Выворачивая душу

Кэсс улыбалась. Эндрю смотрел на неё, и её сиятельная улыбка делала его счастливым. Она была похожа на ангелов, тех самых, о которых рассказывают в приютах. Эндрю… Эндрю мог бы попробовать, правда? Одно маленькое доверие теперь, когда они рядом так много месяцев. Теперь, когда она всё ещё не вернула его назад. Когда гладила его по волосам, говорила, какой он молодец, вешала оценки на холодильник рядом с оценками своего настоящего сына, готовила что-то, что он хотел, покупала ему то, что он хочет. Никто ничего не покупал Эндрю раньше. Одно маленькое доверие, потому что Кэсс была хорошей. Она была… Эндрю мог бы подумать, что она могла бы… Эндрю всё ещё не может. Потаённое, тихое, детское желание всё ещё было глубоко в его сердце. Мама. Когда-нибудь он сможет сказать ей об этом. *** Она… Вымученно улыбалась. Когда… Когда… Эндрю глотает слюну, не давая ей заметить стеклянных глаз, которые у него были. Он сжимает рукава кофты сильно-сильно, словно это могло помочь скрыть отвратительные следы. Кэсс была хорошей. Эндрю отвратительным. Он не хочет, чтобы она знала. Она гладит его волосы и покупает его любимое мороженое. *** Эндрю следит за ней на этот раз. Он хочет, чтобы она увидела. Чтобы она сама поняла. Пожалуйста! Заметь, мама! Он не может проронить ни слова, но она не замечает. Эндрю всегда был молчаливее, чем другие дети, наверное, она просто не хотела давить. Кэсс хорошая. Кэсс взъерошивает его волосы, меняет полотенца в ванной, выбрасывает мусор, меняет постельное бельё во всём доме, не замечая ничего из того, что Эндрю оставляет. Для неё. Специально. Кэсс улыбается уголком губ, подталкивая его на кухню. Сегодня были его любимые печенья. *** Он хочет, чтобы Кэсс была здесь. Чтобы это прекратилось. Чтобы кто-нибудь пришёл, чтобы забрать его из ада. Забрать его, забрать Кэсс и оставить в аду Дрейка. Пожалуйста, уберите Дрейка. Запястья сдавленные, больные. Колются болью каждый день, каждый раз, когда он помогает Кэсс с покупками, каждый раз, когда он тянется на верхнюю полку, каждый раз, когда Дрейк хватается за них. Дрейк улыбается. Улыбка у него такая же красивая и милая, как и у Кэсс. Он же её сын. И хотя Эндрю пытается забыть её, пытается думать об улыбке плохо… У него не выходит. Это же улыбка Кэсс. Кэсс красивая, хорошая. Дрейк — нет. Бывали дни, когда Дрейка было слишком много, и Эндрю думал, что сходит с ума, потому что каждый вечер был похож на предыдущий. Утром глаза опухали, неприятно щипали и пульсировали. Кэсс говорила ему ложиться пораньше, чтобы хорошо высыпаться. Она треплет по волосам, поглаживает по спине и ставит тарелку с хлопьями. Эндрю всё равно не уходит из гостиной до самого последнего, засматривает бессмысленную передачу, которую Кэсс считает его любимой, и не возвращается в комнату с подкроватным монстром, словно он мог притвориться будто это тот день, когда Дрейка нет дома. Но он был дома. Кровь липкая, отвратительная, Эндрю тошнит. Кэсс меняет полотенца в ванной, покупает освежитель воздуха с запахом океана. От него Эндрю тошнит ещё больше, потому что запах раздражает горло и он давится. Аптечка всегда была полной. В первый раз Дрейк помогал ему. Потом нет. *** Кэсс смотрела на него. Эндрю смотрел в ответ. Она улыбалась. Эндрю любил эти дни. Эндрю любит Кэсс. Эндрю не может назвать её мамой, потому что он отвратительный, потому что он слишком часто говорил пожалуйста, потому что она ангел, а он сирота. И Дрейк приезжал на выходные. Его увольнение. Кэсс меняет постельное бельё. Эндрю глотает слюну, кашляя. — Простудился, милый? Эндрю поджимает пальцы на ногах, белые носки, которые ему подарила Кэсс, комкаются, он сжимает пальцы, чтобы быть в порядке, а не разбиться на кусочки, но слёзы всё равно выступают в уголках глаз. — Нет. В горле пересохло. — На кухне вода, ты знаешь. На кухне вода. На кухне продукты, которые Кэсс ещё не убрала. Мороженое. Печенье. Эндрю стирает слёзы и глотает воду. И солёная вода стекает по щекам, вместе с громким равномерным стуком в ушах. Кэсс напевает песню. Эндрю мутит. Он смотрит в дверной проём. В нём Кэсс не видно. Слёзы. Это слёзы, а не солёная вода. Эндрю мог быть честным с собой. Эту