Краснее крови

Артур всегда говорил — ее не зачали, а сотворили. Впервые в жизни он был прав. Моргана — дитя скорби, жестокости и помады, что краснее крови. Каждое утро она творит себя заново. Она отточила искусство создания femme fatale до остроты бритвы — изящные линии подводки, румяна подчеркивают скулы, тушь цвета тьмы, что смыкается вокруг света уличного фонаря, платье на дюйм короче, чем позволяют приличия (она смеется над приличиями; что они вообще значат в мире банд и сердцеедов, одетых как Джеймс Дин?) и, разумеется, та самая алая помада. Волосы небрежно завиты, руки ухожены, на ногах любимые туфли с открытым носком. Она круче самого Элвиса, но это платье не просто одежда, этот макияж — не украшение. Это ее доспехи и ее оружие. Моргана хочет убить Утера. (Что нужно знать о плохих девчонках, которые прикидываются пай-девочками? Они всегда добиваются, чего хотят.) Моргана прислоняется к кабриолету. Хозяин автомобиля — Леон, лучший друг Артура и тот еще льстивый ублюдок с вечной сигаретой в зубах. Его девиз по жизни — оттрахай и свали. Иногда они с Морганой устраивают перепихон. Ничего личного. Леон знает, что она — беглянка-дочь ядерной бомбы, покруче малыша, разнесшего Хиросиму. Моргана знает, что либидо Леона больше, чем список бывших девушек Утера. — Привет, крошка, — он пытается сорвать поцелуй с ее идеальных губ, но Моргана уворачивается, и Леон целует лишь холодную бледную шею. — Мне нужно пятьдесят баксов, Эл. Палец Морганы упирается в пряжку ремня. Она усмехается, глядя, как Леон теряет контроль. — Пожалуйста? — надувает губки Моргана, точно та шлюшка, с которой нынче носится ее глупый братец. Палец соскальзывает ниже. Леон смотрит на нее мутными глазами, сглатывает. — Надо же, а кое-кто рад меня видеть, — мурлычет Моргана, сжимая выпуклость под пряжкой. — Могу помочь, если хочешь. Губы Леона судорожно дергаются. По лбу скатывается капля пота. Он сует ей в руку смятые купюры. Улыбка Морганы похожа на оскал. Она игриво проводит десяткой по лифу платья. — Спасибо, дорогой, — жеманно тянет она и уплывает в облаке цветочного аромата, щелкая каблучками. Леон откидывается на дверцу кабриолета и закуривает. Она дурачит его не в первый раз. Не в первый и не в последний. Денег Леона как раз хватает на пистолет. (Разумеется, пятидесяти долларов мало, но у нее есть еще двести пятьдесят — поровну с Гавейна, Ланселота, Персиваля и Ценреда.) Она заходит в оружейный магазин, вешает лапшу на уши продавцу: дескать, у любимого папы скоро день рождения. Но этого продавца на мякине не проведешь, так что в конце концов Моргана просто впечатывает его мордой в стол, и нос бедняги взрывается фонтаном кровищи. Разумеется, он отдает ей пистолет просто так. Моргана привязывает Утера к кухонному стулу. У него только один вопрос — почему? — и он повторяет его снова и снова, снова и снова, пока Моргана не начинает задыхаться от злости, ведь до него так и не дошло. — Потому что ты грязный подонок, оттрахавший маму, пока папа был во Франции! Вот почему. Моргане хочется, чтоб мозги Утера разлетелись по стене. Она мечтает раскроить ему череп. Она хочет носить его зубы вместо сережек, а голову бросить на пороге, чтобы завтра ее нашел Артур. — Прошу тебя... — умоляет он. По кухне разносится резкий запах — и Моргана хохочет. Боже мой, да он обоссался со страху! Моргана хохочет, потому что знает — она ослепительна, и ужасающа, и до кончиков пальцев дочь Утера Пендрагона, как бы ни мечтала избавиться от этого наследства. — Утер, сделай одолжение? — просит Моргана. — Заткнись. Она расстреливает всю обойму. Кровь Утера напоминает ее помаду, на глазах застыли слезы, которым уже никогда упасть. Моргана напоследок целует его в щеку — в этом городе ни у кого больше нет помады такого оттенка — и оставляет прежнюю жизнь позади. Артур всегда говорил — ее не зачали, а сотворили. Но разве так говорят не о всех монстрах?