Его больше нет.
Сэм готов плеваться разъедающей его изнутри ненавистью, которая встаёт поперёк горла едкой желчью, увеличивающейся в размере с каждой секундой, пока он держит в руке настоящее сокровище, оставленное ему напоследок. Когда-то же, в самом далёком его начале, когда он едва имел смелость взглянуть на человека, спасшего ему жизнь, дотронуться до этого дневника было для Сэма не более, чем благословением Божества, заслужить взгляд которого подразумевало упорный труд и никакой жалости к собственной жизни; готовность отдать её в расплату ради Юры, который искренне поддерживал те самые черты в Сэме, превращающие его в серьезного врага для тех, кто навредит близким — тем, кому Сэм сам посчитает нужным отдать эту роль в своей жизни. С кем захочет провести всю свою жизнь до конца — пускай и трагичного, но совместного. Но Юра пренебрёг чистым доверием, оставив его одного, без единого слова или прощания, написанное в спешке, хотя бы в записке. Сэму хочется порвать эту бесполезную без своего хозяина вещь, сжечь в жарком пламени, чтобы иллюстрации всех их путешествий, записи о разновидностях демонов, личного сочинения стихи и многое другое, над чем помогал и он Юре, — чтобы всё это пожрала стихия, уничтожив ту болезненную связь между ними, тянущуюся с далёкого прошлого, которое отзывается в груди только лишь ужасом пережитых лет. Сначала в деревне, сгинувшей под гнётом гнилых тварей, запрашивающих неизмеримых размеров дань, чтобы после невыполнения условия перебить всех, исключая совсем маленьких детей, печально известно для каких целей пригодившихся на черном рынке Кельтхейма; а после побега, на улицах, выглядящих хуже, чем была его родина на пике своего уничтожения, вдыхая затхлый смрад гниющих прямо посреди пути тел, дотрагиваться до которых не соизволит никто, ради своего же благополучия. Как-будто бы прикосновение к безобразно разлагающемуся трупу сделало хуже, чем постоянно дышать этим дерьмом — риск что-нибудь подхватить равноценен. Да и откуда всем им об этом знать? Безвольные рабы, а не люди. И Сэм был такой же: когда-то, но не сейчас ведь. Таких, как он и Юра не много и все они прекрасно прячутся, поэтому Сэм не встречал никого, кто тоже бы охотился на тварей, взявших под контроль крупнейший континент, а теперь и решивших, что часть, отколотая от него разломом — тоже должна принадлежать им. Но те, кто сопротивлялись были, а если нет, то откуда на рынках появлялись закрытые объявления о поимке демона, который уже мертвой тушей сброшен на прилавок, заплативший обещанную цену? Или те крупицы информации, передающиеся с рук в руки, а после обретающие свою ценность, написанные в каких-то трактатах ублюдков, чей заработок от чужого несчастья и этого мира только растет. В такие моменты охотники оказываются скорее вредителями, чем героями, на уровне тех же тварей, из-за кого все это и происходит. Все беды были от демонов — в этом старается убедить себя все человечество, оставшееся без покровительства Гестрен, образовавшегося после падения Кельтхейма, и сразу же изолировавшегося от всего мира за ледяным морем и горной стеной.Никому они не были нужны.
Поэтому Сэм, рожденный далеко за государством, где не было тварей, вынужден был страдать как все, потому что они были рядом. Пройдет несколько дней и он остынет. Гнев исчезнет, оставив за собой неудовлетворенную тоску и горечь, оседающую на языке вместо слов, которые нужно было сказать Юре раньше, прежде, чем он ушел. И тогда Сэм, убивая в себе желание спокойно жить дальше, решает открыть дневник. Отношение к этой вещи у её хозяина всегда были особенное: не единой потраченной попусту страницы, каждая была исписана информацией выполненного заказа, в подробностях перечислены все особенности убитого демона; а иногда, даже зарисовки имелись, когда оставалось больше свободного времени, а под рукой оказывался замученный грифель или кусочек угля, в точности передавая растушеванными линиями знакомые для Сэма места или тех же тварей. Изредка встречались досье, включающие в себя имена известных в кругах рынка чинов, лишь некоторая часть которых являлась людьми. Но никогда он не писал о себе. Даты в дневнике тянутся с шестьсот семнадцатого года, как только Юра начал свой путь. Нет и слова о том, как он стал хорошо обращаться с оружием, словно держал свою саблю не первый десяток лет, ставшую ему продолжением руки. Нельзя лгать, что разрезала тела тварей на две, а то и все шесть частей, очень эффективно, вызывая слабую зависть и одновременно с этим восхищение. Сэм любил сильных людей, возможно, потому что сам был долгое время слаб, проведя всю часть своего детства практически на помойке, питаясь отходами из соседней лавки, специализирующейся не то на пресной жратве, которая кое-как позволяет поддержать организм в сознательном состоянии ещё несколько часов, не то на изготовлении блюд получше, но уже из тех ничтожных частей тела, срезанных ниоткуда, кроме как из трупов, обычно брошенных посреди дороги. Надо сказать, что иногда Сэму приходилось самому заниматься разделыванием погибших от чумы или чего ещё хуже, но неизвестного, марая руки по локоть в крови и жире чужих внутренностей. В первый раз его вывернуло наизнанку прямо в то же брюхо, раскрывшееся перед ним, как единственный шанс на то, чтобы поесть этой ночью, впервые за последнюю неделю. Он со слезами на глазах ел оставшийся ему объедок не первой свежести, побывавший в пыли и обгрызанный как бы не чумными крысами, на следующий день после распродажи. Вспоминал то, как этот самый мужик изредка бросал ему затертые временем монеты, и вряд-ли бы он сделал это будучи трезвым, но даже таким выходкам со стороны пьяного ублюдка он был рад, хотя тот и поговаривал, что при должном желании Сэм мог бы заработать гораздо больше, ведь детские тела ценились сильнее. В том же самом борделе, двери которого были преодолены мужиком далеко не один раз за всю его дрянную жизнь. А потом Юра спас его. Это была первая запись в дневнике, написанная в двадцать первом году, весной.621.1
Поселение у Разлома, к югу.
Оккупация более семи лет, кем-то из гнезда, предположительно. Понаблюдаю ещё немного.
Почерк у Юры был плавным, тянулся всегда в правую сторону соответственно рабочей руке, он же научил письменности и Сэма, так что ученик осознанно подражал своему учителю. Перехватив удобнее грифель, он на пробу выписывает те самые четыре предложения и сравнивает; у Юры выходило красивее. Сэм разглаживает пожелтевшую от времени бумагу, бережно перелистнув дальше. Ещё несколько записей и приклеенная воском от свечи страница в самом углу, сложенная в два раза, образуя собой небольшой квадрат, занимающий минимальное место в пространстве. Воспоминания разворачиваются перед ним наяву: на странице высечены плавными линиями колонны, полуразрушенные фонтаны и трупы. Такая грязь была идентична везде, загляни в любой уничтоженный или находящийся на грани своего конца город, различить одну от другой было бы нереальным. Но Сэм знал. Подсознательно, не имея способности хоть как-то человечески описать свои внутренние ощущения, он знал, что это та самая площадь, на которой собиралась вся нищета его поселения; когда он сам был там, среди других таких же исхудавших, с болезненно синими венами, плетущимися скорее не внутри тела, а поверх него; то, как они все вместе дрались, как настоящие шавки, —беспризорные щенки, — за то, чтобы урвать хоть какой-то кусок от сжалившихся над ними прохожими; а потом, не смотря на свое собственное плохое самочувствие, изнеможение от голода, Сэм мог отдать свою долю кому-нибудь другому, кто чувствует себя ещё хуже, чей цвет вен на руках близится уже к черному, предвещая скорейшую смерть; и пополнение в той самой лавке. Его чувство справедливости всегда было иррациональным в такой ситуации, когда нужно было думать в первую очередь о своём желудке, изнывающе умоляющему хотя бы о жёсткой соломе, а не о том, что кто-то получил больше заслуженного и обделил находящегося на грани своей кончины товарища по социальному статусу. И что было в этом хорошего? Почему Юра был рад видеть это, похвалив ещё маленького Сэма за его честность и принципы? Разве стал бы Сэм искать его щас, если бы не эта часть; главная часть его составляющей, ибо кто он без желания равенства? Вместе с погружающимся в темноту подножием, у горы которой разместился в эту ночь Сэм, он начинает ощущать такую тяжесть, какую не испытывал ни в один момент в своей жизни. Она питается этим, всем тем, что отдаленно или полностью объединяется в своем существовании с Юрой, с этим человеком, жизнь без которого являлась недостижимой вещью, как-будто Сэм и он — одно целое; будто без Юры, Сэм не представляет из себя нечто неправильное, таскаясь со своей ношей из скорби и горя. А когда он развернул из бумаги собственное воспоминание, то эта ноша, её царапающие прямо из глотки когти, стали чувствоваться в разы сильнее, словно болевой порог достиг своего минимума, потеряв какую-либо неуязвимость. Поэтому Сэм смотрит на своё воспоминание и, действуя вновь импульсивно, сминает его одной рукой и швыряет в пламя, начавшее тихо его пожирать. Нет. О боже, нет! Как он мог выбросить это? Зачем? Он ведь не ненавидит Юру, он ненавидит не Юру, так зачем ему избавляться от всего принадлежавшего ему? Юра — его брат. Как он может с ним так поступать? Его семья, единственный, кого он назвал считал таким в своей жизни. Сэм бросается вперёд, уже травмированной рукой, обмотанной в несколько слоев бинтов, зарывается в раскалённые угли, выхватывая едва уцелевший фрагмент иллюстрации. Боль отрезвляет так, что Сэм судорожно вздыхает и, едва не проронив слёзы боли — душевной, нежели от ожогов, — разворачивает бывший рисунок и смотрит на то, что осталось, превозмогая начавшееся воспаление и жжение умирающих клеток на левой руке. От запаха горелой плоти сразу начинает тошнить, но Сэму становится ещё хуже, когда он видит, что на уцелевшей части воспоминания остаётся лишь полуразбитый фонтан, откуда слабым ключом слабо била вода, не имевшая никогда вкуса. С другой стороны: лучше уж разбитый фонтан, чем трупы, от которых пользы действительно не было. Он собирает с елового бревна выступившую на кору смолу, используя её с тем же назначением, как когда-то использовал Юра воск — уродливый фонтан оказывается закреплён в углу страницы, где раньше под несколькими сгибами красовалось полноценное его воспоминание о детстве. Вот, значит, в чём его слабость? Вспоминать, ненавидеть, избавляться, а после выхватывать их из жерла небытия, нанося себе ещё больше травм, не в силах когда-либо отпустить. Его гибель, назначенная когда-то Юрой, который научил его жить. Как слабо. Меньше всего Сэм желал снова оказаться в своей жизни слабым. Он никогда себе не нравился; зато нравился Юра, потому что никогда он не показывал своей слабости, предпочитая легкомыслие и помощь тем, кто даже в ней не нуждался. Сэм смотрит на дату записи, думая о том, что он морально умрёт, когда дойдет до конца. Поэтому планирует оттянуть этот момент как можно сильнее, даже с риском того, что в самом конце он узнает, поймёт, куда делся Юра, и что заставило его сбежать. Бросить своего брата…621.1
Здесь двадцать семь взрослых женщин, семнадцать детей, и лишь несколько мужчин, почти стариков. Без сомнений — дело гнезда.
