франческо остается охранять его сон, пока Лоренцо беседует с крестным отцом на повышенных тонах. Франческо не может разобрать слов, но возвращается тот взвинченный и расстроенный. — Выезжаем на рассвете, — тихо говорит он, поправляя меховое одеяло и плотнее укутывая брата. Его пальцы с нежностью дотрагиваются до волос Джулиано, которые они кое-как промыли от грязи, и Франческо впервые в жизни в полной мере ощущает, что у них с Лоренцо есть то, что связывает их гораздо крепче мнимых братских уз. Флоренция приветствует победителей аплодисментами и радостными криками. Колокол на Санта-Мария-дель-Фьоре надрывается, созывая народ на празднование, и Франческо с братьями Медичи движется вместе с рекой солдат, вливающейся на улицы города. Они не доезжают до площади Синьории сотню локтей, когда Джулиано, все такой же измученный и бледный, сворачивает в сторону. — Я так не могу, — бормочет он, и Франческо с Лоренцо послушно едут за ним. Они едва успевают выбраться из толпы, плотной стеной стоящей по обеим сторонам улицы, как сзади раздается женский крик. — Джулиано! Джулиано! Они оборачиваются, чтобы увидеть, как к ним бежит Симонетта Веспуччи — пряди светлых волос выбились из прически, щеки раскраснелись, плащ развевается за спиной. Джулиано притормаживает и спешивается, и они замирают рядом — юные боги, прекрасные и недоступные для мирской суеты, случайно попавшие в мир смертных, чтобы обрести друг друга. Франческо знает, что будет дальше, но все равно не может отвести глаз. Джулиано целует Симонетту крепко и уверенно — жадно, как будто ждал этого долгое время, — не обращая внимания ни на что вокруг, и в груди Франческо проворачивается нож, превращая его сердце в кровавые ошметки. Так вот в чем была причина его постоянных отлучек из дома — не во Франческо с его неуместной и нежеланной страстью, а в Симонетте, с которой Джулиано снова мог почувствовать себя охотником, а не жертвой. — Франческо? — зовет его Лоренцо, но его голос слышится как будто издалека, словно Франческо погрузился в воду и его тянет на дно, в холод и темноту, где его раздавит, переломает кости, выпустит из него кровь вместе с этой больной, мучительной, никому не нужной любовью. Он не замечает, как оставляет Медичи позади и добирается до дома. Конь сам несет его по улицам Флоренции до родных ворот, где его встречают слуги с вестью, что мессер Гульельмо ожидает в столовой вместе с гостями, но Франческо плевать, пусть даже к ним приехал сам Папа Римский. Там, где раньше билось его сердце, тихо и пусто, от усталости подкашиваются колени, и он бредет к своим покоям, желая лишь принять ванну и лечь спать. — Франческо! — Гульельмо выбегает в коридор. На его лице радостная улыбка, а в глазах облегчение, и Франческо все же останавливается. — Кое-кто хочет с тобой встретиться. — Гульельмо, давай не сейчас. Я очень устал. Но уйти Франческо не успевает. Из столовой выходит человек, которого он уже видел на свадьбе брата, а следом за ним — девушка, и Франческо удивленно делает шаг ей навстречу. — Франческо, — торжественно объявляет Гульельмо. — Позволь представить тебе Андреа Фоскари и его дочь Новеллу. Зима выдается холодной и дождливой, и подол свадебного платья Новеллы тяжелеет от влаги и мешает ей танцевать, но счастливая улыбка все равно сияет на ее лице. Франческо приглашает на свою свадьбу всю семью Медичи, но Джулиано предсказуемо не появляется и даже не утруждает себя формальными поздравлениями. Лоренцо говорит от его лица, и Франческо криво усмехается, потому что они оба знают, что это ложь, но все равно благодарит и обнимает его, как родного брата. Весной Лоренцо устраивает турнир, на котором впервые объявляет королевой не Лукрецию Ардингелли и не Симонетту Веспуччи, а свою жену. Клариче, всегда строгая и сдержанная, краснеет и смущается, и зрители приветствует ее криками, пока Лоренцо не сводит с нее влюбленных глаз и в результате проигрывает финальный поединок, но, кажется, ни капли не расстраивается. Джулиано стоит рядом с братом с понимающей улыбкой, но Франческо старается больше на него не смотреть, чтобы не бередить раны, которые даже не думают затягиваться. В июле, в самые жаркие дни, Бьянка благополучно разрешается от бремени, и этому радуются все, кроме, пожалуй, Якопо, который на новость о рождении внука реагирует лишь сдержанным кивком. Когда гордый Гульельмо передает ему своего первенца, у Франческо в груди что-то обрывается. Джулиано мнется рядом, не решаясь прикоснуться к их племяннику, и эта мысль — что у них теперь есть что-то общее, то, что в равной степени принадлежит им обоим и неразрывно их связывает, — кажется дикой. Юношеская легкость так и не возвращается к Джулиано. В глубине души Франческо надеялся, что избавив его от себя, он повернет время вспять, вернет все как было до той ночи в Риме, когда он совершил самую большую ошибку в своей жизни, но Джулиано все так же серьезен и отстранен, а редкие улыбки не касаются его глаз. У них с братом разлад; Франческо знает это, потому что Лоренцо плохо умеет скрывать чувства, когда дело касается семьи, но он больше не чувствует за собой вины. То, что делает Джулиано, теперь никак его не касается, и Франческо знает, что так лучше для всех, но все равно не может удержаться и не последовать за ним, когда видит, как тот тихо отступает к двери, пока семья воркует над младенцем. — Джулиано! — Франческо прикрывает дверь в покои Гульельмо и Бьянки, чтобы никто их не слышал. Джулиано вздрагивает и медленно оборачивается. В его взгляде Франческо мерещится враждебность, но она тут же пропадает, смытая волной деланного равнодушия. — Ты счастлив? — спрашивает он, потому что ему нужно знать, что он все делает правильно, что эти бесконечные пляски на раскаленных углях не проходят зря хотя бы для одного из