Бессилие

Павел теряется где-то в ворохе новогодней суеты. Катя даже не замечает, что не видела мужчину уже несколько дней. До самого главного телевизионного звука остается буквально несколько часов, и Лаврова спешно пытается нарядится в свое самое лучшее платье, чтобы сесть за стол в кругу родителей и завершить под лопанье пузырьков шампанского этот год. Мать ничего не сказала после события того, которое на рынке произошло, лишь губы поджала злобно, когда Катя в квартиру забежала, окинула осуждающим взглядом и ушла на кухню. Отец всего лишь вышел в коридор поздороваться и обратно в гостиную ушел, продолжив смотреть телевизор. На что Лаврова хмыкнула грустно и ушла обратно в общежитие, чтобы и дальше продолжить утопать в рутине. Снег огромными хлопьями падал за окном, устилая детскую площадку белоснежным пухом. Где-то в доме напротив серые пятна спешно мелькали в желтеющих кухонных окнах в преддверии празднества. Все жители Советского Союза готовились к Новому году. Девушке не верилось, что вот-вот и скоро закончится этот год, уступая новым событиям. Что-то мимолетно тревожило её и без того неспокойную душу, но что именно понять Катя не могла. Казалось бы, 31 декабря — повод откинуть все беспокойные мысли и отчаянно броситься в подготовку к Новому году, но Лаврова не могла. Размышления крутились водоворотом вокруг одного человека — Павла; успокоить разбушевавшиеся мысли никак не получалось. На подкорке неприятно скребло волнение, все нутро готовилось к чему-то. Тяжело выдохнув, девушка закрепила последний локон, и, поправив подол платья, вышла на кухню, чтобы помочь Алесе Ивановне в подготовке стола. Женщина быстро нарезала картофель к винегрету, а Алексей Зиновьевич устанавливал стол-книжку в гостинной под звонкий голос Софии Ротару, звучавший из радиоприемника. Катя села за кухонный стол, накинув перед этим фартук, чтобы не запачкать платье. — Покроши свеклу, — женщина пододвинула миску с овощами к девушке, и Катя ловко продолжила за матерью нарезку. Они болтали обо всем, обсуждая новогодний стол, соседей и погоду, которая разбушевалась так не вовремя. Снегопад шел сегодня весь день. Так за веселыми разговорами женщины успели нарезать пару салатов и отнести в гостинную, поставив в самом центре стола. Этот праздник они решили, действительно, отметить нескромно и на широкую ногу. Отцу семейства выплатили премию, и Алеся Ивановна, не экономя, закупилась к празднику. На столе уже стояло советское шампанское, переливаясь всеми цветами зеленого, бутерброды с шпротами и, конечно, главный элемент Нового года — оливье. В духовке запекалась курица, и оставались лишь мгновения до боя курантов. Атмосфера чего-то уютного и домашнего с головой накрыла Катю, и все тревожные мысли ушли куда-то назад, уступив место волнительному ожиданию выступления нынешнего руководителя СССР. Каждый житель с замиранием утыкался взглядом в мигающие экраны, чтобы услышать что-то новое и обнадеживающе в речах Горбачева. На фоне мелькали кадры из комедии «Полосатый рейс», где Марианна Андреевна в ярок-красной блузке так отчаянно пыталась завоевать внимание старпома судна. Катя завороженно наблюдала за женщиной в дребезжащий экран пузатого телевизора, подмечая модные наряды главной героини. У стены стояла искусственная елка с тонкими ветками, на которых висели разноцветные стеклянные шары, переплетаясь с бумажными флажками. На самой макушке ярко и горделиво горела красными огнями звезда. Рядом с девушкой сидел отец, закинув ногу на ногу, и выкуривал очередную сигарету. Он молча наблюдал за действиями на экране, лишь изредка тяжело вздыхал и громко и осуждающе цокал. Ему не нравилось, что происходило. Катя знала, что Алексею Зиновьевичу — мужчине строгому и серьезному — всегда было не до веселья. Он кое-как терпел подобные праздники и всегда стремился их пораньше закончить, но мать — женщина немного ветреная и простодушная — настаивала на празднестве. Отказать