Нет Пуруши — нет Пракрити

Тихой поступью крадутся две женщины мимо покоев своей госпожи. Путь к своим комнатам проходит только мимо ярко выделяющейся лакировкой двери с неизвестной для всех надписью на английском. Ниже было, казалось, безумно, выцарапано ногтями «Басу-Дубей». И только Богиня Кали ведала тайну этой загадочной двери хозяйки дома и почётного места в индийском обществе. Шелест старых сари затихал с каждым пройденным миллиметром. Убедившись, что минное поле закончилось, одна из женщин зажигает свечу, почти не дыша и смотря на свою спутницу. Та качает головой, с жалостью поглядывая на дверь. Eternity and infinity. Обитательница комнаты выжгла эти слова год назад. Тогда все решили, что, должно быть, эти заветные буквы сулят умиротворение и упокоение её несчастной души, и конец придёт её страданиям. Но они ошибались. Басу-Дубей ещё нескоро отмучается, скорбя каждый день. — Передай, чтобы никто в доме и вне его стен не пытался перевести это. Узнаю, что ослушались — глаза выколю, — девушка говорила задумчиво, но вкладывая в каждое произнесённое ею слово истину. И это понимали все. Никто не перечил ей, боясь печально известного гнева госпожи. Потому и решили слуги, что Амала сама на себя взвалила тяжёлую ношу утраты, свалить которую под силу только ей. — Бедная госпожа, — наконец шепчет женщина с огарком свечи в руках. — Опять бессонница мучает. — И не пускает к себе никого, — поддакивает вторая, жмурясь от света. — Хоть бы приняла помощь-то. Не всегда нужно быть сильной и независимой, надо уметь и поплакаться кому-нибудь в плечо. Амала не знала, какой сегодня день недели, какое число. Но точно знала, что этот день наступил, сердцем почувствовала. Она слышит голоса, но не может понять, откуда они идут. Слуги ли это или дети? Или, быть может, это наконец пришли за ней. Тёмные сгустки, что являются в каждом кошмаре, норовят утащить за собой и кричат вслед: — ТЫ! ТЫ ВИНОВАТА! ТЫ НИКОГДА НЕ СМОЕШЬ КРОВЬ СО СВОИХ РУК, НИКОГДА! Женская фигура, облачённая в фиолетовые одежды, встаёт с ложа. Её мутит. Покачиваясь, она еле подходит к зеркалу, и, пользуясь лунным светом, падающим в её окно слово специально, смотрит на своё отражение. Молодое лицо замечает она первым. У Амалы нет морщин, складок или прочих признаков старения, но сейчас она готова поклясться всем богам Тримурти, что постарела лет на десять. Она бледна, мертвенно бледна, а под глазами залегли тёмные впадины, показывающие правдивость сплетен про бессоницу госпожи. Она касается их пальцами и не хочет принимать своего состояния — руки ужасно трясутся. Отводит от их от лица — всё то же. Дрожит и остальное её тело. Кидает мимолётный взгляд на подтянутую фигуру, которая, казалаось, и не переживала никогда родов, и видит на ней мурашки. И всё так резко похолодело. — Снова этот день. Она держит себя в руках, снимая гадкое наваждение, когда ловит себя на том, что прожигает глазами собственную кровать. Но поздно, Басу хватает и одного мелькнувшего воспоминания, чтобы вся трагичная картина вновь предстала перед ней так же, как и в кошмарах. — Асуры тебя подери, — девушка зла на себя. Она снова и снова должна терпеть этот момент. Ей становится нестерпимо мерзко от своего отражения, и она, не колеблясь, бьёт с размаху кулаком об стекло. Рама пошатывается, оставаясь в конечном счёте на месте, а осколки разлетаются по всему полу. Некоторые впиваются ей в плоть, и это чувство — чувство боли — отрезвляет её на некоторое время. Физическая боль снова заглушает душевную. Теперь она трясётся от боли стеклянного «Я». Осколков несколько, она вытягивает их неспешно, пока кровь проливается на пол комнаты. Не впервые. Так же быстро дезинфицирует кровоточащие раны средствами, вытащенными