***
Парвати моложе Пенни лет на семь. И Пенни, которую никто не спрашивал, куда и с кем её селить, сталкивается с Парвати чересчур часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Пенни это раздражает. Раздражает и то, что её лаборатория, точнее, не её, конечно, а лаборатория доктора Лейхенберга, в которой Пенни теперь ассистирует, находится в том же здании, что и дорогой бордель для Аспидов. Бордель, скрывающийся под личиной кабаре-ресторана, в котором Парвати считается звездой. И особенно Пенни бесит то, что наглая самовлюблённая вертихвостка не считает нужным ограничиваться помещениями, официально отведёнными под «клиентов», и водит особых гостей наверх, в личную квартиру, отчего и другие «девочки» мадам Кэрроу переняли привычку, а по жилому коридору вечно шастает толпа перевозбуждённых пьяных колдунов. Пенни остаётся лишь благодарить судьбу за то, что начало «новой эры» наградило её ожогом на полголовы, изуродовав лицо, деформировав ухо и навсегда оставив на её голове гигантскую бугристую красную залысину — такой женщине похотливое внимание подобных личностей практически не достаётся. Но и пары раз, когда её хватали со спины, беззастенчиво щупали грудь и промежность, чтобы вскоре с руганью и проклятьями оттолкнуть, когда она в страхе оборачивалась, демонстрируя хулиганам увечья, ей оказалось выше крыши. Был как-то ещё один господин, самый неугомонный — или самый раскумаренный из всех, которого даже её уродство не отпугнуло. В тот день Пенни была близка к надругательству как никогда. Спас её Лейхенберг. Пусть под спасением и стоило понимать насмешливое уточнение, точно ли некто Струпьяр хочет связываться с уродиной, у которой между ног так же сухо, как и в куриных полукровьих мозгах. Её, на которой весь зельеварческий этап его бесконечных экспериментов и держался, кичливый немец оскорблял часто, к этому Пенни было не привыкать. А вот за то, что издёвка заставила Ступьяра со смехом швырнуть её, тихонько поскуливавшую побитой псиной, на пол и уйти прочь — за это она была даже благодарна своему начальнику. И всё же, не води Парвати и её «соратницы» своих хахалей наверх, такое бы случалось куда реже. Но говорить с ней было бесполезно: возомнившая о себе не пойми что разодетая профурсетка не потрудилась даже выслушать Пенни, когда та впервые постучалась к ней. Открыв и увидев, что это всего лишь соседка-лаборантка, Парвати хлопнула дверью прямо у той перед носом. Жаловаться мадам Кэрроу тоже было бесполезно. Оставалось лишь терпеть и злиться про себя. Стены в здании тоненькие, как грифельная доска. Хочешь-не хочешь, а Пенни приходится несколько раз в неделю становиться невольной свидетельницей встреч Парвати со своими благодетелями. Слушать стоны и шлепки плоти о плоть, пьяный хохот, крики. Пенни может сколь угодно прижимать к ушам подушку, пытаясь заглушить бессовестно громкие вопли из соседской квартиры, но подушка, как назло, у Пенни ещё тоньше, чем треклятые стены. Поэтому её вдвойне злит, что, когда у Парвати с Аспидами дело доходит до разговоров, — а оно точно доходит — Пенни, как ни пытается, не может услышать практически ничего. Такой вот закон подлости. Зато Пенни слушает — и слышит — в лаборатории. Лейхенберг болтлив, его помощники — ещё болтливее. Но говорливее всего — сами зелья, ведь Пенни, бывшая признанной мастерицей в этой науке, прекрасно понимает, что значит каждая конкретная сочетаемость ингредиентов, любое изменение состава и очередная разбалансировка реагентов. Крупицы ценной информации собираются, нанизываются на нить, как бусины, чтобы Пенни потом попыталась разгадать, какой из них складывается узор. Получилось или нет, но Пенни всегда после передает сведения тем, кто умеет разгадывать куда лучше неё самой. Так они успели предотвратить уже несколько крупных атак на маглов и пару раз избежать проблем от рейдов на гетто волшебников с низким статусом крови. И всё же спасать получается не всегда. Самое болезненное — знать, что иногда твои данные могут не помочь. Порой масштабы не позволяют, порой здравый смысл. Иногда бывает банально поздно. Пенни такое ненавидит. Но помнит, что риски раскрыть шпиона, показать врагу, что знаешь его план, сгубить немногочисленные отряды или вляпаться в ловушку порой перевешивают, что порой правильнее не делать ничего. Что попытка помочь вопреки доводам разума может обернуться катастрофой. Сопротивление уже через это проходило. Теперь они стали осторожнее. Теперь эта простая истина вбита у них на подкорку. И всё-таки, всё-таки… Пенни до сих пор грызёт себя за то, что знает: её сведения могли бы спасти румынскую драконью базу. Спасти Чарли. Не спасли. Одноклассник сгинул так же, как и десятки его коллег: по мнению Аспидов, то была достойная кара за помощь британскому сопротивлению. Они зовут себя Мангустами. Теми самыми дерзкими маленькими животными, что охотятся на змей. Пенни всегда улыбается, когда думает об этой неприкрытой издёвке. Раз за разом представляет себе крохотного зверька, что вцепился в горло самому главному Змею, и не отпустит, ни за что не