Illusion

Хуа Чэн помнил тот роковой день: как пало государство Сяньлэ, как исчез Се Лянь и как всё охватило пламя обиды, ненависти и боли. Тогда закат был по-особенному кровавым, а ночь — пугающе темна. Страхи один за другим охватывали его вместе с тревожными мыслями, хотелось кричать и вопрошать: неужели принц навеки исчезнет? Что станет с божеством, от которого отвернулись его последователи, уничтожив все статуи до единой? Чья вера померкла, сменившись непринятием? Им, смертным, суд Небес был неподвластен. Всё самолично стёрли принца из своей памяти, кто-то оставил лишь пренебрежение, но что стало с самим Сяньлэ — было неизвестно. Хуа Чэн был готов отчаяться, опустить руки, сгореть в пламени, охватившем государство. Ведь у него ничего не осталось, даже он сам себя презирал. И только последний разговор с принцем, слова о том, что ему есть ради чего жить, заставляли держаться и верить, что с Се Лянем всё хорошо. И что они обязательно встретятся — не сразу, быть может, а когда он станет старше и сильнее. Потому нужно было бороться. Хуа Чэн приложил немало трудов, чтобы окрепнуть телом и духом, добраться до жуткой печи Тунлу в тот миг, когда она в очередной раз открыла к себе путь, предвкушая кровавую резню. Хуа Чэн даровал горе то, чего она так жаждала — кровь, крики боли и ярости, хаос. И выбрался, став одним из четырёх великих бедствий. Явившись на небеса и бросив вызов всем тем, кто посмел отвернуться от Сяньлэ, Хуа Чэн не нашёл покоя. Не нашёл и тогда, когда собственными руками сделал всё, чтобы стереть существование этих небожителей, посмевших отречься от данного слова. Пустота и отчаяние, растущие в его груди, разгорелись сильнее вместо того, чтобы угаснуть. За все эти годы он так и не приблизился к Се Ляню, не отыскал и следа его во всех трёх мирах. Будто тот никогда не существовал, лишь привиделся ему в самый тяжёлый момент, стал нелепой иллюзией, позволившей продолжать жизненный путь. Он отказывался верить, что выдумал его. Тогда-то рядом с ним возник кто-то в белоснежных одеяниях. Надежда невольно мелькнула в глазах князя демонов, когда он поднял голову и увидел… Маску, одна сторона которой смеялась, а другая — плакала. Ненависть обуяла сердце в ту же секунду. Белое бедствие стал тем, кто внёс хаос в их и без того шаткое положение много лет назад. Если бы он не поверг государство Сяньлэ в настоящий ужас, если бы не показал, насколько Се Лянь бессилен, когда дело касается спасения своих преданных верующих — быть может, дальнейших событий не последовало бы. Хуа Чэн незаметно сжал пальцы в кулаки, непроизвольно стиснул зубы и надежда, вспыхнувшая в его глазах, сменилась холодной насмешливостью. Но прежде, чем он что-то ответил на эту спонтанную встречу, из-под маски послышался глухой голос: — Он до сих пор жив, — Безликий Бай издал смешок. — Думаешь, наследный принц Сяньлэ помнит про тебя? Собиратель цветов промолчал, настороженность и нехорошее предчувствие охватили его. Не успел он стать одним из четырёх великих бедствий, как давно пропавший Безликий Бай появился подле него, будто выжидал всё это время, следовал по пятам, знал о каждом шаге и о любой мысли, которая могла возникнуть в голове Хуа Чэна. Он ещё понимал, почему в Небесных чертогах тут и там слышится о его появлении, но с каких пор великие бедствия проявляют такой откровенный интерес? Впрочем, едва ли Безликий Бай был заинтересован в нём. Неизвестно, что он задумал и какие счёты имел с Се Лянем, но его точно привёл сюда не интерес к силе новоявленного бедствия. Хуа Чэн развернулся, намереваясь уйти, не удостоив собеседника ответом, но Безликий Бай, не добившись никакой реакции, продолжил как ни в чём не бывало: — Принц Сяньлэ умеет говорить животрепещущие вещи, проникающие в самое сердце, но что он действительно любит — казаться выше и лучше в глазах окружающих. Он ведь единственный и любимый сын, вершина всего