из прикроватного сундука. Съёживается, когда видит слой пыли на одном бутыльке — напоминание безысходности. Амала не помнит, как правая рука оказывается окутанной бинтом, да и не удивляется этому. Из мыслей её выводят осмелевшие шепотки, начавшие говорить чуть громче обычного. Перешагнув остатки зеркала, она осторожно заглядывает в комнату детей, чтобы удостовериться, и видит, что оба спят как убитые. Со вздохом облегчения и лёгким ощущением зависти, она закрывает двери. Что ж, значит, это слуги. В обычное время она бы наказала сразу, даже не слушая жалкие бормотания, пытающиеся оправдать себя, и не видя коленей, стоящих перед ней с мольбами о помиловании. Но сейчас ей абсолютно нет дела о спорах каких-то безмозглых шудр. Оставшееся в Амале милосердие топит властвующую гордыню, и девушка качает головой. Не безмозглые, но лезущие не в своё дело. Бесконечность и вечность. Когда-то Амала попросила одного мастера налить золотом эти слова на двери её покоев, и с тех пор они прочно проникли ей в душу и живут вместе с ней одним целым. Бесконечность. Её любовь чиста и безгранична. Нельзя выразить её ни властью, ни деньгами, ни украшениями. Нельзя пересчитать её реками Индии, деревьями Калькутты, населением мира. Она не начинается. Она не заканчивается. Любовь была, есть и будет, и нет ей конца. Никогда. Вечность. Любовь не увлечение, не мимолётное окрыляющее чувство. Это память, это сила, это энергия. Это же и оковы, и источник боли. Любовь будет с Амалой в этой жизни, и с концом дней её, продолжится в следующем воплощении, ибо любовь есть вечность. Басу запретила это расшифровывать. Чувства её, безусловно, придают ей могущество и прилив сил, но в то же время ужасную слабость и огорчение. Амала не может быть печальной и слабой, нет. Не только для любви объединилась она в союзе с Дубеями. Слияние двух влиятельных и самых властных родов сулило благополучие и процветание Бенгалии и её жителям. Она, как действующая глава и представительница преимущественно матриархального и управляющего поколения, просто не могла быть обузой даже для слуг. Поэтому ни о какой мягкости и речи не шло. А слова служат ежедневным напоминанием для неё, чтобы на случай чего всегда помнить о своих заповедях. Она подходит к шкафу с одеждой, когда к ней постепенно возвращается ясный ум. Уже не прислушиваясь к говорам снаружи, она стягивает с вешалки и кидает на кровать сари. Луна продолжает освещать всё, что видит. Девушка подходит к окну, открывая его. Прохладный ночной воздух обжигающими пламенем давит ей на лёгкие. Теперь это кажется удушением, а не облегчением. Амала оставляет проникать его в комнату, спиной становясь к входной двери. Берётся двумя руками за часть верха, поднимая их и снова опускает, когда топ отлетает в сторону подушек. Также расторопно снимает нижнюю часть, оставаясь нагой. Фиолетовая одежда приятно растекается по глади постельного белья, сверкая на лунном свете узорами золотых вставок. Один из первых индийский нарядов Амалы, подаренный ещё миссис Чаухан. В качестве удобства и для первого времени сари отличалось раздельным верхом и низом, но было не менее значимым. Совсем скоро Басу смогла самостоятельно разбираться в одежде, умело и быстро проворачивая все нюансы одевания ткани, адаптация прошла успешно, что доказывало ей в очередной раз, что её место здесь. В Индии. Такая мелочь заставляла её улыбаться каждый раз при воспоминаниях тёплых и не болезненных. Фамильный цвет Басу — фиолетовый, но сегодня она надевает красный. Уже тянется к дорогому сердцу наряду, собираясь набросить его согревающую ткань на себя, но замирает, возвращаясь в исходное положение. Прямо стоя. Ей чудится, снова воспоминания. Вот оно, дразнящее