отпустит, пока Змей не подохнет. С тех пор, как она присоединилась к Мангустам, Пенни перестала ежедневно думать о глотке́ отравы. У неё появилась цель. У Мангустов есть несколько штабов в Лондоне, и ещё несколько — во всём Соединённом Королевстве. Некоторые агенты знают лишь своих связных, некоторые — только членов своего штаба, и лишь самые приближенные к Змеелову знают всех. Сама Пенни относится ко вторым: её ментальные щиты сильны, но недостаточно — если давить «по-лордовски», она сломается. Так говорит Змеелов, а она полагается на суждения Змеелова безоговорочно — ничего другого всё равно не остаётся. Здание штаба защищено заклятием Доверия, но люди… С людьми сложнее, так что Пенни и не рвётся знать больше, чем положено, чтобы не навредить Мангустам — если припрёт и её схватят. И так хватало понимания, что от её осторожности зависит сохранность десяти душ на истэндской базе. Хорошо хоть Хранителем тайны была не она, а Артур, безвылазно торчащий внутри скрытого Фиделиусом здания. Официальная власть считает Мангустов террористами. Да и как ещё им звать кучку непокорных магов, отказавшихся терпеть тиранию Лорда? Впрочем, «магами» их позиционируют редко, ведь из каждого волшебного утюга летит неизменное: «предатели», «полукровки», «грязнокровные отродья», «мерзкие сквибы». Даже «гоблино-» и «эльфофилы» — в самом порочащем смысле, до которого только можно додуматься. Поначалу Пенни шокировало то, как пресса и правительственное радио, слушать которое отныне было обязанностью каждого гражданина, переворачивают правду, вертят фактами и внаглую врут магическому сообществу. Как демонизируют сквибов, как сотрудничество с другими волшебными народами с презрительной насмешкой клеймят «половыми извращениями». Теперь ей смешно. Смех нерадостный, скорее истеричный, ведь она осознаёт, что некоторые (или многие?) действительно верят и газетам, и бессменным ведущим новостных выпусков — Захарии Смиту и Пэнси Паркинсон. Что уже даже представители самых низших каст нового магического сословия могут искренне считать власть Лорда благом. «А что ты хотела? Им десять лет срут в мозги. Конечно же, запашок прорывается», — с привычной грубостью отвечает Тонкс в те редкие моменты, когда подруги видятся и Пенни снова и снова начинает возмущаться тому, как люди глотают очередную лордову реформу. И всё же Пенни уверена: бывшая мракоборка не меньше её самой надеется на то, что всё изменится. Что будет как раньше. Пока Тонкс в штабе, она принципиально не маскирует стеклянный глаз и грубый рубец на горле. Пенни смотрит на неё, уверенную и спокойную, на серьёзного мальчугана Тедди Люпина, которому столько же лет, сколько и новой власти, но который уже как равный помогает взрослым, настраивает магловскую аппаратуру вместе с «дедушкой Уизли», шустрит на кухне и рисует карты; на Римуса, которые изредка вырывается в штаб обнять жену и сына — и на душе Пенни становится чуть радостнее. Остались ведь на свете такие нормальные вещи, как семья, любовь — значит, не всё потеряно. Значит, есть за что бороться. Значит, «как раньше» ещё возможно.***
Рабастан Лестрейндж — частый гость на их жилом этаже. Пенни он пугает до мурашек, но она старается не показывать виду. Её работа — слушать, и она подслушивает достаточно сплетен об этом Аспиде, чтобы понимать: рядом с такими, как он, ей даже чихать опасно. Бояться было чего даже без учёта особого статуса и тёмной магии — Лестрейндж грузный, рослый, настоящий шкаф: там в кулаке силы больше, чем у Пенни во всех мышцах разом. Один из самых именитых, член «главной двадцатки Лорда», герой двух войн, кичливый, неуравновешенный; по новым порядкам, он относится к высшей касте волшебников и имеет право владеть личной палочкой. Как и положено Аспидам по статусу, Лестрейндж носит свою в рукояти, повторяющей форму змеиной головы, но, в отличие от рядовых приспешников Лорда, этот не ограничился обычной серебряной змейкой. Нет, он предпочёл королевскую кобру, отлитую из белого золота, со сверкающими глазами-изумрудами размером с фасолину. Когда Лестрейндж колдует, драгоценные камни эффектно искрятся потусторонним зелёным светом; Пенни страшно даже представить, сколько такая «примочка» может стоить. Явно куда больше её годового жалованья. К сожалению, Пенни уже как-то «повезло» на своей шкуре испытать и его неуравновешенность, и магию его коброголовой палочки. С тех пор Пенни делает всё возможное, чтобы лишний раз не попасться ему на глаза. А всё из-за Парвати. Соседка всегда готова принять Лестрейнджа у себя. Вероятно, он — её главный клиент и покровитель. И Пенни отчаянно надеется, что ей больше не доведётся застукать их вдвоём. Ей хватило и того раза, когда она, не сразу поняв, что в полутьме коридора кто-то есть, едва не налетела на эту парочку. Хорошо хоть полумычание-полустон Парвати заставило её тогда вовремя замедлить шаг. Пенни до сих пор помнит все детали той сцены — к сожалению, её память часто играет с ней злые шутки, стирая всё хорошее, но бережно сохраняя самые неприятные моменты последних лет. Ну а видеть Рабастана