Волей моею

SoapSkin — me and The Devil

      Впервые Джисон видит его на деревенской ярмарке где-то в промежутке между празднеством весенних духов и днём очищения.       Хан приезжает в юго-восточные земли со своими родителями, когда его слава как охотника находится почти на пике: к тому времени он уже получил первый орден от церкви, а за его спиной горела сотня ярких и ужасающих костров.       В деревне, где местный губернатор выделил его семье хорошенький дом, было тихо: слухов про нечисть хоть и было много, но не больше, чем сплетен про личную жизнь местного главы. Весь этот хаус чужих шепоток не давал какого-либо толка: вычислить ковен, о котором говорили церковники, было невозможно. Либо его тут и вовсе не было: возможно Хана закинули подальше от центра, чтобы не беспокоил своим влиянием, которое обрела его семья вместе с его трудами и достижениями.       Тяжело вздыхая почти с рыком, Джисон продвигается вглубь ярмарки. Народу была тьма, поскольку приехало много с соседних поселений. Юноша поправляет кинжал, спрятанный под верхние расшитые одежды, чтобы не задеть Обычных, его цепкий взгляд цепляется за любое сверкание в воздухе.       Джисон выглядит расслабленным и добродушным, но всё его чутьё наготове подобно дикому зверю. В этой толпе легко затеряться, но также легко отыскать колдовство. Поймать нить чародейства, белую и сияющую, ведущую его к детям сатаны.       Он бы не колебался: нашёл бы любые доказательства, чтобы поймать сначала одну, а затем и весь ковен.       Но в воздухе было на удивление пусто.       Джисон шагает вдоль шатров с едой и напитками, добродушно заводя различные беседы с торгашами. Танцует с девушками у костров, играючи используя своё обаяние, чтобы разнюхать любые дорожки, которые могли бы привести его к цели. Поёт песни с музыкантами про подвиги церкви и непокорность духов, пытаясь в некой провокации вывести особо усердных.       В конце концов ночь вошла в свои права, когда Джисон понимает: с его приезда прошёл почти месяц, но ни одна ведьма так и не была казнена. И даже этот праздник, который собирал так много людей, не привёл его к чему-то.       Он был раздражен и зол, сидя у костра и наблюдая, как девушки и парни прыгали через пламя, танцевали и пели. Всё это напоминало хор бесов: до того движения были синхронны и отточены, а музыка ударяла по голове, дурманя сознание. В этом буйстве Джисон не сразу замечает юношу, который выделяется тем, в каком медленном такте ведёт свою даму вдоль нот уличных музыкантов.       Когда ему удаётся разглядеть чужое лицо, его тело пронизывает две мысли.       Это самые красивый человек, которого он когда-либо видел.       И       Да помилуют его Боги.       Это ведьма.       Дитя сатаны поднимает голову, сверкая всплеском магией. Их взгляды встречаются: ожесточенный Джисона и насмехающийся юноши. Он аккуратно берёт свою спутницу за ладонь и прокручивает её вдоль своей оси, как фарфоровую куклу. Не отрывая взгляд от Хана, наклоняется и шепчет что-то ей на ухо. Ухмыляется, пока та хихикает, а после оставляет ему поцелуй на чистой щеке.       Ведьма делает дурашливый поклон и отворачивается, отправляясь к лавкам с алкоголем.       Джисон подскакивает, следуя за ним. Его сердцебиение учащается, а разочарование, топившее до этого его сердце, сменяется азартом охоты. Предвкушением.       Он наконец-то нашел ведьму.

***

      Минхо чувствует ярость, что следует за ним следом в лице милого юноши. Такого очаровательного, что Ли с удовольствием пообщался бы с ним поближе. Возможно, опробовал свои новые заклятия, чтобы зажать его где-нибудь во время вечерней молитвы. Но это лишь в теории.       На практике Минхо обходит старого знакомого, мимолётно поздоровавшись и прошептав слова на латыни. Бочки с вином, которыми торговал тот, покатились прямо по дороге, преграждая путь.       Ли оборачивается лишь на секунду, довольствуясь разгневанным взглядом маленького охотника, тут же исчезая в соседних шатрах.       Этому мальчишке его не достать.

***

      У Минхо было достаточно опыта и сил, чтобы охранять ковен вместе с несколькими другими ведьмами. На его счету было много охотников, изжитых со свету его бушующей магией, так что, когда до него дошли слухи о том, что приехал ещё один, он был не слишком озабочен этим фактом.       Даже когда ему довелось его увидеть вживую на той ярмарке, он не сильно был впечатлён: парень пусть и был хорошо сложен, не производил впечатление того, кого стоит бояться. В его мягких чертах лица теплилась нежность, дурашливость и наивность. Не было опасений.       Тем не менее, когда охотник оказывается рядом с ним спустя несколько дней, Минхо готов признать, что испуганно вздрагивает: тот появляется из ниоткуда, сразу начиная разговор с торговцем, у лавки которого Ли выбирал глиняные расписные игрушки.       Ведьма щурится, пытаясь прислушаться к своим инстинктам. Чутьё молчит, а вот духи кричат где-то под ухом.       Убил. Много убил. Ты следующий.       Минхо застывает и кидает взгляд на юношу: тот улыбается ярко и солнечно, расплачиваясь с торговцем за свистульку.       Поворачивается к нему. И вид его весь максимально невинный. Такие о кошку запнутся и будут просить у неё прощения.       — Вам понравилась эта игрушка? — вопрошает мальчишка, кивая на только что купленную вещь в руках Минхо. Наклоняет голову слегка на бок, пока глаза сверкают глупой простотой.       Таких даже ломать невкусно.       Погубит тебя, ой погубит.       Духи не врут, Минхо знает это как никто другой.       — Думаю, моему брату она больше придётся по вкусу.       Ведьмино чутьё вздрагивает, а магия колышется внутри заинтересовано. В Минхо просыпается азарт.       Ему нельзя играть в охотничьи игры: на его ответственности защита ковена и отстаивание ведьминских прав. Но он ничего не может поделать, когда протягивает руку, улыбаясь широко и дружелюбно:       — Не видел тебя здесь раньше. Меня зовут Ли Минхо.       Охотник лишь на секунду мешкается, растерянность мелькает на его чудесном лице, но он быстро протягивает руку в ответ:        — Хан Джисон. Мы недавно с семьёй сюда переехали.       Они оба думают о том, что заключили сделку с дьяволом.

***

      В тот день Минхо проводит ему своеобразную экскурсию по самым интересным местам, шутя и ведая последние сплетни деревенских. Они посещают центр, в котором стоит несколько каменных зданий с интересными орнаментами и украшениями. Заходят в лучшую пекарню, где готовят восхитительные пирожные, а после спускаются вниз по склону, выходя к чудесному полю, находящемуся рядом с бурной рекой. Он рассказывает какие-то смешные истории, а голос его становится ещё более сладок и ласков. Он улыбается легко и смеётся так, что в душе у Джисона всё трепещет то ли от ужаса, то ли от симпатии. Ведьма говорит складно и чарующе, наверняка, все покупаются на это в комплекте с такой внешностью. Хан почти скрипит зубами от досады, ведь он тоже ведётся на весь это фарс.       Минхо ведает, что именно в этом месте проходят особые мероприятия, и чаще всего именно здесь собираются все деревенские, чтобы отдохнуть или погулять. Чуть дальше от поля находился общественный сад, в котором росли более редкие цветы и деревья. За ним дружно ухаживала вся деревня, поэтому оно цвело и пахло почти 5 месяцев в году.       Ведьма ведёт его по узким дорожкам сада и рассказывает легенду о двух влюбленных, которые не могли быть вместе, поэтому тайно встречались здесь, чтобы провести время.       Ли срывает цветок, вкладывая его за ухо Джисону, и сообщает, что сейчас этот сад является лучшим местом для всех возлюбленных. Он делает это невозмутимо, будто так и должно быть, и это немного выводит Хана из себя.       Ведьма заигрывает с ним, а после смеет делать вид, что она здесь не при чём.       — Тут правда очень красиво, — ухмыляется охотник, поворачивая голову к тихо журчащей реке. В водной глади отражается закатное солнце, чьи оранжево-розовые лучи создают сказочные переливы. — Спасибо, что показал мне это место.       Он снова смотрит на Минхо, который расплывается в поистине дьявольской улыбке. Наверное думает, что Хан, как мотылёк, поддался на обманчиво красивый свет юноши.       Желудок щекочет в предвкушении получить интересную реакцию.       — Обязательно приведу сюда свою невесту.       Хан мельком осматривает лицо ведьмы, по которому бежит искра недоумения и едва различимой злости, а после украдкой проводит пальцами по лепесткам цветов.       На самом деле, он врёт. Его родители заикались о помолвке, но лишь однажды и мимолетно. Их устраивала карьера сына, и они не особо спешили сватать его с кем-либо.       Однако ведьме об этом знать не обязательно. Пусть она кусает локти, ведь её чары обаяния, от которых наверняка полегло не мало охотников, на него не сработали.       Минхо выдыхает шумно, а после ведёт его дальше по саду, как будто не было между ними ощутимого напряжения минуту назад.       Они прощаются у выхода и обещают встретиться на ближайшем празднике в честь начала Русалочьей недели.       Через три дня Джисон обнаруживает у себя в комнате целых трёх премерзких гигантских лягушек, которые радостно скачут по его кровати, и уровень его злости подскакивает до отметки «в бешенстве». Минхо решает действовать по-своему, оседая на его нервы белым песком, по-тихому и почти невинно выводя из себя, но не позволяя обнаружить улики своей магии, чтобы выдвинуть обвинения. Хану остаётся терпеть и придумывать, как отомстить вредной ведьме до того, как он убьет его без каких-либо официальных предъявлений.

