Aprés le bal

Ахерон уходит почти сразу после злополучного танца. вальса? Ну, того что когда-то, по крайней мере, должно было им быть.       Чёрный Лебедь долго смотрит вслед высокой фигуре, растворяющейся в предрассветной синеве переулка. Здесь никогда не бывает настоящей ночи, не наступит утро, все замирает, подвластное желанию Семьи. В мыслях проносится отчётливо «Это наша последняя встреча. Я совершила ошибку, совершенно чудовищную… Смертельную» В мире грез не может быть холодно, ей не может быть холодно, и все же её знобит. Она резким движением подтягивает длинную шёлковую перчатку, и возвращается на вечер, громко хлопнув стеклянными дверьми.       В зале отчётливо пахнет духами, цветочными, с сладкими нотами гибискуса, шуршат платья и стучат каблуки. Привычно растворяясь в многоликой толпе, уж что может быть проще для мнематической сущности, Лебедь ищет глазами барную стойку, и думает, что ей сейчас не помешала бы чужая помощь. «Пока я не сотру воспоминания, ты ничего не забудешь?» О, это при всем желании не выкинуть из головы! Она кивает бармену. В чужом бокале услады отражается потолок и множество огней, золото и шик. Все это резко теряет всякий смысл. Она смыкает пальцы на тонкой ножке собственного, жидкость маняще покачивается, несколько капель выплескиваются на столешницу и блестят на тёмном дереве, прежде чем внимательный бармен быстро их смахивает. Чуть наклонив голову, она глубоко задумывается. Где же она совершила… Впрочем, не тот вопрос. Ей не следовало вторгаться в воспоминания Ахерон столь легкомысленно с самого начала, но раз уж на то пошло, когда конкретно все свернуло не туда? Был ли момент, в который, с болезненным хрустом наступив на горло своей гордости, она смогла бы сбежать, и, может, не испытывать того, что пришлось? Захотелось потрогать шею, чтобы мимолетно удостовериться, что на ней нет чужой хватки, но вместо этого хранительница постучала пальцами по столешнице, заказала ещё бокал, и слегка улыбнулась привычной загадочной улыбкой.       Непрошенно подумалось — а ведь когда я пригласила её на танец, у неё на столе стоял бокал горького «Пробуждения». Один бокал, и только. «Пробуждение? Такое могут пить только те, кого от «Услады» уже тошнит.» «Правда? Но я… Не чувствую никакой разницы между ними» «Ждешь кого-то?» «Тогда… Может, потанцуем?» Хранительница едва заметно качает головой, делает глоток. Пузырьки газировки щекочут горло. Хорошо… Приглашение. С него и нужно начать распутывать этот клубок. Лебедь протянула ей ладонь. Ахерон, опершись, встала с алого дивана. Они вышли на паркет. Танец начался с нескольких шагов назад.       Прикосновение к плечам. Тепло чужой кожи, даже через тонкую ткань перчаток, и что-то похожее на… Флирт? Анализируя выбранную стратегию постфактум, ошиблась она, как уже было обдумано, страшно. Потом… Потом — что?       Выученные фигуры, возвращение в третью позицию. Каблуки танцующих считают такты: раз-два-три, два-два-три… Поворот. Поворот. Тёмные волосы перед глазами.       Поцелуй в тыльную сторону ладони… Она, конечно, выдернула руку, но разве можно в этом увидеть что-то предосудительное? Если только отметить, что Ахерон ещё, удивительно, не пала под её очарованием, эту красивую бабочку не привлёк сладкий сахар… Теперь хочется добавить саркастически — бабочка та оказалась acherontia atropos, мёртвая голова.       Однако, оглядываясь назад, где-то здесь и был один из первых признаков потери контроля. Эта едва заметная запинка ритма… И вот, танец — уже не вальс. Поворот — но не то, не так, и музыки уже не слышно, или музыка не та, или восприятие внешнего искажено. Лиц прочих вальсирующих в воспоминаниях уже не уловить и где-то тогда, да, примерно в этот момент, она и начала прямое наступление. И где-то тогда, вот она, вот она, ошибка. Где-то тогда и был последний шанс бежать. Что она скрывает, прекрасный рейнджер? Глоток услады, сахар обволакивает неприятно. Быть может, сообразно мыслям и сообразно Ей, стоит уже переходить на горькое «Пробуждение». Лебедь улыбается этой мысли — и делает ещё один глоток. О! Скрывать ей было что, было, было, есть… Герцог вечного огня мёртв. Что же ты сделала? Ты… меня спрашиваешь? А потом — нет. Всё, хватит, довольно, достаточно. Момент тот более или менее выловлен, а дальше вспоминать, очевидно, не стоит. Лебедь обрывает собственную цепочку рассуждений резко, как обрывают руками швейную нить, как разрывают в гневе не понравившуюся карту напополам, ровно по изображению дамы. Кому, как не хранительнице, быть над собственным разумом властной?       Лебедь смотрит в пустой бокал. В стекле все еще отражается потолок. Соседа по барной стойке больше нет. На сцене играют очередной джаз, и саксофоны переливаются медным золотом, если чуть повернуть голову и соизволить на них взглянуть. Властной. А может быть и нет. Может быть, истинная, настоящая власть здесь есть только у зонов, потому что в памяти вопреки всякому желанию возникает вдруг осколком зеркала, маленьким кусочком сада несколько строк услышанного где-то в ином мире стихотворения: «Я вижу новые созвездья из алмазов В чернейшей бездне снов, за внешностью вещей; Раб ясновиденья и мученик экстазов, Я волоку с собой неистребимых змей.» Девушка болезненно и коротко жмурится, но ассоциации, навеваемые последней строкой оказываются сильнее.       Змея и птица, оторванные перья и голый скелет, словно выбеленный, высушеный… Чёрный лебедь всегда был метафорой, и это эфемерное условно человеческое тело бескрыло, но почему тогда там, в этом кошмарном бреду чужих воспоминаний, казалось, что ей из спины вырывают хрупкие полые кости? Кто-то осторожно трогает её за плечо, и пересилив почти рефлекторную потребность резко дернуть рукой и сбросить с себя чужую ладонь, Чёрный лебедь поднимает голову с приятной улыбкой. На неё смотрит бармен, только что, видимо, отставивший на очередной протертый стакан. Вот он, перевёрнутый, блестит всеми гранями в свете огней, а вот в свободной руке мужчины все еще сжата тряпка. — Госпожа прорицательница, не хочу отвлекать, но бал подходит к своему завершению. Гости расходятся. Хранительница памяти изящно соскальзывает с барного стула, поправляет вуаль на волосах с коротким взглядом в полированный металл вместо зеркала. Говорит напевно, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно. — Отель «Грёзы» действительно заботится о досуге своих постояльцев. Вечер достоин восхищения. В спину уже слышит от мужчины какую-то скомканно-смущенную благодарность, оглядывает холл по пути к лестнице на второй этаж. Толпа действительно изрядно поредела, и в зале теперь остаются единицы, как и она, уже спешащие разойтись. Со сцены куда-то делись живые инструменты. Она не заметила. Когда прекратилась музыка? Как бы то ни было… Стук каблуков по полу приглушается коротким ворсом ковровой дорожки на парадной лестнице. Пора идти. Тихим перезвоном в звездной лазури вечного ничто звучат осколки сада воспоминаний. Наверное, так же почти звучат, соприкасаясь, и нити хрустальных камней, закрывающие лик зона памяти, Фули. Это не последняя их встреча. Далеко не последняя.