дыхание возле её шеи, которое дурманит и заставляет прикрыть глаза. В нос бьёт терпкий запах вишни, к которому тут же примешивается шоколад. Хочется бросить всё и вкушать его, прекратив непостижимые пытки себя. Она больше не мёрзнет, наоборот, ей становится очень жарко с каждым прикосновением, под которым подрагивает её кожа. Её волосы откидывают в сторону и прижимаются на мгновение губами к горлу, после чего вновь пальцами водят по голой плоти. — Махарани, да ты сегодня необыкновенно податлива. Что случилось? Она не видит стоящего сзади, но знает, что он ухмыльнулся. Знает, что дальше пойдут усмешки в его бархатистом голосе, который кружил голову всем. И она не исключение. Руки его оказываются уже на её талии, и дыхание прерывается. Еле контролирует себя, чтобы не привлекать внимания спящих обитателей дома. А голос продолжает издеваться, шепча на ухо самые несуразные вещи, которые только может рисовать воображение. Пальцы продолжают движение вниз, очерчивая невидимые линии. Остановка. Амала ожидает, что произойдёт дальше. Аромат вишни, переплетённой с шоколадом, усиливается. До неё доносятся обрывки голоса: — …львица покорилась. Стоит, пожалуй, тебя наградить, да? Кровь приливает к лицу, когда она слышит, как почти беззвучно падают на ковёр тяжёлые кольца, до того времени соприкасавшиеся с нежной женской кожей. Изумруды, рубины, золото… Ничего не имеет значение. Только смуглые руки, вернувшиеся к ней. Только они, плавно раздвигающие её сомкнутые ноги. Только этот момент. И только. Жар в области затылка усиливается. Она не выдерживает и решает обернуться, чтобы навеки запечатлеть эту ночь в сердце. Вместо страстного вожделения её обволакивает порыв ветра, россыпью мурашек пробежавшего по позвоночнику. Такова реальность. Амала вытирает уголки глаз, где уже успели скопиться непрошеные слёзы, и наконец надевает красное сари, самое ценное для неё из всех дорогих нарядов. В году она носит его один раз, только к особенному случаю. Бережёт его словно малое дитя, следя за тем, чтобы оно нигде не порвалось и не запачкалось. Алая ниточка, связывающая Амалу с её душой. Алая, как кровь. Да, Амала быстро адаптировалась к сари, пуджам, присутствием духов. Так же случилось и с обязанностями. Вступив в права госпожи Басу, она вернула былое величие рода, а после союза с родом Дубеев уже ни у кого из дюжины не оставалось сомнений в могуществе этой девушки. Те, кто препятствовал Амале, горько поплатились за это. И всё же было что-то, к чему, наверное, ей стоит стремиться и в чём надо совершенствоваться. И это что-то — роль матери. Внезапно сильный порыв ветра, вдвое резче предыдущего, врывается в комнату, сметая всё на ходу. Она кидается к окну и закрывает его, замечая, как на ветках деревьев, открывавшихся её взору, сидит целая стая чёрных воронов. Новый день только начался, но так паршиво. Кажется, что прошла целая вечность, а не пару часов кошмара, ознаменовавших собой начало траура. И не слышно больше говора служанок, которые скрылись так быстро, как послышались шаги Амалы, спугнувшие их; послышался лишь скрип детских кроватей, вызванный ветреной тревогой. Но даже так они продолжали сладко спать, не понимая и не осознавая бури эмоций, которые воевали друг с другом внутри у матери. По-прежнему бледная и порядком уставшая, она садится на кровать. Действительно хочется спать, но она, Басу, боится. Боится сейчас заснуть, зная, какой сюрприз приготовило ей сознание. Голову как некстати пронзает взявшаяся из ниоткуда боль, и Амала, боясь свалиться, сразу ложится на кровать. Если и суждено упасть в обморок, то хотя бы в окружении подушек и одеяла. Обморока не случается. Вместо него в комнату возвращаются неупокоенные души, напоминая