***
Около 14:15 кортеж подъехал к Боровицким воротам Кремля. — О чём я только думала, — тихо ворчала Терешкова, о чём-то шёпотом споря с Николаевым на заднем сидении. — Давай потом об этом поговорим, — так же тихо отвечал ей Андриян. — Сейчас не время. Леонов отвернулся от них к окну, задумавшись. С Площади ещё доносился шум, музыка, возгласы. Весь процесс встречи транслировался по телевидению. Потом вдруг что-то произошло, как только машина въехала в ворота. Выстрел, за ним ещё и ещё, без остановки, звон стекла. Водителя вдруг отбросило на сиденье, и он обмяк, падая на бок. Валентина вскрикнула, Николаев схватил её за плечи и вместе с ней пригнулся. Алексей не успел опомниться, как у его виска сбоку просвистела пуля, и он тут же скрылся за передним сиденьем. Зазвенело стекло боковых окон. Береговой, сидящий впереди, перехватил руль неуправляемого автомобиля и дёрнул его в бок, уводя машину в сторону. Выстрелы вдруг прекратились. Всего каких-то шесть секунд показались вечностью. Но Леонов даже осознать что произошло, не то что испугаться не успел. Снаружи только послышались рёв мотоциклов и гомон охраны. Выглянув из-за сиденья, он даже не успел рассмотреть лица стрелявшего. Того уже окружили и схватили. Алексей с опаской огляделся. — Жорик, цел? — он осторожно потрогал Берегового за плечо, потянувшись вперёд. Тот в ответ тихо зашипел от боли. — Обошлось, — отозвался он и обернулся — лицо и руки его были в порезах разбитого лобового стекла. Береговой усадил водителя в вертикальное положение. Но тот был абсолютно податлив и бездыханен. Терешкова и Николаев подняли головы. Сбоку подъехал другой автомобиль, водитель которого замахал им рукой. Все четверо быстро выскочили из обстрелянной машины и перебрались в резервную, как ни в чём не бывало продолжив путь. Но в салоне какое-то время стояла гробовая тишина. Все отходили от шока. — У тебя кровь, Андрюш, — тихо заметил Леонов, мельком увидев спину товарища, когда они пересаживались. — Я чувствую, кажется… — невнятно ответил тот. Ему пулей оцарапало спину. — Товарищи космонавты, вы как? — поинтересовался водитель, посмотрев на Алексея через зеркало заднего вида. — Николаева и Берегового надо к врачам, — ответил Леонов, посмотрев на свою шинель — там был след от пули, которая прошла по касательной и чудом его не задела. — Мы с Валентиной целы. Терешкова молчала, уперевшись локтями в колени и схватившись за голову. Она всё ещё не пришла в себя. — Что мы такого сделали, чтоб на нас захотели покушаться?! — в сердцах воскликнул Андриян.***
Беляев всё ещё нервно сидел в ожидании новостей. Но никто к нему не заходил, никаких вестей не приносил, телефон звонил только по работе. Он пытался работать, пытался сохранять хладнокровие, и это ему даже удавалось, внешне. Внутри же у него всё трепыхало. Там, на встрече, было двенадцать его товарищей. И среди них Алексей. Он переживал за каждого из них. Но больше всего боялся узнать, что среди раненых окажется именно Леонов. Он бы себе не простил. Это желание, быстро вошедшее в привычку, шло с ним с самого начала его пути в отряде. Желание присматривать, беречь Лёшу от неприятностей. А сколько он напереживался о нём в космосе! Он столь трепетно относился к этому желанию, что однажды поймал себя на мысли, что никому больше не доверяет Алексея, в каких бы хороших отношениях ни был с другими. Он даже себе не доверял до конца. Но, по крайней мере, знал, что только он действительно понимает, как его придержать, укрыть от беды, предостеречь, чтобы притом тот услышал и послушался. У Леонова характер своенравный, и часто он всё равно всё делает по-своему, но Беляев знает, что только его он по-настоящему слушает. Даже с начальством осмеливается спорить, но с Павлом такого себе не позволяет. Беляев никогда не делал ему резких замечаний, не позволял замечаниям от других доходить до Алексея напрямую, беря их на себя, как на командира. И лишь потом объясняя Алексею всё так, как тот бы понял правильно, не стремясь и вовсе избегая его обидеть, задеть. Всё, что у других было замечаниями, у него было советами, поддержкой, помощью. За годы в отряде они, сами того не замечая, крепко сработались, научились слышать друг друга. И когда речь заходила об их экипаже, все гласно утверждали, что они — экипаж номер один по совместимости. Были и попытки замены Беляева в их паре. Причины совершенно разные: возраст, здоровье, даже скромность Павла стала причиной сомнений в его возможности открыто держаться на публике, с чем более успешно справлялись Леонов и Хрунов. Их считали более сильным экипажем, но на деле всё обстояло по-другому. Павел и Алексей всеми фибрами души доверяли друг другу, были гораздо ближе, чем кто-либо в отряде. Всё-таки на Беляеве настояли Сергей Павлович