До свержения лжебогов остался сорок один год. До прибытия в Новый Мир Десятой Смерти главы Верховной семьи пять лет. А покуда Император лишь один. И имя ему — Август Де Кройшен.
1560 год Нового Мира Клеофер, город Роккуро
Тело её трясется в странном припадке, а полы её шелковых одежд дрожат, словно парус в шторм. Алая повязка на глазах жрицы Дома Луны скрывает за собой пустые слепые глазницы, наполненные слезами и лишь влажные пятна говорят о её горе. Она плачет, тяжело дыша и качаясь из стороны в сторону, но окружающих совсем не слышит. Надрывной голос звучит, как похоронный бой колокола старой кирхи, в которой творилась эта пляска с ужасным видением. — Палачи ордена Ольвэ на границе Роккуро, — слова звучат как фальшивые стоны расстроенной скрипки, — грядет казнь. Грядет безумие… война! Она срывается на крик, напугав юного мальчика. Тот в ужасе спрятался за материнскую юбку, робко сжимая края своей рясы. Женщина с усталыми, едва ли не мертвыми глазами, ласково прижимает его к себе, не сводя глаз с жрицы. Служительница то кричала, надрывая голос, то шептала, ломая себе руки. И все слова её были о смерти, о Хаосе, о ненависти и о ребенке, что отравит чрево разлучницы, навсегда сравняв с землёй Клеофер. Это было самое настоящее видение — щель в будущее, которая открывается лишь некоторым, на пару жалких минут. Видение непременно приносят телесные муки провидице, выворачивают их нутро и сводят с ума, оттого их так мало и все они служат империи. Эта жрица бежала из столицы Клеофера, испугавшись рабского труда на императора, и, вот, она здесь, трясется от боли, стараясь не пасть под тяжестью будущего. — Великая ложь положит начало войнам и падению. Падёт величие, рухнет мир и Руина вернется в первородный Хаос. Прибудет вторая Смута. Мальчик не мог понять ничего из сказанного жрицей, но его мать вдруг замерла, в ужасе уставившись на Сестру. Руки женщины в мгновение ослабли, выпала серебряная панагия с ликом Виктории, которую она с силой сжимала в ладонях секундой ранее. Из её уст вырвался обреченный выдох, уплыв под потолок церкви облачком бледного пара. Темные глаза юнца с волнением наблюдали за реакцией родительницы. Он совсем не знал, что ему должно чувствовать в эту секунду. — Быть не может, Сестра… Что же Вы такое говорите? — тихо лепечет она, подбегая к женщине. Та рухнула на пол без сил, руками опираясь о холодный каменный пол храма. Губы её дрожат, а кожа, словно снята с трупа. Женщина рассеяно хватает руками воздух, будто ищет опору — человеческое тепло. И находит его, когда мать падает на колени и хватает жрицу за руки, в отчаянии и страхе. Её шероховатые, измученные трудом пальцы успокаивающе сжимают ладони павшей, а большие пальцы тревожно потирают запястья. — Неужели…? — она пододвигается ближе и шепчет, — то предсказание всё же сбудется? Сёстры Молчания — Всё ложь, Кристина, — убитый голос жестко обрывает речь матери. — Сёстры солгали, потому что Они… — тут жрица вдруг замолкает, дергаясь, будто почувствовала на себе дыхание смерти. — Не могу сказать, хоть убей, но вам с сыном нужно бежать, дорогая. Подальше от Роккуро, подальше от Клеофера. Кристина покачала головой, скрывая от сына свои глаза, тонущие в слезах. Её смоляные волосы небрежно падали на лицо, прилипая к мокрым щекам, застывая незамысловатыми узорами. — Не можем мы снова сбегать, нас и так согнали сюда, словно скот, зараженный ящуром, — быстрый говор был полон обиды и горечи, что сидели в женщине всю жизнь. — Я только-только подарила Радаманту дом, стабильность. Мы любим эту церковь, Сестра, как мы можем взять и бросить вас? — она притягивает хрупкие руки жрицы к губам и целует тыльную сторону её ладоней, оставляя на них соленый мокрый след от своих слёз. Жрица сжала губы, будто в попытке вынудить себя молчать. Да, глаза её не видят вот уже двадцать лет, после того, как ей их выкололи в монастыре, но теплое сердце чувствует всю боль, которую излучала одинокая мать, сидящая рядом с ней. Слабые потоки увядающей в столь раннем возрасте магической энергии говорили громче слов — силы её иссекают, нет больше воли, чтобы убегать, а жажда жить держится лишь на её маленьком сыне. Сестра чувствует её пульс, он бьётся слабо, нехотя и через силу, словно продираясь сквозь тернии невыносимых мук. Сколько лет Кристина боролась за свою веру, за свою семью и своё счастье? И сколько лет она ещё выдержит? Всю жизнь эта миниатюрная и хрупкая женщина страдала от своего милосердия, от своей сердобольности получала удары, прикрывая чужие спины. Жрица слишком часто переступала через мораль ради своей веры, но последние дни рядом с Кристиной, с этим ангелом во плоти, показали ей, что смерть её — не воля Святой