When justice is gone, there's always force

«Никогда, никогда в жизни я бы не отказался от своей человечности. Даже если пульс становится всё тише, а веки тяжелеют, я закончу свой путь, как смертный, а не испоганю свою честь». Это уверенное заявление звучало из уст столпа всего-то пару мгновений назад, а уже стало ясно, что все демонстрации того упорства были проигнорированы. Чужое рычание ударило в уши расстроенной скрипкой; на языке расцвёл металлический привкус; дышать становилось всё труднее, словно на стенках лёгких осело поднявшиеся облако пыли. И стоило лишь рукояти меча выскользнуть из мозолистых пальцев, как ватное тело подхватили сильные руки, легко закинувшие тушу на плечо, давящее на сломанные рёбра. И сколько бы молодые истребители не разыскивали внезапно пропавшего в пламенном вихре Ренгоку – безуспешно. Обонятельные рецепторы Камадо заполнил аромат хвойного леса и подожжённой земли, не уступающий место другим нотам. Также никаких следов, звуков, будто тех двоих тут никогда и не было. Силы сопротивляться брать уже неоткуда, Кёджуро выжимал из себя всё оставшееся, жалобно перечёркивая красным полосы на предплечье, впившись своими короткими ногтями, просто чтоб сделать больно. А Аказа в ответ, плотно зажимая ладонью рот жертвы, свободной рукой прижимал к себе поясницу Ренгоку, обхватывая кровоточащий живот, и шипел что-то на ухо. «Не противься, уже слишком поздно» – отдалось эхом в пустой голове. И вскоре эту пустоту заполнил бесконечный поток навязчивых мыслей. Это был не мягкий голос третьей высшей, даже не его собственный. Некий внушал холодно, вселяя незнакомый страх и заставляя мышцы поддаться мелкой судороге. Пламенный уже был готов принять любой исход, любые условия, но не Аказу, находящегося рядом именно в этом момент. Стало тошно. Ноги подкосились, отказываясь удерживать вес Ренгоку, и он утянул позади стоящего демона вниз. Только почувствовав опору, мышцы полностью расслабились, а сквозь чернильные пальцы у его рта брызнула уже былая человеческая кровь. Тут же из-за плеча пламенного показалась наглая полосатая рожа, любящая сувать свой нос куда не надо, и Аказа, не побрезгав, протиснул пару пальцев за щёку страдальца, раздвигая губы. Его лисий взгляд скользнул к появившимся острым клыкам, достойным любования, а затем к налитым кровью глазам, испытующе следящими за своим врагом. Параллельно с расползающейся ехидной ухмылкой по лицу титулованного, Кёджуро ощутил невыносимую жгучую боль, полностью отличающуюся от прошлой, словно в душе затрепетал огонь, и сердце раскололось. Это казалось пыткой для провинившегося грешника, которого сковали раскалёнными цепями, беспощадно избивая розгами и бросая соль на ожоги. А тот грешник бился в конвульсиях, деря свою глотку, рыча без устали и глупо надеясь, что муки закончатся. И в следующий момент цепи оборвались. Грешник вырвался на волю. Аказа тут же ослабил хватку и отстранился, когда Ренгоку стал вырываться и недовольно скалить зубы. Сердце забилось, как у зайца в побеге от волка, к горлу подступил ком, оповещающий новообращённого о голоде. О зверском голоде. Третья высшая понимал, что Кёджуро, в порыве аффекта, мог наброситься и на него, поэтому старался не выдавать своё присутствие, дабы не оказаться первой добычей. Но тот даже не обернулся, ринувшись туда, куда упал взгляд – вперёд. А небо начинало приобретать жёлтые и розовые краски, из-за чего новообращённый, будучи на поводу у инстинктов, совсем позабыл о голоде. «Солнце, солнце... Спрятаться, спрятаться...» – одни и те же мысли скакали по извилинам сами по себе, не подчиняясь их хозяину, отчего Ренгоку сходил с ума. Хоть и на ветвях леса жила густая листва, этого всё равно было недостаточно, чтобы утихомирить паранойю. До полного восхода солнца оставалось всего-то пару мгновений, а по пути, как назло, ни одной хижины не попадалось, даже жилой. И единственное гарантированное укрытие, которое он ещё помнил, находилось слишком далеко, по сравнению с теми двумя минутами. Но чувство самосохранения всегда одерживает победу.

