О женитьбе и дураках.

«Женился, Сашура? Неожиданно. Поздравляю и желаю счастья в семейной жизни. ОМ ;)». Саша в сотый раз бегает растерянным взглядом по одной и той же строчке. Саша в сотый раз корит себя и попросту не знает, что ему делать и как бороться с внезапной тревогой, возникшей где-то по центру груди и уже дошедшей до горла, где образовывается некий ком, который не позволяет ни спокойно вдохнуть, ни протолкнуть вязкую слюну. Женился, да… Это решение было спонтанным — ровно столько же спонтанным, как и подавляющее большинство действий и поступков Петрова. Только сейчас, получив треклятое сообщение от художественного руководителя, молодой человек сполна осознаёт одну простую вещь: поспешишь — людей насмешишь. Истина, казалось бы, стара, как стар сам бренный мир, и, тем не менее, хорошо, что она пришла хоть в тридцать четыре года. Может, ещё не поздно что-то исправить? Может, у него теперь появится хоть маломальский шанс вернуть на круги своя всё, что было так дорого, и наконец начать поступать по-человечески с людьми в той мере, в какой они этого заслуживают? Саша задаёт себе великое множество вопросов, но ни на один не находит ответа. Зачем-то молодой человек убеждает себя в том, что, будь Олег Евгеньевич сейчас рядом, он бы непременно подсказал, как сделать правильно. В конце концов, всегда помогал. Конечно, сначала много и искромётно шутил — сказывались и характер, и непревзойдённая харизма — однако позже наставлял, советовал, направлял… А Петров настойчиво верил, что эта помощь никогда не кончится, что она безвозмездна, что ему самому не нужно прикладывать никаких стараний для поддержания морального состояния Меньшикова, которому в жизни приходилось оказываться в ситуациях гораздо более суровых и нелепых. Когда Саша в последний раз интересовался его самочувствием? Когда приходил на премьеру? На какой День рождения звонил и поздравлял от всей души, не жалея красноречия? В какую из встреч они долго — кажется, до самой поздней ночи, если не до рассвета — сидели за столом, курили, пили крепкий чёрный чай с мёдом и разговаривали обо всём и ни о чём? Петров точно помнит, что приезжал к Олегу Евгеньевичу года два или три назад, когда в СМИ просочилась информация об операции, повлёкшей за собой кому. Помнит, что Олег тогда уже успел прийти в себя: улыбался широко, но устало, и роптал на весь белый свет (это было не всерьёз) из-за того, что теперь и сам не знает, когда именно окажется в театре и снова займётся любимыми делами. В тот день Меньшиков вскользь упомянул своё относительно свежее интервью, где точно так же рассказывал о том, что не понимает, куда себя деть в свободное от театра время. Саша привозил ему целый пакет фруктов, интересовался, нужны ли какие-нибудь медикаменты… А потом ушёл из театра. Тихо, мирно, без скандалов и разборок: попросту попросил перерыв на неопределённый срок, встретив со стороны худрука безоговорочное одобрение, и затаился в тиши. Он мог бы оправдывать себя забитым графиком и говорить, как сильно загружен, однако всё это — пустое. Теперь. Он не знает, что ответить. Сверлит сообщение взглядом вновь и вновь, кусает губы до крови, привкус которой во рту ощущает не сразу — лишь через время, но и тогда не дёргается: акт своеобразного селфхарма воспринимает по достоинству, понимая, что заслужил. Лучше бы Олег дал ему в морду вместо того, чтобы писать поздравления, и вовсе не оттого, что они неискренни — скорее, оттого, что Саша сам избирает себе меру пресечения, хоть и не знает, чего ждать. Меньшиков никогда не обращался с ним грубо. Вообще никогда ни с кем грубо не обращался. Кричал, ругался, в шутку — то ли забавы, то ли поучения ради — ударял свёрнутым в тубу сценарием