человеческого и ходячая благодетель, — демон усмехнулся. — Думаешь, он спас тебя во время падения со стены ради твоего же благополучия или ради своей неприкосновенной святости? Что он сказал тебе, что ты до сих пор так отчаянно веришь, даже обратившись князем демонов? Хуа Чэн развернулся, в глазах его мелькнула и мгновенно исчезла ярость. И только Безликий Бай знал, что надавил на больное место, на самые потаённые сомнения, пробудив закопанные глубоко в душе тревоги. Следовать все эти годы за тем, чьё присутствие неощутимо, верить в того, кто вряд ли запомнил никудышного и потерянного мальчишку среди сотни — тысячи — верующих или нуждающихся. Се Лянь помогал всем сирым и убогим до того, как его низвергли, потому для того, кто был помешан на принце, легко было обесценить проявленное добро. Нужно было лишь ткнуть в очевидный факт — Се Лянь добр ко всем, и потому не выделяет никого. Безликий Бай ясно дал понять Хуа Чэну: ты не особенный, тебя пожалели, как и многих других. И тем самым попал в самое уязвимое место, ведь Хуа Чэн и без того считал себя недостойным внимания принца, но убеждал себя, что оно ему и не нужно. Достаточно лишь знать, что Сяньлэ в порядке, помогать ему из тени, протянуть руку и позволить встать на ноги в беспросветно отчаянном мире людей. Белое бедствие же вытащил из Хуа Чэна запретные желания, которые тот предпочел бы забыть, напомнил о том, что ему будет мало оставаться поодаль после стольких лет ожидания и поисков. Что он не сможет ощутить спокойствие, пока не узнает, почему и ради чего Се Лянь сказал те слова: искренне, из жалости, чтобы утешить? От собственной наивности или потому что готов был стать опорой для того, кто несмотря ни на что готов был верить в него и его благодетель? Множество вопросов не оставляли Хуа Чэна в его одиноком пути всё это время, а отсутствие ответов нагнетало сильнее. — Он ничего мне не сказал, — равнодушно бросил Собиратель цветов и повёл плечом. — Вера в него привела меня сюда. Как знать, может мне просто откликаются его взгляды на мир. — Раз тебе так откликаются его взгляды, что ж ты стёр существование тридцати небожителей? — усмехнулся Безликий Бай, небрежно взмахнув рукавом белоснежных одеяний. — Тридцати одного, — невозмутимо поправил его Хуа Чэн, про себя подумав, что именно те, кого он больше всего жаждал поставить на место, отказались от его опасного предложения. Между ними возникла тишина. Хуа Чэн вновь развернулся, собираясь уйти, а Безликий Бай бросил напоследок: — Государство Сяньлэ тоже процветало во времена принца. Он же его и уничтожил. Ты поднялся до князя демонов, но вера в наследного принца раздавит тебя.

***

После разговора с Безликим Баем Хуа Чэн убедился, что Се Лянь совершенно точно жив. Несмотря на то, что лишился последователей, принц оставался в порядке — он продолжал искать следы его пребывания в мире людей, но каждый раз будто натыкался на прозрачную стену. Навязчивое ощущение того, что они вновь и вновь разминаются, не оставляло его ни на миг. Очевидно, проклятая канга, которой сковывали падшего с небес небожителя, становилась препятствием, преодолеть которое даже у Хуа Чэна получалось с трудом. В своих поисках он думал о том, что Безликий Бай явно неровно дышит к Се Ляню. Но почему? Принц в самом деле не причинил никому зла за свои скромные семнадцать лет, а после вовсе исчез отовсюду, так чем же он не угодил одному из великих бедствий? До падения Сяньлэ белое бедствие нигде не появлялось, как и после падения. Одного Хуа Чэн не понимал: чего Безликий Бай добивался? Поветрие ликов не могло одолеть небожителя, если он так жаждал наследному принцу смерти — почему не вызвал его на поединок лицом к лицу? У великих бедствий достаточно мощи, чтобы противостоять небожителям, и от того не было необходимости использовать грязные приёмы. Значит ли это, что Безликий Бай добивался сокрушительного отчаяния? Или государство