них. Наверное, в этом смысл любви — радоваться тому, что другой человек счастлив даже без тебя, но все внутренности Франческо сворачиваются в тугой комок в ожидании боли, которую принесет с собой ответ Джулиано. Джулиано долго смотрит на него с нечитаемым выражением лица и молчит. За дверью, отделяющей их от семьи, раздается смех, и Франческо кладет руку на полированное дерево, боясь, что кто-нибудь решит выйти и проверить, куда они пропали. — А ты, Франческо? — наконец отзывается Джулиано, и собственное имя бьет хлыстом, звучит укором, воскрешает в памяти другую ночь, которую Франческо не сможет назвать ошибкой, даже если его будут пытать на дыбе. Он молчит в ответ точно так же, не зная, что сказать, и Джулиано кивает сам себе, усмехается без намека на веселье и уходит, ступая по каменному полу почти неслышно. Франческо уезжает на виллу Паруджано впервые за шесть лет и проводит там время вплоть до самой зимы. Вопрос Джулиано звучит в его голове каждый раз, когда он смотрит на Новеллу, когда целует ее губы, горькие от сока недозревших апельсинов, которые она зачем-то ест, когда он прячет лицо в ее волосах, таких же рыжих, как корки, что остаются лежать на тарелке, когда он подхватывает ее на руки и несет в спальню. Франческо ищет в себе ответ и не находит, прислушивается к своему сердцу, но под ребрами все та же пустота, что образовалась там год назад. Наверное, задай Джулиано другой вопрос, он смог бы на него ответить. Он любит Новеллу по-своему — не так, как она того заслуживает, но больше, чем можно было ожидать от брака по расчету, — и благодарен ей за то, что она принимает его со всеми достоинствами и недостатками. Никто так не заботился о Франческо с тех пор, как умерла его мать, никто не смотрел на него с такой теплотой, что к ней не получается привыкнуть, и оттого он ценит свою жену еще сильнее. Время не лечит, лишь искажает чувства и воспоминания так, чтобы с ними можно было примириться, Франческо понимает это, как только возвращается во Флоренцию и видит Джулиано впервые за полгода. Тот все так же красив, все так же высокомерен и холоден и смотрит на него, как на злейшего врага, хотя Франческо ничего ему не сделал. Франческо кажется, что он понимает, в чем дело, когда Лоренцо просит его стать крестным отцом своего первенца, и в груди неожиданно вспыхивает такая знакомая, такая привычная злость, и сердце снова начинает биться от того, что Джулиано опять винит его в решениях других людей, за которые Франческо не несет ответственности. Пьеро де Медичи крестят в конце февраля в Санта-Мария-дель-Фьоре. Франческо не может сдержать улыбки, когда смотрит на счастливых Медичи, на гордую Бьянку, держащую младенца, и на гостей, чей шепот теряется под высокими сводами собора. Лишь один человек отсутствует, показательно опаздывая, и Франческо удивляется, как Лоренцо и донна Лукреция терпят подобное неуважение. — У нас тоже будет своя семья, — обещает Новелла, с умилением глядя, как он дотрагивается до маленького Пьеро и наклоняется его поцеловать. «Разве у нас ее еще нет?» — хочется спросить ему с легкой досадой, но он уже знает ее мнение на этот счет. Франческо один — без брата, которого забрали Медичи, без дяди, который с ним почти не разговаривает, и без детей, которых им пока не удалось зачать, и сколько бы раз он не повторял, что одной Новеллы ему достаточно, та лишь отмахивается и обещает, что скоро, совсем скоро они станут настоящей семьей. Может быть, она права и тогда Франческо сможет наконец ощутить счастье, а пока ему приходится лишь верить ей на слово. Приходит очередная весна, и вместе с ней снова расцветают надежды Лоренцо превратить Флоренцию в настоящую республику. Франческо все так же не разделяет этих мечтаний, но поддерживает его в приорате, получая в награду полные осуждения и разочарования взгляды дяди. Он не пытается примириться с Якопо, понимая, что каждый раз, когда он голосует на стороне Медичи, дядя видит в нем предателя, такого же как Гульельмо, и тем удивительнее услышать от него извинения. — Я разговаривал с твоей женой без разрешения, — винится Якопо с такой искренностью, что Франческо даже на мгновение верит ему. — Она не сказала тебе? — Конечно сказала, — цедит он сквозь зубы, чувствуя, как внутри закипает гнев. Франческо злится не на дядю, к его манипуляциям он давно привык, но Новелла нарушила его запрет и скрыла это, и он не может просто об этом забыть. — Прошу, не сердись на нее, — Якопо видит его насквозь и не стесняется этим пользоваться. — Я надеялся, она поможет нам найти путь к примирению. Новелла тоже не скупится на извинения и оправдания, и Франческо слушает ее не перебивая. Он ищет признаки лжи в выражении ее лица, в тоне голоса, в нервных движениях рук и пальцах, сцепленных в замок, а потом одергивает себя и мысленно проклинает Якопо и Лоренцо, которые приучили его не верить никому. У его жены слишком чистое сердце для семейства Пацци, и Франческо не заслуживает ее, но старые привычки умирают тяжело. — Ты несчастлив, — неожиданно говорит Новелла и мягко дотрагивается до его щеки. — Я лишь хотела помочь. Франческо целует ее ладонь, пряча глаза. Он был уверен, что успешно скрывал свои чувства — в конце концов, он занимался этим всю жизнь, — но, видимо, раньше просто никому не было до них дела. — Ты злишься? — спрашивает Новелла, приникая к его плечу, и Франческо качает головой. Злость и правда уходит, исчезает в пустоте, которая продолжает разрастаться в его груди, грозя рано или поздно поглотить его целиком. Франческо не решается обнять Новеллу, потому что как бы он не старался, его глупое сердце бьется только в присутствии одного человека, питаясь чужой ненавистью и презрением, а потом замирает до следующей встречи, до краткого мига, когда их глаза встречаются, а губы искривляются