Государь

Лучшие мастера потрудились над этим клинком. Ножны выполнены были из золота и украшены алыми, точно кровь, рубинами; на рукояти из кости носорога сверкали звёздочки-алмазы, надпись на заточенном лезвии гласила: «Всевеликий падишах». Лишь один недостаток имелся у превосходного оружия — ещё не окропила его живая человеческая кровь. Мустафа улыбнулся, рассматривая клинок, провёл пальцем по чётко выведенным буквам, прочитал вслух. Тем временем в коридоре послышались жалостливые вопли и чьи-то тяжёлые шаги, что-то крупное упало на каменный пол, вопль усилился, а двери султанских покоев распахнулись. — Государь! — позвал стражник. — По вашему приказу мы поймали преступницу. Мустафа крепче стиснул клинок, улыбка сошла с его красивого лица, губы приоткрылись, обнажая стиснутые белые зубы. — Оставьте её, — он слабо махнул рукой. — Валиде мою позовите. Стражники грубо толкнули молодую наложницу на ковёр, она упала на четвереньки, спутанные чёрные волосы коснулись пола. Мустафа, сгорающий от ярости, подошёл ближе, спрятал клинок в ножны. Девица продолжала рыдать, тряслась всем телом, не смея взглянуть на грозного падишаха. Она была предателем, а предателей никогда не прощают — ни на земле, ни на небе. Мустафа резко наклонился, схватил девицу за лохмы и притянул к себе, заглядывая в испуганные глаза. — Бесстыжая тварь! — крикнул он, занося руку для удара. — Прислуживала шлюхе-Кёсем, свергнуть меня хотела. Свергнуть того, кого избрал Аллах! — Мустафа ударил девицу по лицу, та взвизгнула, схватилась за щёку и, глотая слёзы, пробормотала: — Пощадите, государь. Она умоляла без всякой надежды, цеплялась за призрачную верёвку, но всё равно падала в глубокую чёрную пропасть. Султан Мустафа не пожалел маленьких шехзаде, с чего бы ему жалеть какую-то рабыню? Нет, не «какую-то»! Рабыню Кёсем Султан. — Пощадить? — Мустафа поднял её за подбородок. — Ты шпионила за мной, заговор готовила, а теперь ждёшь, что я смилуюсь? А ведь твоя госпожа пощады не просила, — он ухмыльнулся. — Когда ей накинули шнурок на шею, и слезы не проронила, сам видел. А ты… на тебя мерзко смотреть. Мустафа отпустил наложницу, прошёлся по покоям величественной походкой, покрутил перстень на указательном пальце. Он знал, что выглядит устрашающе, и любовался собой, жестокостью своей упивался, словно сладким вином. Кёсем умерла, растянулась на грязном полу темницы, как уличная псина, а перед этим наблюдала за смертью сыновей. «Вам это нравится, госпожа? Нравится? — спрашивал Мустафа и истерично смеялся, показывая отрезанные уши Османа. — Ах да! Вы больше не госпожа, вы теперь ровня портовой шлюхи. Но не волнуйтесь, о дочери вашей я позабочусь. Прекрасная Айше согреет моё ложе». Кёсем, стоя на коленях со связанными руками, плюнула в сторону султана и сквозь зубы проговорила: «Ты пожалеешь об этом, безумец». Мустафе приятен был её взгляд — взгляд крысы, которую захлопнули в тесной клетке. Он велел палачам привести троих шехзаде в камеру к матери и там прикончить, а самого младшего, Ибрагима, принёс в колыбели. Мёртвого. Двое суток султанша просидела над трупами, а потом и её жизнь оборвалась. Раздался стук в дверь, Мустафа дозволил посетителю войти. Халиме Султан, чем-то сильно взволнованная, быстро вошла в покои, мельком глянула на несчастную наложницу, затем обратила негодующий взор на сына. Кажется, происходящее её не слишком радовало. Девица, почувствовав возможную защиту со стороны Валиде-султан, вновь заголосила: — Умоляю, госпожа! Не дайте казнить меня, спасите! Халиме вздрогнула, но выражение лица приняла беспристрастное, выпрямилась и сложила пальцы в замок. — Мустафа, в чём дело? Эта рабыня в чём-то провинилась перед тобой? — Да, Валиде, — ответил Мустафа. — Предательница передавала послания