и Алексей, за что он безмерно благодарен им. В те дни шестьдесят пятого года он хотел быть рядом настолько, насколько это возможно. И после полёта их с Лёшей глубокая эмоциональная связь окончательно утвердилась, соединив этим событием их на всю жизнь. Теперь в открытом космосе побывал и Женя Хрунов. И никто уже не вспоминает об этих попытках замены. Беляев скоро сам снимает трубку и звонит приходившему ранее сотруднику: — Узнал ли ты что-то? — Извините, Павел Иванович, ничего нового не знаю. Никто ничего не говорит. Я бы иначе сразу к вам пришёл. Могу только сказать, что мероприятие сейчас продолжается, космонавтов уже наградили. Закончив разговор, Беляев, больше не вынося сидеть на одном месте, принялся мерить шагами кабинет. Хоть как-то сбросить копившуюся тревогу. Он даже пропустил время обеда и не сходил в столовую. Совсем было не до этого. И о работе думалось плохо, хоть он и пытался собраться.***
В зале Кремля Леонов снял шинель, насчитав на ней точно три следа от пуль. Берегового и Николаева отправили в больницу, им ничего не угрожало, они все больше напугались, конечно, но вот подлатать их стоило. Терешкова тоже уехала вместе с Николаевым, она была вся на нервах и не хотела оставлять мужа. Из своей машины Алексей остался один. Во второй машине были Титов, Быковский, Егоров и Феоктистов, в третьей открытой только вернувшиеся с Байконура космонавты, но они все сами едва знали о произошедшем. Из-за инцидента не стали отменять запланированный митинг и большой приём, поэтому уже вовсю готовились, словно ничего и не было. — Напугался, Алексей? — задумчивого Леонова отвлекает голос подошедшего к нему Леонида Ильича. — Ты не переживай, это не для тебя были пули. Они мне предназначались. Даже Брежнев был как прежде бодр. Его вообще там не было. Его машина внепланово поехала через Спасские ворота. Очевидно, что машина с космонавтами, вторая в кортеже, в которой обычно и находится Брежнев, была обстреляна по ошибке. — Ничего, я в порядке, — отмахнулся Леонов, оставляя наконец в покое шинель. Через несколько минут в толпе его под локоть хватает Герман и склоняется к уху: — Лёха, что у вас произошло? — взволнованно спрашивает он. — Ты скоро сам всё узнаешь, — тихо отвечает Алексей. — Но все живы, слава богу. А дальше все расселись на места, начались выступления, доклады, награждения, долгие овации и объятия. Всё как в первый раз, но уже не о них. И всё это продолжалось до самого вечера.***
Всегда больше всего Павел боялся случайно допустить что-то страшное. Боялся ещё на Земле, ужасно боялся на орбите и сейчас это у него никуда не пропало. Главное чувство, запомнившееся ему с полёта, было не восторгом от космоса, а постоянное волнение за Алексея, больше всего проявившееся во время его выхода. Павел был в корабле и не двигался с места, ему некуда было деть свои тревоги, он видел лишь его сердцебиение на мониторе и картинку с внешней камеры. Каждый его шаг в бездне с неизвестностью и риском в каждом мгновении, даже с учётом их подготовки, — вот что было действительно страшно. Даже если ситуация не зависит от него, он всё равно неустанно будет думать, что мог бы предостеречь его. Как угодно. Как и сейчас. Мысль о том, что утром они даже не успели толком поговорить, мучила полковника. Страшно было от этой неизвестности. Страшно было от того, что с Леоновым могло что-то произойти. Беляев боялся его потерять. Он просто не мог его потерять, он бы просто не знал, как это пережить. Даже там на орбите он бы остался, застрелился бы, чуть что. За последние годы они и так пережили много потерь. Когда умер Королёв, человек, подаривший им крылья, космонавтика резко пришла в упадок. От народа это скрывали, а вот Беляев прекрасно видел, что происходит на самом деле. Они потеряли своего хорошего друга Володю Комарова, который всегда отзывчиво помогал Павлу с вопросами о Восходе и просто был добрым и прекрасным человеком. Они потеряли Юру Гагарина, который, даже если не брать в расчёт его главный подвиг, всегда приходил всем на помощь, был душой компании, и в своё время вместе с Володей очень помог сблизиться Беляеву и Леонову, помог утвердить их экипаж. Павел знает, что они всё ещё не оправились от этих происшествий. А такую потерю он бы просто не выдержал. Слишком близкий это для него человек, один из тех, без которого он не представляет своей жизни. И которого по-своему любит. Он всегда к нему неровно дышал. Но телефон молчал и в кабинет никто не заходил. Никаких новостей не было. А время очень медленно и тяжело шло вперёд. Это был очень долгий и мучительный для него день. Он чувствовал себя ужасно потерянным и уставшим. Его ребята прекрасно бы знали его волнения. Но в эту минуту некому было прийти его утешить. Их попросту не было. Все, кто