девушке все её грехи, но самый главный они не говорят… Тишина. Амала входит в спальню. Она толком не высыпается, и на ней нет лица. Все неидеальности его утончённо скрывает под макияжем, получая кучу комплиментов от членов дюжины и брата. Она бы и рада заснуть, но не может, слишком сильно беспокоится за мужа. Сон предпочитает заменять медитациями — тоже отдых, какой-никакой. Зато мужчина, её второй любимый мужчина после брата, спит. В любое другое время она бы рухнула рядом, примостилась у него аккуратно под боком и давно бы спала, обнимая его во сне. Но сейчас она не хочет обременять и тревожить его. В конце концов, это один из немногих дней, когда он спокоен и не мучается от жара и кашля. Она садится в кресло рядом с кроватью, где лежит спящий Амрит, и охраняет его сон. Не видно уже знаменитой дубейской медности кожи, он сильно бледен. Щёки впали, а губы потрескались. Амрит таял на глазах. Амала верит, что это не конец. Надо бороться, даже когда думаешь, что утопаешь в трясине безвыходности, да и Дубей оставался весел, не показывая, что ему больно. Она, конечно, ругалась на его беспечность, но его ехидная улыбка придавала сил и ей. Она не позволит умереть Дубею. Этого не произойдёт. Густые ресницы чуть зашевелились, пока девушка витала в облаках. Зелёные глаза обвели её медленным и любовным взглядом, фокусируя внимание на каждой клеточке тела, ощущая её мучения и страдания за него. Чуть помедлив, Дубей морщит брови на переносице— незатянутая рана даёт о себе знать с каждым разом всё неприятнее. Однако он рад, что смог сделать её своей женой. Он успел. Пришлось, разумеется, похлопотать, чтобы над Басу никто не смог провести обряд сожжения; ближайших союзников вроде Риши и горячо любимой сестрицы Лалит он смог уговорить сразу же, остальных пришлось долго уговаривать, и Амрит делал то, чего не делал никогда прежде — унижался. Но все его мольбы окупились и были не напрасны, никто и глаза не направит своего в сторону Амалы после его кончины, и Риши, как новый глава, тщательно проследит за выполнением этой сделки, доставшейся Амриту, лежавшему одной ногой в могиле, слишком дорого. Амала не знала ни о каких жертвах. Она продолжала верить, что её махарадж будет жить. — Жёнушка. О, как он долго ждал этого! Пролепетав заветное слово, он уже готов был покинуть эту бренную землю, считая, что выполнил свой долг перед этой женщиной. Все его прежние слова были ничем по сравнению с тем, что он повторил снова, но теперь официально. — Я разбудила тебя, — она укоризненно качает головой, снова виня себя. Протягивает руку, касаясь ладонью его лба. Неописуемо горячий. Снова температура, казавшаяся вечностью. — Сейчас я принесу лекарство, не засыпай тогда, раз проснулся. И, пожалуйста, не делай лишних движений… Амала кусает губу чуть ли не до крови, когда слышит сдавленные стоны мужа. Рука его инстинктивно схватилась за место, куда его ранили в борьбе не на жизнь, а на смерть. Она никогда не простит себе, что подвергла Амрита такой опасности. Это она виновата. Она — причина всех его бед. Словно читая мысли, Дубей останавливает её, вцепившись в её запястье. Такое хилое движение, но сколько власти чувствовалось в нём! Казалось, балансируя между двумя мирами, он до последнего был собой. — Останься, махарани, — Амала недоверчиво смотрит на него, колеблясь. — Прошу. Он прочищает горло, и она принимает решение не отказывать ему. Кому она врёт? Она пожертвует всем ради него, если потребуется, лишь бы он был здесь, с ней, и боролся до последнего. Басу с ужасом осознаёт, что в воздухе исчерпался аромат вишни и шоколада. Она хочет придвинуться к Дубею, но одёргивает себя. Это не остаётся незамеченным. — Махарани, ложись ко мне. Как в наши