Распускаясь цветами

Ладошки и коленки маленького Юты с ранних лет украшали тоненькие серые линии самых разных цветов: от крупных роз и пионов, до крохотных васильков и незабудок. Каждая ранка на теле, каждый шрам в их мире не были заботой одного лишь владельца своих увечий — человек непременно узнавал, что его родственная душа снова по неосторожности покалечилась, когда на том же месте у него самого разрастались рисунки цветов. «Романтично и очень красиво!» — говорили люди, пока впервые собственной кожей не ощущали ту боль, с которой эти цветы появлялись. Впрочем, и после этого кто-то умудрялся говорить о романтике, в основном те, чьи соулмейты были к себе очень осторожны, и максимум — резали пальцы ножами при готовке или получали отметины от коготков домашних четвероногих любимцев, разошедшихся в своём порыве любви к хозяину; боль от цветов попросту повторяла ту, которую испытывал «нулевой» пострадавший. Рика хоть и была осторожной, как и все дети сдирала коленки, падала, проезжаясь ладонями по асфальту, но это всегда было тем, что Юта с лёгкостью мог перетерпеть. Сам же лишний раз старался не подвергать себя подобной участи, немного жалея девочку, — это ведь он мальчишка, он сильный, а девчонки не должны испытывать боль и, тем более, от неё плакать. Несмотря на то, что на их, девичьей коже, эти отметины цветов выглядели куда более красиво и гармонично. Когда ранки окончательно заживали, не оставляя за собой следов, пропадали и цветы у родственной души, безболезненно и незаметно; если же оставались шрамы, то первоначальный яркий чёрный цвет, словно чернила татуировки, приобретал более спокойный, глубокий оттенок серого, и навсегда оставался на коже. Если родственная душа умирала, вместе с ней пропадали и цветы. В тот злополучный день Юту на мгновение прошила острая боль по всему телу, но через мгновение она пропала, оставляя лишь отголосок этой вспышки, который сойдёт на нет через пару минут. Юта переводит взгляд с лежащей на дороге Рики на свои ладони. Ничего. Короткий миг между столкновением и её моментальной смертью почти разметил все его тело крупными, ужасно болезненными бутонами, но вместе с тем, как она перестала что-либо чувствовать — перестал и он. И более не чувствовал ничего долгие годы. Случаи, когда после смерти родственной души появлялась новая, были ужасно редки. В основном лишь у тех, кто терял её в детстве, у кого впереди целая жизнь в одиночестве, над остальными высший непостижимый замысел ни над кем не сжаливался. Юту пожалели. Через шесть лет, в чёртовой Африке, его спину резко полоснуло болью, заставляя его практически потерять равновесие под недоумевающим взглядом Мигеля. Ещё никогда он не сбегал так быстро с ужина к себе, привыкший уже коротать часы своей бессонницы за разговорами с Мигелем. Лишь бы тусклый свет комнаты позволил что-то в зеркале разглядеть, лишь бы не почудилось; Юта почти срывает с себя куртку с футболкой и вперяется взглядом в спину. На левой лопатке россыпь маленьких цветочков сакуры, словно бы обладатель неудачно упал и получил небольшую ссадину. Выглядит как то, что сойдёт максимум через пару недель, но Юта забывает, как дышать, пока кончиками пальцев неверяще поглаживает отметину, и благодарит вселенную за возможность — позволение — снова полюбить. Он не знает ни человека, ни когда встретит его, если встретит вообще, но даже так он почти плачет в свои семнадцать, не в силах перестать улыбаться. С того дня он частенько обнаруживал новые бутоны по всему телу: то очередные россыпи от ссадин, то грозди или веточки на месте порезов или рассечений; самой красивой оказалась веточка лаванды на правом предплечье, ставшая, по видимости, шрамом на руке родственной души. Юта с замиранием сердца подолгу разглядывал каждую отметину, думая о том, насколько бойкий соулмейт ему достался. Вся испытываемая боль казалась такой неважной и незначительной, когда ты мог снова надеяться, что сможешь любить и быть любимым. По пути обратно в Японию Юта то и дело дергался в своём кресле, ощущая, как раны и травмы полосуют чье-то тело. Руки, ноги, даже голова — пусть и короткие, но довольно болезненные вспышки. Но это отходило на второй план перед мыслью о том, что его родственная душа сейчас, по