***

Runa Project — Лес

Алёна Гвоздецкая — Ивана Купала

Krasa — Ванюша

      Несмотря на то, что церковь не одобряет поклонение кому-либо, кроме Единого Бога, на местах в деревнях людям разрешалось проводить традиционные языческие праздники, такие как День весенних духов, приуроченных к первому апреля, или Русалочьей недели, знаменовавшей начало купательного сезона, когда водоёмы становились безопасными от нечистых сил.       Первые дни проходили в кругу близких родных и друзей. Следующие же четыре дня были посвящены массовым гуляньям, сватовствам и охоте. Считалось, что в эту неделю все нечестивые становились добрее и праздновали вместе с обычными людьми.       Джисону смешно от этих нелепых поверий, потому что он не раз видел случаи, когда массовые веселья становились пиром русалок с какого-нибудь тихого водоёма.       Тем не менее, вечером четвёртого дня он появляется на поляне у реки, где было так много народу, что казалось, будто собралась вся округа ближайших деревень. Тут и там горят костры, обливаются водой люди, плетутся венки. Торговцы предлагают свою еду и игрушки, особо активная молодежь проводит смешные конкурсы.       Джисон улыбается почти ласково, наблюдая за всем празднеством, как отец следит за своими играющими детьми. Он здесь также для того, чтобы проследить за безопасностью жителей деревни.       Хан как-то интуитивно находит взглядом Минхо. Это его главная проблема на вечер, поскольку репутация ведьмы практически как чистый лист. Жители ни разу не жаловались на происки нечистых сил, а значит, Ли не трогал местных. Но он всё ещё оставался нечестивым, а значит мог в любой момент сделать что-то ужасное.       Ведьма в этот самый момент играется с детьми у костра, рассказывая им что-то крайне увлекательное, судя по лицам малышей. Хан подходит ближе, но всё ещё остаётся на достаточном расстоянии, чтобы юноша не заметил слежку.       Минхо неожиданно кажется мягким. Он органично вписывается в детский круг, а ребятня, что сидит у него на коленях на вид полностью довольна своим положением. Это интересное наблюдение, потому что обычно именно дети лучше всех чувствуют негативную энергетику, а потому лишний раз не будут контактировать с ведьмой.       Но Минхо с самого начала показался ему странным явлением, поэтому Хан решает просто оставить это всё.       В этот момент его подхватывает какая-то группа девиц, галдя и зазывая поучаствовать в шуточных боях с другими юношами. Тот улыбается и хочет вежливо отказаться, но его будто волной уже уносят дальше.       Время начинает бежать быстрее, пока калейдоскоп весёлых игр сменяется между собой, а сознание Джисона успокаивается, и из излишней боевой готовности переходит в состояние ленивого наблюдателя.       Внутри взрываются фейерверки счастья, когда он выигрывает конкурс силачей. Звуки улюлюканья сопровождают его, пока он шуточно кланяется и забирает свой огромный венок из рук сладко улыбающейся ему девицы. На его голове он сидит просто замечательно, украшая его светло-каштановые волосы полевыми лепестками.       Он чувствует взгляд ведьмы, но игнорирует его. Это уже становится в порядке вещей — тот факт, что они периодически подсматривают друг за другом, пока другой не видит. Конечно, в первую очередь это происходит в следствии их насторожённости и желании контролировать ситуацию. Однако при этом Джисон каждый раз ощущает приятные мурашки на теле, когда понимает, что Ли смотрит на него. Ему определённо не нравится реакция его тела.       Молодежь собирается в центре поляны, становясь парами в ряд. Поднимают сцепленные руки на манер арки, пока первый вбегает внутрь живого лабиринта, хватая понравившегося ему человека.       Джисон совершенно забыл про эти любовные традиции каждого праздника. Ведь нет лучше способа найти себе партию, чем провести вместе игры.       Его знакомая хватает его за руку и, не спрашивая, ведёт к колонне. Хан не сопротивляется, смеётся и встаёт с ней в ряд. Джисон хорош собой и добр, поэтому нет ничего удивительного, когда его очень быстро начинают таскать от начала «ручейка» в его конец.       В какой-то момент на запястье сжимаются мужские пальцы, а в свете костра довольно блестят кошачьи глаза. Джисон заворожённо смотрит на спину Минхо, который тащит его в самый конец. Он кусает губу. Кожа у ведьмы мягкая и сухая, но такая горячая, что в пору обжечься.       — Тебе не хватает девиц в деревне? — тихо задаёт вопрос Хан, когда они встают друг на против друга, образуя арку руками. Его голос вряд ли можно услышать в той вакханалии звуков, что кружат вокруг, но ведьма на то и нечестивая, что может разобрать даже шепот.       — Ты лучше, чем они все.       Хан бы хотел сказать, что он не кисейная барышня. Хмурится, чтобы подобрать более едкое высказывание, чтобы заткнуть ведьму. Но не может. В груди цветёт нечто нежное. Он чувствует себя почти гордо за то, что один из самых завидных женихов деревни выбрал его.       Джисон хочет придушить себя за все эти эмоции.       Естественно, несмотря на внутренние переживания Хана, игра продолжается. Поэтому очень быстро кто-то из девиц уводит Минхо, а охотника тем временем заставляют встать в начало ручейка. Вопреки уверенной ухмылке Ли, Джисон снова берёт за руку свою подругу. Чтобы ведьме было не повадно.       После ручейка молодежь снова разбегается кто куда. Хан внимательно следит за Минхо, ступая в сторону шатров с едой за ним следом.       Ведьма кажется чем-то интересным и одновременно противоречивым. Вот она нагло ему улыбается, пуская вокруг электрические шарики опасности, которые в любой момент могут убить Джисона, вот она мило общается с детьми, веселя их, развлекая, вот она играется с ним, ходя вокруг как лиса. Присматривается. Возможно, думает, стоит ли добыча этого всего или нет.       Благодаря своим связям Хану действительно удаётся узнать, что здесь не редко пропадали охотники. Оставалось загадкой, почему Церковники не обратили должного внимания на сей факт, но возможно это даже к лучшему. Если самому Джисону удастся убить Минхо и принести его прах к Главе Церкви, то он очень быстро займёт статус на два ранга выше того, в котором он сейчас.       Азарт и адреналин ускоряют свой ток по кровеносным сосудам. Джисон как будто желает всего и сразу: ему хочется получить заслуги за всё, что он делает для церкви, и одновременно его гложет странное чувство, щемящее, теплящееся у него в груди, которое тянет его упасть в руки Минхо.       Джисон понимает, что это лишь чары. Природное ведьмино обаяние, играющее с ним злую шутку. Поэтому противиться ему становится легче. Даже когда Ли, давно заметивший присутствие рядом охотника, протягивает ему вкусно пахнущую выпечку.       Хан морщит нос и мечется взглядом между протянутой булкой и кошачьей ухмылкой.       — Ты предусмотрительный, — ведьма снова покачивает лакомством. — Но с ней всё в порядке, я купил её только что.       — Родители учили меня не брать еду с рук подозрительных личностей, — выдаёт Джи, изгибая бровь. Но булочку всё-таки берёт. Показывает, что совершенно его не боится, что может сам понять, отравлена еда или нет.       — Я подозрительный?       — Чертовски.       На это высказывание ведьма лишь пожимает плечами обманчиво-равнодушно, а после уходит к реке. Джисон хмыкает, откусывая выпечку, наслаждаясь мягким и сладким тестом, и смотрит на веселящихся жителей деревни. В голову приходит интересная идея, когда он замечает, как молодёжь отправляет к реке, пуская по ней венки. Закусывает внутреннюю сторону щеки, чтобы не ухмыльнуться слишком явно. На некоторое время охотник уходит в лес, после возвращается оттуда со своим венком в руках. Подходит к Юн, той самой знакомой, что потащила его играть в ручеёк, и шепчет ей на ухо нечто обманчиво-ласковое. Та улыбается, её щёки розовеют, и она кивает. Спустя минуту теряется среди других девчонок, кладя чужой венок себе на голову. Джисон остаётся ждать.       Вечер продолжает своё движение, и Хану удаётся поучаствовать ещё в нескольких сомнительных мероприятиях, когда его план начинает действовать. Юн крутиться рядом с Минхо, хлопая глазками и рассказывая какую-то ерунду. Они медленно танцуют на берегу, и в какой-то момент девушка наклоняется, отчего венок на её голове начинает заваливаться.       Как только Ли подхватывает цветки, ладонь обжигает жар. Он не сразу понимает, что происходит, когда, разжимая пальцы, видит, как кожа покраснела.       Запах мёда витает в воздухе. Среди пышных цветов венка едва заметно виднеются золотистые лепестки вайды.       Юн охает и выхватывает опасную для нечестивых красоту из чужих пальцев.       — О боже, Минхо! — Джисон наигранно испуганным голосом вскрикивает, подскакивая к Ли, обхватывая его запястье пальцами. Наигранно аккуратно приближает к себе, рассматривая как будто заботливо и трепетно.       Ведьма не сразу понимает, что здесь происходит. Как вайда оказалась в венке, хотя деревенские раньше никогда её не использовали чисто для красоты. Почему Джисон вдруг оказывается рядом и помогает ему.       А потом до него доходит.       Охотник, используя его характер и поведение, ставит спектакль. Обманывает всех вокруг, чтобы люди немного напугались, и при этом делает вид, что он здесь вообще не при чём.       — Как же так… Тебе нужно срочно обработать ожог…       Хан мягко опускает ладонь Минхо в воду, делая такое лицо, будто ему искренне жаль ведьму. Ли больно, потому что вайда действует на его кожу как раскалённый металл. Но при этом ему хочется злобно расхохотаться. Он считал, что Джисон дурачок, наивный молодой охотник, который едва ли видел других ведьм в живую.       А оказалось, что сам Минхо только что угодил в чужую ловушку.       Это было интересно и интригующе. Борьба принимала более серьёзные обороты.

***

Chernoburkv — ВедьМа

      С Русалочьей недели они начинают видеться чаще: в деревне на праздниках, в полях во время сборы урожая, на вечерних мероприятиях, например, у костра или в чужих избах.       Девчонки рассказывают про Минхо как про самого завидного холостяка их деревни, и о том, что многие хотят с ним посвататься. Парни болтают не так активно, но тоже отзываются на удивление положительно. Его не боятся — его любят и принимают. Как будто не он является исчадием Ада. Как будто не он может наслать порчу на всю их деревню, уничтожив скот и загубив посевы.       Джисон не понимает местных жителей, как не понимает и свои чувства и эмоции: Минхо будоражит, Минхо страшит, Минхо возбуждает.       Хану сложно признать это в себе, но чем больше они сталкиваются и общаются, тем больше в его груди разгорается пламя. Он неожиданно для себя осознаёт, что у Минхо красивый смех, ласковая улыбка и мягкие руки. Он плавно двигается, и его грация — то, что заставляет охотника желать прикоснуться к нему. Быть рядом.       Джисон думает, что во всём виновата ведьминская натура, а потому его так тянет. Поэтому он продолжает строить из себя дурачка, который уже помолвлен.       Одновременно что-то в его голове падает и разбивается. Кажется, это стена, которую в своё время выстроили церковники в специальной приходной школе, которую посещал Хан. Они говорили о том, что ведьмы, как и другие существа — дети Сатаны. Им нет веры, потому что они — ошибка Бога. Они не могут быть хорошими, ибо их основная цель — портить жизнь верующим. Заставлять оступаться невинные души, чтобы вести их к своему родителю. Джисон впитал эту проповедь ещё с молоком матери, однако….       Ведьма неожиданно оказывается доброй.

***

      Джисон осматривает его жилище наигранно заинтересованным взглядом. Скользит самыми кончиками пальцев по чистой столешнице. Простому крестьянину она покажется идеальной: крепкий дуб сверкает почти изысканной чистотой, нет каких-либо заусенцев, кривых углов.       Охотничий взгляд видит следы магии: частицы пыльцы полевых цветов, зелёный мазок с боку от ядовитых трав, едва ощутимый запах колдовства. Частицы самой ворожбы: они витают в воздухе во всём жилище подобно маленьким кострам.       В шкафу сбоку за стеклянным вставками мерещатся черепа и кости: на деле там стоит чучело, которое раньше было живым зайцем, а также какие-то цветы и книги. Если присмотреться — даже не запрещённые. Обыкновенная литература известных писателей прошедшей эпохи. Такие стоят в доме каждого второго богача.       Так скучно. Даже не к чему придраться.       Джисон не отчаивается, и продолжает комедию двух извергов: они с Минхо давно ходят по лезвию. Он даже не напрягается, изображая наивные и глуповатые звёздочки восхищения в глазах, осматривая гостиную, в которую его привела ведьма.       В конце концов, он всегда был хорошим актёром.       Как жаль, что Минхо раскусил его ещё в самом начале.       — Я правильно понимаю, что ты хочешь от меня любовное снадобье? — Ли обходит Хана по кругу, останавливаясь у него за спиной. Держит секундную паузу, чтобы нагнать атмосферы, прежде чем касается чужих коротких волос около уха. — С чего же ты взял, что я обладаю такими талантами?       Джисон вздрагивает, но тут же натягивает притворную улыбку. Ему абсолютно точно не нравится нахождение ведьмы так близко, но он должен продолжать гнуть свою линию, чтобы вывести Минхо.       Он пока не знает: на чистую воду или просто из себя.       Хан поворачивается к парню, неожиданно оказываясь уязвимо близко к нему. Слова застревают где-то в глотке. Ли на секунду задерживает дыхание, когда заглядывает в мягкие карие глаза охотника. Его аккуратный носик практически касается носа Минхо — острого и прямого. Почти скульптурного, как и положено нечисти.       — Ну как же, — несмотря на то, как сильно и нервно бьётся его сердце, Джисон наклоняет голову набок. Никто из них не смеет отодвинуться, потому что им слишком нравится то, что сейчас происходит. Им приходится по вкусу то, как адское пламя разгорается вокруг них. — Ежели вся деревня судачит о тебе.       Это было очень смелое заявление, поскольку о Минхо хоть и ходили слухи, но их было недостаточно, чтобы бросаться обвинениями в период особой охоты. Джисон знает, что он идёт по опасной дорожке: провоцировать ведьму в её хижине всё равно, что столкнуться с волком в лесу зимой в период праздничных гуляний. С собой у тебя только хмельная голова да ноги, при помощи которых ты сможешь лишь на немного отсрочить свою кончину.       Ведьма убивает ещё более безжалостно, чем голодный дикий зверь.       — И ты веришь этим несчастным лживым сплетникам и завистникам?       Воздух между ними почти искрит. По крайней мере, Джисон наученным взглядом замечает белые точки в пространстве. Они сверкают, подобно звёздам, и он бы сказал, что это умопомрачительно красиво, если бы он не чувствовал опасность от стоящей напротив ведьмы.       — Хочешь сказать, это не ты одурманил практически всех незамужних и замужних девиц в округе.       Джисон хочет, чтобы едва уловимая горечь в его голосе пропала и больше никогда не появлялась в его сердце. Или хотя бы, чтобы Минхо этого не учуял. Не заметил, как тошно иногда бывает охотнику от всех этих девичьих взглядов, неизменно сопровождающих Ли, куда бы он не пошёл.       Минхо давится ухмылкой. Он всегда отвечает на любой флирт и заигрывания, чтобы видеть, как сильно это разрушает Хана изнутри.       — И не только девиц… — лениво и мягко, почти певуче произносит Ли, опираясь ладонью на стол позади юноши. Тот делает шаг назад и упирается поясницей в деревянную поверхность. Кольцо чужих рук кажется клеткой и невероятно душит.              Они оба нервничают, но они никогда и ни за что не признаются в этом ни одной живой душе. Оба будут делать невозмутимый и шутливый вид, как будто не у них сейчас буря в душе от чужой близости.       Джисон впервые за весь их разговор чувствует, что немного сдаёт позиции. Минхо делает намёк, его зубы сверкают вблизи хановых щёк. Всё тело юноши как будто даёт понять: ты не сбежишь от меня, потому что ты уже давно повязан нитями любви.       Духи шепчут, что это взаимно. Но охотник никогда и ни за что им не поверит.       — Так что? Сделаешь для меня приворотное зелье? — Джисон игнорирует любые выпады. Это помогает не только остаться на плаву, но и лишний раз выбесить ведьму. Хан считает своим долгом отравлять разум Минхо любыми доступными способами. Так, чисто для профилактики.       — И зачем же оно тебе? Неужели влюбился? — Минхо чувствует клокочущую злость где-то в грудине, но проявить эмоции — значит проиграть. Там же, за злостью, колышется едва ощутимая надежда. Что-то такое мягкое и трепетное, что бесит Минхо ещë сильнее. Это нежное нечто заставляет его мечтать и чувствовать.       — Есть одна дама сердца.       Джисон видит, как в чужих глазах разбивается что-то очень большое, но скрытное. Он не может сдержать практически победной улыбки, видя, как его признание действует на парня перед ним.       Он мог бы почти позлорадствовать, если бы в его сердце не росло что-то такое же трепетно-розовое.       Хан не врал. Родители не так давно подыскали ему невесту, и об этом ходило много слухов. Все в деревни это знали. В том числе и Минхо. Возможно, он действительно считал это лишь присказками деревенщин.       — Ты про ту, что обещана тебе родителями?       Минхо уворачивается от пальцев Джисона, что стремятся схватиться за длинный рукав расписанной рубахи. Отходит в сторону книг, ища там что-то только ему понятное.       Пальцы у Минхо короткие, но аккуратные, с несколькими перстнями, сверкающими дорогущими камнями. Джисон думает о том, что хотел бы ощутить их на своём теле. Возможно, как они сжимают его шею или запястья, как касаются там, где прикасались лишь дамские руки.       Джисон любил женщин и их прикосновения. Они были нежными и мягкими, как лепестки пионов, которые ему так нравились. А ещё дарили ему незабываемые ощущения.       Ведьма перед ним имела прикосновения грубые и властные, потому что Минхо привык получать всё, чего бы он не пожелал.       Хан думает, что ему бы понравилось такое отношение. Что, если бы ему довелось ощутить на себе требовательную ласку Ли, он тоже не смог бы долго сопротивляться. Растёкся бы под ним подобно портовым девицам.       Джисон встряхивает волосами, дабы отогнать нарисовавшуюся у него в голове картину, жаром прокатившуюся по его телу.       Он уверен, Минхо проверяет все свои привороты именно на нём. Иначе охотник не может объяснить, откуда в его голове столько греховных мыслей. Если бы кто-то узнал, его бы давно сожгли вместе с этой ведьмой.       Ли тем временем достаёт с полки книгу, красивую такую, с золотистым орнаментом, и поворачивается, отдавая её Джисону с довольной ухмылкой. От неё у юноши бегут мурашки по спине.       — Приворотных зелий я не делаю, но уверен, это тебе больше поможет.       Хан смотрит на «Благоухающий сад чувственного наслаждения» и произносит внутри себя самые бранные слова, которым его только учили ребята со двора. Произведение Мухаммеда ибн Мухаммада аль-Нефзави не было широко известно. Но те, кто знал, определяли его как эротический трактат, направленный на постижение основ некоторых сексуальных практик.       Минхо как будто насмехался над ним, считая его совершенно неумелым в постели. Но это было не так.       Джисон бывал с женщинами также часто, как и убивал ведьм. Джисон не был не опытным. Он был правда способным, если позволите так сказать.       Но Ли было всё равно. Он стремился отомстить за разбитые осколки в своей душе, а потому расхохотался, когда Хан, ударив книгой по столу со всей силы, вылетел из чужой избы, сверкая краснеющими ушами.       Джисон не смущается, просто… любому бесстыдству должны быть границы, и у Минхо этих границ не было.