Лестрейнджа, прижимавшего совсем хрупкую на его фоне девушку к стене, было более чем неприятно. Пенни тогда понадобилась не одна секунда, чтобы понять: пришлый колдун и главная вертихвостка дома не просто ласкались в коридоре, отнюдь, у них всё уже зашло куда дальше. Аспиду, как видно, захотелось воспользоваться «услугами» Парвати прямо там, в общей зоне, не дожидаясь, пока они войдут в квартиру. Шок замедлил реакции, отчего Пенни застыла, не в силах оторвать взгляда от того, как Лестрейндж резко двигал бёдрами, вколачиваясь в Парвати, обхватившую его ногами, от задранного платья, от разорванного декольте, сквозь которое видна была покрытая ссадинами обнажённая грудь, от разметавшихся по плечам чёрных взлохмаченных волос. Но в полное оцепенение Пенни привело другое: рука Лестрейнджа крепко держала Парвати прямо за горло и давила — сильно давила, Пенни отчётливо видела это. Вены на шее девушки вздулись, на коже вокруг его хищных пальцев явно — и это было заметно даже в полутьме — проступали болезненные белые пятна. Слезящиеся глаза покраснели: казалось, что ещё немного — и они вылезут из орбит. Этот гад душил её! Пенни с горечью вспоминает о том, как отреагировала тогда. Как смотрела на дрожащую от асфиксии Парвати и думала: нынче никто не в безопасности. Даже любимица Аспидов. И у неё шансов погибнуть от загребущих рук представителей новой власти так же много, как и у любого другого, лишённого палочки. А потом Пенни подумала о Беа. Сестрёнку задушили точно так же в самом начале, когда лордовы порядки ещё только устанавливались. Неизвестные грубо надругались над Беа перед тем, как выдавить из неё жизнь. Видимо, привычки Аспидов за десять лет совсем не изменились. Беа была немногим старше Парвати. — Оставь её в покое, немедленно! — Пенни сама не ожидала от себя такой смелости. И лишь задним умом понимала: всё-таки это шевелились именно её губы и это именно её хриплый голос прорезал полутьму коридора. Мерлин, какой же дурой она была! Пенни до сих пор на все лады ругает себя за это. Ибо отчётливо помнит, что случилось дальше. Всполох чар — и вот она уже летела спиной назад, прямо в стену. Свалившись на пол, она успела лишь прикрыть лицо от взмаха магического хлыста. Пенни до сих пор не может думать без содрогания о том, как было страшно, как воздух мгновенно пропитался матом и яростью разозлённого Аспида, как ударом заклятья ей рассекло щёку, предплечье, как позвякивала пряжка на ремне Лестрейнджа, который тяжёлым чеканным шагом подходил к ней. И чем ближе он подходил, тем отчётливее становились его ругательства, в какой-то момент сумев заглушить даже звон в её ушах. «…за своим грязным ртом! Сука тупорылая!» Вспышка света — сияние глаз кобры, и Пенни подняло в воздух, чтобы уже в следующую секунду вновь швырнуть оземь. Прошёл почти год, а она всё ещё с лёгкостью может воскресить ощущения того, как раскалывалась от ушиба голова, как плыл и множился перед глазами коридор, как вязал во рту металлический привкус крови. И ту смесь шока и разочарования, которую испытала, услышав издевательский хохот Парвати. «Ой, да это ж моя юродивая соседушка! Ну, та тормознутая «пробирка», про которую говорил Лейхенберг. Не обращай ты на неё внимания, Басти, милый! Говорят, ей мозги поджарило покрепче, чем рожу, но хоть зелья варит что надо. Хотя, казалось бы, удивительно, ведь такая дура набитая. Плюнь, давай-ка лучше продолжим…» В памяти не сохранилось, что на это ответил Лестрейндж. Пенни так и не поняла, говорила ли что-то ещё Парвати. Зато в ушах до сих пор звенит их смех — его и её, который всё звучал и звучал, даже после того, как любовники в обнимку прошагали мимо и с оглушительным треском захлопнули за собой дверь квартиры, оставив израненную Пенни ничком лежать на полу. Вскоре стоны Парвати возвестили о том, что они и впрямь продолжили. На этот раз через стену отчётливо различались шлепки ладони о плоть и довольное женское повизгивание — слышать это было особенно противно, ведь, судя по звукам, Парвати явно нравилась экзекуция в исполнении её «милого» Лестрейнджа. Пенни не забыть тех чувств, что она испытывала, поднимаясь на ноги, избитая и униженная, будто бы оплёванная. О, она жутко злилась на себя за то, как наивно поверила, что профурсетке угрожает хоть какая-то опасность! До сих пор злится. В одном, как видно, Парвати оказалась права: Пенни — действительно дура набитая. Доковыляв до квартиры и обработав кровоточащие порезы, Пенни ясно осознавала, как сильно ошиблась, посчитав, что Парвати хоть чем-то похожа на таких, как она сама. О нет, в отличие от подобных Пенни, этой бояться нечего. Она-то выживет в любых условиях и везде умудрится устроиться с комфортом. Пенни прекрасно выучила тот урок. Поэтому старается больше не натыкаться на Лестрейнджа. И ни во что отныне напрямую не вмешивается. Куда лучше и полезнее через штаб помогать людям, действительно нуждающимся в её помощи. Сталкиваясь в коридорах с Парвати, Пенни делает вид, что её не видит. Впрочем, Парвати делает то же самое.***