песню напевал Дрейк, когда… Эндрю будет честным. Кэсс всегда говорила, что только честных людей есть за что уважать. Он напевал песню, когда он насиловал его. И он был её любимым сыном. Не Эндрю. *** Голова у него болела, потому что он напился. Беззастенчиво, не скрываясь. Дрейк приезжал завтра. Снова. Но Кэсс сегодня встаёт позже обычного, поэтому Эндрю ставит бутылку на место, стирает дорожки слёз и позволяет ей трепать его волосы, которые торчали неаккуратным ежом, потому что Эндрю зарывался в блонд пальцами, тянул их, почти желая почувствовать боль от выдирания волос, потому что это значило бы заглушение другой боли. Его глаза — разбитое стекло. Его руки — разбитые мечты. Его тело — ничто. Он сам — отвратителен. Кэсс благоухает новыми духами. Эндрю сказал, что они хороши, и поэтому она взяла их. А ещё он сказал заменить освежитель воздуха. Она взяла лес. Эндрю думает, что он пахнет ещё хуже. Завтрак… Обед… Ужин. Эндрю молчит. Он почти не произнёс ни слова за день, но Кэсс не обратила внимание, сегодня она постоянно говорила что-то сама. Эндрю заходил на кухню, она говорила по телефону и улыбалась ему. Эндрю сидел в гостиной, и она щебетала о распродаже одежды. Эндрю закрывал дверь ванной, скатывался по двери вниз и прижимал лоб к коленям задыхаясь, и она тихо стучала, приговаривая что-то о его «любимом» шоу по телевизору, о новой двери, которую давно пора сменить вместе с замками, о том, что она собирается зайти в комнату и сменить постельное бельё. Эндрю тошнит от себя. Запах леса оправдано ужасен, от него щекотало в носу. Эндрю кашлял и пытался избавиться от назойливого запаха, прогоняя Кэсс: — Да. Хорошо. Как скажешь. Эндрю почти выпадает на негнущихся ногах из ванной комнаты. … … Там был звонок. Когда Эндрю спускался по лестнице на ужин, раздался звонок. Это был дверной звонок. Затем были стуки. Кулак отбивал ритм песни. Эндрю знал эту песню. Кэсс издаёт удивлённый возглас с кухни. Эндрю достигает последней ступеньки, когда она открывает дверь, за которой улыбается Дрейк. Улыбается улыбкой Кэсс. Кэсс улыбается также. У Эндрю кружится голова. Тихий ужин почти мог бы быть семейным в глазах Эндрю. Дрейк шутил, улыбался и был милым. Он был ласков, он смеялся громко и заразительно, ёжик отрастающих волос переливался в мягком свете люстры. Он подавал Эндрю еду, подливал напиток, даже когда его не просили об этом. Эндрю никогда не просил его. Но Дрейк знал, когда остановиться. (Только здесь. Только сейчас. Только за чёртовым столом.) А Кэсс была такой счастливой, такой довольной, такой… Кэсс. Эндрю чувствовал себя до безобразия лишним. И он знал почему. Дрейк знает. И Эндрю знал, что он знает. Он мог судить по тем взглядам, что иногда прорывались сквозь смех и улыбки. Дрейк… Дрейк… Эндрю сжимает скатерть в кулаке, другая слишком крепко держится за вилку, словно она была поручнем, опорой, которая удержит его на месте. Почему Кэсс не видит?.. Кэсс смотрит на него, когда Эндрю не может отвести взгляд от её волос, переливающихся от света точно так же, как и волосы Дрейка. — Эндрю, милый, ты сыт? Эндрю глотает кислую слюну. Его сейчас стошнит. — Да. Дрейк широко улыбается. И заканчивает историю, над которой Кэсс смеётся. *** И это происходит. Снова. Снова. Снова. Снова. Снова. Кто-нибудь. Пожалуйста. Кто угодно. Пусть откроется дверь. Пусть войдёт человек. Пусть Дрейк исчезнет. Снова. И снова. И снова. Кто-нибудь. Хоть раз в жизни, Эндрю должно повезти, верно? Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Никто не останавливает Дрейка. Но он замирает. Поглаживает исцарапанные, израненные детские запястья, что-то шепчет себе. А потом наклоняется близко-близко. Заглядывает в глаза. Эндрю плохо от взгляда. У Дрейка глаза Кэсс. Кэсс хорошая. Она не Дрейк. Но он её сын. — Я слышал кое-что. Нет. Кэсс, нет. Пожалуйста, Кэсс, нет. — Брат-близнец, — едва слышно бормочет Дрейк почти в самые губы. Эндрю слышит только потому что заставляет себя слушать. Размытое сознание смещается на что угодно. На подрагивающие ресницы — пушистые, тёмные, у Кэсс такие же. На маленький едва заметный шрам, пересекающий бровь, — Кэсс рассказывала, что когда Дрейку было девять, он с