по затылку в разгар репетиции, но всегда извинялся, если чувствовал, что явно перебарщивает. Саша ценил его искренность. Но никогда не ценил до конца. Резко выдохнув, он наконец берёт себя в руки. Да, нужно что-то написать в ответ. Простого и лаконичного «Спасибо» будет недостаточно, и потому Петров решается на некую… исповедь, не зная, придётся ли она кстати. Олег был честен до конца — что мешает сейчас Саше отдать ему должное, пусть и в самом жалком проявлении? «Здравствуйте, Олег Евгеньевич. Очень рад, что вы написали. Знаете, да. Женился. В какой-то момент опротивела холостяцкая жизнь. Или я сам себе опротивел — ещё не разобрался до конца, но обязательно разберусь. Я теперь в принципе многое понимаю. Был неправ, избегал проблемы, верил, что всё рассосётся без моего непосредственного участия… Я попросту был глуп. В какой-то мере — даже слеп. Но теперь… Теперь всё обстоит по-другому. Я сам заварил эту кашу. Значит, расхлёбывать её тоже мне. И я понимаю, что, наверное, непривычно от меня слышать подобного рода слова и заявления, но если бы я только мог надеяться на вашу протянутую руку… Я бы век её целовал. Я несчастлив, Олег Евгеньевич. И вряд ли буду без вашего присутствия в моей жизни. Не надо ничего обещать, обнадёживать меня, укорять… Я знаю всё сам. Вы ответьте: «Да» или всё-таки «Нет»? Если ответ будет отрицательным — пойму, приму, не стану больше терзать и исчезну навсегда. Только ответьте». Кровь идёт уже носом: на нервной почве. Пережав крылья тонкими пальцами, дрожащими и ледяными от волнения и неприятного предвкушения (Саша убеждён, что Меньшиков пошлёт его куда подальше и, несмотря на всю свою культурность, не поскупится на слова и выражения), не выпустив телефон из другой руки, молодой человек устремляется в ванную комнату, где, склонившись над раковиной, включив ледяную воду, продолжает буравить взглядом диалог. Удивительно, но Олег даже в поздний час читает оперативно — две голубые галочки загораются чуть ли не сразу, и это наблюдение хоть немного, но успокаивает: видимо, поздравление Меньшикова не являлось неким финальным актом перед концовкой спектакля, что длится уже более десяти лет. Именно сейчас Саша почему-то вспоминает, как со слезами на глазах смотрел достойный фильм — «Сибирский цирюльник», где Олег исполнил одну из главных ролей, и как потом, в личный дневник записывая свои впечатления, пока мысли опережали предельно допустимую скорость, с которой выводились скачущие на фоне эмоционального подъёма буквы, цитировал режиссёра: «Любовью, как корью, болеют только раз в жизни, и чем позднее наступает заболевание, тем мучительнее оно протекает». И режиссёр был чертовски прав. «Не знаю, что и сказать, Саша. Глубоко впечатлён твоим признанием, если его можно так назвать. Ты приезжай ко мне завтра. Не в театр — домой. Поговорим обо всём по-человечески, по-людски, не будем играть в подростков, что решают свои проблемы через SMS. Буду тебя ждать, но недолго. Доброй ночи». Открывается второе дыхание. Саша не чувствует, как капелька густой, тягучей крови ловко проскальзывает под верхнюю губу и сочится по острым зубам, оседая на дёснах, и улыбается широко, довольно, подобно ребёнку, чьи родители сжалились и купили непослушнику ведро сладкого попкорна, пару бутылок вредной газировки, а потом — до кучи — ещё и выбили в тире большого плюшевого мишку. Саша ещё не знает, чего ожидать от завтрашней встречи, но точно понимает, по крайней мере, одну вещь: больше по собственной глупости он не потеряет человека, который представляет огромную важность. Жаль, что осознание пришло только в тридцать четыре. Хорошо, что оно вообще пришло. «Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно!..»