знает, были или на встрече, или… их просто не было. Беляев чувствовал себя одиноко и уязвимо. Он никогда бы в этом не сознался, никогда бы не показал, а скромность, которую многие в нём отмечают как не слишком хорошую и замыкающую его черту, помогала ему быть прекрасным руководителем и уметь держаться хладнокровно несмотря ни на что. Открытые эмоции — это не то, что он считает целесообразным показывать всему миру. Лишь немногим он открылся именно со своей обратной стороны очень проницательного и любящего человека. К приближающемуся вечеру Беляев нашёл в себе силы только выпить кофе и сквозь пальцы почитать документацию. К нему так больше никто и не заходил. Всё происходило где-то вдалеке от него и шло по касательной, действуя ему разве что на нервы. Он просто мысленно просил у всего, что только можно, чтобы Лёша вернулся живым и невредимым.***
Поздним вечером отдел уже опустел, все разошлись по домам, и только у Беляева в кабинете до сих пор горел свет. Он ждал, чтоб хоть кто-то уже вернулся из Кремля и рассказал ему, что произошло. Хотя понимал, что скорее всего большинство сразу поедут домой и не вспомнят о Беляеве. В крайнем случае он может позвонить Леоновым и спросить, вернулся ли Алексей. Но лишний раз волновать Свету он тоже не хотел. Он знал, что в случае чего она распереживается не меньше него самого. Как бы там ни было, он был готов сидеть в кабинете до победного. Пока ему не объяснят всё. Он ждал даже Каманина, зная, что тот как раз скорее всего приедет в Центр, и периодически проверял его кабинет. Но и тот был закрыт. И когда он, подперев голову руками, нервно сидел за столом в ожидании, дверь кабинета без стука распахивается. — Ух, ну и денёк! — Алексей выглядел бодро в своей манере, снял фуражку и повесил её на крючок вешалки, утерев рукавом лоб. — Устал, сил нет! Но почему-то так и думал, что ты опять до поздна тут сидишь. Паш, не представляешь, что сегодня было! Он даже не успел заметить, как громко и судорожно выдохнул Беляев. Ему ли не знать. Но, судя по поведению Леонова, всё прошло настолько просто, что он даже никак не зацикливался на этом. И всё, на что хватило Беляева, это со вздохом откинуться на спинку кресла и прикрыть глаза. Особенно когда он мельком увидел прочертивший шинель след. Сердце болезненно сжалось. С него резко слетели все оковы сегодняшнего дня. И внутри всё опустело до безобразия. Сил не осталось совсем. По касательной — не значит бесследно. Леонов вдруг замолчал, когда увидел выражение лица Павла. — А… Ты уже знаешь? — тихо, словно виновато, спрашивает он. — Знаю, что вас обстреляли, — выдавил из себя Беляев, посмотрев в потолок. Он вдруг не мог поверить, что Лёша сейчас стоит перед ним как ни в чём не бывало. Но, чёрт его дери, он больше всего об этом и молился. — Лёш, я… Такое ощущение, что сегодня я снова пережил твой выход. — Паш… — почти сойдя на шёпот, Алексей осторожно подошёл к нему. Беляев всё-таки поднялся на ноги и теперь стоял перед ним, очень проницательно глядя ему в глаза. На его лице отражались следы усталости и волнения прошедшего дня. И Алексею больше не надо было ничего объяснять — только по одному взгляду он понял всё. Леонов сделал ещё робкий шаг ему навстречу и осторожно обнял, прижавшись щекой к его щеке. — Паш, я в порядке, слышишь? — шепчет он своему командиру на ухо. Беляев закрывает глаза и с пониманием кивает, медленно гладя его по спине. Лёша здесь, вполне реальный и настоящий, цел и невредим. Ему боязно даже подумать, что он испытывал тогда, в моменте. — Пойдём домой. — Пойдём, ради бога, — согласился Павел. Он оделся, и оба, тесно плечом к плечу, медленно поплелись по тёмному коридору к выходу. — Мне ещё сказали, что кто-то ранен, — припоминает Беляев. — А, это, — Алексей махнул рукой, — Там ничего серьёзного. Андрюше чуть-чуть по спине чиркнуло, а Жорику немного попало осколками стекла. Я думаю они тоже уже дома. — Тебя нельзя одного оставлять, — немного отойдя от сегодняшнего дня, Беляев даже попытался усмехнуться. В присутствии Лёши и от прикосновений к нему становилось гораздо легче. — Хрен я теперь на эти встречи не пойду. Вместе пойдём. А то вечно… приключения у тебя. А я даже помочь ничем не могу. — Конечно, мы и на Луну же вместе высадимся, — в ответ весело улыбнулся Леонов. — Да какая Луна, Лёш, мне она давно не светит, — мрачно отмахнулся Павел. — Да не выдумывай. Врачи перебесятся и вернут тебя к подготовке. Вон даже Жорик слетал, а ты тем более полетишь снова. Беляев ничего не ответил и задумчиво замолчал, когда почувствовал, что Алексей схватился холодными с мороза пальцами за его руку. Может Луна Беляеву и не светит, но яркий луч света в виде его родного, вечно мечтательного и никогда не унывающего человека будет светить всю жизнь.