старые и добрые времена, — его лицо, не похожее само на себя, озаряется привычной дубейской ухмылкой. В глазах его горят последние искорки жизни, и Амала вновь любуется им, слишком пристально. Густые, но слипшиеся из-за приступов волосы, яркость изумрудных глаз, милая родинка чуть ниже, заставляющая улыбаться Басу каждый раз — всё это будет в памяти её вечно. Так же, как и их любовь. — Что, даже на смертном одре я не могу затащить тебя в постель? Он слабо посмеивается, когда наблюдает её изучающий взгляд, и хлопает рядом с собой. — Давай, Амала, прекрати быть такой гордой. — Не в гордости дело, Амрит, — прерывисто произносит она, всё же принимая решение лечь рядом. Тут же испытывает облегчение, находясь совсем близко к нему. — Я боюсь причинить тебе боль. И боюсь потерять тебя. — Не будь такой серьёзной, — делая огромные усилия, но не показывая этого, Амрит переворачивается на бок и не отводит взгляда от жены. Проводит большим пальцем по её щекам, останавливаясь на губах. — Что ты там говорила про лекарство? Это был последний их поцелуй. Амрит знал это, а Амала предчувствовала, но отрицала. И только после соприкосновения их губ — её обкусанных и его горячих — она сдалась, потеряв всякую надежду. Басу сдалась. — Тише, жёнушка, — Амрит неохотно отрывается от неё и нежно целует в щеку, как бы приободряя. — Будь сильной, и я буду гордиться тобой. — Не говори глупостей, махарадж, — она не хочет прерывать сладкое послевкусие вишнёвых губ и начинает кусать себя за внутреннюю сторону щеки. Глаза несносно начинают щипать. — Ты не уйдёшь просто так. Не оставишь меня. Амрит вздыхает, подрагивающей рукой обнимая Амалу. Её чуткое тело двигается к нему ближе. — Амала, я и не оставляю тебя. Я всегда буду с тобой. Какой из меня Дубей, если я не могу сдержать своё слово? Я буду рядом. Здесь. В твоём сердце. — Махарадж… Она не может сдержать всхлипываний. Её гордость пошатнулась, эту схватку выиграл он. Закрывает глаза, пытаясь сдержать слёзы, но не может. Тогда Амрит вытирает их рукой, осторожно касаясь её лица. — Разве для этого я спасал тебя? Чтобы видеть твоё прекрасное личико таким? — впадины вместо щёк, бледность вместо загорелости. Смотрит ещё раз. Дубей выглядит как живой мертвец. — Для меня всё кончено, махарани. Но знаешь что? Он улыбается, пока ткань его одежды незаметно впитывает в себя новый ручеёк выступившей крови. — Я ни разу не пожалел, что судьба связала меня с тобой, Амала. Ни разу. Когда ты столкнулась со мной на улице, я внимательно посмотрел на твою неуклюжую физиономию и понял, что нашёл тебя и что никогда не отпущу тебя. Я знал, что тебе суждено быть моей женой. Слёзы вытирались Амритом, но организм нещадно бушевал. В голову пришла безумная мысль, которая только могла осенить безумие Басу. Амала переходит на шёпот, вглядываясь в родные глаза, в которых видит своё измождённое отражение. — Можно я с тобой?.. Дубей меняется в лице, когда улыбка сменяется на сжатые губы, а лицо приобретает строгое выражение. — Не смей даже думать об этом, Амала. Я уже попросил нашего дорогого друга присматривать за тобой. И я знаю, что Рита-Шива выполнит своё обещание. Так что лучше не зли меня и прижмись крепче. Не бойся. Они больше не говорят ничего вслух и лежат в обнимку. Когда Амрит начинает засыпать, Амала решает аккуратно выбраться из его рук, чтобы встать за лекарством. Выходя из комнаты, она останавливается, нутром чуя, что надо взглянуть на него. Амрит полусонно глядит на неё, веки его медленно закрываются, но он чётко и внятно произносит своим бархатным голосом: — Я люблю тебя, махарани. Амала смотрит на него, не в силах пошевелиться. Сердце начинает щемить, а язык не поворачивается сказать миллионы слов, которые находятся