Записи кратки и ясны, что идёт в разрез с устоявшимся в голове Сэма образом Юры, рот которого никогда не затыкался. Невозможно забыть и то, чем именно привлекла вниманием его дыра, а не город: все двадцать семь оставшихся в живых женщин были полукровками, либо имели предрасположенность к демонической крови, по-крайней мере, что сразу же возвышало их цену до небес, для тех ублюдков, пришедших к ним в шестьсот четырнадцатом, осенью. Они не выглядели, как настоящие монстры, потому что не раскрывают свою настоящую форму каждому встречному; потому что были такие, как Юра и Сэм, знать которым слабости этих тварей было нельзя. С шерстью черной, а иногда серой, тёмно-коричневой, иногда даже красной, но никогда белой; они смотрели на убогую площадь своими бесчисленными глазами — у каждого было минимум по четыре, словно бы они были пауками. Впрочем, так и было, наверное: с этим разбирался Юра, а не Сэм, который в то время не различал никого, запоминая только те единицы, которые могли бросить пару огрызков или даже монеты; без разницы, демон или человек. Всё, что помнил Сэм, так это то, что в городе осталось лишь две паукообразной твари, за кем стоял целый геноцид «нечистых», по их мнению, особей. Они были убиты в конце весны двадцать первого; обезглавленные тела горели на площади, где был объявлен скудный праздник, а головы украшали местный забор, лапы существ мигом были отправлены в мясную лавку. Кто-то оставил себе сувенир — успел вырезать глаза из многочисленных глазниц быстрее, чем это сделал бы Сэм с уличными братьями. Следующая запись открывает новую главу в жизни Юры; и он начинает писать чаще.621.2
Правильно ли было их убивать? Что, если Гнездо узнает и вырежет всё поселение в наказание за смерть их детей? Тяжело было думать о последствиях, когда голод становился сильнее.
Голод? Типичная метафора той излишне глупо романтичной стороны Юры, раскрывающейся в его частые приливы счастья или тоски. Заставляет закатить глаза, как он делал это всегда в ответ на чужую сентиментальность. Сэм уверен, что подразумевалось под этим выражением обычное человеческое желание отомстить, — по крайней мере, Сэм думал бы именно так. Смотреть на то, во что отпрыски Гнезда превратили их город, было действительно отвратно. И даже, если бы их поубивали за содеянное Юрой, всё равно это было бы лучше, чем продолжать рабское существование, длившееся почти семь полных лет. Не было в этом ничего того постыдного, за ощущение чего посчитал Юра; это нормально. Не было нужды завуалировать мысль таким простым словом, ведь значение оно имело гораздо большее.621.2
Здесь устроили праздник, что удивляет. Вот, что приносит людям свобода — мимолётное счастье и радость. Даже дети переняли настроение женщин и впервые стали добрее друг с другом; до этого они всегда грызлись, в какой бы день я сюда не заглянул. Надо будет оставить им что-то.
Сэм уделяет внимание этой записи не так много, совершенно не сомневаясь в том, что в конце такая надпись должна была появиться. Потому что это в духе Юры — иметь слабость к беспризорникам, выпрашивающих что угодно у прохожих, готовых даже зарыдать; что уж говорить, Сэм тоже таким грешить пытался, чтобы такие же смазливые дураки, как Юра, почувствовали полное душевное землетрясение, увидев блеск в глазах попрошайки. Вот только у Сэма никогда не получалось так убедительно заплакать, так что внимание Юры он привлек не сразу и не слезами; в тот день ему досталось немного хлеба — он ел его впервые за последние два месяца.621.2
Треть лета уже прошла, мне пора уходить. Забираю с собой одного из тех беспризорников: слишком справедливый для всех, ему будет плохо с такими чертами, но знать об этом ребёнку не обязательно. В прочем, возможно он и не согласился вовсе — завтра станет ясно. Он говорит мне, что я идиот, с охотой вырываясь наружу.
Он? Снова загадочные фразы, которые Сэм ненавидел. Откуда ему знать, кто «он»? Возможно, это и был Сэм? Он уж точно не скуп на оскорбления, ведь был той ещё язвой на язык, который ему грозились вырвать не десяток раз. Мало, что изменилось, должно быть, но теперь Сэм предпочтет решить разногласие силой, не тратясь на красноречие, которое было более присуще Юре. Его старший брат был самым милосердным убийцей на всём континенте, Сэм в этом уверен; глупый, наверно, был дуэт, если смотреть со стороны — дипломат с силой, превышающей ту, с чьей всегда рвался убивать другой. Но так было проще, Юра уравновешивал Сэма, когда это сделать стоило, а возможно не хотел обнажать саблю ради убийств в лишний раз; по какой причине — неизвестно. Юра всегда был загадкой.621.2
Что же, его зовут Сэм и он едва расслышал, как звали меня. Теперь я, видимо, Юра — в любом случае, меня не затруднит такая перемена. Он как злобный щенок, но думаю, с него выйдет что-то хорошее. В конце концов, лучше ему будет с воспитателем в моем лице, а не в лице улиц и их законов.