В научном сообществе Новой Магической Британии профессор Лейхенберг считается выдающимся практиком и талантливым артефактором. И действительно, совмещать магловскую инженерию, физику и искусство зачарования волшебных предметов у него получается весьма недурно. Однако большинство его изобретений и экспериментов содержит этап зельеварения, в котором Лейхенберг разбирается так же «хорошо», как пикси в сортах вина. И это, конечно, кажется Пенни абсолютно нормальным, ибо нельзя уметь всего на свете. Проблема заключается в том, что раздутое эго Ганса Лейхенберга не позволяет ему признать эту простую истину перед другими людьми. Возможно, даже перед самим собой. И он без зазрения совести носит ещё и звание мастера-зельевара, вдобавок к заслуженным регалиям — невзирая на тот факт, что его познания в области стремятся к нулю. Именно поэтому он в своё время и «пригласил» Пенни присоединиться к его команде. Ей до сих пор неприятно вспоминать о том, как первая же их встреча началась с шантажа. «Либо вы идёте к нам, либо ваше тело украсит собою эшафот на площади Чистой Крови», — разве что чуточку более завуалированно. Впрочем, как бы омерзительно это ни звучало, Пенни на тот момент уже достаточно узнала о порядках Аспидов, чтобы понимать: исполнить свою угрозу Лейхенбергу вполне по силам. Конечно же, для посторонних она — простая лаборантка, которую доктор Лейхенберг милостиво посвящает в тонкости своих рецептов и исследований, чтобы «юное дарование могло совершенствовать навыки и стать со временем сносной преемницей в его нелёгком деле». Лейхенберг же зачастую оказывается «слишком занят другими ключевыми этапами проектов» или просто «проявляет благородное доверие калеке, которую подобрал с улицы, чтобы дать ей работу и кров». По сути же, начальник просто прячет свою некомпетентность, взвалив всю работу целиком на Пенни. Втайне ото всех он советуется с нею за закрытыми дверями о каждом новом этапе в исследованиях, где задействованы волшебные эликсиры: что из себя должен представлять конечный напиток, какие для него нужны ингредиенты и как, по мнению Пенни, действие отваров будет сочетаться со свойствами артефактов самого Лейхенберга. В принципе, небольшая часть сотрудников лаборатории может если не знать наверняка, то догадываться, что их босс не блещет в данной сфере: всё же, как он ни притворяется, но абсолютно идиотские замечания, которые из него нет-нет да прорываются, дают понять любому сведущему в варке зелий, что здесь что-то нечисто. Даже если Лейхенберг, по взгляду Пенни понимая, что сморозил глупость, начинает смеяться и громогласно заявлять, что «это была проверка того, как внимательно вы все меня слушаете». Если бы Пенни думала, что он последует её совету, то наверняка порекомендовала бы Лейхенбергу вообще прилюдно не раздавать «ценных» указаний в этой области, но она молчит, понимая, что это бесполезно: слишком уж Лейхенберг любит поучать других. Впрочем, сотрудники всё равно дружно делают вид, что так и надо, очевидно, готовые сколько угодно закрывать глаза на его откровенное лукавство, чтобы удержаться на своих рабочих местах. При этом Лейхенберг умудряется при каждом удобном случае подчеркнуть то, как зелена и неопытна его лаборантка, которую он лишь по доброте душевной «подтягивает в искусстве зельеварения». Аспидам, во всяком случае, он говорит именно это, попутно соловьём заливаясь о своих высочайших достижениях и своей бесконечной благодетели. Пенни давно смирилась с ролью ширмы, её это совсем не трогает. Зельями она начала заниматься не из-за мечтаний о блестящей карьере, о которой можно было бы сейчас горестно вздыхать. Нет, она просто любит эту науку сколько себя помнит, любит страстно, неистово и абсолютно взаимно — зельеварение с младых ногтей легко и охотно поддаётся ей, как волшебный единорог ластится к её уверенным рукам, получается во всех аспектах, включая всевозможные эксперименты. В школьные годы Пенни даже умудрилась сделаться — и остаться таковой с течением времени — любимой ученицей самого строгого преподавателя, Северуса Снейпа — а это уже говорит о многом. К сожалению, судя по всему, сам профессор Снейп погиб в Битве за Хогвартс. Он был посмертно признан предателем и шпионом Дамблдора, оттого мемориальной доски в его честь не найти ни на площади, ни в Косом Переулке, ни в Министерстве — в отличие от других павших Пожирателей. Нет у её наставника и места на кладбище, которое можно проведать: всех сторонников Ордена Феникса, насколько Пенни знает, сожгли в общей куче мёртвых тел. Неизвестно даже, что сталось с пеплом. Для Аспидов неверность Снейпа их идеалам — это повод плеваться при упоминании его имени, для Пенни же — слабое утешение, что любимый учитель и зельевар, на которого ей хотелось равняться в школьные годы, был с нею когда-то на одной стороне. Впрочем, всё это сейчас неважно — в ту ночь погибло очень много людей, а в последующие десять лет — и того больше. Всех их постигла одна участь — грязные сутолоки, опороченное имя и безвестная могила, если таковая вообще была. Думать обо всём этом больно, поэтому Пенни