в ледяных усмешках. — Это была ошибка, — шепчет Новелла, обнимая его сама. — Больше она не повторится. Лоренцо уезжает в Милан на свадьбу Катерины Сфорца, а возвращается с обещанием ее отца продать Имолу Флоренции. Даже Лука Содерини, ближайший сторонник Медичи, не одобряет эту затею, но все же подходит к Франческо вместе с Лоренцо, чтобы предложить ему пост правителя Имолы. — У тебя достаточно опыта, — убеждает его Содерини, хотя Франческо еще не успел отказаться. Он вообще не знает, как реагировать на такое щедрое предложение, и ощущает взгляд дяди между лопаток, словно острие ножа. — Он все еще не верит мне, — легко улыбается Лоренцо, как будто его это совсем не задевает. — Но тебе пойдет на пользу уехать из Флоренции, Франческо. Подальше от дяди и... Он сбивается и не договаривает, делая вид, что его отвлекла стая голубей, сорвавшаяся в небо прямо у них из-под ног, но Франческо прекрасно понимает, о чем — вернее, о ком — тот думает. — Мы построим новый мир, — Лоренцо переключается на любимую тему и в его голос возвращается уверенность. — Заключим союз с Миланом и Венецией. — Нам нужен ответ, — торопит его Содерини, и Франческо останавливается посреди площади, в задумчивости глядя себе под ноги. Все внутри него кричит о том, что в предложении Лоренцо есть подвох, потому что так было всегда, но он не видит его и от того чувствует себя дураком. — Последний вопрос, — решается он и поднимает глаза на Медичи. — Почему не предложить Имолу Джулиано? Лоренцо мрачнеет и отворачивается, и эта реакция красноречивее любых объяснений. Джулиано умел отталкивать людей от себя и делать им больно, но Франческо не мог представить, что когда-нибудь он поступит так со своим братом, который не чаял в нем души. — Я предлагал, — наконец отзывается Лоренцо. — Он отказался. Этот ответ удивляет Франческо. Джулиано почти что ушел из дома, оставив свое место подле матери и брата ненавистному Пацци, но не захотел уезжать из города, подальше от них всех? Франческо не может перестать об этом думать, даже после того, как расстается с Лоренцо, окрыленным его согласием, и ноги сами несут его к мастерской Боттичелли. Он замечает маленького художника в конце улицы, направляющегося в сторону палаццо Медичи, но дверь легко поддается, когда Франческо толкает ее ладонью. Внутри оказывается тихо и темно из-за расписной ткани, которой занавешены окна. Франческо никогда здесь не был, но от запаха сердце начинает стучать быстрее, и он вдыхает полной грудью. Земля и вино, бумага и краски — запах Джулиано, такой знакомый и одновременно чужой. Как давно Франческо не ощущал его? Месяцы? Годы? Когда последний раз Джулиано подпускал его настолько близко к себе? Франческо осматривается, тихо ступая по пыльному полу. Миски с разноцветными порошками, кисти, холсты, помост, заваленный подушками, а перед ним картина — недорисованная, но Джулиано узнается мгновенно. Франческо с трудом сглатывает, разглядывая обнаженное тело, запрокинутую голову с закрытыми глазами, приоткрытые в истоме губы, и не может не вспоминать, как все это выглядело в реальности, когда Джулиано стонал в его руках и жмурился от удовольствия. Рядом висят наброски, быстрые зарисовки углем, — Симонетта, Симонетта, сплошная Симонетта, — и когда Франческо тянет к себе единственный портрет Джулиано, остальные с шорохом падают на пол. — Сандро, ты что-то забыл? — неожиданно раздается голос у него за спиной, и Франческо вздрагивает, словно его застигли на месте преступления. В задней части мастерской обнаруживается жилая комната с постелью, заправленной дорогим покрывалом с богатой вышивкой, — не по карману художнику, пусть и талантливому, — и Франческо замирает на пороге, как уже делал однажды, целую жизнь назад, под взглядом хозяина этого жилища. — Джулиано, — кивает он, борясь с желанием отступить, спрятаться от синих глаз, в которых изумление мгновенно сменяется ненавистью. — Что ты здесь делаешь? — резко спрашивает Джулиано, отбрасывая в сторону перо и поднимаясь из-за стола. Франческо невольно кидает взгляд на исписанный лист, и Джулиано загораживает его, словно защищает какой-то секрет. — Я не хотел тебе мешать... — Тогда убирайся, — грубо обрывают его, и Франческо сжимает зубы, чувствуя, как старое безумие ворочается в груди, стряхивая с себя сон и поднимая голову. Глаза Джулиано горят, а руки сжимаются в кулаки, словно он готов к драке, и пару лет назад Франческо с удовольствием бы ответил на этот вызов, сцепился бы с ним в запале пустой ссоры, но не теперь. Они оба изменились, страшно и необратимо, и могли идти только вперед, как бы Джулиано не пытался воскресить былое. — Почему ты отказался от Имолы? — спокойно спрашивает Франческо, и на мгновение Джулиано теряется, но тут же заводится с новой силой. — Какая тебе разница? — ярится он и бросается вперед, словно нападая, но Франческо остается стоять на месте. Он давно не видел Джулиано таким живым, и пусть тот хоть кричит, хоть бьет его, хоть проклинает последними словами, Франческо не будет его останавливать. Но Джулиано, как обычно, поступает по-своему, и замирает в шаге от него, напряженный и опасный. — Или ты пришел позлорадствовать? — его голос падает почти до шепота, и на мгновение Франческо кажется, что безумие поразило и его, но глаза Медичи слишком ясные, слишком трезвые, чтобы принадлежать сумасшедшему. — О чем ты говоришь? — с трудом спрашивает Франческо, и губы Джулиано кривятся в усмешке, уродующей его лицо. — А то ты не знаешь, — цедит он. — Ты уже все у меня забрал, так что еще тебе нужно? Внутренности скручивает от неожиданной, давно позабытой боли, и Франческо опускает глаза, ожидая увидеть кулак Джулиано, врезавшийся ему под дых, но тому не нужно применять физическую силу, чтобы заставить человека мучиться. — Уезжай в