всей видимости, тоже в Сибуе, но все же — жива. Юта с тревогой периодически поглядывал на руки, на которых сейчас горели маленькие-маленькие цветочки, названия которых он даже не знал. Главное, чтобы не пропали, главное, что оставалась жива, потому что вторую потерю Юта сам не переживёт. Но вдруг вновь все тело целиком охватывает будто бы пожар, боль такая жгучая, что хочется собственноручно содрать с себя кожу, — знакомое ощущение из прошлого, но на этот раз не пропадающее в одно мгновение. Юта складывается пополам, пытаясь не закричать, ногтями впиваясь в собственную плоть и в кровь прокусывает губу, перед тем как боль начинает постепенно стихать. Юта тяжело дышит, весь покрытый холодным потом, и неуверенно выпрямляется, разглядывая крупные бутоны роз, покрывающих все его руки и уходящие на туловище под одеждой. На месте, никуда не пропадают. Продолжают жечь болью, уже в разы более слабой, но напоминают о том, что родственная душа жива. Жива. Сейчас это самое главное. Остаток пути, встреча со старейшинами, даже «казнь» Итадори проходят для Юты как-то смазано. Он старательно заставляет себя не отвлекаться, глядя на руки, чтобы убедиться в том, что все в порядке, что тяжёлые, судя по той боли, травмы не оказались смертельными. Время идёт, а цветы никуда не пропадают. Юта почти успокаивается, незаметно для Мегуми и Юджи нежно поглаживая отпечатавшийся рисунок кончиками пальцев, и как может делает вид, что не замечает задумчивые взгляды Мегуми. Словно бы он что-то знает. Словно бы догадывается о чем-то, глядя на распустившиеся на его коже бутоны, но Юта не решается спросить. Да и не хочет, говоря откровенно. Он жутко вымотан событиями последних часов, не только физически, но и эмоционально, вынужденный переживать и беспокоиться теперь не только о своих друзьях и сенсее, но и о эфемерном человеке, подаренном судьбой новым шансом обрести счастье. Но цветы никуда не пропадают, не становятся тусклее, не отдают новой болью, а значит — все хорошо. Значит, вопросы могут и подождать. А пока хочется добраться до штаба и хоть немного отдохнуть, обдумать кучу мыслей, что роится в голове осиным гнездом. Но еще на пороге разум совершенно пустеет, стоит Юте услышать до боли родной голос, в своей привычной манере их приветствующий. Звучащий до кровоточащей в груди дыры на месте сердца тихо и спокойно, без привычной бойкости и вызова в нем. Юта только лишь слышит его, и осознание как-то в один момент приходит само. Как можно было не догадываться, сомневаться, думать о возможном эфемерном «ком-то», когда ответ был всегда на поверхности, так близко, что дотянуться рукой. Сразу становится кристально ясно, что человека, более родного, нет и найти его невозможно, просто потому что судьбой не запрограммировано и в вероятный исход не вложено. И тяжелый камень усталости будто сваливается с плеч, забываются все волнения, тревоги, нет мыслей и о гребаных цветах на коже, когда Юта, еще даже не успевая увидеть ее, с восторгом в голосе произносит «Маки-сан!» и срывается почти на бег, чтобы преодолеть остаток лестницы и наконец оказаться рядом, посмотреть в глаза и с трудом справиться с желанием обнять крепко-крепко после долгой разлуки. Юта наконец спускается. Наконец видит. Замирает на месте на мгновение, в которое на месте сердца в груди, кажется, действительно появляется кровоточащая дыра, и цветы вспоминаются, и все тревоги тоже. Делает шаг. Еще один. Ноги, похоже, каменеют и в коленях совершенно не сгибаются. Мир вокруг и все люди в нем перестают иметь всякое значение, когда он наконец подходит вплотную к Маки, сердце колотится как отбойный молоток, пока Юта поднимает руки, чтобы коснуться покрытого шрамами лица, но пальцы зависают в воздухе. Собственное отражение мелькает в стеклах ее очков, и Юта впервые видит метки цветов на своем лице, точь-в-точь повторяющих рубцы на лице Маки. И как можно было не догадываться? Пальцы наконец касаются щек, так осторожно, будто Юта боится снова причинить ей боль. Руки дрожат, а камень из ног вдруг пропадает. Пальцы находят пальцы Маки, сжимают их так крепко, как только могут, изо рта вылетают сотни тихих «прости». Юта губами прижимается к ее запястьям, рушится на колени перед Маки. И разрушается окончательно.