старается не думать. И всё же, как ни пытается, она не может избавиться от одного простого, глупого желания. Хоть на день, хоть на часок, но вернуться назад, в прошлое. Вновь посидеть за партой и от души насмеяться, вдыхая пары Веселящего зелья. Опять пробежаться по залитым ярким витражным светом коридорам Хогвартса на третьем этаже, послушать чудесную мелодию, что наигрывал юный бард на картине, висевшей в холле Библиотечной башни, пообедать лучшим в мире пирогом с почками в Большом зале, всласть накричаться и наулюлюкаться на квиддичных трибунах… Но самое главное — вновь увидеть друзей и близких — всех тех, кого у неё отобрали. Просто обнять их. Однако этому не суждено сбыться даже во снах. Сны почти всегда оккупируют кошмары. Реальность, впрочем, не лучше. Работа в лаборатории редко становится отдушиной. Уж точно не в такие моменты, когда Пенни приходится изготавливать мази, разъедающие кожу, или настаивать эликсир сумасшествия. Ей невообразимо гадко быть к этому причастной. Впрочем, Пенни прекрасно понимает: даже если бы Мангустам не нужно было, чтобы она оставалась шпионить здесь, даже если бы она каким-то чудом нашла способ уйти от Лейхенберга, сбежать отсюда без палочки и почти без денег, то на её место тут же подыскали бы другого «лаборанта». Скорее всего, нашли бы кого-то куда менее принципиального и далеко не такого талантливого — а этот новый сотрудник может и не захотеть или же просто не суметь продолжить её дело: раз за разом устраивать незаметный саботаж, на котором Пенни, ввиду её виртуозных умений, никто не может подловить. Ибо, пусть это и не снимает с неё вины за участие в разработках всякой гадости, Пенни всегда старается помочь как умеет: начиная от намеренного снижения пагубного влияния кислотной мази на эпидермис будущих жертв, кончая сокращением срока действия ядов и вредоносных эликсиров. Жаль, очень жаль, однако строгий учёт компонентов и объёмов сваренных зелий не позволяет Пенни помогать ещё сильнее. О, с каким бы огромным удовольствием она готовила лечебные эликсиры и тонизирующие пилюли для Мангустов! Но с тем уровнем защиты, что установлен на их складе, подворовать необходимые компоненты у Лейхенберга просто физически невозможно. Затариться ингредиентами в Косом переулке тоже не выйдет — с новыми законами почти ничего подходящего на прилавках в магазинах «для всех» не найти, а если что полезное туда и попадает, то приобрести это можно, лишь получив соответствующие разрешения в тех инстанциях, куда Пенни и на порог не пустят. Без специального рецепта купить выйдет разве что пару готовых зелий: дрянную жиденькую настойку от простуды и до пятнадцати унций перебродившего рябинового отвара на человека в месяц. Нет, есть, конечно, ещё вариант попробовать сунуть аптекарю взятку или потолкаться в Лютном и постараться найти там что-то подходящее за звонкую монету, но Пенни на таком уже попадалась прежде, и теперь, случись подобное во второй раз, ей уже будет не отделаться сломанными пальцами и выговором. За незаконное приобретение магического сырья можно потерять и работу, и голову. Так рисковать нельзя. Хотя осуществлять поставки для своих всё равно было бы невозможным, даже добудь Пенни нужные ингредиенты. Ведь варить зелья личного пользования в лаборатории строго запрещено, надолго отлучаться для этого в штаб она не может, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, а если попробует втихаря делать это дома, то её вмиг вычислят по запаху — если не установленные по этажам магические датчики, так чуткие носы соседок. А уж в том, что последние её сдадут, сомневаться не приходилось. Поэтому Пенни ничего не остаётся, как просто смириться. После смены в лаборатории у Пенни есть около двух часов до комендантского часа в зимнее время и до четырёх — в летнее. Поэтому, чтобы не остаться голодной, она сразу же после работы, порой даже не заходя к себе, отправляется за продуктами. Обычно Пенни закупается в магическом ларьке на Уайтчэппел Маркет. Это неплохое местечко в пешей доступности. Да и штаб располагается совсем недалеко оттуда, отчего походы в тот район по настоянию Тонкс становятся для Пенни привычной рутиной. Логика подруги проста: если кому-то из Аспидов придёт в голову следить за Пенни, то соглядатай вряд ли заметит подвох в те дни, когда Пенни нужно попасть на базу. Место для штаба выбрано просто идеально: оживлённый рынок, где так легко затеряться в толпе, словно невзначай свернуть не туда, в маленький складской проулок, откуда через заброшенный цех по разделке мяса и можно пройти в тайное убежище истэндской группировки. Единственным неудобством — во всяком случае, для Пенни — является то, что идти до Уайтчэппел Роад ей приходится через площадь Чистой Крови. Это место не нравится Пенни, оно отвращает её до дрожи, но добираться иначе нельзя — полукровкам разрешено ходить лишь по определённым маршрутам. Поэтому всякий раз Пенни старается миновать площадь быстро и не смотреть. Но не смотреть получается далеко не всегда: мрачные виселицы так и притягивают её взгляд, как зачарованный магнит. Ведь, пусть теперь печально известный эшафот почти всегда стоит пустым, Пенни хорошо помнит те дни, когда он ломился от количества повешенных, а смрад стоял такой, что можно было запросто лишиться чувств. Слишком много хороших людей отдало свои жизни здесь, в сердце самого обширного в Лондоне гетто для полукровок, и слишком больно Пенни вспоминать, как болтались в петлях бледные, искажённые уродливой печатью смерти тела. Но всё же Пенни исправно шагает по площади изо дня в день и даже старается не выглядеть чересчур подавленной, проходя мимо зловещего возвышения. Она надеется лишь на одно: что больше никогда не увидит на нём знакомых и друзей.***