Имолу, Пацци, — продолжает он, и его ярость выгорает так же быстро, как зародилась, сменяясь уже привычным холодом. — И оставь меня в покое. Джулиано отворачивается, словно теряет к нему всякий интерес, и Франческо с трудом вдыхает, захлебывается его запахом, чувствуя, как зверь внутри воет и рвется, требуя схватить Джулиано за плечи и встряхнуть, напомнить, что он сам отдал себя, без принуждения, и Франческо взял лишь то, что ему предложили добровольно, но руки наливаются свинцом. — Больше я тебя не потревожу, — глухо обещает он и уходит так же тихо, как пришел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Франческо не хочет идти домой, чтобы не смотреть в глаза Новелле и не врать в ответ на ее вопросы, поэтому бродит по городу, пока не темнеет, а ноги не начинают ныть от усталости. Голода и жажды он не замечает, потому что внутри все так же болит, и пустота, которая легко поглощает всю радость в его жизни, никак не хочет забирать это чувство. На следующий день он идет в банк, чтобы сообщить дяде новость. Франческо ждет обычной вспышки недовольства и обвинений в сторону Медичи, но Якопо непривычно любезен и даже улыбается, пожимая ему руку. — Мне нужен наследник, — легко поясняет он — но умолять я не стану. Первый раз в жизни дядя дает ему подобную свободу, но Франческо не успевает прочувствовать этого за то время, что требуется, чтобы сделать три шага до двери, потому что в спину ему летит: — Новелла ведь не сказала тебе о нашей встрече? Франческо замирает на месте. Он знает, что нужно уйти, нужно заткнуть уши и не слушать, бежать подальше, как и советовал Лоренцо, но даже Лоренцо не сравнится с Якопо в способности вытаскивать на свет Божий все страхи и желания людей. — Ты не задумывался, зачем она приехала во Флоренцию? — Она приехала к Бьянке на свадьбу, — отвечает Франческо и садится перед дядей, потому что семя сомнения, походя брошенное Якопо, уже проросло в его душе. — Открой глаза, племянник, — дядя морщится словно бы сочувственно, но в грубых чертах его лица Франческо мерещится презрение. — Медичи сейчас наверняка сидят за столом и смеются над тем, как обвели тебя вокруг пальца. Франческо знает, что это неправда: Джулиано не дома, донна Лукреция рано ложится спать, а Лоренцо наверняка проводит вечер с женой и вряд ли утомляет ее разговорами о делах. Он знает эту семью, как свою собственную, успел изучить их привычки и уклад, но еще он знает, на что способен Лоренцо, и если тот не постеснялся предложить своего брата, чтобы получить контроль над тем Пацци, в руках которого реальная власть, то и подстроить его женитьбу на Новелле ему ничего не стоило. Франческо трет лоб и прижимает ладонь к губам, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Якопо нельзя верить, но и Лоренцо тоже, а единственный человек, который всегда был с ним честен, ненавидит его так, что не выдерживает в его обществе лишней минуты. Франческо хочет засмеяться от того, как это жалко, но дядя все еще смотрит на него и нужно держать лицо. — Езжай в Имолу, Франческо, — разрешает Якопо. — Но не думай, что тобой не манипулировали. Первое, что замечает Франческо, когда приходит в палаццо Медичи на праздничный ужин в свою честь, это Новеллу и Лоренцо, о чем-то шепчущимися в стороне от гостей. Слова дяди мгновенно всплывают в памяти, и Франческо замирает на пороге столовой, но донна Лукреция видит его, начинает аплодировать, а потом тянет к себе и усаживает по правую руку, на то место, которое должно принадлежать ее сыну. В другой момент Франческо бы даже это польстило, но сейчас все его мысли заняты лишь одним. — Наша встреча же была случайностью? — спрашивает он, наклоняясь к жене. Краем глаза он замечает Джулиано, сидящего на противоположном конце стола, максимально далеко от семьи, и то, как тот вливает в себя вино, и отстраненно удивляется, что он вообще пришел, но потом видит напротив него чету Веспуччи, и все встает на свои места. — Наша встреча была судьбой, — улыбается Новелла, и Франческо заставляет себя выдавить ответную улыбку. Судьба никогда не была добра к нему, а считать волю Лоренцо провидением он отказывается, чем бы тот не руководствовался. — Все хорошо? — спрашивает Лоренцо, видимо, замечая выражение его лица, но Франческо не отвечает. Все совсем не хорошо, и становится только хуже, когда Симонетта Веспуччи выходит из зала, а Джулиано бежит за ней, словно верный пес. Франческо злится и растравливает сам себя, чтобы заглушить то мерзкое чувство, которое появляется каждый раз, когда он видит младшего Медичи вместе с его возлюбленной, как будто мыслей об обмане жены ему недостаточно. Предположение дяди, что Франческо просто пользуются, подтверждается, когда Лоренцо просит найти долги банка Пацци, чтобы Папа Римский не решился взять у них кредит на покупку Имолы, а потом запрещает всем банкам Флоренции иметь дело с Сикстом, как будто у него есть подобное право. Франческо ничем не выдает своих чувств, но по его внутренностям словно растекается кислота, обжигающая болью очередного предательства и разочарования. Он опять поверил, опять понадеялся и опять обманулся, но винить в этом можно было только самого себя, потому что Якопо его предупреждал. Дядя встречает его улыбкой, на сей раз искренней, и объятиями, первыми за долгие годы. На его лице явное облегчение, что его наследник и главная опора наконец-то вернулся в лоно семьи, и радость лишь множится, когда Медичи вынужденно передают им папские счета, но Лоренцо не был бы самим собой, если бы не нашел способ обратить свое поражение в победу. — Не может быть, — ошеломленно говорит Франческо, протягивая дяде счетные книги. — Он как-то смог оставить себе торговлю квасцами. — Это Медичи, — с досадой качает головой Якопо. — Ты удивлен? Новелла уезжает к отцу в Венецию после заката, когда