Странное тепло и разочарование разливаются внутри Сэма, чем-то, что описать он, как и всегда, не может. Он перечитывает эту запись ещё несколько раз, мысленно воображая то, как Юра сидел у костра, выводя плавные изгибы букв, в то время как Сэм в это время все ещё с подозрением косился в его сторону, не веря в то, что ему действительно удалось выбраться из своей ямы, а человек, спасший его, ещё не стремится выбивать у него долг. Меньше всего маленький Сэм хотел быть обязан кому-то, особенно своей жизнью. Но, то-ли Юра был добродушен, то-ли выбивать из Сэма было попросту нечего, раз спустя несколько дней он так быстро нашел с ним общий язык. Оба варианта были правдивы, понимает Сэм. И он действительно был злобным щенком, но стоит ударить животное несколько раз, а после проявить к нему малейшее внимание и теплоту, как оно привязывается к своему хозяину навсегда, продолжая огрызаться, тявкать, но никогда не нападая всерьез; верный зверь, готовый жертвовать собой ради той руки, которая его кормит, и отгрызть ту, которая с злым умыслом потянется к первой. Иногда, Сэм и разрешения на команды не спрашивал, решая самим судьбу твари, которую они вдвоем находили. Чего не предвидел Юра, так это того, что брошенные собаки дичают, становясь не хуже тех же тварей. И Сэм всё ещё не уверен в том, стоит ли заходить дальше? Он перечитывает некоторые записи, наблюдает за изменениями в иллюстрациях, может увидеть то, что почерк становится ровнее, а иногда меняет направление в левую сторону; и это вряд-ли будет объяснено ранами на правой руке или неудобными условиями для ведения дневника. Что-то прямо указывает на то, что разгадка Юры является некой, подобной ящику Пандоры, вещью, что приведет за собой разрушение и боль. Всё это время Юра был не в порядке, с холодом осознает Сэм; вовсе не романтичность и не легкомыслие были составляющей чертой его характера. Что-то большее скрывалось за этим, что Сэм не может осознать даже сейчас: он слишком глуп, прямо как псина, воспитанная только инстинктами; не способен понять, догадаться, в отличие от Юры, чей спектр эмоциональности и сообразительности был гораздо шире, чем Сэма, в арсенале которого были лишь разновидности ненависти и принципы, исходящие с субъективной справедливости, заложенной в его генах не пойми каким образом. И стоит ли вообще ему так думать о Юре? Он покинул его, — нет! — сбежал, словно трус, прямо перед рассветом, в день, когда их вылазка была наиболее тяжела и они оба вымотались; день, когда Сэму проткнули ладонь лезвием, повредив кость, и он лежал, не в силах подняться, придавливаемый к траве обжигающим воспалением и начинающейся лихорадкой, из-за всех других многочисленных царапин на его теле. Все обстоятельства сложились так, что Сэм и подумать не мог о чужом побеге, и мысли допустить было невозможно о том, что такое может произойти, так как вместо толковых идей в голове была просто каша, подпитываемая температурой, жар которой ощущался намного сильнее со спины, исполосованной когтями. И стоил ли Юра хоть что-то после этого? Сэм был уязвим, он никогда не был сильным, как Юра, и если бы в ту ночь рядом оказался демон, либо сомнительные авантюристы, чья мораль сгинула ещё в далёком их детстве, то он бы оказался мертв. Юра рискнул его жизнью, вот о чём подумал Сэм, когда только ближе к обеду смог очнуться от тревожного сна, собрав крупицы сил на то, чтобы обойти вокруг местность и рассмотреть вещи, которые остались; всё было на месте, кроме сабли. Но что это? Сэм заставляет себя прекратить думать о том дне, растаптывая разжигающуюся злость в душе. Мерзко — вот, что это было: резкая стадия отрицания, являющаяся не более, чем очередной слабостью. Сэму противно от самого себя, ведь он не знает, что ему стоит сделать. Он закрывает дневник и убирает его куда подальше, решив, что примет решение с приходом осени.И осень наступает.
Сэм нарушает свое собственное обещание: прекратить читать дневник, до наступления сентября. Воспоминания, как тёмная топь, влекут его всё сильнее, заманивая в свои воды, чтобы устроить ему раскручивающий кости водоворот мыслей и непонимаемых им чувств, выбраться прежним из которого окажется нереально. Он тонет в проникающих в его сознание картинок; картинки, где Юра только учит Сэма стрелять, ещё не зная, что тот выберет именно лук своим главным оружием на весь путь; картинки, где Юра учит его различать демонов, скрывающихся среди обычных гражданских в особо крупных городах; картинки, как Юра разделывает трупы некоторых особых существ, в идеале зарисовывая их внутренности в дневнике; картинки, как они были вместе — всегда. На протяжении четырёх лет. Не более двух дней разлуки, как казалось. Они всегда были вместе, и если бы памяти Сэма нельзя было довериться верно, то всегда существовало неоспоримое доказательство этого факта, длиною в записи, датированных на каждой странице. В любом городе, поселении, на рынке, даже почти у берегов Кельтхейма, его и Юры история была одинаковой в одном условии: они были братьями. И ведь действительно; Сэм, хоть и не успел перерасти Юру, но был близок к его уровню, а цвет волос в сравнении с чужим светлым пшеном казался скорее жёсткой соломой. Казался, потому что сам Юра так никогда не считал, в шутку дёргая его за блондинистые пряди, горделиво заявляя, что собственный подопечный не сильно отличается от него самого внешне, и что ему повезло стать таким же красавцем, как его наставник. Нередко их двоих могли и спутать друг с другом и говорить, пока не поймут, что Юра, который им казался, слишком молчалив в отличие от названного Сэма, чей голос мог быть слышен на всю улицу в сотню метров; и ведь им самим было в пользу то, что их путали. Всё это легко объяснялось, ведь Сэм был глупым ребёнком, который просто перенял все существующие качества и таланты от Юры, обретя из своего, разве что, предрасположенность к стрельбе из лука. Это занятие требовало гораздо большей концентрации и, — как удивительно! — терпения, которым Сэм похвастаться, увы, не мог, но это дело являлось своего рода исключением. Просидеть несколько часов, едва сменив позу, с натянутой на тетиву стрелой, прицеливаясь в возможное логово твари, мог только Сэм. Его наставник часто резался тетивой, пренебрегая крагой; не мог сконцентрироваться из-за поврежденного зрения, и не имел той же стойкости, как ученик, поэтому предпочитал наступать, в то время как Сэм был его прикрытием. Он ни разу не подвёл его в бою, ведь если и было что-то, что он упустил из виду, или позволил посторонней опасности просочиться в бой, то успевал устранить проблему до того, как она доберется до Юры; ценой своего оружия, чаще всего, либо своим телом, за что потом его отчитывал брат. Как оказалось, он даже в дневнике жаловался на это самопожертвование, упрекая самого себя за то, что заложил установку в голове Сэма не так, как нужно было; а потом он сам же переубеждал себя, припоминая то, что это первый его опыт наставничества и ошибки — само собой разумеющееся в этом деле. В конце концов, главнее всего то, что Сэм не бросался безрассудно, подставляя свою спину под тысячи стрел или когти зверей; он хорошо осознавал стратегию боя, и чтобы такое произошло, должно было бы случиться с десяток ошибок со стороны Юры, раз его хранителю пришлось бы вмешаться в бой, покинув тыл. Вот только сам Юра вслух никогда не признавал этих ошибок, заставляя Сэма чувствовать себя глупее, чем он когда-либо мог быть. Но даже не смотря на все сходства внешние, внутренние; сходства в целях и желаниях, — Юра никогда не называл его своим братом. Даже придерживаясь их общей легендой о семейном странствии, которой они делились с теми, кто слишком сильно надоедал с вопросами, Юра не обратился к нему, как к члену своей семьи всерьёз. Была ли у него вообще семья? И снова Сэму становится плохо от того, как поверхностно он знал своего наставника. Он был одновременно восхищён решительным духом Юры и вместе с этим разозлён от нестихающего оптимизма даже в тех ситуациях, в которых правильнее было бы рыдать или замкнуться в себе, чтобы не сделать хуже. Но что было под этой реакцией? Что привело к тому, что Юра перестал чувствовать какой-либо страх за самого себя, действуя безрассудно и часто нерационально, в угоду другим, но только не самому себе? Каким было его детство? С Сэмом ведь с самого начала всё было ясно, он — зверь. Самый настоящий. Но вот Юра…Юра — это что-то совсем другое.
Не понятое никем, ушедшее по причине, во мраке которой Сэм едва сам не сходил с ума. Получил ли Юра вообще хоть что-то от их связи? Возможно, он в жизни не назвал бы надоедливого Сэма, раздражающего своей молчаливостью, напрягающего дикой упрямостью, своей семьёй. Как он вообще мог быть уверен, что имеет право таким назваться? Да, Юра учил его выживать; да, Юра спас его, вытащив из ямы, в которой Сэму не повезло родиться; да, Юра обращался с ним хорошо, и ударил его от силы несколько раз, когда Сэм совсем терялся в своём хаосе, либо делал что-то, из ряда вон выходящее. Но это ведь ничего не значит по своей сути, да? Может, вот и наступил момент, когда Юра посчитал, что наконец-то может освободиться от ноши в виде Сэма, посчитав что тот наконец способен будет существовать в одиночку, без постоянной опеки сверху. Или ещё проще: Сэм стал достаточно взрослым, чтобы Юра не испытал угрызения совести от его избавления из своей жизни. Он ведь не бросил ребенка на произвол судьбы, верно? Обучил достаточно, чтобы тот, если должно приложит силу или подумает, смело мог выжить; а если и сгинет, то вовсе от собственной недееспособности, а не потому, что Юра плохой наставник, который оставил его. И подумай он об этом несколько месяцев назад — весной, когда Юра его в правду бросил, то Сэма бы непременно поглотила ярость и вместе с ней позабыты были бы и все хорошие моменты; всё то, чем Юра жертвовал ради него и на что, без споров, был бы готов согласиться. Даже летом, когда он только вот набрался смелости взяться за изучение дневника, ярость хоть и ушла, но сменилась на чувство пустоты и горя, разливающегося по венам тяжелее, чем кровь или кислород. Но сейчас всё стало ещё хуже, должно быть. Слепая ненависть и эгоизм, всё это вылилось в самую настоящую одержимость, превращая обычно всегда серьезное и собранное состояние Сэма в маниакальное. Он вчитывался в каждую запись, разбирая её по буквам, пытаясь найти какой-то шифр, спрятанный секрет, склеенные страницы, и что угодно, что стало бы ответом на вопрос: «Куда ушел Юра?». Сэм заставлял себя вспоминать буквально каждое мгновение с братом, перебирая от и до все диалоги с ним, каждое сказанное или брошенное невпопад Юрой слово; какое-то отличие от обычного поведения, смена привычек или непредсказуемость. И пазл медленно стал собираться.624.2
Прийти в себя после боёв становится сложнее: ему всё это надоело. Любому зверью ведь захочется на волю рано или поздно, и вот, этот момент настал.