***

BE1ET — Зов Велеса

      Солнце стремится зайти за горизонт, когда вечерняя служба в церкви заканчивается, и Джисон медленно прогуливается по саду, наслаждаясь спокойствием. Он стремится вдохнуть больше воздуха, но что-то как будто весь вечер душит его, оплетая дымкой его внутренности.       Охотничье чутьё давит на подсознание: что-то происходит. И глупо не подозревать в этом Минхо.       Хан кусает губы, а после всё же решается, проверив предварительно наличие заговоренного клинка. Он знает, что не сможет убить Минхо, как бы не хотел этого рациональной частью мозга. Но защитить себя всё же стоило.       Дорогу к жилищу ведьмы он знал наизусть, однако сейчас она казалась опаснее: ветви деревьев обострились, сверкая голой корой и впиваясь прямо в тропу, что вела к нужному дому. Ветер колыхал траву, напевая жуткую мелодию среди толстых стволов. Остатки солнечного света сюда и вовсе почти не проникали.       Мурашки бегут по спине Джисона, когда он наконец подходит к входной двери. Стучать он не собирается даже ради приличия: сейчас его нервы обнажены, а охотничья суть внутри замирает в ожидании опасности. Мышцы напряжены и находятся в абсолютной готовности вытащить кинжал.       В доме темно, что несколько удивительно: Минхо сам говорил, что предпочитает хорошую освещённость. Пахнет ладаном и горелыми травами.       Колдовал. И даже не замял следы. Идиот.       Джисон проходит вглубь, когда его неожиданно атакуют откуда-то сбоку: Минхо хватает его за запястье, что держит кинжал, а второй рукой сжимает шею. Хан шипит. Действия ведьмы доставляют боль, и он не помнит, чтобы Минхо был настолько сильным. Он заглядывает в его лицо, что освещается лишь светом лампы откуда-то со двора.       — Что ты здесь делаешь?       Джисон покрывается липким страхом — голос Минхо низкий и как будто звучит из самого Ада. Его зрачки расширены до такой степени, что почти не видно радужку. Сила, с которой он толкает Джисона к стене, продолжая держать в пальцах чужую шею, невообразима.       Ведьмы не могут быть сильнее физически, чем люди. Они не могут так сильно пронизывать своей магией, чтобы дойти до глубины человека, затрагивая почти животные инстинкты охотника.       — Что ты творишь, Минхо, отпусти меня.       Джисон пинает юношу, свободной рукой выхватывая свой клинок из зажатой ладони. Ведьма отшатывается лишь на секунду, тут же получая остриём по плечу. Расписная рубаха открашивается в красный, но порез затягивается в течении пары секунд. Хан в ужасе отступает.       Есть только одно объяснение дикому состоянию Минхо.       Он вернулся с шабаша.       Празднества, в течении которого все ведьмы колдовали сообща и приносили жертву духам. Питались тёмной энергией, и на какое-то время становились почти неуязвимыми.       Если догадки Джисона верны, то ему нужно как можно скорее убираться от сюда. Он был охотником, сильным, но всё же оставался человеком. Если Минхо захочет его убить — он сможет легко это сделать.       — Хани, зачем ты пришёл?       Ведьмин вопрос прорывается сквозь дымку паники в голове охотника. Тот даже не собирается отвечать, вместо это кидаясь к задней части дома.       Там — его единственное спасение — дверь, ведущая во внутренний двор. Если он сможет оказаться на улице, то точно сможет сбежать. Главное сейчас — сойти с ведьминой территории.       Однако, как только он оказывается у выхода наружу, что-то тянет его за лодыжку.       С криком Хан валится на пол, чудом успев выставить вперёд руки, чтобы не разбить нос. Неведомая сила продолжает тянуть его обратно вглубь дома, туда, где он ещё ни разу не ступал.       Его сердце в этот момент готово выпрыгнуть из груди. Мысли путаются, сталкиваются, как рассыпавшиеся бусины. Кажется, ему нечем дышать.       Когда Джисон наконец открывает глаза, он находится в полутёмной комнате, где горит одинокая свечка. Над ним возвышается Минхо — тот сидит на корточках рядом с его головой и смотрит до того внимательно и забвенно, что у Хана бегут мурашки по телу, которое тотчас каменеет.       Джисон понимает, что не может пошевелиться. Он чувствует себя мышкой, которую зажал в углу кот.       Ли устанавливает с ним зрительный контакт, а после аккуратно убирает челку с ханового лба, покрытого холодным потом. Руку не убирает, движет ей медленно по скуле, щеке, дотрагивается до шеи. Почти нежно.       А взгляд у ведьмы голодный и жаждущий.       Джисон понимает: Минхо не собирается его убивать.       О нееет. Он сделает кое-что похуже.       Съест его душу и сердце, раскладывая на собственной постели. Пометит каждую часть тела, знаменуя его своей собственностью, пока будет толкаться в податливое нутро.       Хан правда не знает, что хуже: быть убитым или помеченным ведьмой.       Минхо наклоняется, и шепчет в самые губы:       — Ты сам сюда пришёл.       Джисон думает, что дальше творится что-то запретное. Магическое. Он ощущает магию на своей загорелой коже вместе с губами ведьмы. Чувствует его руки по всему телу, когда Ли требовательно снимает с него одежду, не задумываясь, что может что-то порвать.       Например, гордость Джисона. Его нутро. Охотничьи принципы.       Минхо ломает в Джисоне всё, что можно, со вкусом обнажая не только его податливое тело, но и душу.       Хан не уверен, кого ненавидит в этот момент больше: себя или проклятого Ли Минхо. Возможно, себя всё же больше, если учесть, что он даже не пытается сопротивляться.       Он так долго этого ждал. Этой грубой ласки. Этого ощущения опасности напополам с диким азартом и адреналином.       Да простят его церковники, он готов быть жертвой, которую Ли Минхо принесёт высшим силам ради своей магии и своего дара.       Джисон не понимает, как он оказывается на мягких простынях. Его разъезжающиеся колени упираются в тугой матрас, а руки прижаты к спинке кровати ладонями Минхо. Ведьма шепчет какие-то заклинания, толкаясь в него с новой силой.       — Где же теперь вся твоя бравая мощь, охотник, — почти злобно произносит Ли. Его голос охрип и царапает сознание Хана. Он кусает его плечи и шею, оставляя почти кровавые отметины. Дышит в ухо яростно, сжимая талию юноши белеющими костяшками. Завтра точно будут синяки. — Посмотри на себя. Ты обещал меня убить, и что же теперь… — Минхо иронично усмехается, делая особенно резкий толчок и заставляя Хана сильнее наклониться вперёд, срывая голос неприличными звуками. — Ты лежишь подо мной и раздвигаешь колени как легкомысленные девицы. Стелешься и стонешь, потому что тебе нравится, что ведьма властвует над тобой.       Минхо хохочет, второй рукой сжимая шею Джисона в тисках. Недостаточно, чтобы сделать больно, но достаточно, чтобы обозначить своё преимущество. Его грудь, покрытая потом, прижимается к точно такой же спине Хана, заставляя того выгибаться от контакта.       — Молись, Ли Минхо, — шипит Джисон даже сквозь пальцы на своей трахее, не дающие вздохнуть нормально. Он протяжно воет, когда ведьма кусает его за плечо. — …чтобы твои Боги спасли тебя… когда я приду сжечь твою душу…       Ведьма останавливается, прекращая поступательные движения, и позволяя юноше перевести дух. Но лишь на минуту, тут же переворачивая Джисона, буквально толкая его спиной на упругий матрас и нависая сверху. Оба тяжело дышат и смотрят злобно. Будто раскалённым металлом по коже.       — А теперь скажи мне это в лицо, маленький охотник, — яростно шепчет Ли, касаясь чужого носа своим. Он вновь входит в Джисона, заставляя того изогнуться в спине до хруста и сверкающих точек перед глазами. Сжимает член в себе, заставляя Ли ответно зашипеть.       Им сносит головы.       — Я сожгу тебя на самом ярком костре в твоей жизни, исчадье Сатаны, — Хан смотрит уверенно, несмотря на то, как быстро он приближается к разрядке. Живот ходит спазмами, но он не может показать, насколько ему это всё нравится.       Минхо ядовито усмехается, впиваясь в его губы самым кровавым поцелуем из всех, что у них когда-либо был. Он кусает губы и язык, лижет нёбо и десна, продолжая толкаться в Джисона с новой силой.       Хан знает, Ли тоже это всё нравится, даже несмотря на его угрожающий и злющий вид.       Охотник уверен, он сводит ведьму с ума точно также, как и она его. Они просто продолжают свой концерт, в которых выступают и актёрами, и зрителями. Правда, уже более естественными: раз, в конце концов, они решили не скрывать свои сущности, как делали это раньше.       Ещё пару толчков, яростных поцелуев и укусов, и Джисон понимает, что больше не может: он отпускает себя вместе со всеми опасениями и страхами, пачкая их животы в белёсой жидкости и выстанывая имя ведьмы сквозь зубы. Он так сильно сжимает его внутри своего тела, что тот не заставляет себя долго ждать: Минхо делает ещё несколько движений, сжимая бедра охотника, а затем кончает внутрь. Джисон мог бы разозлиться от этого ещё больше, но единственное, на что его хватает — это приоткрыть веки и помотать головой в протесте, пока его сознание плавало где-то за гранью из-за только что пережитой эйфории и сверхстимуляции. Его голова кружилась, а во рту пересохло, невероятно сильно хотелось пить. Но он не мог даже пошевелиться: тело, измождённое дракой, а затем сексом, отказывалось слушаться, становясь ужасно тяжелым и ленивым.       Минхо восстанавливал дыхание, уперевшись лбом в плечо юноши и дрожащими руками поддерживая своё равновесие.       Магия летала между ними в воздухе, оставаясь на коже Джисона свидетельством его грехопадения.       Он так и отключился: ощущая внутри себя семя ведьмы, его тело на себе, а в мыслях кромешную пустоту.

***

      Когда он просыпается, солнце только начинает показываться из-за горизонта. Джисону жарко: прижимающийся сзади Минхо — отличная печка, как и одеяло, укрывавшее их. Юноша сонно осматривается, чувствуя умиротворённое дыхание ведьмы прямо в ухо. Ли держит его тело в своих руках как что-то очень ценное, почти по-собственнически. Раннее утро дымкой обвивает комнату и шепчет прилечь ещё хотя бы на пару часиков. В окне видно, как туман стелется вдоль лугов. Уже не таких пугающих, как вчера.       Джисон аккуратно убирает руку ведьмы со своей талии. Мимолётно улыбается тому факту, как тесно его сжимал Минхо, но тут же останавливает себя. В голове хоть и всё ещё пусто и легко, но чуть позже будет хуже. Наверняка.       Он нарушил как минимум три статьи церковного кодекса. Если об этом узнают власти — его казнят прилюдно.       Джисон откидывает одеяло и садится. Кожа покрыта мурашками из-за того, что в помещении холодно. Юноша зябко ежится, потирая глаза пальцами. Несмотря на утро, он чувствовал себя выспавшимся. И полным сил.       А ещë чистым. Джисон ерзает на месте в попытках понять, есть ли внутри него остатки вчерашнего богохульства, но нет. Даже тело не ощущается липким или потным.       Охотник горько усмехается. Минхо помыл его вчера, когда тот вырубился. Он не знает, стоит ли ему благодарить его или нет.       Хан встаёт, хватает с пола нижнее бельё со штанами. Они порваны сбоку, но это не так заметно. Обувь валяется чуть дальше совершенно неаккуратно. А вот рубашка выглядит никуда не годной. Просто кусок ткани, который раньше можно было носить.       Джисон хочет понять, чувствует ли он себя также. Но он вдруг понимает, что нет. Кажется, он даже не жалеет.       Хан проходит дальше, и открывает ведьмин шкаф. Он не боится разбудить Минхо, потому что после шабаша, колдовства и секса тот будет спать как минимум до обеда. Он всегда был соней, несмотря на его амплуа ответственного аристократа.       Парень усмехается, качает головой, а после вытаскивает из чужого гардероба дорогую рубашку. С такими же росписями, что постоянно таскает ведьма. Наверное, его заклинания.       Будет платой за то, что самому Джисону теперь неудобно сидеть.       Он уже собирается надеть еë, когда сбоку замечает зеркало. И ему определённо не нравится то, что он там видит.       Синяки покрывают его шею и грудь. На боках они особенно синие и вместе напоминают форму ладони и пальцев. На плечах укусы, кое-где с засохшими кровавыми корочками.       Черт, Минхо постарался. Пометил его от всей души. Джисон не удивится, если у себя на затылке обнаружит ведьмин знак. Ему остаётся только надеяться, что он временный. Либо что сможет свести его святой водой.       Парень качает головой и давит ухмылку. Он правда не знает, как на это реагировать. На всю эту ситуацию.       Окей, они переспали. К этому всё шло, так что подобное не пугает его.       Настораживает то, насколько он доволен. Удовлетворён. И совершенно не чувствует себя виноватым, неправильным. И даже не злится.       Это… Необычно. Нужно будет обдумать это, когда он выберется отсюда.       Джисон надевает рубаху, заправляя еë в штаны, когда Минхо начинает шевелиться. Он что-то бурчит, довольно громко, но непонятно, и Хан пугается, что тот проснулся. При всём желании, он не готов сейчас к разговорам. Но Ли затихает, переворачиваясь на другой бок. И выглядит таким милым и невинным, что охотнику хочется пискнуть от эмоций.       Он находит новую интересную чёрту ведьмы: она разговаривает во сне. Очаровательно.       Юноша поправляет волосы и одежду в последний раз, а после выходит из комнаты, тихо прикрывая за собой дверь. Окидывает взглядом гостиную.       Он бы мог сейчас осмотреть его дом. Найти прямые доказательства его ведьминской сущности, улики, что привели бы его к ковену. А потом сдать бы это всё церковникам, чтобы получить ещё одну медаль, повысить свой ранг и радостно умчатся в центр дальше строить свою карьеру.       При таком плане ему бы точно не пришлось переживать, что его связи с ведьмой раскроют. Обнажат. А потом казнят, сжигая в том же костре, что и Минхо.       Джисон проходит вперёд. На столе стоят свечи и травы. Обычные какие-то: ромашка, календула, репейник… При сочетании могут вызвать отравление. Добавь к ним пресловутый язык собаки — и вот тебе зелье для порчи. Хан знает об этом, потому что основы магии им преподавали на старших курсах. Ведь нужно знать, как именно вычислить ведьму. Как обнаружить, что здесь проживает ребёнок Сатаны, а не обычная травница.       Джисон касается нежных фиолетовых цветков. Его любимый цвет. Он не знает, что это за растение, но выглядит оно также красиво и аристократично, как и сам Минхо.       Он движется дальше, натыкаясь на обычный чёрный блокнот. Без надписей, весь потёртый, кое-где с пятнами от разлитого чая.       Перебарывая себя и своё воспитание, Джисон открывает первую страницу, чтобы подтвердить свои догадки. Заклинания. Магия. Действия различных зелий. И всё подчерком Минхо.       Хан качает головой слегка разочаровано. Одной этой книги хватит, чтобы отправить ведьму в полыхающий костёр. Этого хватит, чтобы выставить официальное обвинение, запросить дополнительную группу охотников, а затем обыскать каждый угол ближайших территорий.       Ведьмы защитники располагаются вблизи своих ковенов, чтобы всегда быть начеку. Они охраняют свои земли, не давая охотникам пробраться к остальной части общины. У них особые боевые заклинания, закалённый характер и безумное неприятие чужаков.       Минхо защитник, но он делает ошибки на ошибке, как только Джисон появился в деревне. Хан понимает это. Осознаёт свой долг как охотника. Он должен сдать всё это церкви, пока ведьмы не поняли, что их нашли, и не сбежали.       Юноша закрывает блокнот. Хватает его в руки, яростно сжимая кожаную обвивку. А затем разворачивается в сторону спальни, хватая по пути лист бумаги и перо, что также лежали на столе. Чиркает короткую записку, оставляя сверху на заклинательской книге. Кладёт это всё на ту половину кровати, где спал он, и возвращается в гостиную, убирая весь тот бардак на столе, что развела ведьма.       Минхо так-то очень чистоплотный человек, в его доме редко можно было наблюдать разбросанные вещи или мусор. Однако шабаш выводил из строя всех, а потому не удивительно, что с утра его дом напоминал сплошной хаус.       Джисон знает, как прибраться так, чтобы ни один охотник не понял, что тут живёт ведьма. Он делает всё методично и быстро, ни оставляя никаких улик. Даже открывает окно, чтобы частички магии вылетели наружу вместе с запахом трав, а чистый воздух гулял по дому. Да, будет холоднее, но лучше так, чем быть пойманным на колдовстве.       Охотник усмехается. А после уходит из дома так, как будто его здесь никогда и не было. Не взяв с собой ни одной улики.