Сяньлэ что-то сделало его предкам? Потерпев очередную неудачу в поисках, Хуа Чэн возвращался в Призрачный город, когда тень в белоснежных одеяниях подобно призраку возникла между деревьев. На сей раз один из князей демонов ничего не говорил, словно пришёл лишь для того, чтобы услышать его ответ. — Твоё государство пало, — после недолгого молчания, холодно припечатал Хуа Чэн. — Пало, когда ты едва вознёсся на небеса. Ты ничего не мог сделать, а законы Небесных чертогов и вовсе не позволяли вмешиваться в проблемы людей. И тогда последователи возненавидели тебя… Нет, — Собиратель цветов распахнул широко глаз, вдруг осознав что-то. — Ты сам уничтожил своё государство и последователей за то, что они посмели от тебя отвернуться. Не так ли? А потом увидел наследного принца Сяньлэ — любимца небес. Что ты пытался ему доказать? Что его святость и чистота исчезнут, едва он пройдёт через то же, через что ты сам? Сквозь маску на лице Белого бедствия нельзя было разглядеть эмоций. Но по тому, как напряглась линия его плеч, Хуа Чэн понял, что даже если не в полной мере понял, что произошло в чужом прошлом — точно ухватил суть. — У Собирателя цветов бурная фантазия. Я всего лишь проучил небожителя, который за красивыми речами и идеализацией мира упускал суть — жестокость реалий. Безликий Бай тотчас растворился, словно лишь привиделся ему.

***

Демонам не требовался сон, но Хуа Чэн по привычке из человеческой жизни иногда заявлялся в Дом Блаженства, ложился на кровать и прикрывал глаза, чтобы воскресить в памяти образ принца, бережно вырисовывая каждую черту лица. Будто боялся забыть, потерять его светлый образ. Но с тех пор, как они с Безликим Баем столкнулись, каждый раз, когда Хуа Чэн закрывал глаза, он слышал в голове его вкрадчивый голос: — Принц не помнит тебя. — Став бедствием, ты обернулся грязью для Его Высочества. — Твоя вера — иллюзия, ведь ты веришь в того, о потаённых желаниях и мыслях которого ничего не знаешь. Все тревоги, успешно подавленные им за эти годы, всплыли на поверхность. Хуа Чэн не мог оставаться наедине с собой, не мог больше вспоминать светлый образ принца, в его сознании вновь и вновь звучали хлёсткие слова Белого бедствия. Он должен был уйти ещё тогда, когда тот появился перед ним, не должен был давать возможность затуманить рассудок. И для чего он выступил против него? Для кого разошелся в громкой и самоуверенной речи? Не так и важно, какое прошлое пряталось в шкафу Белого бедствия, ведь Сяньлэ давно пало. Хоть сотни мечей вонзи в уязвимость виновного — ничего не вернуть обратно. Хуже всего, что Безликий Бай научился жить со своим падением или разочарованием, это он бежал от тревожных мыслей, он отрицал чужие заявления. Убеждал себя, что ни на что не надеется, но надежда давно цвела в его душе. Только в последние годы над ней нависла тень обиды от осознания, что наследный принц не помнит: ни его, ни собственных воодушевляющих слов, ни-че-го. Быть может, для него и правда всё это ничего не значило? Они ведь встречались несколько раз до его низвержения, но даже тогда принц не узнал Хуа Чэна. Помнил ли он, кого спас, или лица всех нуждающихся смешались в одно размытое пятно? — Каким бы сильным ты не стал, для него это ничего не значит, — вторил неутешительным мыслям голос Безликого Бая. Хуа Чэн распахнул глаз, резко усаживаясь на постели. Белоснежная яркая вспышка, подобная молнии, сверкнула и с лязгом столкнулась с препятствием. Собиратель цветов прорычал сквозь сжатые зубы: — Прочь из моей головы. Безликий Бай с неизменной маской, скрывающей лицо, стоял прямо посреди его покоев, умело отразив мечом стремительный удар Эмина. — То, что я проник так далеко, означает лишь, что ты сам упустил меня, — насмешливые нотки послышались в голосе незваного гостя. Хуа Чэн натянул маску равнодушия и взглядом указал на дверь. — То, что ты не являешься небожителем, не означает, что тебе