плотная тьма летней ночи накрывает город. Ее плач и крики наверняка слышит половина Флоренции, и назавтра людям будет что обсудить, но Франческо глух к ее мольбам. Он смотрит из окна своего кабинета, как ее карета и повозка с сундуками катятся по улице, и не чувствует ничего, ни радости, ни горя. Он отдал Новелле не только ее платья и украшения, но и все свадебные подарки, чтобы ничто больше не напоминало ему о ней, но вытравить из памяти целый год жизни, наполненный притворством и ложью, будет сложнее. Портрет Джулиано, который Франческо забрал из мастерской Боттичелли, не задумавшись над своими действиями, лежит на столе немым укором его глупости и слабости. Он порывается сжечь его в камине, а потом прячет в ящик, чтобы дядя случайно не увидел, но вскоре опять достает и долго разглядывает до боли знакомые черты. Он больше не пытается увидеть Джулиано, даже случайно, но тот объявляется сам — просто приходит в синьорию и со скучающим видом садится на свое законное место рядом с братом, как будто и не отсутствовал на заседаниях больше года. Франческо зло улыбается, потому что вместе с Джулиано возвращается и старая ненависть — его лучший друг, — приправленная свежей обидой, и желание перечить каждому слову, что слетает с уст Медичи, чем он и занимается, удивляя даже Якопо. Франческо знает, что бунт в Читта-ди-Кастелло подстроил дядя, но ему плевать. Теперь с ним делятся всем, и Сальвиати не замолкает, стоит Франческо появится на пороге, а даже радуется обретению нового союзника. — Его Святейшество возлагает на тебя большие надежды, кузен, — откровенничает он, когда они остаются вечером на балконе палаццо с графином вина. — Как на будущего правителя Флоренции. Франческо хмурится на этих словах, но списывает все на фантазию захмелевшего Сальвиати. Бороться с Медичи бесполезно, почти бессмысленно, он знает, потому что занимается этим всю жизнь, и даже влияния Папы будет недостаточно, чтобы Лоренцо уступил кому-то власть в городе. — Ты сомневаешься, — Сальвиати правильно истолковывает его молчание и подливает им еще вина. — Но вот увидишь, власть Медичи не вечна. Мы найдем, как их сломать. — Ты плохо знаешь Лоренцо, — сухо отвечает Франческо. — И еще хуже Джулиано. — Мне и не нужно их знать, — Сальвиати растягивает губы в улыбке, больше похожей на звериный оскал. — Для этого у нас есть ты. Джулиано снова покидает Флоренцию, на сей раз ради визита в Милан. Франческо это удивляет, потому что по городу ползут слухи о болезни Симонетты Веспуччи, проникая даже в приорат и достигая ушей Пацци. Дядя слушает эти шепотки с кривой полуулыбкой, как будто не до конца веря, но все же отправляет Франческо справиться о здоровье девушки и заодно уговорить ее мужа поддержать их в синьории. В том, что слухи не врут, Франческо убеждается своими глазами. Симонетта больше не первая красавица Флоренции: в простом светлом платье, с посеревшей кожей и окровавленным платком, зажатым в ладони, она напоминает покойницу — чистую, непорочную, словно Дева Мария, неоскверненную связью с Джулиано де Медичи. Франческо понимает ее, как никто — на нем тоже лежит этот грех, и рано или поздно он убьет и его, но Франческо не пожалеет об этом ни на миг, потому что только с Джулиано он был жив. Симонетта тоже ни о чем не жалеет, Франческо видит это в ее глазах, когда она смело встречает его взгляд, вот только губы ее дрожат и рука едва может удержать бокал с вином, который служанка спешно подхватывает, пока по дорогой скатерти не разлилось уродливое пятно. Все ли, кому не повезло любить Джулиано, закончат вот так, в страданиях? Он оставит их всех, как оставил единственную девушку, растопившую его ледяное сердце, мучиться от потери, пока их земной путь не прервется? В дальнем углу столовой стоит мольберт с картиной Боттичелли, и Франческо обращает на нее внимание только после того, как Симонетта уходит — последняя дань уважения умирающей. Теперь картина дописана, но он все равно видит только Джулиано — Марса, у которого амуры похитили доспехи, какая ирония, — и позволяет себе насладиться этим зрелищем лишнее мгновение перед тем, как открыть Веспуччи глаза. — Он был здесь перед отъездом, — Веспуччи сжимает в руке нож до побелевших костяшек, и Франческо кажется, что он того гляди бросится на картину и изрежет ее в клочья, раз до самого виновника его унижения не добраться. — Хотел получить уверения в моей преданности Медичи. Ублюдок. Франческо кивает, ничуть не удивленный. В этом все Медичи — обманывать, улыбаясь в лицо, в их натуре, как в натуре Змея соблазнять людей на грех, давать им иллюзию свободы и выбора между созиданием и разрушением, когда на деле никакого выбора нет. Есть только воля одного человека, возомнившего себя вершителем судеб, и тех, кто откажется ему подчиняться, ждет изгнание из рая — того, который он себе навоображал. — Я убью его. Клянусь Богом, убью, — грозится Веспуччи, и Франческо снова переводит взгляд на нож, на мгновение представляя, как его лезвие рассечет белую кожу Джулиано и обагрится кровью. Не этого он желал, идя сюда, но что толку плакать над пролитым молоком. — Нет, — резко возражает он, смаргивая страшное видение. Веспуччи смотрит удивленно, и Франческо кривит рот в холодной усмешке. — Не Джулиано наша проблема, а Лоренцо. Не лучше ли отомстить ему? Симонетта умирает ровно в тот день, когда Джулиано возвращается во Флоренцию. Скорбная весть летит по городу, а следом еще одна: Лоренцо де Медичи в своей неистощимой щедрости предложил оплатить похороны, как оплачивал турниры, на которых Симонетту провозглашали королевой. Это попытка загладить вину и одновременно напоминание о том, кто в этом городе принимает решения, Франческо знает это, потому что знает Лоренцо и видит, как затравленно смотрит Веспуччи на братьев Медичи, когда они