С этой записи почерк Юры полностью изменился: не было больше в нём плавности, которая поражала Сэма своей изящностью; остались лишь резкие черты, иногда продавливаемые страницы настолько, что записи отпечатывались и на другой странице; а наклон сменил направление влево, хотя Юра никогда не был левшой. Сэм пытается вспомнить: писал ли его брат левой рукой в его присутствии хотя бы раз? Но последний год был сложным для них обоих в равноценной степени, поэтому Сэм не утопал в том же наивном восхищении, как делал это, будучи маленьким; не разглядывал движения Юры так, словно он был чем-то внеземным. По правде говоря, не всё всегда было между ними прекрасно. В последний год Юра совсем стал другим, его движения в бою были всё менее предсказуемые; он вечно отклонялся от поставленной между ними двумя тактики, подвергая их обоих ещё большей опасности, чем в какой они могли оказаться в начале. Сэму было тяжелее прикрывать его спину, он сам стал терять ту концентрацию, которая необходима каждому лучнику, а все из-за того, что Юра бросился вперёд раньше команды, буквально зверея со своей саблей, и не уследи Сэм за собой — стрела бы полностью прошла сквозь шею этого идиота, что он бы захлебнулся кровью из разорванной вены мгновенно. Весь шаткий контроль перешёл на Сэма, который попросту не понимал изменений в — уже не наставнике, — а в своём напарнике, в силу своей скованности. Ну а Юра, в свою очередь, никогда не делился ничем, предпочитая молчать или попросту игнорировать любые расспросы, даже когда Сэм не побоялся хорошо встряхнуть его, либо ударить, в надежде услышать хоть какой-то ответ, кроме простых извинений и обещаний, что такого больше не повторится. Всё это приводило Сэма в такой гнев, что он уходил дольше, чем на два дня. Намного дольше. И меньше всего в то лето ему хотелось возвращаться к Юре, когда наступала приблизительная пора смены их локации.
Юра становился другим.
Когда-то Сэм увидел, заметил какую-то странность. Сабля, которая разрезала почти что угодно, даже самые прочные кости и камень, являлась продолжением руки Юры в самом деле. Это больше не было преувеличением, чтобы передать то великолепие, с каким его брат сражался с тварями, используя этот меч. Что-то темное промелькнуло на долю секунды, словно разрослись по руке Юры темные вены, — не такие, какие были у его умирающих уличных друзей в детстве, — а полностью черные, будто какая-то невероятная тень падала на кожу, сдирая светлый цвет полностью. Его пальцы неестественно изогнулись, а запястье треснуло так, словно оказалось сломанным, от того натиска, с которым Юра сжимал рукоять сабли. Лезвие, в свою очередь, обретало похожую черноту, отдавая неестественно красным блеском, хотя оно ещё не было использовано в этом бою, чтобы быть испачканным в крови. Сэм пытался мыслить разумно, но ведь и после прошлой схватки не могла остаться кровь — Юра начисто очищал клинок после каждого его использования по назначению, не перенося его измазанного вида, хотя крови и оставшегося от демонов мяса не боялся, просто было неприятно. Тогда красный блеск вспыхнул, словно обретая зрачок и за ним полноценный глаз, взглянул на Сэма своим нечеловеческим взглядом, заставляя лёгкие холодеть изнутри, наполнить рот привкусом крови, отравляющей своим железом, замереть. Почему-то, он напрочь забыл об этом случае, словно оно было вырезано из его внутренностей и закопано по всему миру, разрезанное на несколько частей, одной из которых являлся дневник.624.3
Я чувствовал, как мне хоте- ОН, он хотел его. Раздирая мои внутренности, выпрашиваясь на свободу, чтобы утолить свое естество. Едва смог избавиться от этого ощущения, взамен выпив собственной крови, но и этого будет мало — я знаю. Срок истекает, я не могу рисковать им. Моя вина, только моя, я с этим разберусь, НЕ ОН.
Значит, Юра перестал быть собой?
Стал бы он осквернять дневник такими ужасами и не менее сомнительными записями, как он теряет самого себя, перестает различать слова, которые пишет, и людей, которые его окружают? Нет, Юра не стал бы. Но Сэм не верит в то, что Юра сошел с ума. Что должно было выбить мнимое равновесие между ними двумя, чтобы иногда его брат мог наброситься на простых гражданских, совершивших какую-то оплошность, но не заслуживших то зверство, с которым Юра нёс для них расплату? Кажется, Юра сам стал забывать, за какие черты выбрал Сэма. Стал предавать их общую идею и цель. Косвенно предал его самого, получается? Но вряд-ли это был осознанный выбор. Разочарование — чувство противоположное от ненависти, поэтому Сэм не сможет смириться, начать жить дальше, держа их общее бремя уже в одиночку; уничтожая демонов одному, без необходимости прикрыть чью-то спину, растрачивая ресурсы, — но ведь не значит ли это то, что и его спина останется теперь навсегда открытой на поле боя? Снова слабость, ведь он — не Юра, который до появления Сэма как-то справлялся в одиночку? Нет, Сэм даже в этом не мог быть уверен. Не после того, как увидел медленное погружение в безумие собственными глазами, когда рассматривать в дневнике было нечего, кроме совсем не ясных обрывков фраз, — почерком резким, совсем не таким, каким был он у Юры настоящего, — и искалеченных тел. Хотя, может это и был настоящий Юра? Без той маски добродушного солнца, без лучей которого не мог существовать Сэм, ведь иначе он просто остался бы холодным небесным телом, не представлявшим и доли той ценности, которой наделил его брат. Может, Юра вовсе не был хорошим человеком; не был человеком вообще?.. Дневник был закончен. Сэм, укрывшийся в самом темном углу таверны, всем своим недружелюбным видом показывающий, что приближаться к нему — себе дороже, закрыл последнюю страницу, на которой было хоть что-то.Разложение неизбежно, он проиграл.
Он не верит своим глазам, когда видит, что почерк вернул всю ту плавность, присущую Юре. Эта запись первая за последние двадцать страниц, которая имеет четкую формулировку, написанная не в спешке или припадке; первая запись, похожая на нормальную. Но вместо радости, внутри себя он ощущает еще более жгучее огорчение, потому что не верит. Это не может быть Юра. Доверие к нему потеряно, после всего увиденного. Нельзя было вновь стать нормальным, а почерк ровным счетом не означал ничего. Тогда Сэм решает, что он должен найти Юру, чего бы ему это не стоило, сколько бы времени это бы у него не отняло, ему это необходимо. Не означала ли эта запись то, что самое худшее с Юрой уже случилось и точка невозврата была достигнута? Сэм не надеется увидеть ту ясную фигуру, чей высокий хвост длинных волосы развевается бы по ветру, обретя еще более золотой цвет, впитывав в себя солнечные лучи; фигуру, которая отогрела своим теплом острого, как лёд, маленького Сэма, наставив его на правильный путь. Он не надеется даже на то, что Юра будет ему рад, что Юра вообще его узнает, и едва надеется на то, что найдёт его живым. Сэму необходимо увидеть собственными глазами то, во что превратился его брат. И если он действительно сошел с ума, то он подарит ему тихую смерть, такую же милосердную, которую Юра приносил всем, до последних лет. Пусть он погибнет во имя той справедливости, которой был верен Сэм, какую сам Юра поощрял. Потому, что это будет правильно: сейчас Юра не несет в мир ничего, кроме разрушения, становясь такой же тварью, каких они мечтали искоренить. Ему хватит на это сил. Он сможет. Сэм всегда был рациональнее Юры, и хоть нынешняя его одержимость напрямую конфликтует с этой самой особенностью, он все ещё в своём уме. И сделает вещь правильную, не дрогнув перед родным лицом; не проявит ту слабость, которую на его месте проявил бы Юра. Даже если всё время он носил маску — тот Юра, который воспитал Сэма, был слишком к нему привязан; ко всем, по правде говоря, потому что без Сэма, Юра бы торчал в городах гораздо дольше, чем это было необходимо, тратя время на ненужные связи. Ему бы не хватило сил на то, чтобы убить Сэма, скорее сам бы не сошел с прицеленной в его грудь стрелы, натянутой на тетиве с целью убить.И начинается худшее.
