На исповеди у призрака

«Арамис» — слышу я и незамедлительно просыпаюсь, чтобы увидеть возле своей могилы графа де Ля Фер. Это уже третье посещение на этой неделе, а сегодня только среда. Я тру виски своими призрачными пальцами, тру лицо призрачными ладонями, взмываю в воздух и, наконец, принимаю сидячее положение, скрестив ногу на ногу, на своем мраморном памятнике высотой с табуретку, чтобы смотреть на своего посетителя почти вровень с его лицом. Атос — нет, уже давно не Атос. Граф! Разбитый, измождённый и невозможно постаревший за последний год. Стоит против меня и тупо смотрит вниз на могилу, в которой ещё разлагаются кости, привязывая меня к земле. — Опять будете извиняться? — спрашиваю я устало. Он всегда просит прощения у куска мрамора или земли — в зависимости от того, на что сегодня упадет его невидящий задумчивый взгляд. — Знаю, что уже надоел вам, — помолчав, печально произносит Атос, и мне становится стыдно за свою усталость и за свою реплику. Решаю просто выслушать, что он приготовил на сегодня. А он рассказывает немного — снова про Рауля, который нынче в Париже и которому отец больше не нужен, про свой Бражелон, который все время нуждается в улучшениях, но для которого он подыскал хорошего управляющего, про свой сад… — Я уже говорил вам, что посадил розы светлого чайного оттенка, они распустились и, мне кажется, они бы вам понравились… У них нежнейшие лепестки, шёлковые на ощупь, и когда касаешься их, становится страшно, что поранишь их или сломаешь… Они такие хрупкие и прекрасные, Арамис… Я удивлённо смотрю на своего друга, который теперь грустно улыбается своим мыслям. Почему это мне должны нравиться хрупкие розы чайного оттенка? — Признаюсь, я разговариваю с ними как с живым существом, но не только когда приходит время их поливать… Они, конечно, молчат, но если бы говорили, держу пари, у них был бы ваш мелодичный серебряный голосок… «Голосок»? У меня голос, не голосок. Был. Замечательно, теперь я испытываю смущение от нежности взгляда, с которым тот смотрит на туаз земли возле носков его сапог. Вижу, что синие глаза снова заволакивают слезы. Роз недостаточно, будете поливать мою могилу? — Простите, я знаю, вам не нравится, что я рыдаю над вами почти каждый день, но… Не могу ничего поделать, терпите, — виновато улыбается граф, вытирая мокрые глаза, — у вас все равно нет другого выбора. Я прочищаю горло. Не надо плакать, Атос, мне самому не больно-то радостно быть мертвым и ждать здесь, пока мои кости сгниют. А ещё мне страшно, что потом я исчезну, и вообще ничего не станет, и когда вы будете сюда приходить, вас уже некому будет встречать… А как же рай, спросите вы? Конечно, я надеюсь в него попасть — но буду ли я помнить все, что со мной случилось здесь, буду ли я помнить, к примеру, Атоса, который никак не может меня отпустить — и никак не может простить себе, что не дал мне тогда пристрелить Мордаунта?.. Этого я боюсь и потому, хоть и говорю, что устал от посещений, но на деле это единственное, что хоть как-то развлекает меня в этой загробной жизни. — Я любил вас, — шепчет вдруг Атос, глубоко перед этим вздохнув, и я смотрю на него недоуменно: «Конечно, мы же друзья, я тоже вас любил», но он продолжает, ширя зрачки: — любил страстно, ревниво, страдая по вас до тошноты, до отчаянья. Может быть, даже с самого первого дня нашего знакомства — я уже не могу различить все «до»… «Страдая до тошноты»? Меня такое сочетание слов удивляет даже больше, чем смущает услышанное остальное. Это должно быть лестно или как?.. — …Мне казалось, вы видите меня насквозь, понимаете что я храню на сердце и потому держите дистанцию. Я ни разу не отважился заговорить с вами об этом, а теперь… «А теперь поздно», додумываю за него его мысль, краснея как смертный или даже больше. Это признание для меня неожиданно, но не неприятно. Я… Я не знаю, что испытываю. Может быть, грусть?.. Теперь-то уже неважно… Граф трет лицо, усыпанное морщинами несоразмерно прожитым годам — я уже говорил, как он постарел за этот год, затем смотрит на могилу и снова виновато улыбается: — А теперь вы вынуждены выслушивать все это, не имея возможности ответить. С тех пор, как недобитый в водах Ла-Манша Мордаунт пробрался в Бражелон и, особенно не выбирая, убил меня, гостившего в этих владениях — Атос не перестает просить у моего трупа прощения. Меня погребли здесь же, неподалеку, поэтому графу не стоит большого труда приходить на мою могилу, вздыхать и сокрушаться о моем безвременном уходе. Но прежде — весь этот год — он не говорил со мной о любви, и это меня настораживает — но не потому, что вы подумали. Видимо, что-то поменялось… — Но я хочу это изменить, и завтра же… «Вот оно!» — испуганно шепчу я себе под нос и задерживаю дыхание, как если бы оно у меня было. — Завтра в полдень у меня дуэль, Арамис, и, если Бог позволит, завтра же, мой дорогой друг — пожалуйста, готовьтесь меня встречать… Он хочет умереть! Я вскакиваю со своей мраморной плиты и кричу: «Вы сошли с ума!» — пытаясь схватить его за плечи. Но руки проходят сквозь Атоса и крик мой остается не услышан: «Ради бога, зачем вам умирать?!» Не слыша призрака, граф снова утирает слезы, а я кричу ему в самое ухо, что он ничем передо мной не виноват, и ему не надо ради искупления прощаться с жизнью — но все всуе. Он вздыхает, пробегает глазами по моей могиле шепчет «Мой милый Арамис, надеюсь, мы скоро встретимся…» и, нахлобучив шляпу, медленно шествует обратно в Бражелон. Он почти как старик и это больно видеть, но все равно — умирать? Так рано и по собственной воле? На полпути Атос оборачивается, снимает шляпу и машет мне перьями, по привычке, а уже не по моде, прицепленными к ее тулье — я машинально повторяю его жест и только потом, когда он становится совсем неразличим вдалеке, мне приходит мысль, видел ли он мой призрак или помахал лишь символично — моей могиле. Я сажусь на свой мраморный памятник, долго думаю о завтрашнем дне, об Атосе и обо всем, что он говорил мне весь этот год. Анализирую все, что было до моей смерти, вспоминаю то, что прежде оставлял без внимания, выскабливаю из памяти те слова, что мой друг обращал мне тогда… И к рассвету мне уже хочется, чтобы Атос и впрямь пропустил удар и чтобы тот оказался смертельным. Мне… ужасно совестно, но я жду с нетерпением полдень.