у неё на душе. Да и надо ли? Амрит и так всё знает. Без слов. Но она всё равно произносит: — Я тоже люблю тебя, махарадж. Той ночью Амрита Дубея не стало. Он исполнил обещание: Амалу никто не тронул Пусть впоследствии Девдас и смотрел на девушку каким-то чуждым и отчасти презрительным взглядом, но не посмел ничего сказать. Амале и не нужно было. В первые дни оцепенения она сама готова была полезть в огонь, чтобы уйти вслед за любимым, но её тщательно оберегали от безумства, в особенности Рэйтан. Теперь же безумство вернулось к ней в пятикратном размере. И так было каждый год в тот самый день. Несмотря на колкие фразы Амрита и его своенравный характер, он не лукавил, когда говорил, что всегда будет рядом с Амалой. Басу горько сожалела, что узнала о беременности позднее ухода из жизни её мужа. Возможно, он был бы счастлив, зная, что его частичка будет жить вместе с его махарани, хотя, возможно, всё же догадывался об этом сам. Только родной брат и беременность останавливали её от безрассудных решений и безграничного горя. В первые дни Амала жила в своём доме, покинув резиденцию Дубеев. Оставаться там было слишком морально тяжело для неё, и она решила устроить перерыв, почти регулярно пропуская собрания дюжины. И Киран поехал с ней. Он не докучал разговорами или вопросами, зная, что сестре нужно бороться с внутренней болью. Он просто был рядом, за что Амала была безмерно ему благодарна. Она знала, что и Рэйтан наблюдает за ней. Она не ощущала физического присутствия, но понимала, что Рита-Шива следит за ней, не позволяя совершать глупости. Это придавало ей толику сил. Спустя девять месяцев на свет появились двойняшки. Первой, несомненно, была девочка. Второй родился мальчик. Рита унаследовала внешность матери и известный дубейский характер. Будучи пятилетним ребёнком, она умудрялась смеяться над тем, над чем боятся иной раз пошутить взрослые, плюс к этому часто хвасталась своим положением среди ровесников, в особенности младших детей дюжины. — Мам, почему дедушка всегда так пялится на тебя? — Амала нервно усмехалась, когда Рита заводила речь про Девдаса. Конечно, она предполагала, что он косвенно винит её в смерти сына, но никогда не заговаривал об этом, предпочитая лицемерить. Но она впервые не стала спорить с этим. Пусть отмалчивается и таит в себе злобу, главное, чтобы не трогал её детей. И детей его сына. — Давай я плюну ему в лицо? Разумеется, с такой баловной девчонкой не всегда было легко совладать. Совсем иную личность представлял собой Амал, кроткий и необщительный мальчик, который был точной копией маленького Амрита. Девдас и Лалит когда-нибудь, да упоминали их сходство за разговорами, которые язык не поворачивался назвать семейными. Иногда Амала спрашивала себя, в кого пошёл её сын нравом, но спустя недели размышлений пришла к выводу, что её саму. До её жизни в Индии. Амал был таким же неуверенным и тихим, как и Амала в Великобритании. И только пропустив через себя родственные истоки и вдохнув пьянящий воздух Калькутты, Басу переменилась в характере. Стала напористей, горделивее, уверенней. Этого стержня не хватало Амалу, но она верила, что по мере взросления он проявится. Ведь он всё-таки Басу-Дубей. Но именно перед сыном она чувствовала себя беззащитной и виноватой. Именно после его робкого замечания она начала думать, что плохо справляется с обязанностью матери. — Мама, ты меня не любишь? Эти слова прошлись лезвием по её венам. Тогда ей хотелось провалиться сквозь землю и лежать там, медленно разлагаясь. Амал своей маленькой ручкой охватил её запястье и жалобно смотрел, пытаясь найти ответ. Бедное дитя. — Амал, что за нелепости ты говоришь? — Амала не подала виду, что этот вопрос резанул её. Почему он задумался об этом? Что она сделала не так? — Вы с Ритой мои дети, и я люблю вас обоих. Очень сильно люблю. — С Ритой ты проводишь много...