никто ей не мог. Сегодня мужчина, как никогда, был напряжен и молчалив. — Леша, принеси холодец с балкона, — кричит Алеся Ивановна с кухни мужчине. И Алексей Зиновьевич, громко и недовольно выдохнув, уходит за угощением. В этот же миг по квартире разносится звонкая трель, и девушка не торопясь проходит к двери. — Катя, открой дверь, это Кукушкины! — снова кричит из кухни женщина. — Слышу я, мам! — бурчит ей в ответ девушка и распахивает дверь. Напротив стоит семейство, которое шумно старается перекричать друг друга. — Катенька, здравствуй, с Новым годом! — Лаврову сразу же обнимают крепко, зажимая в мокрых объятиях. Сзади прыгает маленький мальчик, в попытках отряхнутся от снега, а грузный мужчина стряхивает белоснежные следы с меховой шапки-формовки. Женщина, которая крепко сжимала девушку, неожиданно отрывается и резво прошмыгивает в коридор, параллельно снимая верхнюю одежду. Катя кивнув остальным гостям, вновь удаляется в гостинную. Кукушкины будучи самыми близкими друзьями Лавровых, всегда приходили на новогодний праздник. Катя с нетерпением ждала их появления. Веселые и вечно шутящие по поводу и без, они привносили легкость и без того в напряженную атмосферу. Теперь девушка могла расслабиться. И в этом нескончаемой гомоне и шуме гости и хозяева квартиры располагаются за столом, чтобы наконец-то начать праздновать предстоящий Новый год. Женщины начинают галдеть, пытаясь поделиться последними новостями, мужчины же, вежливо кивнув друг другу, в телевизор утыкаются. Катя уходит за горячим на кухню, возвращается и раскладывать блюдо по тарелкам начинает. Обжигается о метал, шипит, но никто этого не замечает. Алексей Зиновьевич разливает шампанское по бокалам из бутылки, которая на столе стояла, вторую же бутылку припрятали на балконе, чтобы во время боя курантов открыть, разделив этот радостный миг со всеми жителями СССР. Алеся Ивановна вишневый компот в стаканы наливает. Так и проходят заветные минуты в радостной шумихе. — Катенька, жених-то есть? — Любовь Михайловна — женская часть семейства Кукушкиных — любопытничать начинает. Бокал с шампанский опустошает и хитро так смотрит на девушку. Катя смущается, нервничает. О Павле кроме матери никто не знает. — Нет, никого еще не встретила, — заикаясь, отвечает на нескромный вопрос девушка. На Алесю Ивановну смотрит, та уже в алкогольном делирии. Смеется как-то устало и подливает еще больше себе в рюмку. Алексей Зиновьевич смотрит злобно на женщину, но попытки прервать действия женские не предпринимает никакие. — Люба, ты ее не слушай, — мать фыркает громко, — есть у нее дружок, — женщина на подругу свою внимание переключает, — давай салатика подложу, — ухаживать начинает, беря роль заботливой хозяйки. — Ну а чего ты скромничаешь, Катя, расскажи: где работает, чем занимается? — Кукушкина нос свой сует куда не надо, все сильнее и сильнее надавливая на больное. — Теть Люб, — Лаврова смущается, хочет поскорее диалог этот глупый закончить. Из-за стола встает, выйти пытается, но мать сверкает злобно взглядом. — На рынке промышляет, — мать не замолкает. Мстит Кате за то, что на базаре поступила так некрасиво. Проучить хочет, почему именно таким способом и именно сейчас, только лишь самой Алесе Ивановне понятно. Катя дышать перестает, нервно озирается, взглядом блуждает по лицам окружающих. — Хватит, — девушка шипит. На отца вновь смотрит, тот на девушку взгляд поднимает, и Лаврова осознает, что это конец. Тот дошел до предела. Лишь капля здравого смысла и сидящие рядом Кукушкины его удерживают от крупного скандала. Если бы не они, мужчина в это же мгновение пощечиной одарил раскрасневшееся лицо женщины, а Катю бы за шкирку на улицу выгнал. Мужчина не скупился на удары, он власть свою так обозначал, а мать терпела. Пила, жила, скрывая побои, и терпела. — Он торговлей занимается? — Любовь не замолкает. — Это же хорошо! Значит предпринимателя нашла. Ну, Катя, ну молодец. Мать хохотать