Ему снова приходится читать дневник, в попытках найти хоть какую-то деталь, которая могла бы указать на то, куда Юра хотел уйти. Но даже на иллюстрациях обезображенных тел, которые Сэму все-таки пришлось разглядывать, подавляя в себе тошноту и отвращение к тому, кто это изобразил, ему не удается зацепиться даже за фрагмент какого-нибудь фона, словно кто-то намеренно не оставлял подсказок. Кто-то… Кто-то? — Он говорит мне, что я идиот, — писал Юра. — Ему всё это надоело, — писал Юра. — Он хотел его, — писал Юра. Сэм и в правду глупое зверьё, которому на осознание ситуации потребовалось почти полгода? Он перечитывает те записи еще раз, как-будто впервые, осмысливая их так, как не мог сначала, ведь был зациклен лишь на той мысли, что его кинули. Юра был одержим, становится ясно, как никогда. Сабля. Юра оставил всё, даже свой дневник, но забрал ту самую саблю, воспоминание с которой окутано мраком и странной тревожностью, нагнетающей Сэма с недавних пор. Существовали ли случаи, когда какое-то проклятое оружие овладевало разумом хозяина, требуя всё больше и больше пролитой крови? Сэм посещает известные библиотеки, к которым имел доступ, переваривая всю оставшуюся литературу о разновидностях оружия, но не было бы ничего, что имело схожесть с этой ситуацией. Большую часть информации составляли легенды неизвестных писателей, живших здесь, дай бог, если два века назад, когда демоны не так сильно угнетали человечество, и был простор для творчества. Он успел прочесть всё, что имело в себе упоминание необычных клинков, однако это было совсем не тем, что Сэм искал. С наступлением октября расследование затихает. Сэм перебирается за разлом, подальше от Кельтхейма, ведь на территории, огибающей столицу, стало происходить всё больше стычек пожирателей, претендующих на первое место в пищевой цепочке; и это всё привлекает гораздо большее внимание тварей похуже, на прямую несущих волю Жреца, по чьей негласной воле еще не все люди были выставлены на аукцион как деликатес разных мастей. Но это совсем не означало то, что они имеют хоть какое-то право распоряжаться самим собой. Несколько недель он тратит на то, чтобы переплыть через северное море, на судне с контрабандой, отправленной прямо отсюда. Сэм выторговал себе билет у жадного старика, сообразившего о том, кем он являлся, в обмен на несколько страниц дневника, содержащих в себе секреты Гнезда, которые Юра выпытал у тех двух паукообразных демонов, чьи глаза мечтал вырезать каждый. Когда он стал наглеть, выпрашивая весь дневник, то Сэм, уже не сдерживая себя, наглядно показал одну из тех последних кровавых иллюстраций, намекнув на то, что сделается с ублюдком, если тот хоть кому-то заикнется о том, что Сэма на корабле быть не должно было. Скорее всего, старик впервые свободно выдохнул только тогда, когда Сэм сошел на берег раньше, чем был бы достигнут небольшим судном порт; он итак потерял слишком много времени. Следующую неделю он обходит самые густонаселенные поселки, решив продолжить расследование напрямую, оставив изучение бесполезного сборища вымыслов, не приносящих свои плоды; известные рынки, переворачивает верх дном грешные таверны, слабость к которым питал Юра, будучи знатным ценителем всякой алкогольной дряни, чью промышленность, спрятанную в подвалах, он зарекался поразбивать. Что уж там, он близится стать постояльцем в самых разных местах разврата, так как кто, кроме как проститутки, может быть в курсе абсолютно всего происходящего? Мысленно он уже похоронил всё то уважение, которое к напарнику осталось, на случай, если узнает лишние подробности его личной жизни. И не зря. Дом под красным фонарем, в котором надо быть готовым спустить немыслимые суммы, остался последним в этом городе, известный своей элитой, хотя находился вдали от центра на приличном расстоянии. Над тем, как именно женщина обретает этот статус, Сэм категорически отказывался размышлять, чтобы сохранить свою собственную неосведомлённость о чужой чести, случайным свидетелем которой в детстве он становился почти постоянно. Только оглядев богатое убранство, его моментально подхватывает влиятельная по виду куртизанка, чей аромат духов слишком приятно обволакивал легкие; в этом составе наверняка была та же наркотическая дрянь, что и в благовониях раскуриваемых в предыдущих заведенях такого типа. — Солнце, ты откуда здесь такой юный взялся-то? — мелодично замечает женщина, не ослабляя хватку на его руке, попутно привлекая внимание других женщин, расположившихся в комнате, являющейся некой, своего рода, общей гостиной. Некоторые из них, лишь взглянув на Сэма, сразу отворачиваются, возвращаясь к тихим разговорам или музыкальным инструментам, наличие которых его удивляет, и лучше бы так сделали все. Прежде чем ему успевают предложить какие-либо услуги, он сходу задаёт ряд подготовленных вопросов, предварительно вручив пару купюр той ароматной даме, забывшей все вопросы почти сразу же. Она задумчиво обводит взглядом его лицо, когда одна из женщин на бархатном диване заявляет, что не стыдно ли ей брать такие суммы от охотника. Сэм не успевает понять, придерживаясь какого анализа она могла это понять, ведь все имеющиеся у него шрамы были надёжно скрыты, а лук он оставил в частном дворе, где обосновался в одной из самых дальних комнат, как ему начали перемывать кости. Разгорелся спор о том, насколько молодо он выглядит и что за чушь сказала предыдущая, а кто-то заявил, что он вовсе не выглядит так, словно знает, в какое место попал, на что Сэм сразу прерывает её речь, произнося то, что всё детство скитался под дверьми борделя, поэтому нет нужды ему из себя что-то строить. Меньше всего ему хотелось возвращаться к тому периоду, поэтому он, чтобы не тратить время, как можно быстрее берёт за руку ту, что назвала его охотником, и вместе с ароматной куртизанкой убирается оттуда, ориентируясь в коридоре так, как если бы планировка была идентичной с той, с которой был возведён бордель в его городе теми тварями. Женщина, игравшая на инструменте, предупреждает его о том, что комната, в которую он хотел зайти уже занята, и если эта доплата была только за тем, чтобы организовать оргию, то он смело её может забирать обратно. Сэм не тратится на объяснения, потому что на такое откровенное обвинение ему нечего было сказать, сходу открыв следующую дверь, проталкивая дам внутрь. Как только музыкантка вздыхает, надевая маску обольстительницы, Сэм прерывает её касания, остановив за предплечье, прежде чем она успела сделать хоть что-то, на что это место и рассчитано. Он просит их не трогать его и просто выслушать, и они опускаются на широкую кровать, всё ещё сбитые с толку его поведением, мысленно начиная верить в то, что Сэм действительно принял это место не за то, что ему нужно было. Спустя несколько часов он спешно покинул бордель, добившись хоть какого-то продвижения в своих поисках, впервые чувствуя что-то хорошее за последние несколько месяцев.Юра жив.