Виктории, а воля совершенно других сил. Сил до отвращения земных, омерзительно смертных и излишне людских. — К Хаосу, я так больше не могу! Видит Триединая Богиня, сил моих больше нет тебе лгать, Кристина. Церковь знала, что вам грозит смерть и вела вас к ней уже который год. Все они лгали тебе, дорогая. Твоя жизнь дорого обойдется Клеоферу, — она шептала ей эти слова, а Радамант молча стоял в стороне, отбрасывая длинную тень на двух плачущих женщин. — Не думай, что всё так просто. Всё в Руине переплетено и циклично, нет ничего случайного. Твоя смерть и смерть твоего сына — цена за волю Их. Я не хочу твоей смерти, потому и прошу тебя. Перейди Фавн, убегай в Элиззию, пока война не отрезала тебе путь к спасению. — Чепуха какая-то, зачем, кому бы то ни было, нужна смерть простой учительницы в монастыре, — хоть Кристина и пыталась сохранять спокойствие, но её слова мелко дребезжали от волнения. — Как я могу повлиять на судьбу целой империи? — Не ты, — едва слышно произносит жрица, после чего пальцем указывает именно на то место, где стоял Радамант, загораживая собой большое витражное окно, — а он. У неё была удивительная способность — временами видеть больше, чем зрячие и это несмотря на изъян. Иначе объяснить, как ей удалось так точно угадать, где стоял мальчишка, было невозможно. Так думал сам Радамант, так думала Кристина, но они оба не знали, что жрице не нужно видеть, чтобы чувствовать мощные волны магической энергии пятилетнего оборванца. Эта давящая аура ощущалась за версту, как покалывание мороза на коже или привкус железа во рту, а стоило мальчику начать злиться, как чувство становилось похоже на холод клинка у шеи. Именно это послужило причиной косым взглядам со стороны Сестер или иррациональному страху со стороны сверстников. Кристина замерла, услышав слова служительницы. В сумраке едва освещенной кирхи, она была похожа на плод призрачного холста. Теплый свет от догорающих свеч мягко облизывал её ярко выраженные скулы, золотым мазком тонкой кисти дрожа внутри темной радужки. Словно рыба, пойманная рыбаком на берегах Лагуны, она открыла рот, словно пытаясь произнести хоть что-то, но слова застревали в глотке и били горечью по горлу, как ангина. И всё же, нервно облизнув сухие, синеватые и тонкие губы, она смогла выдавить из себя слабое: — Мой мальчик? Никому не понять, что испытала в ту секунду несчастная мать. Это было схоже с выстрелом в грудь, прямо в сердце, но не насквозь. Стрела застряла во плоти и вряд-ли получится избавиться от её осколков. Слёзы крупными каплями огибали черты лица, падая на каменный пол и разбиваясь на множество маленьких капелек. Кристину вдруг накрыл настоящий ужас — первородный страх. Её чадо ждет ужасная жизнь, полная печали, скорби, тягостей и крови. Такая участь у всех, кто вершит судьбу мира. В груди секунду назад теплилась надежда, что дар её ребёнка не воля божья и не признак перемен, но пути Триединой Богини неисповедимы, её сына — её сокровище — ждёт величие, несущее на своем хвосте несчастье. Налитые смолью глубокие глаза юноши с непониманием смотрели на руку, указывающую на него. Он не знал, что это значит. Не провинился ли я в чем, думал он, прижимая к груди тяжелый фолиант в кожаной обложке. Снизу вверх на него уставились двое, вызывая у Радаманта неприятную дрожь в руках. Они молчали. Молчали долго. Мальчик слегка попятился, не отводя от них глаз, будто испугавшись. Наругают? Накажут? Выпорют? Лучше бы они кричали. Не нравится ему этот животный страх в глазах матушки. Казалось, что это не он боится их, а они боятся его. — Скажи, ты же ощущаешь это, Кристина? — вдруг говорит жрица, поворачивая голову и сжимая руки женщины сильнее. — Я чувствую, как заледенели твои пальцы, когда ты узрела его силу. Псы Ольвэ найдут вас в любом тёмном углу Клеофера, вам нельзя здесь оставаться больше ни дня. Я не зря вошла в Средний мир, так я хотела показать тебе, что не лгу. Они уже в Роккуро. Тогда он не понял ничего из происходящего, а мать больше ни разу об этом дне не говорила, словно его и не было. Радамант сам едва ли не поверил, что этот вечер ему приснился, но доказательством его реальности служило священное писание Мот Де Дью, которое он получил именно в тот вечер на свой пятый день рождения от Сестры Молчания во время Парми. Они бежали в ту же ночь, молясь о спокойной переправе через реку. Темные эльфы, используя подземные ходы Стэнбротта, вывели их в Элиззию, прямиком на просторные луга солнечного Санстрока, где началась новая жизнь. Кристина вышла замуж за графа Осберта Алигьери и тогда Радамант стал частью элитарного общества великой империи, ещё не зная, что этому обществу суждено однажды упасть пред ним на колени.