истошно начинает. Девушка сглатывает шумно, пытается унять дрожь. — С уркой дочь наша связалась, — мать не выдерживает и ухмыляется, глядя на Катю. Девушка слышать перестает все звуки, что вокруг нарастают тяжелой какофонией — вот громкой ойкает Любовь Михайловна, из телевизора зывывают про дом, Алеся Ивановна наливает очередную стопку, ударяясь хрусталем рюмки о прозрачное стекло бутылки. И лишь взгляд отца впивается шипами в бледное лицо Екатерины. Он не позволит такого в собственном доме. Катя сжимается до песчинки, ожидая звонкой пощечины, но ничего не происходит. Абсолютно. В животе нарастает ком из волнения и тревоги, руки трясутся от неожиданных откровений, и все, что произошло Лавровой хочется отмотать назад или вырвать, как заевшую пленку. — Мама, — Катя шепчет в бессилии, смотрит сквозь пелену на женщину. Та лишь пьяно улыбается, накладывая себе в тарелку холодец. Сидящие за столом Кукушкины вид делают, что не замечают разговоров откровенных и алкогольную зависимость Алеси Ивановны. Все знают об этом, но открыто игнорируют. Сор из избы, обычно, никто не выносит. А тут перемкнуло что-то в женской голове, Лаврова никак понять не может, за что с ней мать родная так. Почему поступает так жестоко и болезненно. — Люба, представляешь, — женщина унять истерику не может. Кажется, она сломалась и принять тот факт, что ее дочь — самое родное и близкое в ее жизни — сошлась с таким человеком. Она стыдом и позором хочет их связь оборвать. Боль причинить желает, чтобы Катя осознала, что жизни ей не будет, если и дальше пойдет следом за мужчиной. Алеся Ивановна только так может, оградить от тяжелой жизни старается, но не выходит ничего. Она не желает, чтобы такая судьба как у нее, дочку преследовала. В жизни женской лишь мучительные страдания были, она унять их в алкоголе пытается постоянно. — Мама, хватит, — Катя с места вскакивает. Женские переглядки обрывает, на отца смотрит умоляюще и боязливо. — Прекрати это! — просит мужчину остановить сплетни. Алеся Ивановна разочарованно улыбается, смотрит, как дочь у отца, которому всегда плевать на нее было, помощи просит. Венка на лбу Алексея Зиновьевича вздувается от злобы, мужчина шипит гневно: — Убирайся! — в руках стакан с компотом сжимает крепко, что тот скрипеть начинает под напором. — Но папа, — у девушки руки опускаются, она смотрит плаксиво, губы дрожат от слов невысказанных и стресса. Сжимает зубами их крепко, до крови прокусывает, лишь бы не разреветься при гостях. Слабость показать не хочет. — Вон из моего дома, — по столу ударяет громко, посуда от движения этого бренчит переливами звонкими. Мать вздрагивает от шума. Любовь Михайловна голову опускает виновато. Катя смотрит еще долго, оторвать взгляд обреченный не может от лица отцовского. Вздыхает тяжело, понимая, что тот беспрекословен в своем решении. Лаврова выбегает из дома в полнейшей тишине, которую разрывает только скрежет снега под ногами. Ее трясущуюся от обиды тень провожают лишь тоскливые взгляды и полный осуждения и ненависти тяжелый образ отца, что смотрит сузив в презрении глаза. Это был конец. Полнейший бесповоротный финиш нормальной относительно спокойной жизни. Одна фраза оборвала все нити, что связывали с семьей. Лаврова теперь одна. Катя хватает снег в ладони и вытирает лицо, которое невыносимо горит от злобы и горя. Платок съехал с макушки, а пальто так и осталось не застёгнутым. Лаврова даже не успела взять личные вещи, гонимая колкими словами и бурлящими эмоциями. Она сюда больше не ногой. Самое обидно, что собственная мать ранила сильнее всего, не сдержав под алкогольным влиянием самое заветное — рассказав о Павле, все то, что так тщательно скрывала девушка. Отец теперь все знает и путь домой совершенно ей закрыт. Насовсем. Девушка плюхается на лавку, не стряхивая снег с поверхности, утыкается лицом в ладони и тяжело вздыхает. Что делать теперь никто не знает. В голове мысли беспокойные роем гудят — куда