По-крайней мере, несколько месяцев назад он точно был здесь, не факт, что здоровый, однако никому навредить не успел, — что уже отлично! — потому что он ушел с некоторыми лицами сразу же, как только те заявились в гостиную борделя, — что уже являлось страннее, — но даже этой информацией он был доволен. Возможно, всё-таки, есть шанс, что он в порядке? Музыкантка не упоминала никаких странностей за его поведением, вслух отметив и то, что Юра и он действительно выглядели, как братья, а охотником Сэма посчитала потому, что пальцы его были грубо стёрты, как при стрельбе; хотела сказать ещё что-то, но вовремя схватилась за веер, скрыв ярко накрашенные губы, считая, что разговор окончен. Теперь он точно убедился, что в эрудиции женщин сомневаться нельзя, и что в следующий раз сразу же обратится за помощью к ним, а не будет тратить время на старые бумаги или пока его собственная смекалка не сообразит что-нибудь, когда совсем будет поздно. А ещё ему пришлось пренебречь своей анонимностью, оставив скрывающий всё его тело плащ в комнате, предпочтя что-то, что не скрывает схожие с Юрой черты; тоже по совету мудрой музыкантки. С этого момента везение словно преследует его, ведь на протяжении следующей недели он почти полностью повторил весь маршрут, пройденный Юрой в этом городе, потому что прохожие случайно принимали его за брата, а то и вовсе сразу хватали за руки, втягивая за собой в какую-нибудь лавку на рынке, предлагая эксклюзив в честь возвращения, вспоминая то и дело о демонах, из-за которых торговые пути сокращаются с каждым месяцем. Ему пришлось выслушать все жалобы на то, что скоро бизнес прогорит и наступит самая настоящая блокада, если он не снизойдёт до помощи; всё ради того, чтобы в конце подцепить из разговора то, откуда Юра в его лице вернулся. Вместе с этим знанием мрачнея, потому что назначенное место находилось на континенте демонов, откуда Сэм ушел ради своего блага совсем недавно. Возможно, ему даже не удастся вернуться туда в ближайшее время, потому что близилась зима, а вместе с ней и быстро образующиеся льды, которые в лучшем случае смогут растаять к следующему лету, а до того времени любые морские пути останутся заблокированными. В спешке собрав все свои вещи он появляется в порту, заметив то самое небольшое судно с контрабандой, владелец которого заметно побледнел с появлением Сэма на горизонте. Континент демонов снова встречает его, когда на улицы опустился холодный ноябрь, предвещающий тяжёлую зиму. Человечество выживает по кускам: в городах, контролируемых демонами, где большинству из них плевать на ужасающие температуры и то, как с ними справляются другие; предпочтение отдается тем отдаленным уголкам, где в деревнях общее количество людей едва превышает двадцати, но возможность выйти в леса, чтобы нарубить дров для печи, хотя бы присутствует; не без риска, что вернуться оттуда не смогут из-за пожирателей, чей голод становился к зиме сильнее. Поэтому зимой было плохо всем, даже ему с Юрой, когда нескончаемые метели вынуждали устраивать перерывы. Несколько дней он тратит на то, чтобы понять по карте и свериться с данными жителей самой ближайшей к «мертвому лесу» деревней, где этот лес, собственно, и находится. Что означало в контексте леса смерть, Сэм догадывался, но вряд-ли его суждения о вымершей экосистеме вследствие какой-то катастрофы, могут иметь что-то общее с их убеждениями в том, что лес погубил дьявол, — в последний раз он слышал, чтобы демонов называли так, в детстве, когда церковь ещё не была разрушена для возведения на её месте борделя. Особо запуганные отговаривали его туда идти, ведь дьявол предлагал что угодно людям в обмен на их души, и так убедительно, что полдеревни сгинуло именно из-за смертельных сделок, одно упоминание которых здесь взывает к общему горю. Сэм, желая быстрее отделаться от непрошеной помощи, в своём духе отталкивал одним угрожающим взглядом, ведь не было уже смысла пытаться кому-нибудь угодить, чтобы получить информацию. Он оставляет в деревне всё, взяв с собой только лук и всей его комплектующей экипировкой, а ещё плащ. Пересчитал количество новых стрел, приобретенных за разломом в одной из тех лавок, предлагающих эксклюзив; пришлось попытаться изобразить ту легкомысленность Юры, избежав ответа на вопрос, почему вместо ножей он выбрал новый колчан, наполненный больше, чем наполовину, длинными стрелами, какие Сэм любит. Не факт, что у него вышло это так же профессионально, но торговец, если не поверил, то не придал этой лжи значения. Юре всё легко спускали с рук. Тем временем, в просьбе подбросить его к началу леса ему с ужасом отказали, уже не тратя свои нервы на уговоры остаться: лишь покрестили его на расстоянии, шепча какие-то молитвы и говоря о том, что жадность губит молодых, и что сгинет Сэм потому, что дьявол сведёт его такого неокрепшего, совсем юного парня, в могилу. И что Юра мог забыть в такой далёкой, полностью набожной глуши, где наверняка сам Кельтхейм считался адским пристанищем, но не являлся чем-то страшнее, чем мертвый лес, который находился ближе, и внушал страх сильнее. Однако, отбросив в сторону всю свою неприязнь к религии, он понимает, что такие советы появились не на пустом месте; вряд-ли такую панику при одном упоминании этого места можно было сыграть, — и ради чего? — даже Юра не смог бы, взять весь его талант притворяться, когда ситуация того требовала. Как только редкие ели сменяются на уродливые деревья, изогнутые слишком сильно и хаотичные в своих направлениях, несущие затхлость и характерную демоническим пристанищам мертвечину, Сэм напрягается. По чьему заказу, — а он их, судя по всему, продолжал выполнять, хоть и реже, чем когда они работали вместе, — Юра мог направиться сюда? В деревне никто не упоминал о нём, а когда и Сэм решил расспросить, то все лишь отрицательно качали головой, не понимая, о ком он пытается узнать. Оказалось, что в их краях не появлялся совсем никто, так что Сэм не знает, повезло им, что до них не дошла воля Жреца, или же нет, потому что ещё несколько лет и это место закончит свое существование. С другой стороны, даже если Юра и мог испытать усталость после плавания, то он бы скорее выбрал передохнуть в деревне, чем где-то уже в лесу, потому что не слишком любил одиночество, предпочитая какие-нибудь пьяные компании, вместо спокойствия леса, обязательно таща за собой Сэма, которому потом разбираться с уличными драками, потому что кто-то спрятал карту в рукаве, заслужив нечестную победу. Так бы поступил тот Юра, которого Сэм знал. Но, чтобы сделал его брат, каким он стал в конце дневника, он не знает и, если честно, скорее рад тому, что его никто не увидел. Ради блага этой же скудной деревни, потому что ему самому неизвестно состояние Юры. Он ведь пообещал его убить, если он совсем не в себе. По мере углубления в лес влажность становилась сильнее, земля была мокрая везде и своим чавканьем выдавала любой шаг, как ни старайся действовать скрытно. Это раздражало сильнее всего потому, что Сэм не привык действовать напрямую, ещё не привыкнув к одиночным боям; он ведь и брал заказы с того самого момента, как начал расследование, подсознательно оттягивая этот период одиночества до того, как вновь воссоединится с Юрой, и они вновь продолжат делать это вместе. Или не продолжат оба, он готов был и к такому исходу. Находясь всегда в роли защиты, Сэм вряд-ли мог бы стать хорошим нападающим, по-крайней мере потому, что использовал лук, а не какой-нибудь меч. Редко, когда демон настолько слаб, что его можно убить одними лишь стрелами, и выстрели он четырьмя одновременно; всегда требовалось больше. Даже с его скоростью, подобрав новые четыре стрелы и опустив тетиву, их наконечники не успеют достигнуть своей цели, потому что она придет в яростное движение после первого же обстрела. Сэм никогда и не хотел убивать стрелами: они были полезнее, вонзаясь в раны, что уже им успел нанести брат, усугубляя кровотечение; иногда в особо уязвимые участки, которые демоны обнажают, когда Юра отвлекает их на себя; либо выстреливая уже по активным частям тела, чтобы предотвратить захват напарника демоном. Размышлять о том, самоубийство ли идти дальше после такого анализа своих на данный момент способностей, было поздно. Сэм не отступит ни в коем случае, он уже давно решил, что идёт до конца, потому что гораздо хуже для его состояния будет, отступи он сейчас. В шаге от раскрытия загадки, именуемой Юра; то, без чего он не станет жить дальше. Ночь была очень странной и прошла слишком быстро. Возможно потому, что Сэм не вздрагивал ночью от малейших звуков, ведь лес был действительно мёртвый: ничего, напоминающего живность и нормальную растительность. Не было птиц, которые могли вызвать мигрень одним лишь своим стрекотанием, и рискующих выдать своим резким взлетом Сэма, крадущегося к мнимой цели; не было кустарников, которые могли вызвать у него аллергию, потому что вся природная дрянь сделана ни пойми из чего, так что в какой-то мере, это место имело свои плюсы. Если забыть о том, что ему пришлось пожертвовать своим запасным плащом, не впитывающим влагу, созданным почти из резины, чтобы уснуть не в массиве грязи, а на чем-то, хотя бы отдалённо напоминающем лежанку. Даже с таким сравнением Сэм жаловаться не собирался, закалённый с детства к любым условиям для выживания, так что спать, укатанным в плащ, холодной ночью в странно теплой грязи, рискуя заболеть, было не самым ужасным в его жизни опытом. Но от этого не менее плохим. С наступлением утра туман не рассеивается, а становится только сильнее; солнца здесь не видно вообще, будто другой погоды, кроме как пасмурно, здесь не бывало. Ноябрь сделал эту ситуацию ещё хуже, появись Сэм здесь летом, возможно даже грязь бы смогла подсохнуть, а туман рассеяться хотя бы немного, чтобы он увидел пространство перед собой дальше, чем на радиус в пол десятка метров, доступный ему сейчас. Из-за