***

      Джисон не видит Минхо после этого инцидента несколько дней, занимаясь своими делами и всячески делая вид, что он абсолютно точно не пытает избегать ведьму. Он помогает деревенщинам, читает древние книги из семейной библиотеки, которую мать привезла в деревню не так давно, тренируется с другими юношами и ни на минуту не остаётся один. Ему кажется, что, если его мысли не будут заняты чем-то особенно важным, они обязательно утекут в сторону Ли.       Это могло стать большой проблемой.       Не то, чтобы Джисон избегал своих чувств или эмоций. Он считал себя достаточно взрослым и сознательным человеком. Однако иногда ему кажется, что ведьма приворожила его. Джисон постоянно думает о Минхо: его голосе, мягких руках, пушистых волосах. О том, как сказочно он улыбается, как его смех похож на пение птиц. Как сильно он не хочет его убивать.       Хан проверял — на нём нет ведьминской метки. А значит, Минхо при всём желании не мог бы магически на него повлиять.       Это всё глупое влюбленное сердце.       Он не хочет думать, но тупая мысль о том, что Минхо лишь использует его чувства, чтобы отомстить охотникам, убивает ещё сильнее. Ведьме ведь выгодно это: использовать чужую глупую влюблённость, выведать всё необходимое, а затем растоптать как нечто незначительное. Джисон хочет видеть в Ли только лучшее, но он не может отрицать подобного расклада, он был бы совсем наивным дураком, если бы верил во что-то светлое и прекрасное, как ведьмина любовь.       И это больно — осознавать, кто вы друг для друга, и при этом чувствовать щемящее давление в груди. Он скучает по Минхо и одновременно желает забыть его навсегда. Бабочки в животе царапают стенки его желудка, а затем падают замертво, сгнившими тельцами оседая где-то во внутренних органах.       Он охотник, а Минхо ведьма. Даже если предположить, что Ли ответит ему взаимностью, они всё равно не могут быть вместе в силу природы.       Джисон зачитывается любовными романами, где всё хорошо, и главные герои в конце живут долго и счастливо в браке, а после ощущает себя так отвратительно и отчаянно, что ему хочется выть.       — Ты избегаешь меня.       Звук чужого бархатного голоса раздаётся прямо за ухом. Джисон дергается, проливая из лейки половину воды на себя. Шипит что-то, а затем оборачивается, уже точно зная, кто там стоит.       Ему становится тошно от того, как сильно он рад его видеть. И как его сердце нежно сжимается от обеспокоенного ведьминого взгляда.       — Не появляйся так резко рядом, у меня потрясающие рефлексы и заговоренный нож наготове, — невозмутимо отвечает Хан, делая вид, что мокрое пятно на рубашке его волнует в сто раз сильнее, чем Минхо, стоящий непозволительно близко.       — Почему ты избегаешь меня?       Ведьма наглая, она суёт свой нос куда надо и не надо, и так точно попадает по болезненным точкам, что ханова трахея сжимается ещё сильнее от эмоций.       — Тебе следует быть аккуратней, когда колдуешь.       Хан почти рычит, стараясь перевести тему. Он не хочет обсуждать с Минхо свои чувства, пусть лучше тот позаботится о том, что с ним могли бы сделать, если бы книжку нашёл не Джисон.       Однако у ведьмы другие планы. Она одной рукой хватает его за тонкую талию и заставляет посмотреть себе в глаза.       — Ты не взял ничего, чтобы выставить мне обвинения. А теперь просто избегаешь. Поговори со мной, Джисон.       Хан хмурит брови болезненно и давит на чужое плечо, чтобы увеличить пространство между ними.       Он мотает головой и почти отворачивается, когда ведьма вновь начинает говорить. И говорить что-то странное.       — Прости меня.       Минхо берёт его руки в свои и нежно гладит костяшки его пальцев. У Джисона перехватывает дыхание.       — Что ты…?       — Я ужасно виноват перед тобой. Мне не следовало поступать так. Я был не в себе после полнолуния, и я… Это не оправдывает мои действия, конечно, ты не обязан меня прощать…       Раскаивающаяся речь Минхо заставляет что-то в голове Хана замкнуться. Он вдруг понимает, что здесь происходит, и это одновременно и облегчает, и заставляет сердце биться так бешено, что юноше кажется, будто оно сейчас выпрыгнет.       — Мои желания… Вырываются, особенно во время полнолуния, и мне так жаль….       Джисон перебивает Минхо, сжав его ладони сильнее.       — Подожди-подожди. Ты серьёзно извиняешься за то, что взял меня тогда?       Минхо выглядит хуже побитой собаки, он кивает, а в его глазах плещутся тонны беспокойства. Хану хочется хохотать, но одновременно злость клокочет у него под челюстью.       — Ты думаешь, я кисейная барышня в беде или что? Если бы я не хотел этого сам, ты бы ничего не сделал. Я, по-твоему, совсем слабак?       Джисон раздражённо ведёт плечом, шепча под нос ругательства. Серьёзно, кто он тогда для Минхо, если тот думает, что может принудить его к близости?       У ведьмы расширяются глаза, и выглядит он совершенно сбитым с толку. Удивление, неверие и щемящая нежность плещутся в его чертах лица, и Хан, чтобы стереть это всё, хватает его за заднюю часть шеи, притягивая к себе. Сталкивает их губы, прикрывая глаза. Дарит через поцелуй всю гамму эмоций, что творилась в его душе до сего момента.       Минхо очухается не сразу, но тоже тянется к нему, вплетая пальцы в волосы. Напористо прижимается ближе, оглаживает талию и кожу головы. Тянет корни, пока Джисон отвечает не менее пылко, сдавливая чужую шею в своих ладонях. Они целуются страстно, хоть и с некоторой нежностью, что не присуща им.       — Так ты не злишься? — спрашивает Минхо, когда они отстраняются на пару сантиметров. Прижимают лбы и кончики носов друг другу. Смотрят глаза в глаза.       — Единственное, что меня злит — это твоя самоуверенность. Серьёзно, я могу дать отпор и… — договорить свою бравую речь Джисон не успевает, потому что ведьма смеётся и принимается выцеловывать каждый миллиметр чужого лица. Хан пищит возмущенно, но не отстраняется. Было бы ужасно глупо отрицать, что действия Минхо ему до удари нравятся. Нравится чувствовать его объятия, дыхание и губы на своей коже. Нравится чувствовать нежность и любовь, которая волнами исходит от Ли.              — Конечно, Джисони, никто не сомневается в твоей силе, — насмешливо тянет Минхо укладывая подбородок к нему на плечо. Они обнимаются крепко, тело к телу, кожа к коже. Слои одежды мешают почувствовать друг друга сполна, но сейчас даже это единство ощущается почти волшебно. Джисон никогда бы не подумал, что ему может быть так хорошо с кем-то.       — Я, вообще-то, выдающийся охотник, и ты должен радоваться, что я люблю тебя, а не хочу убить.       Он не сразу понимает, что вылетает из его рта. А когда смысл слов доходит, то мышцы Джисона застывают.       Они ещё не говорили о чувствах. Да, это как-то само собой ощущается, но сказать напрямую — совсем другое.       Минхо молчит, а в воздухе чувствуется напряжение, но затем ведьма поворачивает голову и целует ханово ухо, горячо шепча:       — Я тоже тебя люблю, Сони.       Джисон готов пищать как девица на выданье, поэтому он лишь сильнее зарывает в чужую шею нос, слыша мурлыканье Минхо.

***

      Теперь встречи с Минхо становятся чаще и интимнее. Они приобретают лёгкий флёр загадочности, порочности. Понятно, что им приходится скрываться. Однополая связь мало где приветствуется, пусть и в отдалённых деревушках правительство к этому относятся также, как и к языческим праздникам: есть, но не афишируется.       Держать Ли за руку во время прогулок по вечерам становится традицией, пусть и только там, где меньше всего народу, поцелуи за толстыми стволами деревьев, когда никто не видит — привычкой.       Минхо пытался ухаживать за Джисоном как положено, говорил мягкие слова, паниковал над каждой царапиной, дарил цветы при каждом удобном случае. Пока чуть не получил этими самыми цветами по голове.       Сложно было объяснить одному мужчине, что его возлюбленный — точно такой же. Грубоватый, властный, твёрдый. Да, в Джисоне присутствовала феминность, но примерно в том же количестве, что и в самом Минхо. Поэтому он быстро пресёк чрезмерную заботу о нём, как о даме в беде.       Джисон много времени проводил в доме ведьмы, но лишь наблюдая со стороны за магией, что там творилась. Несмотря на то, что ему удалось избавиться от шаблонного мышления, колдовства он всё равно опасался. Хотя ему определённо было интересно.       Кроме того, вопросы естества Минхо и профессии Джисона всё ещё оставались открытыми.       — Что это такое? — Хан с любопытством рассматривает бутылёк с переливающейся жидкостью. Она была невероятно красивой несмотря на то, что таила в себе наверняка зловещий смысл.       — Лекарство от простуды.       Минхо продолжает перетирать в ступке какие-то очередные травы, равнодушно пожав плечами. А затем усмехается.       — Но для тебя, охотник, порча на понос.       Джисон закатывает глаза, а затем обнимает ведьму со спины, кладя руки ей на талию, а голову на плечо. Любопытно рассматривает то, как сильные руки измельчают сухую траву в порошок. Повисает уютная тишина, длящаяся совсем недолго.       — Я чувствую, что ты хочешь что-то спросить, — замечает Минхо, потянувшись в конец стола за другим пучком травы.       — Тебя это устраивает? — Хан кусает губу, напрягаясь и сжимая талию ведьмы в руках сильнее.       — Что именно? — Ли продолжает перебирать пучок листьев, прикидывая в уме, сколько ему понадобится для следующего снадобья. Кажется, будто вопрос возлюбленного его совершенно не заинтересовал.       — То, что я охотник на ведьм?       Сердце Джисона пропускает удар, когда он это спрашивает. Ему тяжело, но он думает, что они обязаны это обсудить. В этот момент Минхо наконец останавливается, аккуратно кладя свои колдовские штучки на место. Он разворачивается в руках Хана и берёт его лицо в свои ладони.       — А тебя? Я ведьма защитник. Моя задача — охранять ковен. Поэтому я также, как и ты, убивал охотников, просто потому что они были охотниками, — Минхо грустно приподнимает уголки губ, гладя щёки Джисона большими пальцами. — И я мог убить тебя, если бы ты представлял опасность для моей семьи.       — Вот именно, у тебя есть причина, чтобы убивать. У меня её нет. Мы убираем всех, кто не вписывается в церковный устав, — Джисон тяжело сглатывает и отводит обеспокоенный взгляд. Он уже давно думает о том, как бессмысленна вся эта борьба. Разочарование топит его сердце с каждым днём всё сильнее.       — Для убийств нет оправдания, Хани. Мы с тобой одинаково замазаны во всём этом ужасе, — Минхо почти по-отечески гладит его по голове и убирает выпадающие пряди за уши. — Сейчас бы ты смог убить ведьму?       — Не знаю, — Джисон тяжело выдыхает, всё ещё отказываясь смотреть на возлюбленного. — Наверное, мне пришлось бы это сделать, если бы я получил приказ. Обычно, это ведьмы, которые уже успели проявить себя с негативной стороны.       — И точно также мне придётся убить любого, кто попытается отобрать у меня самое дорогое.       — И меня убьешь? — Джисон наконец-то смотрит в глаза ведьме, поставив брови домиком. Хан понимает, что даже если ему прикажут убить кого-то из клана Ли, он ни за что не сможет этого сделать. Просто рука не поднимется.       — Ты такой дурачок иногда, — неожиданно, певуче тянет Минхо, а затем чмокает охотника в нос. Тот возмущенно ведёт плечами и уже готовится высказаться, как ведьма добавляет: — Ты тоже самое дорогое, что есть у меня. И за тебя я буду сражаться также, как и за ковен.       Что-то теплое разливается в груди у Джисона, топит его под толщей невиданных ранее чувств. Он ощущает, как по щеке что-то течёт, и не сразу понимает, что это слёзы. Минхо нежно убирает влагу подушечками пальцев, а затем притягивает его к себе для объятий, крепких и теплых. Он позволяет Хану тихо плакать, перебирая его короткие волосы на затылке, и чувствует себя счастливым как никогда.