Кёсем Султан, следила за вами и мной. Но мы её поймали и теперь накажем. Девица уже не рыдала, только слабо скулила и вытирала влажные покрасневшие щёки рукавом. Халиме помолчала, потом наклонилась, дёрнула девицу за плечо, приказывая подняться. — Это правда? — спросила Валиде-султан, когда рабыня поклонилась ей. — Ты служила шпионкой у Кёсем? Рабыня закивала, качнувшись, упала на колени, схватила госпожу за подол платья. — Простите! Простите, согрешила! Выгоните меня, на фалаку отправьте, но не убивайте! — Взгляните на неё, — проговорил Мустафа с неприязнью. — Надо было думать об этом, когда помогала змее-Кёсем! Всего на мгновение в равнодушных, ледяных глазах валиде-султан мелькнуло сочувствие. Месяц минул с тех пор, как Халиме ликовала, узнав о смерти маленького Ибрагима. Месяц минул с тех пор, как по её приказу Хаджи-агу посадили в мешок и бросили в Босфор на съедение рыбам. Смерть врагов была подобна празднику… Но когда Мустафа едва не казнил Шейх-уль-ислама (спасло вмешательство матери и Давута-паши), на Халиме напал страх, поняла она, что сама может утонуть в той крови, которую пролила. — Давай просто выгоним её вон, — предложила Халиме. — На улице ей всё равно не выжить. — Нет! — воскликнул Мустафа. — Тварь за всё поплатится! — он шумно вдохнул, на лбу выступили морщины. — Я убью каждого, кто посягнёт на мою власть! — Мустафа приблизился к матери, зашептал: — Я всё помню, Валиде. Они пытались убить и меня, и вас. Но времена изменились, сегодня я всем им палач. Халиме не двинулась с места, лишь зажмурилась, когда Мустафа выхватил клинок из золотых ножен и несколько раз ударил рабыню в живот и грудь. Безжизненное тело упало на ковёр, растеклась тёмно-красная лужа. — Это жестоко, сынок, — пролепетала Халиме, царапая ладонь ногтями. — Жестоко? — Мустафа достал платок, вытер кровь с лезвия. — А разлучать мать с сыном — не жестоко? Подсылать палачей к родному брату — не жестоко? Такова власть, Валиде. Моя месть священна, ибо я защищаю то, что дал мне Аллах — защищаю великую империю от посягательств недостойных людей. Как иначе? Неужели Кёсем со своим щенком Мурадом должна была занять трон? Ну уж нет! Игра завершилась, я получил главную награду — жизнь. Враги будут дрожать, лишь услышав имя султана Мустафы, — он указал на труп. — Я сделал это и для вас, Валиде. Чтобы никто более не посмел оскорбить вас. Одна ваша слеза стоит тысячи жизней. — Я понимаю тебя, сынок, — начала Халиме осторожно. — Но прошу, смени гнев на милость. Хорошего государя народ боится настолько же, насколько и любит. Достаточно того, что мы избавились от всех шехзаде. Теперь ты, мой лев, хранитель Османской Империи, — она ласково улыбнулась. — А значит, нужно подумать о наследниках. Пусть слуги приберутся, потихоньку вынесут тело и ототрут кровь. А потом я пришлю к тебе девушку. Мустафа смягчился, положил клинок на стол, пригладил волосы и опустился на диван. — Хорошо, Валиде. Вы свободны, тело скоро уберут. Халиме неторопливо пошла по освещённому факелами коридору, и в ушах у неё звучали страшные слова юного султана Османа: «Это беззаконие, оно не останется безнаказанным». Султанша задержалась в гареме, сердце её забилось бешено, по коже пробежали мурашки. «Что это со мной? Мы победили. Мой сын победил. Теперь солнце светит для нас, а Кёсем с детьми лежит в сырой земле. Довольно нам страданий и бед, успокойся же, гони прочь тревожные мысли». *** «Почему, мама? Почему? — давилась слезами Дильруба, уткнувшись в материнское плечо. — За что убили моего Давута? Как вы допустили такое злодейство?» Халиме гладила дочь по голове, бормотала бессмысленные сейчас утешения и чувствовала, как ужас плотным туманом окутывает её всю, лишает рассудка. Мустафе кто-то донёс лживые сведения, будто