подходят к гробу проститься с его женой. Джулиано бледен и истощен горем, и Франческо замечает слезы на его глазах, когда он наклоняется к возлюбленной, в смерти ставшей еще прекраснее, чем была при жизни. Он не целует холодных губ — конечно, как бы он посмел, на глазах у всех, — но Франческо все равно отворачивается, словно видит что-то неприличное, то, что не предназначается для чужих глаз и злых языков. Смерть Симонетты Веспуччи не становится последним ударом по Медичи. Франческо жаль Луку Содерини, но он не делает ничего, чтобы остановить дядю, когда тот отдает приказ избавиться от самого преданного Медичи человека, а потом отправляет наемников к герцогу Сфорца, чтобы навсегда похоронить мечты Лоренцо о союзе с Миланом и Венецией. Сальвиати восхищенно улыбается, когда ему пересказывают подробности покушений. — Вот видишь, кузен, — произносит он довольно и хлопает Франческо по плечу. — А ты сомневался. «Так говорит Господь помазаннику Своему: Я пойду пред тобою и горы уровняю, медные двери сокрушу и запоры железные сломаю.» С поддержкой Святого Престола у нас все получится. Франческо не уверен, что руками Пацци управляет Господь, но не спорит с проповедями Сальвиати. Колесо жизни — колесо власти — неумолимо вращается, вознося на вершину Пацци, но Медичи еще далеки от поражения и Лоренцо не намерен сдаваться так просто, даже растеряв половину своих союзников. Теперь он противостоит им в одиночку: без брата, который опять бесследно исчезает, без поддержки миланского войска, под подозрительными взглядами приоров, которые так до конца и не поверили в его непричастность к убийству Содерини. Дядя криво улыбается, слушая его речи на заседаниях синьории, но Франческо знает: рано праздновать победу, потому что у Медичи всегда есть туз в рукаве, и оказывается прав. Даже в таких условиях Лоренцо умудряется снова обыграть Папу и не дает тому захватить Читта-ди-Кастелло, и Сальвиати в бешенстве шипит слова, которые служителю церкви не пристало даже знать. — Подумай, кузен, — он хватает Франческо за руку, пока Якопо сверлит мрачным взглядом стену кабинета, не обращая на них внимания. — Ты и правда готов терпеть это дальше? Готов мириться с правлением этих тиранов? — И что ты предлагаешь? — огрызается Франческо, сбрасывая чужую ладонь со своего плеча. — Действовать, — уже спокойнее говорит Сальвиати, и стальной блеск в его глазах пугает пуще ярости. — Действовать, пока есть шанс. Наверное, когда-то было время, когда Франческо не волновало существование Джулиано де Медичи, но он его не помнит. Может быть, в далеком детстве, которое закончилось в тот день, когда погибли их с Гульельмо родители, и пару лет после, пока Джулиано не отрастил себе ядовитое жало и не принялся терзать ненавистного Пацци за то, что Лоренцо хотел дружить с ним, а не с младшим братом. Франческо многое бы отдал за то, чтобы вернуться в те дни и что-то изменить, успеть взять Джулиано за руку прежде, чем он успел его оттолкнуть, и назвать его другом, братом — кем угодно, но только не смертельным врагом. Теперь это все уже не важно. Он всегда будет Пацци, а Джулиано всегда будет Медичи, и ничего уже не изменишь, как ни старайся, поэтому он позволяет Сальвиати предаваться фантазиям о свержении режима Медичи, а дяде — напоминать им о том, кто на самом деле достоин править Флоренцией. Все ради Флоренции, печальной насмешкой бьется в голове, когда Франческо уходит из палаццо — бежит от гнетущих разговоров и снов, в которых на его шее затягивается петля, как Джулиано однажды и предсказал, — и город принимает его в водоворот веселья, музыки и выпивки. Ночь еще молода, и Франческо идет сквозь толпы, не обращая внимания на призывно распахнутые на груди платья проституток, пока не добирается до любимой таверны, не такой светлой и шумной, как другие, но с хорошим вином и порядочной публикой. Джулиано он замечает не сразу. Тот сидит за стойкой, отвернувшись от всех, и только пламя свечей играет бликами на его светлых волосах. Франческо застывает на месте, не решаясь подойти ближе и обнаружить себя, но Медичи сам поворачивается к нему, как будто ждал все это время. — Пацци, — горько улыбается он и осушает кубок с вином одним глотком. — Какая встреча. Они не виделись с похорон Симонетты Веспуччи, и Франческо жадно вглядывается в лицо Джулиано, черты которого словно огрубели от горя, но не утратили красоты — она лишь стала другой, более взрослой и опасной, совсем не подходящей для «принца юности». — Медичи, — осторожно отвечает он и хочет уйти в другой конец зала, чтобы сделать вид, что они друг друга не заметили, но Джулиано неожиданно поднимается на нетвердые ноги, бросает трактирщику монеты — не глядя, не считая, потому что может себе это позволить — и кивает на выход. — Пойдем? — предлагает он, и у Франческо не мелькает даже мысли отказаться. Они движутся по улицам, словно призраки — Джулиано чуть впереди, Франческо шаг в шаг за ним, — одни из самых влиятельных людей города, и толпа расступается перед ними, пока они уходят все дальше от света и шума. Франческо не чувствует опасности; если бы Джулиано хотел подраться, он набросился бы прямо в таверне, поэтому, когда они сворачивают в темный проулок, Франческо лишь удивляется. Такое уже когда-то происходило — в Риме, а потом здесь, во Флоренции, — и он узнает это место мгновенно: здесь он держал Джулиано в своих руках и любовался его окровавленным лицом, мечтая хотя бы о поцелуе и ненавидя за это их обоих. — Что мы здесь делаем? — он невольно понижает голос, не желая разбивать тишину безлюдной улочки, и Джулиано наконец поворачивается к нему лицом. — Помоги мне забыть, — просит он и тянется за поцелуем, сам, обнимая Франческо и прижимаясь к нему всем телом. Прикосновение бьет разрядом молнии — такое желанное и бессмысленное, — и