***

      — Ты рассказывал когда-нибудь близким о… нас?       Джисон не уверен, что не кидает ядрёное пойло в горящий костёр, задавая этот вопрос.       Он сидел полулёжа на кушетке, опираясь на мягкую обвивку подлокотника спиной, которая болела в конце такого длинного рабочего дня. В правой руке он держал «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха, а в левой спокойствие Минхо: тот лежал между ног Джисона, уткнувшись носом в пространство между грудью и животом, щекоча кожу горячим дыханием даже сквозь рубаху и почти мурлыча от лёгких движений джисоновых пальцев в своих волосах. Руки Ли обвивали тонкую талию юноши легко и нежно, но это была лишь обманная дымка: как только пальцы Хана переворачивали страницу книги, чужие запястья сжимались сильнее. Минхо держал Джисона под собой почти по-собственнически, но это никогда не ограничивало чью-либо свободу.       Охотник Хан Джисон сам каждый раз приходил к ведьме Ли Минхо, чтобы отдать всё, что у него было: свою репутацию, вольность, душу и тело.       Минхо принимал всё со сладко-ядовитой ухмылкой и крапинками радости и любви в глубине тёмных глаз: Джисон знал, что попал в эту ловушку не один, а потому не боялся. Погибнет он — погибнет и Минхо.       И всё же, задавая этот вопрос, он страшился, но сам не до конца понимал, чего именно. Возможно, интимности вопроса (раньше они особо не обсуждали своих родственников, были заняты немного другим), его щепетильности, а возможно тем, что ведьма могла разозлиться, мол Джисон полез не туда.       Минхо что-то мычит, звук его голоса щекочет подреберье, и это выглядит как зелёный цвет его трав. Только не ядовитых, а скорее лечебных.       Напряженность, что была до этого в плечах Хана, спала.       — Ты знаешь, что такое ковен?       Ответный вопрос звучит неожиданно, и до охотника не сразу доходит его логика. Однако через несколько секунд он понимает, что затронул всё-таки не очень тактичную тему.       — Не особо много…       Возможно, он немножечко приврал. Наставники правда мало об этом говорили. С другой стороны, любой ковен всегда преподносился как сборище ведьм и колдунов, где совершались самые страшные варианты грехопадения: человеческие жертвоприношения, богохульства, блуд. Нечестивые собирались, чтобы вместе проклинать целые города, сеять ужас в глазах обыкновенных людей.       Как правило, каждый ковен был организован определённой группой ведьм. Внутри группы не было различий, кто чей родственник: дети, как правило, были общие, родители тоже.       Церковь считала это надругательством и всячески осуждала отречение малышей от их родителей. Несмотря на то, что периодически занимались тем же самым, забирая ещё маленьких ребятишек для воспитания благочестивых личностей. Естественно, по итогу божьими заповедями там и не пахло в силу того, что они растили своих марионеток, которых позже продвигали по службе туда, где нужно было влияние церкви. А неугодных отправляли в инквизицию, делая из них своеобразную армию для защиты не только от детей сатаны, но и властей и бунтовщиков.       Ведь нет легче метода избавиться от политического деятеля, кричащего об установлении светского государства, чем обвинить его в связях с тёмными силами, а затем казнить.       Джисону в своё время повезло, и он смог избежать быть запятнанным политическими играми. Вместо этого он правда посвятил себя защите крестьян и охоте на настоящих ведьм.       К сожалению, это всё равно его не спасло. Ведь ведьма с прекрасными чертами лица и сильнейшей магией смотрела на него сейчас не мигая, ожидая ответа и упираясь на руки по бокам от джисоновой талии.       — В школах при церквях об этом не особо говорят, даже если там учат охотников, — дополняет Джисон, заправляя тёмные короткие пряди Минхо ему за ухо.       — В ковене все дети распределялись по группам, в которых они должны были в последствии жить. Я не знаю своих настоящих родителей, — вздыхает Минхо и отводит взгляд. Он кажется слегка подавленным, но в глазах не мелькает боль или разочарование. Там лишь тепло и любовь к тем, кто его вырастил: — Но весь ковен и был нашими родителями. Внутри все приходились друг другу братьями и сёстрами. Пусть и не по крови.       — О, не мыслимо, мне реально придётся знакомиться и пытаться понравиться такому большому количеству людей? — Джисон наигранно грустно стонет, делая вид, какой утомительный это, должно быть, процесс, произвести впечатление на стольких родственников своего возлюбленного, чтобы по итогу они не только тебя приняли, но хотя бы не наложили какую-нибудь порчу.       Минхо хихикает, не выдерживая давления на руки и ложась полностью на Джисона, упираясь носом в ключицы.       — Тётя Люсия ненавидит простых людей, а тот факт, что я любовничаю с охотником, наверняка приведёт её в ужас, — шутит Минхо про свою главную няню, заменившую ему и мать, и отца. Хан обвивает его талию ногами, а шею — руками, прижимая к себе так близко, как только это возможно. Он прислоняется щекой к чужой макушке и вздыхает аромат полевых трав и ягод. От Ли всегда пахнет невообразимо вкусно.       — Моя матушка была бы в бешенстве от того, как сильно я влюблён в ведьму.       Минхо выдаёт какой-то крякающий звук, аккуратно поднимая голову, чтобы прислонить свой лоб ко лбу Джисона.       — Ооо, ты правда так влюблен в меня?       Голос ведьмы окольцовывают лукавство и нежность. Странной смесью они проникают в душу Джисона, заставляя того расплываться как от хмельного напитка.       — Чрезмерно. Иногда у меня есть подозрения, что ты наложил на меня сильнейшие чары, которые только есть в твоём арсенале.       Минхо молчит, смотря в глаза Хана с особой привязанностью.       — Может быть и наложил.

***

      Однажды, когда Джисон просыпается днём в доме Минхо, он не сразу понимает, что что-то не так. Он умывается, одевается и лениво бредёт на кухню, пока инстинкты охотника трубят, что рядом опасность. Хан заваривает чай из каких-то полевых цветов, что ещё раньше приготовил Ли, и, когда сознание немного просыпается, понимает, что в воздухе плещется чужая магия.       Колдовской след каждой ведьмы был уникален, как отпечатки пальцев, а потому магию Минхо Джисон мог распознать даже с закрытыми глазами. Сейчас же он ощущал что-то чужеродное. В доме была ещё как минимум одна ведьма.       Хватаясь за заговоренный нож, что лежал в специальном кармашке его штанов, он медленно оглядывается. В доме тишина — слышно, как на улице шелестит от ветра трава. Отставляя кружку в сторону, охотник едва слышно ступает в сторону гостиной. Он лишь заворачивает за угол, как сразу же сталкивается взглядом с молодым человеком приятной наружности. Почти таким же красивым, как и Минхо. Чужие веснушки горят ярче солнца.       Тот выглядит не менее удивлённым, и несмотря на добрый взгляд, подскакивает со своего кресла, сжимая пальцы на руке в специальный атакующий знак.       — Черт возьми, что ты здесь делаешь? — шипит мальчишка, отходя в сторону. Что ж, он был достаточно опытным, раз сразу понял, что перед ним охотник.       — У меня к тебе тот же вопрос, — изгибая бровь, недоуменно спрашивает Хан, опуская немного нож. Пытается вести себя чуть невозмутимо, чтобы успокоить парня. — Пальцы, кстати, неправильно держишь, — добавляет он с лёгкой иронией, кивая на руки ведьмы. Тот озадачено хмурится, но взгляда от Джисона не отводит. Хан пожимает плечами. Он сражался с достаточным количеством ведьм, а потому знал многие заклинания. А ещё некоторым приёмам его научил Минхо. Так что мог ручаться за то, что пальцы у мальчишки перекрещены в неправильном порядке.       — Ты врёшь. Откуда ты можешь это знать, охотник? — шипит веснушка, делая шаг назад. И пальцы всё-таки ставит правильно, но так, чтобы никто не заметил. Что, как ему будет угодно.       — Потому что я его этому научил, — раздаётся голос сбоку, и оба парня смотрят в сторону Минхо, который только вернулся с заднего двора дома. В руках у него была опять трава. Джисон мало что понимал в растениях, и это была его большая проблема, которая нередко доставляла ему неприятности, например, в виде недовольного возлюбленного, который просил передать ему чертополох, а Хан приносил что-то совершенно другое.       Хан вновь равнодушно пожимает плечами. Теперь, когда Ли был здесь, его внутренности как будто освобождались от напряжения. Резко захотелось упасть в родные теплые объятия.       — Феликс, я всё-таки нашел хинуклиум, — Минхо улыбается, показывая на зелёный пучок в руке.       — Хи…что? — Джисон хмурится, понимая, что он не может даже выговорить это странное название. Мальчишка напротив же озадачен скорее словами старшей ведьмы, нежели несчастной травой.       — Не пытайся, растениеводство — не твоё, милый, — ласково улыбается возлюбленному Ли, подходя, чтобы оставить быстрый поцелуй на скуле. В душе сразу стало разливаться тепло.       — Хён, — почти возмущенно вскрикивает веснушчатый парень, на которого не обращали внимание. — Почему в твоём доме охотник? И почему ты с ним милуешься?       — Джисон, это Феликс, мой младший брат, — хихикая, представляет их наконец Минхо. — Феликс, это Джисон, мой возлюбленный и будущий муж.       Казалось, этот самый Феликс сейчас взорвётся от негодования, в то время как у Джисона в голове что-то замкнуло. Он резко оборачивается к Ли старшему.       — Будущий муж?       Вот чего они точно не обсуждали, и, как думал сам Хан, никогда не обсудят. Однако это их реальность, в которой Минхо продолжает загадочно по-кошачьи улыбаться, а его брат перебирает самые бранные слова, которые знает.       — Ты из ума выжил! — ошеломлённо произносит Феликс, уставившись огромными глазами на старшего.       Несмотря на почти ироничную атмосферу и весёлый настрой самого Минхо, Джисон неожиданно чувствует себя неловко и виновато. Ведь по сути Ли приходится идти на опрометчивые поступки, подставлять безопасность ковена, просто чтобы трахать Джисона с особой периодичностью. Даже если сама ведьма так не считает, её родные наверняка именно так и думают.       — Ты правда хочешь со мной поспорить на этот счёт? — насмешливо тянет старший, обвивая талию Хана рукой. Тот опускает голову ниже и нервно потирает нос указательным пальцем. Презрение Феликса охотник ощущает практически кожей. Наверное, будь он более талантливой ведьмой, убил бы его взглядом.       — Это же охотник, хён! Они приносят в дом только беду! — обеспокоенно говорит младший брат, и его негативный настрой можно понять. Хотя Джисон всё равно позволяет себе обидчиво пробурчать «Кто бы говорил». В конце концов, в школе его учили, что всё как раз-таки наоборот.       Братья продолжают этот странный спор, пока Джисону остаётся только стоять рядом и не мешать. Он ведь не член семьи и уж точно не авторитетное лицо. Вряд ли кто-то его сейчас послушает.       — А ты? Тебя ничего не смущает?       Феликс смотрит на Джисона впервые с некоторым интересом и надеждой. Он уже не злится, но явно опасается охотника и очень сильно беспокоится за брата.       Хан пожимает плечами равнодушно. Он сам не знает, как должен отвечать на этот вопрос. Смущает ли его что-нибудь? Ооо, это точно. Например, рука Минхо, которая забирается к нему под рубашку, касаясь холодными пальцами кожи на спине. Родители, которые считают, что каждый вечер Хан проводит со своей девушкой. Церковь, которая не так давно запрашивала отчёт по тому, как продвигается работа по поимке ковена. Односельчане, которые уже начинают пускать про них слухи по деревне.       Однако есть одна вещь, которую Джисон может сказать с уверенностью.       — Если понадобится, я умру за него.       Без прикрас и величественного тона, каким обычно награждают эту фразу бравые рыцари из книг. Безэмоционально, просто констатация факта. Он чувствует, как напряглись пальцы Минхо, сжимающие его бок.       Феликс от удивления раскрывает рот. А затем фыркает.       — Фу. Вы ещё более мерзкие, чем Хёнджин с Чанбином.       Джисон не знает этих ведьм, но может с уверенностью, судя по лицу Ли-младшего, сказать, что эти двое очень влюблены в друг друга. Он усмехается, легонько, но как будто невесело. Хан не знает, когда это началось, но однажды, смотря на спящего Минхо, такого беззащитного и мягкого, он подумал, что костьми ляжет, но не позволит кому-то его обидеть. Задеть. Или тем более убить.       Как для охотника для него это всё звучит как приговор. Он готов отдать жизнь за ведьму. Смешно. Его сослуживцы, наверное, покрутили бы пальцем у виска. Но Хану почему-то плевать. Он здесь, рядом с любимым человеком, который ещё не разу не заставил усомниться в себе и своих чувствах. Они прошли долгий путь от взаимной погоди до ласковых слов и нежных касаний. Он не хочет, чтобы это рушилось. А значит, будет делать то, что делал всегда — сражаться за свою жизнь, принципы и веру.       И когда Джисон всё это осознаёт и понимает, шутки и смех далее даются ему намного легче:       — Не знаю, какими приворотами этот чёрт меня поймал, но это определённо работает.       Минхо пихает его локтем и строит настолько обидчивый вид, что Хан почти верит. Ведьма обращается к младшему брату:       — Ты это слышал? Я передумал насчёт мужа, мы расстаёмся!       Смех Феликса, который тот старательно пытается прикрыть, наполняет комнату, доказывая Джисону в очередной раз, что ведьмы — точно такие же люди.