ограниченной видимости, ему приходится прислушиваться ко всей угнетающей тишине вокруг. Но даже так он не смог предугадать появление кого-то… За считанную секунду он выхватил длинную стрелу из колчана, натянув тетиву, чтобы направить лезвие на фигуру, появившуюся прямо из тумана; нужно показать то, что он сильнее, не смотря на то, кем его непонятный враг являлся. Сэм смотрит вперёд и ему приходится хорошо постараться, чтобы разглядеть человека, отступившего подальше в туман, чтобы скрыться. Кажется, это была женщина?.. — Стой! — он первым опустил тетиву, расслабляя напряжённую хватку на дуге лука, нервно вздыхая. Сэм чувствует то давление, какое обычно несут за собой демоны, потому что начинает прилагать больше усилий к простому вдоху, чем требовалось в обычной ситуации. Его вывело из равновесия так резко, что он вновь прицеливается, действуя более угрожающе, чем в прошлый раз, когда просто хотел защититься. Но его трясло так, как-будто прямо сейчас из-за спины образуется тварь, не омерзительнее этого леса, вгрызется в ноги, разрывая сухожилия, с целью отобрать возможность убежать; демоны не были глупы. Он делает шаг вперёд и фигура отдаляется, возвращая ту же дистанцию между ними. Почему Сэм не слышит, как она ходит? Его шаг все ещё слышен, не смотря на то, что он приноровился к здешней почве, выбирая наиболее сухие места, и поднимая ногу так, чтобы обувь не хлюпала слишком громко; а он не услышал приближающийся к нему, — не просто шаги! — а полноценный бег, учитывая скорость, с которой его настигнули. Не успевает он сказать ещё что-то, как в его сторону бросили крест, который он на автомате словил. Такой же, какой ему дали в деревне, прежде чем отпустить в лес. Скорее всего из серебра, потому что ржавчина испортила аккуратную гравировку с распятым на кресте Христос. — Бросай, — с отличимым северным диалектом произносит женщина, — теперь уж точно он в этом уверен, — имея ввиду всё ещё направленный на неё лук. Сэм бросает ей свою стрелу в ответ, как бы соглашаясь на сотрудничество, несмотря на то, что у него есть ещё свыше десятка таких же, которые всё ещё возможно было использовать по назначению. Но демон не стал бы тратиться так на то, чтобы обрести доверие Сэма, желая скорейшей трапезы, когда он уже в заведомо уязвимой позиции; ничто не помешало бы сразу сомкнуть на его шее челюсти, чтобы пришедшую в его логово жертву умертвить моментально, не потратив ровным счётом на эту охоту никаких сил. А вот перспектива обрести союзницу, которая пошла на риск первее, не сбежав, а осторожно попытавшись пойти на контакт с ним, когда он мог в любой момент выстрелить, была не такой плохой даже для недоверчивого Сэма. И несмотря на то, что новая напарница, — он едва не ощущал себя предателем, когда мысленно окрестил её таким образом, — совсем не разговаривала, общий язык они всё-таки нашли. Если не считать момент, как он вспылил, когда увидел проявленный интерес в сторону дневника, который Сэм решил на следующий день достать, чтобы свериться с вложенной в него картой; в общем-то, ничем она не помогла, потому что заблудились они в любом случае. Повезло хоть, что чужие волосы, слишком напоминающие своим цветом артериальную кровь, имели сильный контраст с окружающим их серым пространством, поэтому разделиться оказалось невозможным. Хотя то странное ощущение страха, настигнутое Сэма, когда он только столкнулся с ней, до сих пор не покидало, образуя внутри сомнительные чувства; должно быть, он настолько привык к одиночеству, что едва теперь может воспринимать кого-то, оказавшегося так близко, не за врага. Испытал бы он то же ощущение, если бы Юра вновь к нему присоединился?Если бы…
К третьему дню Сэм приходит к выводу, что ситуация становится хуже. У них не было определенной цели, потому что девушка, как он выяснил, кажется едва понимала то, о чём он говорит, и выражалась в основном жестами, если нужно было что-нибудь объяснить. Так он примерно разобрался в том, что ей нужно уйти из этого леса, а задача эта оказалась вовсе нелёгкой. Сэм пришел в этот лес с целью найти Юру, а в итоге не может найти путь, который выведет отсюда хотя бы Хевру (если он правильно понял произношение её имени, которым она несколько раз представилась, показывая на себя), чтобы уже без проблем продолжить свой поиск. Но всё происходит в точности наоборот, и куда бы они не шли, путь вёл всё дальше в глубину леса, теперь уже сильнее угнетая своей тишиной. Земля становится более вязкой, а выбираться из грязи становилось всё тяжелее с каждым шагом, так что приходилось помогать друг другу продвигаться дальше по этому месиву. Сэм, не смотря на то, что мысленно решил в порыве злости скинуть свою напарницу здешнему демону, — если он всё-таки был, — как приманку, чтобы расправиться с ним быстрее, когда Хевра вновь приняла попытку взять дневник, на самом деле не желал ей искренне смерти. Всё же, конкретно ему она ничего не сделала, первой проявив инициативу в сотрудничестве, а когда холодным вечером начинает идти снег и он понял, что его запасы еды кончились, Хевра делится с ним пресной выпечкой, ему становится даже стыдно за излишне колкое своё поведение. Он не хочет, чтобы она умерла. Поэтому он предлагает ей уйти самой, потому что нет гарантии, что следуя за Сэмом она в действительности не окажется убитой, потому что грязь, смешиваясь с выпавшим за ночь снегом, обретает подозрительно бордовый оттенок; а через несколько метров Хевра уже показывает ему череп животного, который достала из грязи, натянув на левую руку перчатку. Но даже это не убеждает её в том, что идти с ним дальше слишком опасно; она не говорит об этом вслух, но Сэм видит по её глазам, что ей понятен смысл того, что он пытался до нее донести, но она, притворяясь прямо как Юра, подхватывала его за руку, вытягивая из грязи, поговаривая — «дальше». С этого момента Сэм, кажется, полностью принимает её, и то ощущение тревожности ненадолго исчезает, до наступления пятого дня. Прохлада усиливается, а месиво под ногами пестрит изобилием останков; вот, куда делась вся живность леса. Они уже почти привыкли к ощущению острых костей, на которые невозможно было не наступать; в основном это были грудные клетки самых разных размеров, уже обглоданные полностью, желтеющие позвоночники, погрызанные по краям нечеловеческими клыками; и чем дальше они шли, тем сильнее разрасталось это кладбище. В самом начале лес мог бы казаться жутким, заброшенным или иссушенным, но мёртвым он становился только сейчас, когда поверхность земли становится твердой не потому, что земля замерзла, а потому, что вся она была покрыта слоем из перегнивших друг на друге тел, вперемешку со скелетами давно мертвых людей. Впервые его так сильно мутит от одного только запаха, и он неосознанно вспоминает, что по сравнению с этим местом, яма, в которой он родился, в самом деле благоухала, не заставляя постоянно дышать через рот и ощущать подбирающуюся к горлу тошноту от одного знания, по чему они шли, хотя еды после той выпечки у них не осталось. Здесь даже не на что было охотиться, потому что всё уже было съедено, а рискнуть испытать вкус этих разложившихся сырых тел, Сэм ни за что бы не согласился. Хотя, его союзница время от времени касалась самого свежего, расценивая возможно ли было бы это съесть хотя бы в жаренном виде, но и костер здесь развести не из чего: гнилые деревья, лежащие на пути, вряд-ли смогли бы разгореться даже при пожаре. Поэтому она сама бросает бросает эту затею, завязав копаться в гнили, когда ему было это необходимо. Сэма настигает кашель, что неудивительно, ведь их одежда сырая и совершенно не сохнет из-за ненормальной влажности, повышающей риск заработать хорошее воспаление легких и пополнить здешние просторы пищи. Хевра же в состоянии лучше, чем он, хоть и истощена не меньше, чем он сам, но справляется. Сэм протягивает ей совсем новый охотничий нож, приобретенный недавно, чтобы она смогла хоть как-то защитить себя, если он это сделать не сможет. Почему-то ощущение чего-то постороннего становилось сильнее с каждой минутой, а возможно, у него лишь зрительные галлюцинации из-за начавшегося жара, потому что Хевра остается спокойна. Пока резко она не тянет его на себя, закрывая ему рот другой рукой, не облаченной в перчатку, прямо намекая, чтобы Сэм не издавал и звука. Медленно они опускаются к земле и Хевра панически оглядывается по сторонам, слыша что-то, что не может услышать Сэм, из-за своего отвратного состояния. Естественный всему живому страх достигает его сердца, которое начинает разгонять кровь по организму сильнее, в попытках выработать для него силы, требуемые, чтобы сбежать от опасности, которую он даже не может определить. Раздраженный этим, он выхватывает стрелу с едва различимым шелестом, удерживая лук наготове крепкой хваткой. Если он и болен, то это не значит, что не способен драться. Хевра больше не дергается, в судорожных попытках, пытаясь определить, откуда направляется демон, а смотрит лишь в одну сторону, все еще закрывая рот Сэму, как-будто при случайном выдохе он обречет их обоих на болезненную смерть. Всего за мгновение, до того как умертвляющую разум тишину разорвет жалобный лисий визг, Хевра тянет его в противоположную сторону от той, в которой пыталась разглядеть очертания твари в густом тумане. Когда это происходит, Сэм испытывает страх, какой не испытывал никогда за всю свою жизнь. Это ощущение несравнимо ни с чем, что ему удалось пережить; ни одна стычка с пожирателем не прошла так напряженно, как эта, потому что он всегда знал, что можно ожидать. Но здесь, в по-настоящему мертвом лесу, засыпанном доверху мертвыми тушами, поглощенный в белом тумане, Сэм совершенно не может вообразить себе то, с чем они могут встретиться. Ему страшно за Юру, потому что он пришел сюда неизвестно зачем, и даже если он настолько потерял самого себя — разве это повод обрекать себя на смерть в таком месте?Безумие.