великий визирь берёт взятки, и тут же султанская печать легла на смертный приговор. Но взятки были лишь поводом, Мустафа давно мучился подозрениями и решил, что Давут паша связался с персами, участвовал в заговоре против империи. Никакие оправдания не принял обезумевший государь. Давута задушили на рассвете. — Тише, дорогая, — проговорила Халиме устало. — Скоро тебе полегчает. — Отчего полегчает, мама? — всхлипнув, спросила Дильруба. — Мустафа никого не слушает, он и меня казнит, если злоязычники ему нашепчут. Или это вы… вы сделали так, что Давута убили? — Дильруба! — голос Халиме посуровел. — Следи за языком. Моей вины нет, ты прекрасно знаешь, что на Мустафу я давно не влияю. Дильруба тихо продолжила: «Шайтан на него влияет». Халиме, разозлившись, больно стиснула запястье дочери, прошипела ей на ухо: — Не смей так отзываться о повелителе, Дильруба. — Ах да! — Дильруба с болью усмехнулась. — А то ведь он и ко мне палачей пошлёт! Халиме не ответила. Когда двери за дочерью закрылись, она одним махом перевернула столик, на котором стоял кувшин с водой, бросилась к балкону — вдохнуть свежего воздуха, но, передумав, снова опустилась на диван. Да, на её сына влиял сам шайтан. Напрасно Халиме надеялась, что рождение наследника сделает Мустафу добросердечным, справедливым и мудрым. Ненависть Мустафы разрасталась, оплетала плющом весь дворец и всю империю, ненависть эта отравляла невинных, но в первую очередь — самого государя. Он бы и сына своего, семилетнего Сулеймана, казнил, если б только дали ему причину для подозрений. Закружилась голова, Халиме прижала пальцы к горячим вискам. Это она вырастила чудовище, щедро поила его кровью, а потом натравливала на врагов. Дильруба была права: Мустафа не видел разницы между настоящими предателями и родными людьми, которые дурного ему не желали. А значит, выход только один… Халиме взяла узорчатую подушку, уткнулась в неё и тихо заплакала. Ей вспомнились крики маленьких шехзаде, ледяные глаза Кёсем, наконец, юный султан Осман, которому отрезали уши и нос. «Мустафу ждёт та же судьба», — жестокая, но верная мысль. Халиме швырнула подушку на пол. «Возьми себя в руки. Ты столько прошла, столько врагов закопала, нельзя сдаваться. За своего сына я готова умереть». Внутри шевельнулся знакомый страх, Халиме зажала рот ладонью, чтобы не заплакать. «Мой бедный, бедный мальчик! Как много горестей ты пережил! Я ведь просто хотела, чтобы ты был счастлив, но обрекла тебя на страдания». *** — Да благословит тебя Аллах, — сказала Халиме, поднимая стакан с шербетом. — Спасибо, Валиде, — ответил Мустафа. Он сделал глоток, затем прожевал кусочек мяса. — Мы давно не ужинали вместе, я вам искренне рад. Знаю, вы расстроены из-за Дильрубы, но что поделать? Давут предал нашу империю, я исполнил священный долг, избавившись от него. Халиме старалась не выдать своего волнения, но руки предательски дрожали, когда она орудовала вилкой. «Скоро всё кончится, — напомнила она себе. — Ты знаешь, что это необходимо. Иначе твой внук погибнет». Мустафа отпил ещё шербета, потянулся за вилкой, но вдруг побледнел, закашлялся, хватаясь за шею. — — Сынок? Всё хорошо? Голос звучал фальшиво, и она прокляла себя за эту фальшь. Мустафа не ответил, из горла его вырвался крик, и вскоре султан повалился набок, увлекая за собой столик с блюдами. — Лекаря, скорее! — крикнула Халиме. — Сынок, Мустафа! Она держала его голову на коленях, гладила густые русые волосы и повторяла: «Не бойся, мой мальчик. Не бойся». В покои вбежал старый лекарь, отстранил Валиде-султан и принялся за дело, хотя едва ли мог помочь умирающему. Халиме отошла подальше, достала из рукава маленькую склянку, в которой плескались остатки яда. «Скоро всё кончится», — сказала она и выпила содержимое.