времени, — мальчик тянул слова, отводя от матери взгляд. Тень грусти отразилась в его померкших глазах. Теперь он шаркал ногой и смотрел в пол, не отпуская руки Амалы. — А на меня...как-то часто-часто и грустно смотришь... Мам, я чем-то тебя обидел? Она не может сказать ему правду. Не расскажет о том, как сильно скучает по зелёному мерцанию глаз её любимого, поэтому подолгу наблюдает за Амалом, пока тот проводит время с игрушками. Они чересчур похожи. И пронзительный блеск изумрудов Амала не исключение. Басу поднимает мальчика на руки и внимательно смотрит на него. Глаза...такие родные и такие любимые. Он ещё ребёнок, но довольно проницателен. Амала всматривается в своё отражение, и зелёные очи на секунду горят тем самым смеющимся огнём. Она ждёт, как рот откроется и скажет какую-нибудь колкость в её сторону или произнесёт флиртующие вещи, но этого не происходит. Потому что Амрит давно лежит в земле. — Так я на тебя смотрю? — уголки губ Амалы поднимаются. Она мягко треплет мальчика по волосам, возвращая себя в реальность и мысленно ругая за безответственность. — Амал, ты прав в том, что я часто задерживаюсь и глазею на тебя, но не делай поспешных выводов. Ты умный мальчик, но здесь ты ошибся. Я безумно люблю тебя и всё это время, смотря на тебя, думаю о том, какой ты очаровательный ребёнок. Поэтому не смей даже думать о глупостях, ясно? Последнее предложение произносит нарочито грозно. Но она не сердится. Целует сына в лоб и опускает с рук. Всё-таки разница между годовалым малышом и пятилетним ребёнком немного,того даёт о себе знать. — Хорошо, — теперь он смущён из-за своих мыслей. — Как думаешь, папа тоже любит нас...там, на небе? Она не может сдержать тяжёлого вздоха, но отвечает ему на удивление довольно спокойно. — Не думаю, а так и есть. Папа очень гордится вами и заботится...по-своему. Пока вы с Ритой этого не видите. Амал, не делай такое кислое лицо. Скажи лучше, а ты любишь сестричку и матушку? Она начинает щекотать сына, чтобы хоть как-то развеселить, и тот быстро поддаётся этому хитрому манёвру. Звонкий смех его уничтожает грузную обстановку, накопившуюся в атмосфере. Однако и тут Числа замечает сходство с отцом Амала. Но смех всяко лучше, чем пролитые ночью слёзы. Басу приходит в себя, с недоумением замечая, что лоб у неё мокрый, а поверх него лежит влажный кусок тряпки. Она лежит на своей кровати и решает сесть, глядя в окно. Вороны никуда не делись, но теперь они кричали не так громко, как раньше, да и количество их уменьшилось. По всей видимости, она заснула где-то на час, и весь этот отрезок времени ей чудились пережитые, но горькие эпизоды её существования. Во рту сухо. Хочет встать, но резко ложится обратно, когда слышит внезапный голос рядом с собой. — Лежи, Амала. Тебя лихорадит, и тебе нужен покой. Вайш стоит возле двери, внимательно наблюдая за девушкой и её состоянием. Вероятно, он и приложил тряпку к разгорячённому лбу. Больше некому. Дети спят, а слугам без надобности вход воспрещён. Но что он делает в такое время в её комнате? Её одолевали страшные предчувствия, но Рэйтан сам начал нелёгкий разговор. — Послушай меня. Я знаю, что ты никак не можешь отпустить его. Я также знаю, что в тебе есть капли благоразумия, так не поддавайся же своему безумию и не вытворяй ничего сомнительного, — лицо его не выражает никаких эмоций. Впрочем, почти как и всегда. Скрещивает руки на груди и добавляет: — Я обещал Дубею. Какому именно он обещал, он не уточняет. Тут всё и глупцу ясно. Амала послабела, ноги стали ватными, когда она упрямо покинула постель и направилась