***

      — То, что ты сказал Феликсу…       Голос тихий, слышимый едва-едва. Джисона выгибает в спине от очередного толчка, из-за чего он не сразу понимает, что ему шепчут. Под глазами пляшут цветные шарики, руки затекли от того, как крепко они привязаны к изголовью кровати. Атласная лента до красноты натёрла нежную кожу запястий, но Хан рычал каждый раз, когда Минхо пытался их развязать.       — Ч…что сказал?       Джисон не узнаёт свой голос, охрипший из-за жажды, громких стонов и частых вздохов. Его немного трясёт от удовольствия, контрастно холодной комнаты и горячего тела, прижимающего его к кровати своим весом, а также от лёгкой боли в тех местах, куда его кусали острые ведьмины зубы.       — Что умрёшь… за меня…       Ли вдруг останавливается, смотря в глаза возлюбленному до того пронзительно и серьёзно, что Хан сразу промаргивается, пытаясь понять, точно ли они всё это время занимались любовью, а не вели сложный эмоциональный разговор.       Но нет, Минхо всё ещё оставался внутри него, его руки всё ещё требовательно сдавливали тонкую талию, а красные щёки и частое дыхание говорили о том, в какой грани находилось его сознание всё это время.       — Да, я так сказал.       — Почему?       — Потому что это правда. Я не врал тебе, когда заявлял о чувствах.       Минхо молчит, смотря напряженно. Он закусывает губу, и усиленно о чем-то думает. Джисон не уверен, что хочет знать, о чём именно. Несмотря на то, что они уже несколько месяцев вместе, Хан так и не смог научиться понимать, что творится в голове ведьмы. Там могло быть что угодно, и каждый раз, когда она была такой вдумчиво холодной, Джисону становилось страшно.       Однако в итоге Минхо лишь возобновляет движение бёдер, наращивая темп, кусает его за шею, ставя одному ему понятные собственнические метки, шепчет что-то на латыни агрессивно прямо на ухо Хану, отчего того пробирает молния вдоль позвоночника.       Джисон не понимает, что происходит, но поддаётся: шире раздвигает ноги, откидывает голову назад, подставляя нежную покрасневшую кожу, отчаянно цепляется за ленту на руках, почти рвущуюся от такого давления.       Ведьма шепчет и шепчет, отчего сознание охотника окончательно плывёт как от какой-то дурманящей травы. Его околдовывают каждый раз, и каждый раз он прыгает в это опасное море магии с головой. Не боится, потому что знает, что Минхо никогда не сделает ему больно.       Когда узел внизу живота становится почти невыносимым, а тело бьёт крупная дрожь, ведьма опускает одну руку на грудь охотника, поглаживая. Пальцы, едва касаясь, ведут от соска ниже, проходясь магически-белым холодком вдоль подтянутого живота. На секунду задерживаются над пупком, а затем продолжают свой путь дальше. Невесомо, как крылья бабочки. Джисон концентрируется на этом чувстве, поскольку Минхо редко делает что-то насколько нежное во время секса. Почти трепетное. А затем пальцы грубо надавливают в самом низу. Хан мычит почти протестующе. Или скулит. Он сам не знает, потому как ощущения приятно-болезненные. А затем он понимает, что ведьма делала это не только для остроты близости.       Он проверял, как глубоко вторгался в чужое нутро. Осязал ладонью собственные толчки. Чужие глаза темнеют от окутавшего сознание безумства.       Движения становятся хаотичнее, а после Джисон выгибается до хруста, натягивая руки так, что лента едва выдерживает, треская в некоторых местах. От ощущения того, что его действия всё ещё ограничены, Хана накрывает ещё сильнее. Минхо, едва держащийся на руках, пачкает простынь, а после падает на возлюбленного, придавливая к мягким перинам. Оба дышат как загнанные в угол звери.       Нежатся в объятиях они, правда, не долго. Ли подскакивает, направляясь за мокрыми полотенцами, попутно вытаскивая из-под протестующего Хана испорченное постельное бельё. Охотнику моментально становится холодно без возлюбленного рядом.       Спустя минут десять они наконец-то лежат вместе. Свечи мирно догорают на прикроватных тумбочках, пока ведьма играет с волосами Джисона, другой рукой прижимая за талию к себе. Тот находится в полудрёме, и мало уже реагирует на посторонние звуки.       — Джисони, если бы я пришёл к тебе свататься, ты бы согласился?       Вопрос звучит как гром в тишине спальни. Охотник мычит, стараясь собрать мысли в кучу. Похоже, Минхо так и не наговорился, решив оставить серьёзные темы на потом. Хан правда не предполагал, что это «потом» наступит сразу, как их тела немного остынут от бурного вечера.       — Ты бы не пришёл ко мне свататься, — сонно бормочет охотник, утыкаясь носом в шею возлюбленного. Ему сейчас, если честно, хочется просто уснуть и проспать минимум десять часов.       Слышно, как Минхо начинает недовольно пыхтеть.       — Если бы я сейчас предложил тебе обвенчаться, ты бы согласился?       Хан недовольно что-то бурчит и слегка отодвигается, чтобы заглянуть ведьме в глаза и понять, какого черта он мучает его этими странными вопросами сейчас, когда им уже давно пора спать.       — Ты же знаешь, что это невозможно. Ни один священник не пойдёт против заповедей.       Джисону тоже тошно произносить подобное, но это было правдой. Их реальностью, где несмотря на то, что в обычной жизни это было почти нормой, Церковь пресекала подобное на корню. Их Бог никогда не говорил, что однополая любовь — это плохо. Но Церковь как институт мало когда заботили реальные вопросы веры. Она беспокоилась о рождаемости, пропитании, международном авторитете, военной силе и, конечно же, деньгах. А однополые пары не только пресекали появление новых налогоплательщиков, но и противоречили основной политике государства, выступающей за сохранность традиционных ценностей. Откуда они эти традиции взяли, было непонятно, но против такого сильного механизма, как Церковь, мало кто мог пойти.       Так что да, при всём желании они не смогли бы обвенчаться.       — Вообще-то возможно.       Джисон недоуменно изгибает бровь, совершенно теряя нить разговора. Начинает даже думать, а не поехала ли крыша Минхо на фоне частого колдовства.       — Мой друг — священник… Особенный, так сказать. Он может этим заняться.       До охотника не сразу доходит смысл слов, а после он подскакивает, садясь на кровати и шокировано взирая на возлюбленного. В глазах искрится едва различимая надежда и почти тонна неверия.       — Подожди-подожди. Ты хочешь обвенчаться по ведьминским традициям? Ты же знаешь, что я не смогу: у меня клятва Церкви, их клеймо и всё-такое. Я сдохну у алтаря, если ты попробуешь нанести мне брачную метку.       — Я знаю, я ничего не говорил про обряды ведьм, — Минхо закатывает глаза, приподнимаясь на локтях, и облокачивается плечами на изголовье. — Священник самый обычный, и венчание как у деревенских. Ничем не отличается от людских свадеб, — ведьма тяжело вздыхает, всё ещё видя тонны сомнений в чужих глазах. — Чан делает это из веры в свои принципы и истинную правду Господа. Или что-то подобное. Он уже давно не следует законам Церкви и сам выбирает, кого венчать.       — Почему его ещё не убили? За подобное следует публичная казнь.       — Потому что про него мало кто знает, а ещё он живёт в глуши.       Минхо как-то равнодушно пожимает плечами, намекая, что больше не собирается ничего пояснять. Он также выглядит уставшим, немного обиженным и надеющимся.       Джисону он вдруг кажется как-никогда уязвимым и потухшим. Охотник понимает, что от него ждут ответа, и он тяжело сглатывает. Забирается к Минхо на колени, упираясь своими в матрас по обе стороны от чужих бёдер, а руки кладёт на плечи, аккуратно поглаживая у основания шеи. Ведьма окольцовывает его талию, придвигая ближе к себе.       — И ты правда хочешь обвенчаться со мной? Связать свою жизнь, душу, тело с охотником, убивающим таких, как ты?       Хан пытается звучать серьёзно, но нервозность всё равно скользит сквозь произнесённые слова. Он не понимает, как Минхо может предлагать нечто подобное. Да, они любят друг друга, но разве этого достаточно, чтобы простить всю ту кровь, что лежит на джисоновых руках?       — Ты сказал, что умрёшь за меня. Разве этого мало, чтобы идти на такой шаг?       — Мои слова не обязывают тебя делать что-то, просто потому что тебе кажется, что ты должен, — сконфужено бурчит Хан, слегка дергая чужие пряди волос у основания. Мягкий смех Минхо заполняет комнату неожиданным теплом и привязанностью.       — Я правда хочу этого. Я хочу отвести тебя под венец, Хан Джисон. Так окажешь ли ты мне честь, и станешь моим мужем?       Охотник кусает губу, чувствуя в уголках глаз непрошенные слёзы.       — Чёрт, да.

***

      Подготовка всего необходимого не занимает много времени хотя бы потому, что они не собирались делать из этого грандиозное событие. Конечно, в первую очередь в целях безопасности. Неделя уходит на то, чтобы договориться с тем самым Чаном, ещё неделя — чтобы сообщить новость родным.       И Минхо, и Джисон единогласно решили не знакомиться лично с родственниками. Оба понимали, что это люди из совершенно разных миров, и вряд ли поймут суть их решения. Отец Джисона был точно таким же охотником, однако в пору его работы охотились в основном на оборотней и вампиров. Ведьмы лишь недавно стали какой-то маниакальной целью Церкви.       Господин Хан не был доволен новостью о том, что сын решил связать себя узами брака с другим мужчиной, однако не стал сильно ругаться или попрекать. Сказал лишь, что он взрослый, и пусть сам после отвечает за свои действия. Мать же была озадачена, но не выражала каких-то негативных эмоций. Попричитала только из-за отсутствия внуков в будущем, с которыми она так мечтала понянчиться.       Джисон был благодарен вселенной, что у него были настолько понимающие родители. Но решил всё-таки не говорить, кем являлся его возлюбленный.       Ковен, к которому относился Минхо — оставался работой Джисона, несмотря на то, что тот давно прекратил выполнять указания Центра. Единственное, что связывало его с охотой — отсутствие письма с просьбой об отставке. Иногда Джисону банально не хватает духу, чтобы прекратить то, что являлось смыслом его жизни больше 10 лет.       Соответственно, вряд ли старейшины обрадуются тому, что Ли привёл к ним охотника.       Как позже расскажет Минхо, они в принципе были недовольны тем, что ведьма выбрала кого-то, кто не относился к их виду. Но своё благословение также дали. Даже Феликс, несмотря на всё недовольство, выразил желание поприсутствовать на венчании.       Когда наконец наступает нужный день, Джисон понимает, как сильно он нервничает. Его страшит и одновременно так нравится мысль о том, что они с Минхо теперь будут связаны. Стоя уже в церкви у алтаря, он нервно поправляет свой длинный расписной костюм, который не так давно подарила ему мама. Ли стоит рядом с ним и умилительно улыбается, наблюдая за чужой суетливостью. Он, в отличии от возлюбленного, был спокоен и тих. В его сердце, казалось, наконец-то присутствовало умиротворение.       — Вы готовы? — задорно спрашивает Бан Чан, улыбающийся и весело бренчащий своим огромным крестом. Этот священник оказался на удивление забавным и дурашливым. Он не чурался иногда бранных слов, говорил прямолинейно и много шутил про Бога, Церковь и сложившийся режим. Казалось, такое понятие как «богохульство» было вообще ему не видано.       — Да-да, давай уже это всё проведём, а то его похоже сейчас стошнит от напряжения, — подхватывая чужой настрой и заодно руку охотника, отвечает Ли. Он выглядит по-настоящему счастливым.       — Эй, — протестующе тянет Джисон, но не особо активно, если учесть, что в целом Минхо прав. Хан не сомневается в своём выборе, но что-то черное, неприятное сосёт под ложечкой, посылая в голову рой тревожных «А что, если…». Ведьма, чувствуя чужое настроение, тычется носом ему в щёку и шепчет «Всё будет хорошо». Возможно, он снова колдует, а может, это всё влияние самого Минхо, но охотник правда начинает успокаиваться. Он тяжело выдыхает последние опасения, выпрямляет спину и уверенно смотрит на священника.       Церемония длится не долго — от силы минут пятнадцать. И ведьминские обряды там всё-таки есть, вопреки заверениям Ли.       Минхо нежно, насколько это возможно, делает острым лезвием надрез на руке Джисона, поднося ладонь к губам. Мягко слизывает выступающую кровь, смотря темнеющими глазницами на возлюбленного. Тот заворожённо наблюдает за этим, пока не настаёт его очередь. Перед тем, как резать чужую кожу, он целует костяшки пальцев Минхо. Где-то сзади слышится, как фыркает Феликс. Ли старший улыбается.       Кровь ведьмы по вкусу едва ли отличается от обычной. Такой же металлический привкус, перемешанный с фантомным ощущением чужой боли. Раньше он вкушал кровь нечестивых, убивая их, а теперь — давая клятву верности, и это осязается настолько контрастно, что даже смешно.       Чан спрашивает о том, согласны ли они с целым рядом условий, даёт возможность сказать нет, если кто-то из них всё ещё сомневается (естественно, таковых нет), а после объявляет их мужьями. Звучит нестандартно, на языке при поцелуе и вовсе ощущается как нечто чужеродное. Джисону не нравится такой статус, ведь Минхо для него — нечто большее, чем просто жених или муж. Он где-то глубоко в сердце и на корке сознания.       Но венчание даёт им какую-то приземлённость. Стабильность. Устойчивость в завтрашнем дне. Они уже не чувствуют себя как гнилое пятно общества с непонятной связью. Они полноценная ячейка, живущая теперь своим внутренним миром.       В конце концов, даже перед Богом хочется иметь какую-то официальность.