Сегодня Пенни весь день едва сдерживает улыбку. То, что она случайно подслушала на прошлой неделе, оказалось чрезвычайно важным — и сегодня она получила новости от Тонкс, что её сведения помогли вовремя эвакуировать ньюкаслский штаб. Операция Аспидов прошла, казалось бы, как по нотам. Они пытками выбили из Хранителя Джерома сведения, они позаботились о том, чтобы путей к отступлению не было. Паутиновая бомба, гордость Лейхенберга, взорвалась в разгар рабочего дня, изнутри опутав вязкой липкой сетью всё здание, в котором располагались и ставка, и магловский аутлет. Да вот только Мангусты успели вовремя уйти, напоследок включив в магазине пожарную сигнализацию простецов — так что, когда Аспиды вломились в помещение, ни Мангустов, ни маглов там уже не оказалось. Сегодня Пенни занимается не ядами или зельями для промывки мозгов, а лечебными настойками, поэтому настроение у неё отличное вдвойне. Есть отчего: и людей спасла, и других в кои-то веки не травит. Такое случается не так уж и часто, обычно ей везёт куда меньше, и Пенни разрешает себе порадоваться этому маленькому приятному разнообразию. Даже гигантский, закрывающий собою всё соседнее здание, полотняный плакат с изображением Лорда и гордой надписью «Во имя магии и магов» не в состоянии испортить её настроение, пусть сегодня ей и приходится весь день работать у окна, лицезрея змееподобный лик, — кровь саламандры лучше разводить под прямыми солнечными лучами. В какой-то момент Пенни распирает настолько, что она, трижды оглянувшись и удостоверившись, что за ней никто не следит, украдкой показывает Лорду острый язычок. На секунду — но как же сладка эта мимолётная секунда протеста! Пенни хихикает в ладошку, как малое дитя, и тут же боязливо натягивает на лицо серьёзное выражение; однако душа продолжает ликовать. Пенни водит над котлом «универсальным магическим инструментом под инвентарным номером шестнадцать» — полубесполезной недопалочкой, которой можно пользоваться лишь в лаборатории и строжайше запрещено из неё выносить — и вновь живо представляет себе мордочку мангуста, который поймал цепкими крохотными зубками огромную змею. Настроение не портит даже визит одного из Аспидов. Пенни помнит его: широколицый, потливый, с вечной одышкой и маленькими поросячьими глазками цвета навозной кучи. Фарран Стедман, неприятный тип. Полукровка, насколько Пенни осведомлена; этот одним из первых начал открещиваться и от своего происхождения, и от матери-маглы. Уж непонятно, какими способами он доказывал Лорду свою лояльность, несмотря на наличие такого «порока» — и, если честно, Пенни даже думать не хочет, как этот человек «очищал» своё имя перед главой Аспидов. Ей отлично известно, почему Тедди и Тонкс не выходят из штаба без маскировки — они являются таким же «пятном» на роду чистокровного дома, каковой была и мать Стедмана. Была, а не есть, в этом Пенни почему-то не сомневается. — Хэйвуд, на пару слов. Он не спрашивает — приказывает. Не здоровается, не называет её «мисс», даже не думает о том, чтобы начать разговор с праздной беседы о погоде — пусть Аспиды и носят личину благородных господ, положивших свою жизнь «во имя магии и магов», никакого благородства и никаких манер там нет и в помине. Это Пенни знает давно. Знает и то, что Аспиды-полукровки хамят больше всех: стремятся, как видно, показать таким образом, что они чем-то отличаются от той же полукровой Пенни. Она привыкла к этому, однако ей почему-то особенно гадко сейчас идти к выходу бок о бок со Стедманом. Гадко, но не страшно: такие мини-допросы для всех и каждого давно уже стали нормой. Длятся они не больше пятнадцати минут, правда, отмываться от них в ду́ше потом хочется не менее получаса. Вручив дежурному «универсальный магический инструмент под инвентарным номером шестнадцать» и расписавшись в журнале, Пенни выходит в коридор. Дверь в лабораторию закрывается, и в ту же секунду Пенни получает ногой в живот. Боль пронзает внутренности, воздух комком застревает в груди, и она с тихим ойканьем корчится, согнувшись пополам. Её грубо хватают под руки, не давая прийти в себя, и куда-то волокут. Она слышит лишь шаги подбитых железными пластинами тяжёлых подошв слева и справа от себя, забористый мат и своё имя — с издёвкой и презрением — снова и снова. Комната для допросов оборудована тут же, в этом же здании. Пенни прежде не доводилось видеть её изнутри. Она потеряла