Франческо обнимает Джулиано в ответ, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, и толкает к стене. Джулиано стонет, как будто именно этого и хотел, его губы послушно открываются под напором Франческо, а бедра толкаются навстречу в нескрываемом желании. Это нереально, и, наверное, Франческо сейчас спит и грезит, потому что настоящий Джулиано де Медичи просто не может целовать его с такой страстью, словно они любовники, встретившиеся после долгой разлуки. Все безразличие и равнодушие, которое Франческо взращивал в себе бесконечно долго, сгорает за мгновение в пламени желания, которое совсем не ослабло с годами, а стало будто бы еще сильнее, мгновенно разгоревшись из единственной искры. — Франческо... — шепчет Джулиано, торопливо расстегивая на них колеты и неловко путаясь пальцами в завязках брюк, пока Франческо целует его шею, жадно вдыхая знакомый запах. — Помоги мне... Ночной воздух, касающийся разгоряченной кожи, по-осеннему свеж, но не он остужает пыл Франческо. Джулиано целует его, хотя по-прежнему думает о женщине, которая забрала его сердце с такой легкостью и, кажется, унесла с собой в могилу, и Франческо бы задуматься над этим, но похоть бьет в голову сильнее самого крепкого вина. — Джулиано... — хрипит он, когда чужие пальцы наконец-то забираются под одежду и касаются его члена, уже каменно-твердого от возбуждения. Все происходит слишком быстро, так, что часть действий даже не откладывается в сознании, но Франческо хочется еще быстрее. Желание, которое он подавлял и копил в себе так долго, рвется наружу нетерпеливыми, почти грубыми прикосновениями, но Джулиано, кажется, совсем не против. — Ты любил когда-нибудь? — стонет он, нетерпеливо подаваясь бедрами навстречу ласкающей руке. — Любил? — Да, — признавать это вслух страшно, но и скрывать больше не получается. — Тогда ты меня понимаешь, — удовлетворенно кивает Медичи и тянется за новым поцелуем. Его горячие ладони скользят по груди Франческо и обхватывают его шею, как будто хотят задушить. Перед глазами все плывет, и звуки ночной Флоренции растворяются в темноте, приветливо распахивающей перед Франческо объятия. — Я не могу без нее жить, — шепчет Джулиано, запрокидывая голову к черному небу, словно он собирается молиться, и Франческо застывает на месте. Возбуждение отступает так же быстро, как пришло, оставляя после себя лишь неприглядную правду: он не нужен Джулиано де Медичи, даже в качестве развлечения на ночь, и будь на его месте кто-то другой, Джулиано стонал и изгибался бы точно так же. Осознание этого бьет такой болью, что Франческо резко отшатывается, словно кожа Джулиано обжигает его руки, и тот растерянно моргает, не понимая, почему ласки прекратились так внезапно. — Пацци? — зовет он, и Франческо еле сдерживается, чтобы не зажать ладонями уши и не слышать этих просительных, почти умоляющих, но насквозь фальшивых нот в голосе Медичи. Франческо вываливается из переулка, спотыкаясь на ровном месте и едва вспоминая о том, что нужно привести себя в порядок, словно это он пил весь вечер, а не Джулиано. Зверь внутри беснуется и рычит, требуя дать ему волю и отомстить за эту боль, ударить в ответ так же сильно, чтобы Медичи наконец-то ощутили, какого это, когда сердце разрывают на куски раз за разом, а потом отворачиваются и забывают про тебя. Франческо прижимает руку к груди с такой силой, что она немеет, и почти бежит, пока не добирается до родного палаццо. — Напиши Сальвиати, — грубо бросает он дяде, изумленно поднявшему голову от бумаг, стоило Франческо переступить порог его кабинета. — Передай, что я согласен. Мы убьем Медичи. Франческо уезжает в Рим с ощущением, что его жизнь опять обрела смысл. Сальвиати устраивает ему аудиенцию у Папы, а потом — встречи с Монтесекко, папским кондотьером, и герцогом Монтефельтро, шрамы которого с годами, кажется, становятся еще ужаснее. — Молодой Пацци, — приветливо улыбается он и кивает на великолепного коня, которого держат под уздцы слуги. — А я привез вам подарок. Надеюсь, что Лоренцо по достоинству его оценит. Сделаем ход конем, так сказать. Франческо вежливо смеется на эту шутку, не сомневаясь, что Медичи действительно оценят такой поворот событий, и жалея, что он не увидит их лиц в этот момент. — Я отправлю его дяде, — обещает он. — Уверен, он правильно им распорядится. Рим почти не изменился за те пять лет, что Франческо провел во Флоренции. Зимы здесь по-прежнему серы и скучны, хотя теперь Франческо не одинок: почти все его время занимает улаживание дел в банке и встречи с теми, кто хотел бы приложить руку к свержению Медичи, а таких оказывается немало. Сальвиати приводит к нему людей: изгнанников из Флоренции, некоторых — еще милостью Старого Козимо, пострадавших из Вольтерры, юнцов, мечтающих об идеальной республике, которая воплотится во Флоренции после свержения тиранов, и просто тех, кто желает отомстить Медичи за личные обиды. Наверное, им стоит быть осторожнее, потому что у Лоренцо есть глаза и уши везде, куда простираются его интересы, но Франческо чувствует странную отрешенность и безразличие к собственной судьбе. Если их заговор раскроют, то так тому и быть, значит, такова воля Господа, о которой так любит рассуждать Сальвиати. — И сказал Господь, — бормочет тот над плечом Франческо, когда они возвращаются во Флоренцию и стоят на ступенях собора, ожидая прибытия пасхальной процессии, — помните сей день, в который вышли вы из Египта, из дома рабства, ибо рукою крепкою вывел вас Господь оттоле... Франческо раздраженно переступает с ноги на ногу, злясь на слишком говорливого кузена, и на дядю, опять пустившегося в рассуждения о том, что Пацци — самая старая и благородная семья Флоренции, и на Джулиано, которого нет рядом с Лоренцо даже в такой важный день, а значит, придется искать