к Рэйтану, встав вплотную к нему. Ничего не говоря, он положил руку девушки к себе на плечо в качестве опоры, чтобы та не упала. Рита-Шива. Амала должна была ему за всё, ведь это он, будучи проводником, привёл её в место, в котором она по итогу осталась. Заняла то, что по праву принадлежит ей. Но вопреки этому, она была в настроении спорить, чем и решила воспользоваться. — Отведи меня к нему, — сухо излагая просьбу, она пытается выкинуть картинки смерти Амрита, крутящиеся в голове. Это пройдёт, но завтра. А пока она вынуждена мучиться, ведь узы, соединяющие её и махараджа, особенно ярко проявляют себя в день его гибели. Перестанут терзать они Басу, а именно Басу-Дубей, только по истечении её собственной жизни. — Я ужасно соскучилась, мне нужно всего пару минут. Прошу, Рэйтан. Он качает головой. — Ты прекрасно знаешь мой ответ: нет. Прости, Амала, это для твоего же блага. — Ты не понимаешь! — она выплёскивает эмоции, сменившиеся гневом, тормоша аватара за плечи из стороны в сторону. Ей не хочется по-свински поступать с другом, но она должна показать, что ей важно встретиться с любимым. Рэйтан постоянно пресекал её просьбы встреч, и она не скрывает злобы на его ежегодный отказ. — Я устала так жить. Без махараджа не может быть махарани... — Амала, — он аккуратно отпускает её руки, когда видит очередную смену настроения, характеризующуюся теперь унынием и бессилием. Басу чуть ли не встаёт на колени перед Вайшем, но тот ловко поднимает её и, ведя под руку, возвращает в постель, заставляя присесть. — Я не позволю этому случиться. Я говорил, говорю и, кажется, ещё не раз буду говорить. Твоя история ещё продолжается, и она оборвётся, если ты хотя бы на миг увидишь Дубея. К тому же он сам говорит, что время его махарани ещё не пришло. Она замирает, смотря в черную пучину глаз Рэйтана. Тот растирает её похолодевшие руки, согревая теплом своих. На лице аватара всё же мелькает маска скорби — он жалеет, что не может ничего сделать для Амалы, но и помочь ей не может таким способом. Он не заводит тему про забинтованную руку Басу, но обязательно спросит про это. Позже. Вновь молчание. Рита-Шива совсем не удивляется, когда Амала в конце концов тянется к нему в объятия и беззвучно рыдает, пока за окном поминутно улетают птицы. В детской по-прежнему тихо, а свечи в коридоре уже не горят. Рэйтан говорит ей не сдерживать чувственные порывы, и она пользуется советом. Так и проходит тяжкое начало дня Басу.

***

Слуги хлопочут, готовя лучший завтрак для своей госпожи. Каждый желает чем-то помочь ей, пусть и выражая это в мелочах. Они надеются, что она придаст небольшое значение трапезе и сможет переместить фокус внимания на роскошные блюда, которыми был уставлен стол. С виду создавалось впечатление, что ожидается приход гостей, но нет, всё было приготовлено для госпожи. Пускай она явно не съест всё, но люди хотели показать тем самым поддержку и готовность оказать помощь. Поэтому остальная часть персонала буквально побежала начищать все приходы, коридоры и комнаты дома до блеска. Тягучий, тоненький и звучный голос отвлёк от работы всех. Все обернулись в сторону источника звука и поняли всё, что было вложено в песню. — Ik dooje se hue judaa, jab ik dooje ke liye bane. Амал мгновенно проснулся от мелодии. Потёр веки, снимая остатки сна, и маленькими шагами пошёл к двери в мамину комнату. Она была приоткрыта, и он смог увидеть, как она печально поёт, стоя напротив окна. Пряди волос её развевал ветер, уже более тёплый, чем ночью, но достаточно холодный для мороза души. — Teri meri, meri teri prem kahani hai mushkil... Она Басу. Но раз в год позволяет себе быть Кхан. И едва уловимый запах шоколада в комнате подтверждает, что это нормально.