немногое, любоваться тут не на что: тёмное помещение, два стула, промеж которых раскинулся тяжёлый дубовый стол с намертво прикрученным к нему магическим светильником, одна из стен сделана из чёрного, непрозрачного стекла, у противоположной стоит высокий шкаф. Дверца шкафа как бы невзначай приоткрыта, и из полумрака его нутра угрожающе поблескивают металлические предметы разных форм и размеров. Кажется, Пенни даже узнаёт очертание топора. Инструменты для «эффективного дознавания», не иначе. Столь презираемая Аспидами официально и столь любимая фактически «магловщина». Но Пенни не успевает полностью додумать эту мысль, ведь её швыряют на стул так сильно, что всю нижнюю часть спины прошивает корёжащей резью. Где-то за стеной, словно через глухую толщу земли, слышится развязный женский хохот. Пенни помнит, что, пока её тащили сюда, спустились как минимум на три этажа, а значит, она теперь куда ближе к борделю, чем к лабораториям. Смысл того, что говорит — что орёт ей — Стедман, до неё практически не доходит, лишь урывками. И только слово «Мангусты» тарабанит по мозгам, будто колотушкой о гонг. Пенни смотрит на Аспида, мутно моргая, и тут её озаряет: каким-то образом они выяснили, кто она. Пораскинуть мозгами о том, как, она не успевает — Стедман выворачивает ей руку, и боль вытесняет из головы всё иное. Когда Пенни вновь может осознавать реальность, она чувствует, что его мясистые потные пальцы скользят по её вороту, опускаясь ниже. Глупая мысль, что её хотят изнасиловать, приходит на ум лишь на долю секунды, а потом сменяется другой, куда более пугающей, той, от которой Пенни прошибает холодным потом: он знает, что искать. И точно, уже в следующую секунду с ликующим выражением лица Стедман начинает срывать с её кофточки пуговицы. Пенни думает о том, как сильно Тонкс гордилась этими пуговицами. И было отчего: средства связи, которые не нужно прятать, которые всегда на виду, а потому не привлекают внимания. Обычные пластиковые полупрозрачные пуговки — таких в любом хозяйственном киоске на кнат ведро. И всё же не совсем, ведь только на гранях этих невзрачных кругляшей Протеевы чары при необходимости складывают необычные узоры. Если посветить сквозь такую штуку обычной лампой под определённым углом, эти узоры проектируют послание на ближайшей плоской поверхности. Кажется, Стедман понимает, как это работает: одну за одной он подносит пуговицы к светильнику, пока дело не доходит до последней. На секунду на его лице появляется злоба, которая тут же сменяется безумной радостью, и до Пенни сразу доходит, почему: как видно, ей только что пришло сообщение, и пуговица обожгла Стедману ладонь. Она оказывается права: стоило маленькому диску пропустить через себя свет, как на стене тут же вырисовываются заветные палочки и чёрточки. Стедман ещё не знает, что в послании, он орёт куда-то в сторону затонированного стекла, чтобы срочно вызывали колдографа, но Пенни его уже не слушает. Она раз за разом перечитывает сообщение, смысл которого уже давно в состоянии понять без дешифровочного кода. «Пенни, уходи немедленно. Тебя вычислили». Жаль, что она не получила его каких-то двадцать минут назад. Тогда, возможно, успела бы дать дёру. Почти без страха Пенни думает о предстоящих пытках. Успокаивает, что, как бы крепко её ни мучили, как бы ни вырывали из неё правду, сильно навредить своим она не сможет — раз Тонкс известно, что Пенни разоблачили, она примет все необходимые меры для защиты остальных. Это ощущается словно гора с плеч. И всё же Пенни горько: очень уж она хотела дожить, увидеть, как Мангусты нанесут хоть сколько-нибудь серьёзный урон режиму Лорда. От этой мечты, единственной, что у неё теперь осталась, очень уж досадно отказываться. Однако Пенни не собирается сегодня жалеть себя и бояться, раз уж это её последний день. Она переводит взгляд на Стедмана и нагло улыбается ему во весь рот. Конечно же, это его злит. Но ни первый, ни второй удар кулаком в челюсть не стирают с лица Пенни торжествующей усмешки. Она демонстративно сплёвывает кровь и щерит чудом уцелевшие зубы ещё шире. Пенни уже спасла людей, много людей, и это — её маленькая победа, которую Стедман, как бы ни хотел, не сможет у неё отобрать. До третьего удара дело не доходит. Дверь с грохотом отворяется: за ней стоит взъерошенный, осовелый колдограф. Стедман, на мгновение напрягшийся было из-за шума, явно выдыхает с облегчением и визгливо отдаёт приказ запечатлеть надпись на стене. Он явно не видит того, что замечает Пенни: всё это время колдограф стоит не шевелясь, уставившись в одну точку расфокусированным немигающим взглядом. И, когда он внезапно подрывается и кидается на Стедмана с кулаками, Пенни уже знает, почему. Правда, за спиной зачарованного мужчины, к её удивлению, стоит не Тонкс и не кто-то другой из штаба. Ту, кто обезоруживает Стедмана палочкой со змеиной рукоятью, — явно отобранной у колдографа — Пенни никак не ожидает здесь увидеть.***