податься ночью, что дальше будет с родителями, что с самой Катей будет. Лаврова скулит от беспомощности и злобы. Такого окончания этого года она точно не ожидала, игнорировала все. Но в мимолетных моментах последних дней замечала и материнские взгляды грустные, и осуждающие шепотки одногруппниц, и беспокойные вопросы Соколовой Оли о Павле. Все, абсолютно все кричало о том, что пора прекращать, заканчивать эти утомительные отношения. Все, что Катя знала о Кащее, все твердило о том, что не нужно за ним идти, не нужно отвечать на поцелуи терпкие и скрываться в объятиях крепкий. Но ведь сердцу не прикажешь, да? У Кащея голова гудит от боли — понять причину пытается, то ли от лишней бутылки столичной, что ночью с Синим и Демой разделил, то ли от того, что не кололся уже неделю как, а может от скорлупы, что на задницу приключение вечно ищет, а Кащею потом разгребать приходится. Но все вело к одному — пора из загашника доставать то, что успокоит и мысли гневные, и уймет боль головную. Домой лишь заглянет на пару минут, чтобы бутылку взять, и в качалку к пацанам вернется. Разопьют вновь, встретив под завывание ветра 1988 год. Из подъезда мужчина выходит, шапку поправляя, морщится от снега, что прямо в лицо падает, ком грязный подпинывает злобно, чертыхаясь, и уверенно шагает в сторону базы Универсама. Но останавливается, увидев силуэт знакомый, что трясся то ли от холоды, то ли от рыданий. Павел улыбаться начинает хитро, рад встрече этой внезапной. Он про Катю как-то забыл на секунду в потоке дел, что не заканчивались, и в беспробудной пьянке, что всегда сопровождала эти дела. — Ну че ты сопли разводишь, а, принцесса? — Кащей появляется неожиданно сквозь белоснежную пелену. Встает прямо перед девушкой, выдыхая сигаретный дым прямо в лицо. Катя взгляд свой поднимает, окидывает быстро силуэт мужской и отворачивается обратно. Павел совсем не меняется — все в той же шапке-формовке, кожаном пальто и подшофе. Девушка горько хмыкает, шмыгнув перед этим носом: — Хочу и развожу, — сил вежливо улыбаться и мило отвечать совсем нет. Ее из дома выгнали, хоть она там фактически и не жила последние года, но все же приятного мало. Все те последние крохи счастливого, что Катя так любовно хранила, теперь растоптаны лишь одним упоминанием о Кащее. Урка. Хлестко сказанное матерью слово бьет под дых, и все тяжелее и тяжелее становится дышать. Горький ком подкатывает к горлу, и девушка из последних сил старается удержаться, чтобы не разрыдаться прямо перед мужчиной. — Эх, Катерина, — Кащей вздыхает громко и садится рядом, закинув руку на девичье плечо. — Меня из дома выгнали, — Катя всхлипывает и поворачивает лицо в сторону мужчины, смотрит взглядом тоскливым. — Так ты там и не жила, — хмыкает в ответ. Ему не жаль девушку совсем. Её проблемы, что с родителями поругалась. Кащей, конечно, догадывается, что стал предметом спора, но дела ему нет до всего этого. — И что? — Катя резко вскакивает с места. — Мне теперь вернуться некуда, понимаешь! Нет дома, — девушка шепчет в изнеможении, смотрит внимательно до боли родное окно, в котором желтый свет отблесками по стеклу скользит. Где-то там сейчас Кукушкины сидят, замолчав огорошенные новостями, отец на балконе курит очередную сигарету, и мать, что изрядно выпившая, прибавляет еще громче звук на телевизоре. Ей плевать на всех. И Катя, ощутимо уставшая и обессилевшая, опускает руки. По щеке одиноко скользит слеза, очерчивая сыростью линию подбородка, девушка даже не стирает ее ладонью. Она истощена. Нет в ней теперь ничего. — Давай не кипишуй, порешаем, — Павел встает с места, подхватывает за руку девушку. Катя смотрит удивленно, ее поведение Павла настораживает. Что-то странное с ним сегодня, не такой как обычно. Расслабленный что ли. — Пошли, меня пацаны ждут! Потрещим с ними, а там уже и с тобой разберемся, — ведет уже в знакомую сторону, и Кате ничего не остается, как пойти вслед за мужчиной. Уже в который раз.