***

      — Домой нужен будет новый шкаф, твои стекляшки в старом уже не помещаются, — заверяет Джисон, осматривая цветы на опушке леса. В руках его корзина с какими-то растениями, в которых хоть что-то понимает только Минхо. Тот торчит с другой стороны маленького поля, аккуратно срезая лисички. Они выбрались за каким-то очередным очень важным ингредиентом, чтобы сделать микстуру от простуды. Хан думает, что выполняет скорее роль носильщика или лишнего балласта, потому как Ли прекрасно со всем справляется самостоятельно. Но они привыкли уже делать всё вместе, а потому бывший охотник таскается за ним следом.       Джисон написал письмо с просьбой об отставке сразу после венчания. Нехотя, но Церковь одобрила заявление, отправляя его на заслуженный отдых с обязательством выплачивать определённую сумму за выслугу лет.       Это не редкость, когда охотники рано заканчивают свою карьеру. Постоянные риски, вечный стресс, угроза жизни приводят к тому, что многие даже не доживают до этой самой отставки.       Дело с ковеном вроде как было замято. Джисон заверил, что никаких ведьминских сил в это районе нет. Однако в Центре сидят иногда очень дотошные люди, которые могли тайно отправить кого-нибудь прошерстить ближайшие деревни. Этого сценария он боялся больше всего.       Но даже спустя месяц всё было тихо. Ещё через полгода ему удалось встретиться с одним из бывших коллег — Сынмином, с которым у него были достаточно хорошие отношения. Тот поведал о том, что Церковь всё ещё надеется на возвращение Хана, а потому район их не проверяют — если что, Джисону необходимо будет сообщить о любых действиях ведьм.       Бывшему охотнику было и смешно, и тревожно одновременно — никогда не знаешь, в какой именно момент Центр серьёзно возьмётся за него.       Хан промаргивается, стараясь отогнать неприятные мысли, и срывает три белые гвоздики. Аккуратно соединяет их вместе в виде небольшого букетика, и поднимается с корточек, направляясь к Минхо. Стоит тому повернуться на звук шагов, как ему в нос тычутся мягкие лепестки. Джисон улыбается, едва сдерживая смешок.       Ли озадачено смотрит на мужа, после на цветки и удивлённо распахивает глаза.       — О, это же гвоздики! Хорошо помогают, чтобы остановить кровь и уменьшить боль.       Грудь Джисона разочарованно сдувается, пока Минхо хвалит его за сообразительность и упоительно рассказывает об лекарственных особенностях принесённого букета.       — Вообще-то, я хотел сделать приятно, — Хан закатывает глаза, направляясь следом за ведьмой в глубь леса.       — Разве я сказал, что мне неприятно? — озадаченно оборачивается Ли, невинно хлопая ресницами. Хотя по глазам видно, что он просто издевается.       — Я пытался быть романтичным, а ты всё испортил, — бурчит бывший охотник, проходя мимо мужа дальше. Если ему так весело, пусть сам свои снадобья собирает.       — Ну чего ты, Хани, не обижайся, — мягкий смех возлюбленного переливается в летнем солнце и отскакивает от коры деревьев. Минхо нежно щипает Джисона за щёку и продолжает путь уже с ним рядом. Хан не то, чтобы в обиде, он скорее для вида дуется. — Тем более, это правда важный ингредиент. Что-то же должно помогать мне, когда ты в очередной раз поранишься.       Не имея теперь работы, Джисон занялся тем, что, как ему казалось, было близко к его роду деятельности — охотой, но уже не на нечистивых, а на обычных животных. Ему нравилось это занятие, да и прибыль свою приносило — меха ценились из покон веков.       Проблемой становилось то, что Хан сам по себе был импульсивным и суетливым, а потому часто получал маленькие увечья, причиной которых становился он сам же. То на ветку наткнётся, поцарапается, то ружьё по руке отдачей пройдётся, то грызун его какой-нибудь укусит. Иногда Минхо искренне задавался вопросом, как Джисон мог быть охотником на ведьм с его то грацией и талантами. Сам же Хан оправдывал себя тем, что с ведьмами ему приходилось скорее работать эмоционально, чтобы вывести на чистоту, а не гоняться за ними по лесу в прямом смысле слова. Единственной ведьмой, на которую он устраивал настоящую погоню — был сам Минхо. И в итоге это закончилось тем, что уже Джисон попал в чужую ловушку, влюбившись так сильно, что бросил всё.       — Твоя магия работает намного лучше этих всяких цветков, — с кислым выражения лица отодвигая руку возлюбленного, замечает Хан. Живя теперь под одной крышей с Минхо, бывший охотник на ведьм мог воочию увидеть, как творилось колдовство. Испытывать его на себе. Помогать с некоторыми ритуалами. Это было необычно и странно, поскольку старые опасения всё ещё томились внутри него. Тем не менее, зарождающейся интерес было тяжело прятать.       — А если меня рядом не будет? Кто поможет тебе справиться с кровотечением? — Да куда ты денешься? Ты опекаешь меня больше, чем моя матушка.       Минхо фыркает, не зная, что ответить, ведь это было правдой. Он действительно был гиперопекающим, когда дело касалось его мужа.       Заворачивая на очередном повороте лесной тропинки, он вспоминает, о чём они говорили до цветов.       — Нам нужен не только новый шкаф, но и новый крепкий стол на кухню.       Уши Джисона краснеют.

***

      Однажды Хану приходит письмо от Сынмина, где тот предупреждает, что в Центре происходят какие-то движения постов, копошения и, кажется, что-то назревает. Он призывает бывшего коллегу быть осторожным и лишний раз не мелькать в Главном Соборе.       Джисона одолевает неприятное предчувствие. Он рассказывает об этом Минхо, показывает текст и честно признаётся, что его это пугает. Естественно, Ли его успокаивает и настаивает, что это не проблема, ведь пока серьёзных действий церковники не предпринимают, по району не рыщут, и в целом у них нет доказательств того, что Джисон пошёл против Церкви.       А спустя несколько дней они узнают, что одну из ведьм защитников убили охотники. И прямо вблизи ковена.       Минхо выглядит потерянным и опустошенным, когда узнаёт новость.       — Мы с Хёком хорошо общались, — рассказывает он тем же вечером, когда они вместе сидят в гостиной и тихо отдыхают. — Он не был, наверное, хорошим человеком, но он был хорошей ведьмой. Он сражался за нас и нашу жизнь, и всегда мечтал, чтобы нечистые имели те же равные права, что и обычные люди. Хёк хотел, чтобы мы перестали бояться за свои жизни, и могли открыто колдовать.       Ли утыкается носом в макушку Джисона, и тот чувствует, что его муж едва сдерживает слёзы. Хану самому, если честно, хочется выть волком.       Ведьмы, которых убивали, чаще всего сами были повинны в каких-то грехах. Не было такого, чтобы Церковь расправлялась со всеми подряд. По крайней мере, так было раньше.       Но это не значит, что она не могла притеснять нечестивых. Логика была проста: если тебя не видно, и ты не показываешься, то тебя просто пропускали мимо за ненадобностью. Убивали в основном ведьм, которые колдовали тёмной магией.       Именно поэтому Джисона в своё время и отправили сюда: Минхо, либо кто-то из его ковена, был замечен во время ритуалов, что и привело к приезду охотника. Церковь просчиталась только в том, что у Хана была своя голова на плечах, а его взбалмошный характер позволял идти на такие поступки, как сватовство с ведьмой.       — Мне жаль, — выдыхает Джисон, прикрывая глаза и мягко гладя костяшки пальцев Минхо.       — Ты же знаешь, что это не твоя вина.       — Да, но я всё равно чувствую свою причастность к этому.       — Хёк не был хорошим, он мог убить и невиновного, так что в некотором роде он понёс наказание за то, что делал. Он не любил обычных людей.       Минхо рассказывает это беспристрастно, как само собой разумеющееся.       — Охота на ведьм вынудила вас идти на такие вещи.       — Я же уже тебе говорил, Хани. Убийству нет оправдания. Это правда, что насилие порождает насилие. Но разбирательства о том, кто же первый это начал, бессмысленны. Сейчас главное защитить то, что у нас есть.       Ведьма обнимает бывшего охотника, кладя его голову себе на грудь. А Джисон неожиданно для себя молит Бога в надежде, что всё обойдется.

***

APENT — Можно я с тобой

Лолита — Раневская (Speed ver.)

      Конечно, ничего не обходится просто так. Спустя ещё неделю узнаётся, что на ковен планируется атака целой группы охотников. Половину ковена отправляют глубже в лес, чтобы спрятать. Остальную половину приводят в почти боевую готовность: ведьмы-защитники возвращаются в поселение коммуны и готовят специальные заклинания.       Находясь в такой тревожной обстановке, Джисон впервые сталкивается с родными своего мужа. Старейшины относятся к нему негативно, это чуется за версту. Остальные же — с опаской, но мирятся с его присутствием в ковене. Хану некомфортно, нервно. Он постоянно чувствует себя лишним, и естественно, что Минхо замечает это. Ведьма всячески пытается его успокоить, и даже Феликс, который, казалось, был против бывшего охотника, неожиданно высказывает ему поддержку.       Джисон находит в себе силы сражаться за них. Он рассказывает ковену об основных слабостях Церкви, о том, как легче всего победить даже группу охотников, и всячески сдаёт «своих», совершенно не чувствуя угрызения совести. «Свои» для него теперь только Минхо.       За день до запланированной атаки, Ли старший таки интересуется, почему Джисон так спокойно перешёл на их сторону. И вновь получает тот же ответ, что получил и Феликс в их первую встречу.       Джисон был предан своей вере и принципам. И если теперь таковыми являлись ведьмы, то значит, их Бог именно к этому его и готовил. Ему уже не было страшно.       Когда Хан всё это выражает, Минхо вновь, как когда-то давно, смотрит на него темнеющими глазами, сжимая челюсть. Он хватает мужа за плечи, притягивая ближе к себе и, утыкаясь носом в чужой, почти рычит.       — Обещай мне, — он делает небольшую паузу, смягчая тон, видя шокированное выражение лица Джисона. — Что не будешь рисковать. Что обязательно будешь жить, даже если я и весь ковен сгинем к чертовой матери.       — Ты же знаешь, что я не смогу, — качает головой Хан. В горле встаёт ком. Ему не нравится, к чему ведёт Минхо. — Мы давали клятву у алтаря, а теперь ты просишь, чтобы в чрезвычайной ситуации я бросил тебя?       — Не бросить, — устало выдыхает Ли и зажмуривается, чтобы собрать мысли в кучу. У него на душе тоже была лишь тревога и беспокоство. — Просто правильно расставить приоритеты. Если что-то пойдёт не так, ведьму убьют, но бывшего охотника нет.       — Они всё равно узнают про нашу связь. Меня казнят в любом случае.       — Не узнают, если во время атаки тебя не будет в поселении.       — Черт возьми, Минхо, иди-ка ты куда подальше с такими предложениями, — шипит Джисон, яростно вырываясь из чужой хватки.       — Да послушай же ты меня! — взрывается в конце концов Ли, вновь притягивая Хана ближе к себе. — Я просто хочу, чтобы ты не кидался сломя голову. Чтобы ты подумал о своей жизни. Ты не виноват, что сложилась такая ситуация. Ты вообще здесь не причём, но при этом ты помог нам, ведьмам, хотя был не обязан.       Джисон чувствует, как в его сердце что-то болезненно колет. Слёзы сами собой появляются в уголках глаз. Он старался об этом не задумывался, но чувство вины уже долгое время сжирало его изнутри. Боялся, что причиной атаки ковена служит он сам. Что это он накликал беду, как и обещал когда-то Феликс. И сейчас, когда слышит опровержения всем терзающим его мыслям, в душе вдруг становится легче.       — Джисони, ты большой молодец. Прекрати так обесценивать себя, — Минхо мягко гладит его щёку, прижимая свой лоб к его. — Чтобы ни случилось, ставь себя выше ковена. Выше меня. Твоя жизнь для тебя должна быть в приоритете.       Хан мотает головой из стороны в сторону, давясь слезами и открывая рот, чтобы сделать вздох, который не получается. Ком в горле давит. Он не понимает, что вообще его муж пытается до него донести.       Следующие полчаса уходят на то, чтобы они оба успокоились. Минхо в итоге тоже умудряется разреветься, утыкаясь Джисону в шею, потому что и ему тяжело давалось разрешение всей этой ситуации. Он сильно переживал как за ковен, так и за мужа. Огромная ответственность лежала на его плечах, и он отказывался делиться ею даже с Ханом, несмотря на все попытки того помочь.       Оставшийся вечер они проводят вдвоём.

***

APENT — Можно я с тобой

Лолита — Раневская (Speed ver.)

      Охотники медленно, одним за другим пробирались по лесу. Кто-то из них уже сталкивался с ведьмами и их ловушками, а где-то уже ведьмы попадали в чужие сети. В полдень следующего дня горел первый костёр.       Джисон сидит в засаде на юго-западе леса, охраняя первые подступи к поселению. Это было его задачей вместе с Минхо, но тот ушел на подмогу в другую сторону. По итогу охотников оказалось не очень много, но они были талантливыми, а потому пробирались вглубь с невероятным упорством.       Хану абсолютно точно не нравится чувствовать горелый запах, распространяющийся по лесу с быстрой скоростью, а также сидеть в ожидании чего-то неминуемого. Он вдруг удивляется, как быстро пришёл к этому — нежеланию видеть чужие бессмысленные смерти, убивать без причины и следовать указаниям людей, которые, кажется, ничего не видели дальше своего поста в совете. К желанию защищать нечестивых — тех, с кем сам боролся, и кого сам считал несчастьем и бедой.       Когда на поляну выходит один из его бывших коллег, Джисон не сомневается, выстреливая из ружья прямо в голову. Пуля проходит на вылет, оставшись лишь красной точкой в чужом лбу. Хан тяжело выдыхает, видя, как тело падает наземь с глухим стуком.       Ему жаль этого человека, но таковы условия их реальности. Если бывший охотник хочет защитить то, что ему дорого, он будет сражаться.       Слева в кустах что-то шуршит. Джисон не сразу понимает, что кто-то оперативно скрывается с места только что случившегося преступления.       В груди горят опасения.

***

APENT — Можно я с тобой

Лолита — Раневская (Speed ver.)