дозволено посещать Призрачный город, — ровным голосом произнёс он. — Если так обижен за судьбу Сяньлэ, почему мои слова так глубоко затронули тебя? Безликий Бай намеренно не уточнял, за судьбу кого Хуа Чэна должно было быть обидно: за государство или наследного принца? И всё же они оба знали, о чем подумал каждый из них. Эмин вновь устремился вперёд, Безликий Бай, словно дразня, даже не пытался парировать удар, лишь слегка отклонился в сторону. Он позволил сабле Хуа Чэна задеть маску и заставить её упасть с лица, с треском и небывалой лёгкостью расколовшись об пол. Но то, что предстало взору Собирателя цветов, отозвалось холодком, пробежавшим вдоль позвоночника. На него глядело до боли знакомое лицо: янтарные глаза, свет в которых сменился мрачной решимостью, изящные черта, едва заметные тени, залёгшие под глазами. Без сомнения — это было лицо наследного принца Сяньлэ. Несносный демон знал, куда бить — он позволил Эмину сбить маску лишь для того, чтобы созданная им иллюзия ударила прямо под дых. — Ты не достоин даже его иллюзии. — Не достоин? — черты лица исказились, туманная дымка заволокла чужое лицо, а когда исчезла — на лице Безликого Бая вновь красовалась маска. — Наши судьбы так похожи. За одним исключением — я не притворяюсь благодетельным и не прячусь за праведностью фраз. Хуа Чэн скептично усмехнулся и снова молча указал на дверь. — Ты так решителен, но сам бы приполз к нему на коленях, даже если бы Се Лянь обратился бедствием после всего, а ведь он мог, — Безликий Бай безжалостно заключил. — Мог стать таким же, как и я. Долго будешь обманываться? Хуа Чэн перехватил поудобнее рукоять сабли, а в следующее мгновение возник прямо перед Безликим Баем — так близко, что почти соприкоснулся кончиком носа с холодной маской, прижав лезвие к чужой шее. А ещё через миг ощутил, как ледяные пальцы сжали горло — иллюзия перед ним растаяла, Белое бедствие оказался прямо за спиной, склонил голову, обжигая дыханием мочку уха, и произнёс: — И каждый смертный, видя страх, готов тебя понять, но ты один понять не смог, что сделал ты не так. Хуа Чэн очнулся в холодном поту, быстрым взглядом оглядев покои — ничего не было: ни расколотой маски, ни присутствия Белого бедствия, а Эмин безмятежно покоился у него на поясе, не охваченный жаждой убийства. Он точно не спал — не мог спать, — но почему иллюзия, возникшая перед ним, казалась ночным кошмаром? Разница лишь в том, что он был пугающе реален. Безликий Бай тем временем спрыгнул с крыши Дома Блаженства, небрежно сбросив с лица маску. Призрачный город всегда был озарён огнями, но в самых тёмных его закоулках даже белоснежные одеяния будто бы покрывал тягостный мрак. Взор князя демонов сверкнул холодом, уголок губ дрогнул в подобие усмешки. — Мне так понравилось, как ты пытался изгонять меня, — прошептал он одним губами. Хуа Чэн барахтался в болоте, в которое прыгнул в тот миг, как поднял на него взгляд, наивно понадеявшись увидеть Се Ляня. Правда в том, что Безликому Баю не нужно было прилагать особенно много усилий, ведь сердце отчаянного верующего Сяньлэ давно было отравлено сомнениями. Как бы он ни бежал, как бы ни цеплялся за светлый образ, как бы ни пытался откупиться теперь или выгнать Бай Усяня из своей головы — ничего не получится. Се Лянь посмеялся над ними обоими. И он докажет Собирателю цветов, что того бессовестно водили за нос. Что вера, ради которой он положил всё своё существование, не стоила внимания. Хуа Чэна можно было понять. Бай Усянь тоже пребывал бы в ужасе, если бы осознал, что столько лет верил в то, чего не существовало. Жил ради того, что не имело значения. Как будто вся жизнь была в иллюзорной дымке, а когда та спала — предстала совершенно другая картина.

Не нужно золотых монет и дорогих камней, До них мне просто дела нет, тебе не убежать. Меня пытался подкупить, но я тебя сильней И жить тебе иль умирать — лишь мне решать.