его, потому что либо они умрут оба, либо Пацци потеряют все, и никакие благородные предки не спасут их от гнева Медичи. Все уже идет не так. Лоренцо должен был отбыть в Рим, чтобы принять участие в пасхальных празднованиях, и попасть прямо в руки Монтесекко, пока Франческо позаботится о Джулиано, но Медичи словно водят их за нос, ускользают из рук — вроде бы случайно, но так может подумать лишь тот, кто совсем их не знает, а Франческо знает их слишком хорошо. — Они оба должны умереть во Флоренции, — решает Монтесекко. — И нам нужна Папская армия. — Нет, — возражает Франческо, потому что при всей ненависти к Медичи он не хочет заливать родной город кровью. — Это уже не просто убийство, а государственный переворот. — Он был им с самого начала, — удивляется Сальвиати. — Но если ты не хочешь убивать их в городе, пусть будет так. Найдем повод выманить их и сделаем все быстро и тихо. С Медичи ничего не бывает быстро и тихо, думает Франческо, пока люди Монтесекко — всего пятьдесят человек, а не шестьсот, как он требовал — выгружают во дворе виллы Пацци на холме Мантуйи сундуки с монашескими одеждами. К вечеру их ждут на прием во Фьезоле, где все и закончится, после чего они въедут во Флоренцию уже победителями, в сопровождении кардинала Риарио и с благословения Папы. — Я перережу горло Лоренцо, — сообщает Монтесекко, прилаживая кинжал так, чтобы его было незаметно под рясой. — А ты, — он выбирает одного из своих солдат, — займешься Джулиано. — Нет! Джулиано — мой, — возражает Франческо быстрее, чем успевает задуматься. Все в нем восстает при мысли о том, что до Джулиано дотронется кто-то другой. Раз они не смогли быть вместе при жизни, то он будет обладать им в смерти, и никто не лишит его этого, даже сам Господь Бог. — Разумно ли это, кузен? — хмурится Сальвиати. — Твое дело, — резко отвечается Франческо, еле удерживаясь от грубости, — обеспечить безопасность моему брату и его жене. — И кардиналу. — И кардиналу, — соглашается он, хотя на Риарио ему плевать так же, как на всех остальных. Сальвиати списывает его нервозность на страх за родных, потому что Якопо, так и не простивший выбор Гульельмо, запретил ставить его в известность об их планах, и Франческо не мог его за это винить. Он пошел бы к брату сам, вот только не знает, можно ли доверять ему и не побежит ли Гульельмо предупреждать Лоренцо об опасности, и это лишь один из многих поводов желать Медичи смерти. Но Гульельмо не пришлось бы ничего делать, потому что план покушения опять срывает Джулиано, просто не явившийся на ужин. Франческо ищет его светлую макушку в переполненном зале, чувствуя, как кинжал страшным грузом оттягивает ножны на боку, пока его не останавливает дядя. — Будь прокляты эти Медичи! — ярится Сальвиати, когда они возвращаются на виллу Пацци, и Франческо едва сдерживает смех, потому что если кто и проклят, то только он, и ему никак не удается поймать свое проклятье за хвост. — Куда подевался Джулиано? — Неважно, — мрачно отвечает Якопо. — В воскресенье он будет на мессе. Это наш последний шанс. На мгновение в комнате воцаряется тишина, а потом разражается буря. Монтесекко выбегает из кабинета, в возмущении бросив кинжал, а Веспуччи трясется, словно кара Господня уже их настигла. Франческо думает, что так будет даже лучше: если есть на то высшая воля, как утверждает кузен, то где ей еще проявиться, если не в доме Божьем. — Значит, решено, — кивает дядя и протягивает брошенный кинжал Бандини. *** Франческо не знает, как все началось — с глупого спора, со случайного поцелуя или с неосторожно брошенного предложения, — но знает, чем все закончится. В конце всегда наступает расплата за грехи, а его грех поднимается ему навстречу по ступеням собора, и на лице его ожесточение и гнев. Франческо едва чувствует объятия Лоренцо, который продолжает твердить про дружбу и примирение, хотя уже слишком поздно, но стоит ему коснуться Джулиано, как сердце опять начинает биться в груди, болезненно колотится в ребра, продолжая мечтать о недостижимом до самого конца. Джулиано идет к нему неохотно, но все же идет, и Франческо обнимает его, прижимает к себе со всей силы, что еще в нем осталась, и вдыхает знакомый запах, в котором вина и земли теперь больше, чем бумаги и красок. — Прости меня, Джулиано, — шепчет он, и слова горчат на языке бессмысленностью. Все это уже было с ними, много лет назад, когда Франческо еще мог надеяться, что Джулиано действительно простит, что безумие, которым прокляты все Пацци, уйдет, насытившись тем малым, что Медичи смог дать ему, а теперь оставалось лишь отмаливать будущий грех, за который прощения Франческо не будет ни на этом свете, ни на том. — И ты меня, — неожиданно отвечает Джулиано, и Франческо вдавливает пальцы в его спину, понимая, что под тканью колета нет кольчуги и ничто не защитит Джулиано от его ударов, ничто не встанет между ними, кроме провидения. Пусть будет так, думает он, разжимая объятия, пусть все закончится, так или иначе. Время пришло, и он готов идти на заклание, шаг в шаг ступая за Джулиано по полу собора. Людей так много, что кажется, собралась вся Флоренция. Франческо ищет глазами дядю, но видит лишь безликую массу, внимающую словам кардинала Риарио, а потом смотрит — смотрит на Джулиано, сидящего на скамье прямо перед ним, смотрит, как тот поворачивается к брату и улыбается, смотрит, как свет, падающий сквозь окна собора, золотит его волосы, словно перед Франческо сидит ангел или святой. Все Пацци прокляты — любовью или ненавистью к Медичи, и теперь Франческо знает, что в нем их поровну, любви и ненависти к Джулиано де Медичи, и платить за это они будут вместе. — Сие есть Тело Мое, — кардинал Риарио замолкает, сжимая в пальцах гостию, и взгляды всех присутствующих скрещиваются на ней. Франческо поднимает руку.