Что, если Сэм уже прошелся по его трупу, попросту не различив отлив золотых волос своего брата, потому что всё вокруг не имеет никакого цвета, кроме смешанных друг с другом грязного серого и коричневого. Мысль о том, что он даже не различит кости Юры среди сотни других, которые тут есть, почти убивает его изнутри. Они помогают друг другу подниматься, когда кто-то падает, не удержавшись на скользкой гнили или наткнувшись на острые позвонки, с трудом взбираются на высоту, появившуюся тут впервые, потому что необычную ровность поверхности заметила еще Хевра, в самом начале их сотрудничества. Легкие горят, впервые за все время лес оживает настолько сильно из-за визгов, напоминающих находящегося на грани гибели зверья, неизменно приближающихся к ним все ближе и ближе. Однако, когда они взбираются выше, то крик раздается совсем рядом, а потом что-то касается их сплетенных рук и Сэма больше ничего не держит. Он не ощущает пальцев правой руки и видит, как в воздухе образуется кровь, а его с Хеврой отталкивает друг от друга в разные стороны. — Сэм! — последним, что он видит, это то, как нечто окровавленное тянет за собой Хевру в пропасть, оказавшуюся сразу же за вершиной, на которой они хотели искать спасение. Теперь единственным, — когда красные волосы Хевры свалившейся в бездну исчезают, — оставшимся ярким цветом в окружающем его безумии оказывается его собственная кровь, брызжущая фонтаном с запястья, лишенного своего продолжения. Сэм слышит глухой удар, такой, какой должен быть при падении тела с высоты во что-то кажущееся еще более ужасным месивом, чем то, через что им пришлось идти до этой точки. Он не удерживает равновесие и соскальзывает, унося за собой кубарем еще огромную кучу острых костей, оставляющих царапины на всем его теле. Во рту появляется вкус крови и грязи, потому что удар пришелся ему в грудь при падении, такой силы, будто он сейчас станет тем самым трупом с продавленной грудиной, изображение которого он рассматривал в дневнике сквозь дрожь в пальцах. Шок разорванных тканей еще не исчезает, поэтому Сэм не рычит от боли там, где что-то острое лишило его руки, чтобы связь между ним и Хеврой была разорвалась. Хевра мертва. По его вине, потому что он сглупил и не оттолкнул её тогда силой, направляя назад, чтобы она выжила. Зачем-то доверился, обрекая ни в чем не повинную девушку, которая даже языка здешнего не знала, на смерть в этом аду, в который он пошел по своей эгоистичной воле найти любимого человека, когда вряд-ли уже сам имел для него хоть какое-то значение. И сам он уже совсем скоро окажется мертв, потому что слышит, как к нему кто-то приближается. Сквозь хриплый вдох, Сэм кашляет кровью, с трудом поднимая свое тело из грязи на левой руке, заставляя пройти по всему организму той боли, напоминающей электрический заряд. Острая тетива разрезает его грудь, потому что во время бега он закрепил свой длинный лук на плече, чтобы он не мешался. Глаза заливает собственная кровь из царапины на голове, стремительно окрашивающей его светлые волосы в цвет, жалко подобный красному Хевры, поэтому он не видит вокруг ничего. Ему удается подняться, не свалившись даже обратно в кучу костей, лишь пошатнувшись дает себе сделать полный вдох грудью, травмированной после удара. Он зажимает во рту крепкую деревянную рукоять лука, которому повезло не сломаться при таком падении, чтобы единственной оставшейся рукой нащупать на спине разорванный колчан с несколькими оставшимися внутри стрелами. Всего четыре. Две сломаны. Сэм слышит, как кто-то рядом с ним останавливается. Прямо в нескольких метрах, затихая. Он, едва не ломая зубы, сжимает от боли челюсти, чтобы сдержать крик, когда обрубок его руки начинает издавать жгучую пульсацию. Сэм, судорожно схватив целостные стрелы, сначала трет ребром ладони лицо, чтобы открыть глаза, слезящиеся от боли и грязной крови, что уже успела залить их, а потом меняет местами лук, все-таки нащупывая то, что верхнее плечо конструкции было треснуто; зажимая между зубами уже древко двух стрел, чувствуя их оперение, пропитанное грязью. Сэм, с трудом удерживаясь, отстраняет от себя руку, натягивая тетиву, которая повредит ему зубы и отсечет язык, когда он выстрелит. Он прицеливается вперед, в фигуру, на которой пытается сфокусировать поврежденное зрение. — А он мне не верил, — произносит фигура притворно обычным голосом, словно пытаясь скрыть ту искаженность, с которой говорит каждая демоническая тварь, просто не придающая этому сильное значение. Сэм зажмуривается, чтобы снова открыть глаза и наконец-таки рассмотреть мразь, угробившую целый лес. Он ощущает, как его рот наполняется кровью и она стекает по подбородку, капая на землю, потому что Сэм не может проглотить её из-за тетивы и двух стрел во рту. Боль полностью охватывает его запястье, сводя судорогой руку так, что он начинает ощущать каждую разорванную вену, видя режущими болью глазами слой жира, налитые кровью мышцы и две кости, которые станут такими же желтыми, какими покрыта эта земля. Сэма бы стошнило, но ничего, кроме крови и желчи из него бы не вышло. — Какая же ты приставучая тварь, — уже не пытаясь подавить искажения в голосе произносит изуродованный Юра, которого он видит перед собой.Это не Юра.
Он весь в крови, с кожей серой, как грязный снег, пеплом осыпающийся на землю, с пульсирующими почти черной кровью венами под ней. У него отсутствуют обе руки: вместо них, еще худшими лохмотьями, чем у Сэма, висит гниющее мясо коричневого цвета, покрытое омерзительными пятнами трупного жира. Вместо них, из его спины тянутся две пары рук, являющихся уже плотью самого демона, потому что она темная и с переломанными косточками, выходящими наружу, которые не должны там быть, длинной в несколько метров, изогнутые, как паучьи лапы тех демонов, которые угодили в мясную лавку. Одна из них сжимает длинными пальцами что-то, отдаленно напоминающее чью-то печень, трапезничать которой тварь, видимо, только собиралась. — Какой прекрасный вид, давно хотел, чтобы ты сдох, на самом деле, — существо тянется к нему и Сэм делает слабый шаг назад, не в силах разжать челюсти и дать стрелам вонзиться в лицо Юры, — Что, не хватает сил? Некогда зеленые глаза поглотила чернота, характерная тем же демоническим венам, а внутри, словно только что разлитая кровь, дрожал раздвоенный зрачок, возвращающий Сэма к мраку своих воспоминаний, когда он видел, что сабля приобрела такой же глаз. Надо же, это был не сон. — Ты пришел сюда, в надежде увидеть своего дорогого наставника? — он отвратительно хихикает, обнажая несколько рядов желтеющих зубов, между которыми все еще осталась не пережёванное до конца мясо, — Ты не представляешь, как мы были близки все эти восемь лет… Сэм отпускает тетиву и теряет часть языка, медленно заполняющего рот кровью, от вкуса которой уже не избавиться никогда. Стрелы оказываются сломанными в щепки, брошенные в сторону, как незначительный мусор. Вместе с ними ломается Сэм. — С ним было интересно, — протягивает тварь, чернеющая с каждой секундой так, что её резко передёргивало, — До определенного момента. А после надоел, как все, понимаешь, к чему я клоню? — его глаза становятся все более кровавыми, и демон наклоняется к нему, вонзая свои острые когти Сэму под ребра, чтобы ухватить его за грудину, травмируя внутренние органы. У него нет сил произнести хоть что-то, а теперь, когда существо проникает когтями глубже, он может лишь захлебываться собственной кровью, мечтая умереть не настолько мучительно. — Я никогда не разделял с ним общие чувства или боль, но это не значило, что я не знаю, что он это испытывает… Знаешь, иногда интересно было покопаться в воспоминаниях, — существо улыбается шире, выдыхая запахом гнили ему в лицо, — Тебе ведь так это знакомо, не правда ли? Сэм ощущает пустоту внутри себя по мере того, как демон сдавливает его грудину своей нечеловеческой хваткой, чтобы в следующий момент выломать её наружу, всем видом насладившись приятным хрустом. — И все эти годы он мечтал тебе кое-что сказать, но не мог, потому что боялся, что я тебя убью за это, представляешь? — печень летит в сторону, так и не съеденная, потому что Сэм перед ним был более желанным мясом, свежим, — Он ведь не знал, что головные боли у него не от выпитого вина или бессонницы, а потому, что я овладеваю его разумом.Боль.
Не было ничего другого, чтобы Сэм мог ощутить. Адская, раздирающая до глубины его нутра боль, которой упивается эта сука, уничтожившая рассудок Юры, а теперь и оскверняющая его тело, преобразовывая его в демоническое нечто. Он чувствует, как его тело тяжелеет и он вот-вот закроет свои окровавленные глаза, в то время как удовольствие твари только начиналось. — И прежде, чем я полностью подавил его волю, то дал обещание, что в точности передам тебе то, что он так трепетно желал сказать. Сэм уже не чувствует ничего, что могло бы заставить его ощущать себя живым. Но когда тварь перехватывает его за челюсть, одной из своих рук, проникая в окровавленный рот с отсутствующей частью языка, боль снова охватывает всё тело, и ему не хочется смотреть вниз, на то, что было сделано с его внутренностями; наверняка он напоминал ту самую иллюстрацию с трупом. Когти царапают его десна, а две руки обвивают туловище так, словно тварь его нежно решила обнять. — Ты — моя семья, Сэм, — его голос снова становится похожим на человеческий и Сэм чувствует, как по его окровавленному лицу стекают горячие слёзы. Одна рука ложится ему на затылок, чтобы грубо схватить за волосы и приподнять его голову, заглядывая в безжизненные глаза, а объятия становятся сильнее, сдавливая Сэму позвоночник. — Я люблю тебя.