мессия и изгнанник.

Документ, несомненно важная вещица, особенно если эта бумажка может изменить судьбы многих людей. Какой будет исход от его потери, если за него обещали довольно большое жалованье? — Ну вот и всё — финита ля комедия! — вальяжно закинув ноги на стол, вскрикнул шатен. его лицо отображало фееричную гамму эмоций. Что-то между растерянностью и не наигранной злостью. Свет от толстой, но уже почти догоревшей свечи, можно было сказать, что она жаждала своей кончины, изливая последние светлые капли на старый позолоченный канделябр, покрывал каждую вмятину очертания его лица; каждую темную, немного вьющуюся прядь; каждую складку выглаженного дорогого пиджака. Создавая на всей поверхности то терракотовые, то желтовато-оранжевые оттенки. В напротив сидящего скомканная улыбка и все так же не пронзительный взгляд. У него бесподобная форма лица; немного острый подбородок; жесткие и упругие черные как уголь волосы. Выразительные синие, как звёздное, без единой тучки небо, глаза, нос с большой горбинкой и все еще сдержанная улыбка. — У меня есть кое-какие догадки. Этот запах тебе ничего не напоминает? — Майкрофт подходит к впереди сидящему, протягивая аккуратно собранные листы. От них исходит какой то сладковатый запах с нотками чего-то свежего и схожего на чайную розу. — Женский парфюм, — протягивает Альберт, совсем не удивлённый таким очевидным фактом. — Бинго! Женский. В композиции парфюма умело сочетаются цветочные и шипровые аккорды. Роза придаёт нежности и грации, а шипровые ноты напоминают запахи осеннего леса после дождя, — довольный, с широкой улыбкой до ушей произносит Майкрофт, опираясь корпусом на стол, да так, чтобы быть поближе к своему оппоненту. Подобные выводы в себе смешали интерес и прежнее отвращение к окружению. Мориарти впился пальцами себе в переносицу. — Женский дорогой парфюм, Женский… — словно мантру повторял он, немного покачиваясь, покручивая пальцем прядь каштановых волос. — У меня есть на примете одна особа, но это может подождать. — О чем ты? "Дела государственной важности прежде всего" — это же Ваши слова, мистер Холмс. Резкая смена "ты" на "Вы" придаёт явного контраста. Именно Альберт, чёрт бы его побрал, Мориарти является единственной константой, чем то искусным в его жизни. Поэтому такая резкая смена настроения не приходится ему по душе. — Секретарь Холмс, будь те добры, поделитесь своими догадками, у меня совсем нет предположений, — выдаёт брюнет, отталкивая просьбу перейти к другим, поистине важным для Майкрофта делам. Ведь Альберт точно знал, что мужчина не будет попросту раскидываться подобными утверждениями. — Как давно ты спал? — как то буднично, без любого осуждения в голосе спрашивает Холмс. Всплеск странного адреналина ударяет в грудь старшего Мориарти. Он помнит этот вопрос. Майкрофт задавал его всегда на протяжении долгого времени после их первой встречи. Спал? Я могу спать? — мысль пронизывает острым лезвием правды. Он не может спать, а тем более выспаться. Не может. — Давно, Майк. Примерно тогда, когда мы ложились вместе. И Майк улыбается от воспоминаний: как промокшее от пота покрывало неприятно отлипало от крепкой исцарапанной спины, а от дыма простыни воняли пеплом. Как ласки распаляли влажное тело, когда он гладил пальцами выступающие позвонки такой тонкой, но все же крепкой спины, спускаясь до копчика и сжимая упругие ягодицы. — Ясно. Снова мучают кошмары, или же на это раз это совесть? — без особого энтузиазма вещает Холмс. — К чему Вы клоните? — быстрая смена позы. Теперь он смотрит прямиком в бездонные синие глаза спутника. Хотелось увидеть хоть какой то намёк на забаву. — Зачем ты тогда так быстро убежал? не понравилось, что ли? — прыснув себе в локоть, приближаясь ближе к лицу молодого господина уже нагло смеётся старший Холмс. — Ну-ну, ты настолько себя недооцениваешь? Я удивлён, — схватившись руками за лацканы пиджака своего друга прошептал Мориарти. Он быстро перенял воодушевленное настроение Майкрофта. Захотелось искренне за столь долгое время просто посмеяться. И он смеётся. Мягко и искренне. На глазах выступают небольшие слезинки, которые, как по дуновению ветра, стираются нежными подушечками его пальцев. Теперь Альберт нагло давит начищенными туфлями на такие же, но только они блестящие до блеска. Боже, само совершенство. — Ах, будь я проклят, если я не отомщу тебе за подобные слова. Несколько секунд и теперь дыхание пляшет между их губ. Губы Ала мягкие и приятные. Они создают большой контраст с давлением оказанным на носок его туфли. — Поцарапаешь же, придурок. Ладонь Мориарти упирается в чужую грудь. Он не обращает внимание на столь странное, по его же мнению, замечание. Отрываясь и натягивая на себя чеширскую улыбку. Сердце стучало так сильно, что казалось, будто оно сейчас выпрыгнет из груди. Всегда и на всегда тёплые любовные чувства теплились где-то в его душе. В душе Изгнанника. Он не достоин этой Мессии. Ведь оба эти понятия не являются совместимыми.