***

На ранее смазливом лице, дымясь и испуская лёгкий запах горелой гнили, красовались крупные волдыри, медленно заживающие в тени, а кожа и ткани кистей его рук обуглились до самых костей. И пока Кёджуро пытался судорожно распахнуть сёдзи, он оставил три дыры в виде полос из-за вытянувшихся на пальцах когтей, но его это уже не волновало. Судя по пустующей тёмной комнате перед глазами, жильцы дома ещё спали. Хотя так даже лучше – думал демон, пока не услышал торопливые шаги. Из-за угла высунулась маленькая копия пламенного, уже хотевшая раскрыть рот, кинуться в объятия, но тут же замеревшая на месте. – Братец... – послышался тихий и обеспокоенный голос младшего, круглыми глазами оглядывающего ужасающее состояние своего брата. Сенджуро почти сразу убежал обратно, вскоре вернувшись с третьим Ренгоку, сонно плетущимся по коридору, в то время, как непрошенный гость оставался на своём месте. И старший мигом проснулся, стоило лишь ему увидеть пару красных огоньков с вертикальными зрачками у дальней стены. Долго ждать не пришлось: Кёджуро сорвался с места прямо в тот момент, как из поля зрения быстро исчезли те две персоны. Хищник, обхватывая когтистыми пальцами деревянную раму, успешно не выпускал из статуса цели свою жертву, с любопытством наблюдая. – Держи это при себе, – уже привычным строгим голосом обратился отец к своему младшему сыну, передавая в трясущиеся руки связку засушенной глицинии. Но в этом голосе была отчётливо слышна нервозность, никогда не появляющаяся ранее. И как бы пламенный не пытался расслабить напрягающиеся мышцы щёк, на его лице расцвёл кривой ехидный оскал. В следующий момент, новообращённый шагнул в спальню, обхватывая горло Шинджуро и одним лёгким движением вонзая когти в плоть. Один резкий вдох сквозь стиснутые зубы и один протяжный заполнил комнату. Угольные зрачки демона расширились, когда рецепторы защекотал новый, совершенно неведомый аромат струящегося по коже деликатеса. А Сенджуро, словно замороженный, не мог отвернуться, даже зажмуриться, лишь бы не видеть открывающийся ужас перед глазами. И пламенный, вынимая пальцы из чужой шеи, смело облизал свои когти, по цвету сливающиеся с кровью, вместе с непроизвольно вырывающимся из недр рычанием. Слегка поморщившись от мешающему полному наслаждению вони сухоцветов, Кёджуро схватил за шкирку своего отца оттаскивая назад. И когда оба оказались за пределами комнаты, старший Ренгоку, отчаянно пытающийся пихнуть в нос демону свои пропахнувшие глицинией ладони, кое-как задвинул сёдзи ногой, проводив Сенджуро печальным взглядом. – Отец! – выдавил из себя младший, крича вдогонку, пока его не огородили жалкой стеной от неизбежного. Не видящий всей картины лишь слышал рычание, короткие вскрики боли и что-то, обрывками падающее на пол. Хотя, скорее, льющееся. Табун мурашек пробежался по спине, когда поместье заполнилось хрипловатым голосом: «Да очнись ты уже!». Всё произошло быстро. Слишком быстро. Была бы у пламенного при себе катана, Шинджуро бы высвободил её из ножен, висящих на правом бедре, попытался бы отбиться. Всё тщетно. Голоса затихли, осталось лишь режущее слух громкое хлюпанье. И, подобрав языком торчащую изо рта вырванную артерию, Кёджуро проглотил её. Вены на руках вздулись, дрожь мимолётно прошлась по конечностям. Это было так вкусно. Разум окончательно затуманился и Ренгоку опустился на колени, раздвигая двумя пальцами ранее нанесённую рану на животе. А прямо в тот момент, когда одурманенный демон вспаривал чужое брюхо, облизываясь, из ранее закрытой комнаты выбежал перепуганный Сенджуро, все ещё сжимающий связку сухих цветов в руках. – Братец... – еле-еле промолвил он сквозь стучащие от страха зубы. – Почему ты... И даже несмотря на то, что пламенный неспешно поднялся со своего места, подкрадываясь ближе к младшему, тот не сдвинулся с места, неуверенно вытянув перед собой глицинию, словно говоря: «Не подходи». Кёджуро, на удивление, послушался, что-то буркнув себе под нос и возвращаясь к трапезе. Прижимаясь к стене, Сенджуро сам не понимал, как у него ещё язык поворачивается назвать это чудовище своим братом, но и предпринять ничего не мог. Возникла идея позвать какого-нибудь истребителя, а само воплощение и близко не стояло. Не было ни ненависти, ни любви, ни жалости. Все эмоции смешались воедино, создав что-то необъяснимое.

***

Младший Ренгоку уже давно выбежал из поместья, укрывшись в солнечном свету, пока Кёджуро доедал своего отца, до последней капли высасывая его шансы выжить. К тому времени голод отошёл на второй план, давая небольшое место прояснению, и пламенный покинул своё укрытие, встречая новую ночь. И одновременно встречая посторонний силуэт на территории дома. Аказа, скрестив руки на груди и окидывая взглядом потрёпанного демона, ехидно ухмыльнулся. – Какова родня на вкус? – внезапно слетело с наглого языка третьей высшей. Подобная фраза сразу достучалась до Кёджуро, затарабанив прямо по сердцу, бешеный пульс отдал в конечности, заставив напрячь мышцы. – Ты онемел? – переспросил титулованный, после чего фигура напротив слегка откашлялась, прижимая ладонь ко рту. – Ого. Плотный ком подступил к горлу, не позволяя нормально дышать; в груди всё передавило; желудок, с превратившимся в потроха отцом, скрутило так, что новообращённому пришлось опереться на ближайший ствол дерева, наклонив корпус. Несмотря на вкуснятину, которая теперь казалось чем-то отвратительным, по Ренгоку нещадно ударил хлыст обиды, заставляя организм отвергнуть поступившую пищу кровавым месивом. Подбородок и пальцы окрасились бордовым, из-за чего Кёджуро даже не заметил, как Аказа подошёл к нему с прилипшей к лицу улыбкой. – Очнулся всё-таки.