      Минхо целует его в щёку, когда видит охотничье подстреленное тело. Он делает это в качестве утешения, осознавая, что Джисон вряд ли когда-нибудь простит себя за всё случившееся. Тот лишь отмахивается. Не нужна ему сейчас нежность, когда время тикает так неминуемо быстро. Когда каждая минута может стоить кому-нибудь жизни.       Они вместе направляются к следующей засаде на юге.       Отбиться удаётся лишь на следующие сутки. Когда последние охотники просто сбегают из леса, а ведьмы радостно с разных постов передают друг другу эту весть.       Джисон чувствует неожиданное успокоение, когда радостно запрыгивает на Минхо, а тот ловит его, сгребая в объятия и лохматя его волосы. Кто-то вокруг них плачет от счастья, кто-то радостно шутит. Хан обнимает своего мужа за шею и шепчет какие-то нежности. Прижимается близко-близко, чувствуя, как у них обоих громко и быстро бьется сердце, шумит дыхание. А мысли при этом практически одинаковые. Оба думают о том, что это наконец-то закончилось. Что они наконец-то одержали победу над самой судьбой.       — Мы должны уехать, — говорит Минхо в тот же вечер, когда они нежатся в кровати, усталые после стольких событий. Джисон недоуменно смотрит на него, выгибая бровь. Он тоже об этом задумывался когда-то, но здесь, в деревне, куда его когда-то отправили, он чувствовал себя вполне комфортно.       Ведьма тем временем продолжает, уперевшись спиной на изголовье и подложив подушку под плечи.       — Ковен собирается сменить местоположение. Это затратно, но это необходимо сделать. Некоторые охотники выжили. Теперь оставаться здесь небезопасно.       Джисон на секунду пугается, думая, что Ли собирается оставить его, переехав вместе с общиной куда-то далеко. Сердце грустно делает сильный удар, а после ускоряется. Ведьма, по-видимому, это замечает. Минхо переплетает их пальцы и заглядывает в глаза.       — Но я говорю это не потому что хочу, чтобы мы отправились вместе с ковеном. Мы могли бы уехать одни. Отдельно от остальных, — он гладит чужие костяшки, не поднимая глаз, пока Джисон в задумчивости молчит. Хану не прельщала идея сбежать сломя голову. Это было не в его характере. Кроме того, он не хотел оставлять родителей одних.       Но при этом он понимал, что он не сможет отпустить Минхо. Ни за что. Он пойдёт за ним хоть в самое пекло, если понадобится.       — Хорошо. Давай уедем.       Уехать у них уже не получится.

***

APENT — Можно я с тобой

Лолита — Раневская (Speed ver.)

      Джисон правда надеялся, что после атаки ковена, всё наладится. Успокоится. Что они с Минхо наконец-то будут счастливы вместе, без влияния церкви или других ведьм. Разве они не заслуживают лучшего после всего, что пережили. После всего, через что прошли их отношения?       Когда Хан стоит в главном зале Собора Пресвятых перед Главой Церкви, он понимает одну простую мысль.       Боги решили, что нет. Они не заслужили быть вместе.       Лицо Главы искажается в гримасе злости. Он взмахивает рукой.       — И этим ты платишь нам за всё, что мы сделали для тебя?       «Вы сделали из меня убийцу» — хочется сказать Джисону, но он молчит. В груди клокочет море из разных эмоций. Грудную клетку распирает отчаяние, и он вздыхает через нос побольше воздуха, чтобы немного успокоиться.       — Погибло как минимум 6 охотников по твоей вине. Ты совершил страшный грех, перейдя на сторону нечестивых!       Хан кусает щёку изнутри, чтобы не сказать что-нибудь опрометчивое. Он понимает, что уже не жилец. Но его родителям всё ещё нужна хоть какая-то защита.       У входа стоят два других охотника. Он не знает их, но пушки, что держат они на поясе, могут выстрелить в любой момент. Рисунок Иисуса, смотрящего на него с потолка церкви, как будто насмехается и злорадствует. Оступился? Я тебя предупреждал. Теперь даже я не вытащу тебя из пучин Ада.       Джисон переступает с ноги на ногу. Единственное, о чём он сейчас жалеет, это то, что отпустил руку Минхо, когда они прощались перед его отъездом.       Хан отправлялся в соседних город, чтобы продать оставшееся имущество, а также несколько шкур, которые скопились у него перед атакой. Денег, которые он должен был выручить, хватило бы им с ведьмой не только, чтобы переехать, но и прожить на новом месяце хотя бы пару месяцев. Этого времени было бы достаточно, чтобы они смогли наладить связи и выйти на рынок для продажи шкур и разных лекарственных растений.       Надеяться на выплаты от Церкви после того, как Джисон засветился на стороне ведьм, было глупо.       Ещё глупее было надеяться, что они так просто оставят его в покое. И не арестуют сразу же, как только он появился где-то на виду.       В оправдание стоит сказать, что Хан не думал, что его правда повяжут. Он думал, его не заметили другие охотники. Однако по итогу был сделан донос. И вот, стоило ему выехать в соседнюю деревню на рынок, как его тут же кинули в темницу. А после, как опасного преступника, под конвоем привезли в Главный Собор.       Самое обидное, что он больше не сможет увидеть свою ведьму. Джисону конец.       Глава тем временем распаляется, скидывая от злости со своего стола бокал со святой водой. Она проливается на чистую накрахмаленную скатерть и капает на мраморный пол.       — До меня дошли сведения, что ты пойман на мужеложстве.       Джисон тяжело сглатывает. Его пульс нервно увеличивается. Капля пота бежит по виску. Если они знают о их связи… Это плохо. Это очень плохо.       — И с кем? С ведьмой! Ты хоть понимаешь, что натворил? Бог не примет тебя после того, как ты обручился с мужчиной-ведьмой. Более того, после казни ты даже не будешь погребён по всем традициям. Твои родители не получат твоего тела.       Грудь юноши болезненно дергается. Он ощущает себя так, будто его ударили мешком с мукой прямо по голове. В ушах что-то шумит.       Ему напрямую говорят о его казни, и это всё равно не то, к чему он был готов. Он знал, что так будет, но всё-таки….       Он не хочет умирать.       У него трясутся руки и подкашиваются ноги. Но он ни за что не будет умолять. Если он попросит о пощаде, это будет означать, что он совершил ошибку. Что Минхо был ошибкой. Но это не так.       Джисон лучше умрет, чем отзовётся так об их отношениях. Лучше быть казнённым, чем признать, что он оступился и зря связался с Ли. Хан уверен: лучшее, что было в его жизни — это время, проведённое с Минхо.       — Если позволите… — Джисон не узнаёт своего голоса, когда наконец-то решает что-нибудь сказать в своё оправдание. Он переводит дыхание, а затем продолжает. — Могу ли я перед казнью написать письмо своим родным?       Его тон надломлен. Он даже не пытается показать, что ему безразлична ситуация. Он бы хотел, но увы. Джисон всегда был эмоциональным.       — Собираешься связаться со своей ведьмой? Вот ещё.       — Только родителям.       Конечно, через родительские тексты он передаст сообщение Минхо.       Глава с секунду молчит, шевелит челюстью так, чтобы было видно, как сильно он недоволен.       — Одно письмо. И оно проверится церковниками перед отправкой.       Джисон хотел бы возмутиться. Напомнить о законе личных писем, который был принят монархом совершенно недавно. Напомнить о заповедях Церкви, призывающих не лезть в личную жизнь и о праве на прощение и последнее слово.       Но он молчит, потому что понимает — это ничего не даст. Охотники, как и нечистые, редко воспринимались за полноценных людей.       Особенно, когда ты совершил столько грехов.       — Конечно.       Когда уже будучи в камере, ему приносят листок и перо с чернилами, он добрые десять минут пытается успокоить свои слёзы. К тому моменту он уже успевает пережить первую истерику, но, когда он понимает, что ему нужно будет объясниться перед родителями, рассказать обо всём, а потом сообщить о своей смерти, у него как будто отнимаются руки. Он не может успокоить дрожащие кисти, красиво вывести буквы и безэмоционально принять свою судьбу.       Комок в горле душит.       Он так сильно хочет жить. Жить с Минхо в их будущем странно-чудесном доме, в котором, наверняка, спустя пару месяцев будет стойкий запах растений. Встречать его уже собранного с утра, потому что Ли просыпается раньше. Возможно, они даже могли бы взять малютку из сиротского дома. Он никогда не говорил об этом ведьме, но он мечтал о такой жизни и о ребёнке.       А теперь все мечты и надежды разбились о подпись Главы под выговором смерти. Ему так больно внутри, что, кажется, его сейчас вырвет кровью. Джисону кажется, что его сердце ранено и кровоточит не фигурально, а на самом деле.       Он злится и ненавидит. Главу, церковь, Бога. Систему. Затем себя и Минхо. Родителей. В конце концов, когда ярость сходит на нет, он чувствует полное опустошение. Апатию.       В таком состоянии он всё-таки дописывает письмо. В заключение просит передать его ведьме лишь одно слово.       «Прости»       Он обещал Минхо, что они будут счастливы. Он говорил, что уедет не на долго. Что он обязательно вернётся с необходимыми им деньгами.       Он не сдержал обещание. А потому был вынужден просить прощения.       Его мать будет в ужасе. Она точно будет горевать ещё несколько лет после того, как получит письмо. Отец наверняка попытается убить ведьму, посчитав, что это она виновата в смерти сына.       Учитывая всё это, Джисон дополняет письмо молитвами о том, чтобы Минхо не трогали.

***

      Спустя два дня Джисон узнаёт, что одного из Советников Церкви убили. Вопиющее событие, выходящее за рамки обыденности. До этого нечестивые не могли добраться до таких чинов церкви. Поэтому нет ничего удивительного, когда Хану сообщают, что он будет казнён позже, чем ведьма, посмевшая так открыто выступать против системы.       Ведьму зовут Ли Минхо, и у бывшего охотника волосы на затылке встают дымом от этой новости.       Что этот придурок натворил…?       Конечно, Глава знает о том, кто это. И что двух этих несчастных юношей связывает.       Минхо садят в другую часть катакомб, и это ужасно, потому что Джисон понимает: они даже не смогут увидеться перед тем, как их убьют. Он кричит и просит охранника провести его к камере ведьмы. Зовёт Главу, чтобы выпросить у него хотя бы одно свидание. Но, естественно, его никто не слышит.       Во дворе, куда выходит окно Хана, видно, как церковники готовятся к масштабному мероприятию. Конечно, нет лучше метода запугивания, чем казнь охотника и ведьмы, посмевших бунтовать. Любить друг друга, вопреки всем заповедям. Будет хорошим напутствием тем, кто хочет хотя бы подумать о том, чтобы пойти против их Бога.       Мелкие служащие сваливают сено в центр внутреннего двора. Устанавливают деревянный помост, балки, тащат огромный и страшный механизм убийства.       На следующей день ему удаётся увидеть возлюбленного, когда того ведут мимо его камеры к выходу.       — Минхо!       Джисон кидается к решётке и кричит, тут же сталкиваясь с отчаянным и потухшим взглядом ведьмы. Тот вырывается из рук охотника и кидается к Хану. Они лишь на секунду касаются пальцами, когда прибегает стража. Минхо валят на пол, заламывая руку так, что трещат кости.       — Нет, пожалуйста, не трогайте его!       Голос Джисона отдаёт болезненностью. Его тело как будто сейчас взорвётся от чувства безысходности. Глаза Минхо сверкают скорбью. Охотники и простые стражи что-то кричат, но Хан не может реагировать, его трясёт, а уши закладывает. Единственное, что крутится в голове, это мысль, как сильно он хочет взять Минхо за руку.       Когда Ли собираются наконец-то уводить, ведьма шепчет лишь одну фразу.       «Давай встретимся вновь»       Джисон не знает, что это значит, потому что его казнят следом за Ли с разницей примерно в 15 минут, которые тот будет гореть.       Хан смотрит в окно, видя, как Минхо привязывают к деревянной балке. Как улюлюкает толпа, желая подлить больше масла, чтобы ведьма горела красиво и ярко.       Когда поджигают хворост у ног ведьмы, Джисона выводят из камеры. К тому моменту юноша уже ничего не понимает. Его сознание как будто заполняет дымка, а слёзы — яростные и жгучие, катятся по мертвецки бледным щекам. Он не осознает, ни где он находится, ни куда его ведут. Будучи в шоковом состоянии, он не сразу понимает, чьи почти животные крики он слышит, когда ступает на гравий площади. Пахнет огнём, хворостом и… жжёным мясом.       Он поднимает взгляд, совершая ужасную ошибку.       Джисон не знает, что он должен чувствовать, когда видит, как тело его возлюбленного обугливается, покрывается рваными ранами. Минхо ещё дергается, но уже не кричит — нет сил. Ещё через минуту он прекращает шевелиться, и его почерневшая фигура заваливается чуть в бок.       Хан не понимает, откуда раздаётся крик, полный горя и сожаления, ведь ведьма уже мертва. А затем, когда руки стражи сжимают его сильнее, его собственный голос срывается на хрип из-за надрыва связок.       Джисона трясёт как в лихорадке, его сердце бьётся с огромной скоростью. Ноги юноши подгибаются, и он падает на колени, упираясь ладонями в жёсткий гравий, пока его выворачивает на изнанку. Рвота попадает на сапоги стоящего рядом охотника, и Хана пинают, как побитую уличную шавку, заставляя упасть на бок. Он не слышит, что говорят остальные, пелена перед глазами застилает обзор, а шум заполняет уши.       Они убили Минхо. Только что, прямо здесь. И даже позаботились, чтобы Джисон увидел это собственными глазами.       Неожиданно боль в груди сменяется пустотой. Он чувствует, как его тащат на специальный деревянный подъём. В лезвии гильотины сверкает летнее солнце.       Хан вдруг понимает, что рад. Рад, что его казнят, и он не будет ничего из этого чувствовать. Он не будет думать о том, что так и не смог прожить эту жизнь с Минхо. Его любовь только что сгорела в пламени ненависти, и он мечтает пойти следом.       Когда его грудью кладут на деревянную скамью, он ни о чём не жалеет. Его отпускают любые мысли и тревоги.       Слышится звук рассекающего воздух лезвия.       Джисон думает о том, что хочет увидеть улыбку Минхо.

***

      Джисон просыпается.