размаху навернулся с велосипеда. На пунцовые щёки. На сбитое дыхание, бьющееся о губы Эндрю. Но он заставляет себя слушать. Не отвлекайся, не отвлекайся, не отвлекайся. (Даже когда единственное, что требует его сознание, это отключка, он должен знать. Даже когда его мозг очень сильно хочет забыть об этом момент, он должен помнить.) — Как же его… Имена на одну букву, да? — чужое дыхание сильнее бьётся о губы. Эндрю сжимается. — Неважно. Такой же, как и ты, представляешь? Его голос в точности такой же, как на ужине. Улыбчивый, добродушный, ласковый. Почти ластящийся. Эндрю страшно. Это так похоже на Кэсс. — Было бы здорово, если бы ты пригласил его к нам… Эндрю всхлипывает. Нет. Ни за что. Дрейк читает это на его лице и ухмыляется. Толкается. Снова. Снова. Снова. Снова. Его руки то тут, то там оставляют за собой мерзкие мурашки. Эндрю поджимает пальцы в белых носках. Подарок Кэсс. Дрейк хихикает, как совсем недавно хихикал внизу, на кухне, когда обнимал свою маму. Обнимал женщину, на которую похож до чёртиков, до ужаса, до безумия. Эндрю плачет. Он перестает осознавать себя, когда шепчет одно и то же. Снова и снова. — Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Дрейк смеётся и громко дышит. *** Кэсс меняет бельё. … На завтрак хлопья. Эндрю задыхается в ванной. Эндрю смотрит за тем, как розовая вода уходит в слив. Следит за тем, как кровь с рук утекает вниз. Исчезает. Не навсегда. Его глаза мутные, расфокусированные. А перед ними то, насколько он ужасен. Слёзы горячие, режущие. Эндрю поднимает глаза выше. В зеркале был Аарон, которого он никогда не видел. В отличие от того, что он видел на самом деле в отражении, у Аарона, — у прекрасного, замечательно, наверняка, милого Аарона, — были аккуратно уложенные волосы, тёплые и открытые глаза, которую не знают того же, что знает Эндрю. Его близнец… Другой. Его близнец лучше. Он чистый. Он по-настоящему живой. Эндрю закрывает рот рукой, сдерживая рыдания. Когда-нибудь кто-нибудь придёт за ним. Но это никогда не будет Аарон. Только не он. *** Эндрю смотрел за тем, как Дрейк уходил. На этот раз надолго. На этот раз навсегда. Дрейк остановился с той стороны забора. Он знал, что Эндрю смотрит. Знал, и поэтому приставил два пальца к виску и отсалютовал себе за спину, Эндрю. Эндрю стиснул зубы. Кэсс ещё стояла на крыльце какое-то время после того, как Дрейк исчез. Эндрю смотрел под ноги. — Мороженого, милый? «Твоё любимое», — она не говорит. Эндрю знает. Помнит. «И твоё любимое шоу по телевизору», — она тоже не говорит, но они идут в гостиную, и, конечно, она включает верный канал. Это был действительно в последний раз, когда Эндрю видел ублюдка. В едва разгорающемся рассвете он был почти уютным старшим братом. Почти. А потом Эндрю покидает Кэсс навсегда. Его глаза слезятся, и это в первый раз, когда она замечает. Она треплет его волосы, говорит милые глупости и прощается. Он плакал не из-за прощания. Там был этот мужчина, — Хэммик, — возвышающийся над Эндрю. Рядом с ним было неуютно, не как с Кэсс. Но это было похоже на нелепое облегчение. Кто-то пришёл. (Не Аарон, спасибо.) Хэммик оглядел его с ног до головы. В который раз. В его глазах не было тепла, но они, по крайней мере, не были пустыми. Они даже что-то искали. Эндрю не помнит, искала ли Кэсс на нём следы чего-то ужасного. Хоть когда-нибудь. За ним был другой парень. Николас. Старше Эндрю, помладше Дрейка, но не намного. Он не был похож на Дрейка. Он был комком нервов. Николас перебирал пальцами полы кофты, оглядывался по сторонам, изучал Кэсс, отводил взгляд, когда она смотрела на него. Николас неловко улыбнулся Эндрю, когда они встретились глазами. Улыбка не была похожа на улыбку Кэсс. Эндрю вздохнул. (Это было облегчение?) Николас — его старший брат. Двоюродный. (Не то же самое, что и сводный, верно?) На какое-то время Эндрю всё равно пугается. Мимолётно, но очень сильно. Он сглатывает мерзкую слюну, поджимает пальцы в кроссовках. Он сторонится Николаса всю поездку в новое место, молчит. А потом. Потом там Аарон. Такой же, как и Эндрю, но другой. Он улыбается Николасу. Закатывает глаза, хмурится, фыркает и говорит: — Ники, ты идиот. Ники. Не Николас. Не Дрейк.