Они бегут по коридору, и Пенни, силясь вспомнить хоть какие-то чары, кое-как машет палочкой, с трудом вспоминая нужные слова. Подумать только, раньше она умела колдовать невербально, могла отправить в воздух сразу троих обычной Левиосой, а теперь и простенькое Флиппендо у неё выходит через раз. То ли дело Парвати, умудряющаяся одной рукой тащить за собой Пенни, а другой — виртуозно отбивать летящие в них проклятья. Пенни еле поспевает за ней, а в голове фонтанирует чистейший шок. С какой стати Парвати помогает ей? Откуда ей вообще известно, что Пенни надо помогать? Что всё это значит? Она не успевает прийти ни к какому более или менее ясному выводу — беглянки добираются до улицы раньше. Парвати, явно знавшая о здании куда больше Пенни, выводит её какими-то потайными тёмными коридорами, и теперь, несясь на всех парах к границе антиапарационного пузыря, Пенни по-настоящему верит в то, что они выберутся. Режущее заклинание попадает ей в спину за десять шагов до. Едва не выронив от неожиданности палочку Стедмана, Пенни сгибается в три погибели. Мир вокруг расплывается, краски меркнут, бежать она больше не в состоянии. И тогда Парвати взваливает её на себя. В сознание Пенни приходит нескоро. Она хмурится, видя, что обстановка вокруг незнакомая, а за окном темно — прошло как минимум шесть часов. Она лежит на старой засаленной софе, а чуть поодаль, усевшись на грубо сколоченном табурете, Парвати кипятит воду в большом помятом чайнике, стоящем на керосиновой печи. — Очнулась, Хэйвуд? Пенни кивает. Шею ломит, дёсны болят, но, кажется, уже не кровоточат. Спину тянет, но, судя по ощущениям, раны уже начали заживать — налицо целительная магия. Пенни облизывает губы и узнаёт привкус рябинового отвара — как видно, Парвати основательно подлатала её, пока Пенни была в отключке. Она вспоминает события минувшего дня: то, как Парвати тащила её прочь, как колдовала против тех, кто, казалось, ещё недавно были её самыми желанными гостями. — Зачем? — выдыхает она, уставившись в красивое бесстрастное лицо вчерашней любимицы Аспидов. — И это вместо «спасибо»? — цокает языком Парвати, а затем отворачивается к плите. Взмахом палочки поднимает тяжёлый чайник и наливает кипяток в выцветшую чашку с отколотым краешком. — Эрл Грей, перечную мяту или ромашку? — Перечную мяту, — кивает Пенни. Она молча наблюдает за тем, как Парвати методично окунает пакетик в чашку до тех пор, пока вода не окрашивается в тёмно-янтарный цвет. — Ты что же, получается, из наших? Парвати протягивает Пенни чашку и долго молчит, внимательно вглядываясь той в глаза. Наконец с фырканьем обнимает себя руками. — Ничего себе, какая ты догадливая, Хэйвуд. И Пенни это злит, вопреки здравому смыслу, вопреки пониманию, что эта женщина спасла её. Она с грохотом опускает чашку на плоский деревянный подлокотник и, подтянувшись на локтях, приподнимается, опираясь лопатками о диванные подушки. Исполосованная спина саднит, но Пенни терпит, стиснув зубы. Ей не хочется показывать слабость перед той, которая, которая… — Язвить обязательно? — восклицает она, и возглас получается куда грубее, чем хотелось. — Что, блядь, сложного в том, чтобы ответить по-людски? Выражение лица Парвати меняется, удивление в глазах стремительно обращается весельем, и она разражается громким смехом — куда более заливистым и искренним, чем Пенни когда-либо от неё слышала. — Да ты у нас крепкий орешек, Хэйвуд! — заявляет Парвати, наконец отсмеявшись. — Хорошо, я тебе отвечу. Только ты не пускай насмарку мою работу и не дергайся, договорились? Я не целительница, а тот фарш вместо спины зашивать пришлось не один час. Не хочу тебя перештопывать. Пенни угрюмо кивает и задаёт вопрос в лоб: — Ты из Мангустов? Парвати закусывает губу. — Да. — Почему всё это время молчала? — взрывается Пенни. — У тебя нет доступа к подобной информации, Хэйвуд. Пенни может сколь угодно испепеляюще смотреть на Парвати — та и бровью не ведёт. Впрочем, тут Пенни крыть нечем: она и вправду не имеет никаких данных о командном составе других баз. Сама же всегда считала, что ей выше головы достаточно того, что уже знает. В горле першит. Пенни вновь берёт чашку в руки и глотает горячую ароматную жидкость, не отводя от соседки упрямого взгляда. Допив до конца, ставит чашку обратно. — И давно? — Куда раньше тебя. Считай, с самого начала Второй магической. Мы же тогда зелёными школьниками дрались на стороне Поттера в той самой битве. Ну а потом как-то так вышло, что тем же составом… Ещё чаю? До Пенни не сразу доходит суть вопроса, но как только доходит, она благодарно протягивает чашку. — Тот день мог бы стать роковым для Змея, — продолжает Парвати, невербально повелев чайнику облить кипятком свежий пакетик. — Но Гарри погиб, а с ним и надежда добить эту тварь. Ну, ты, думаю, и сама помнишь. Пенни кивает. Она помнит прекрасно. — Маму и папу убили неделю спустя, — глухо говорит Парвати, протягивая Пенни чай. — Сестру через два года. Подругу, которая была как сестра, ещё во время Битвы изувечил оборотень, и она всё шутила, что на этом её жертвы должны и закончиться, что свою красоту отдала судьбе на откуп. Её казнили пять лет назад, во время Девонширских волнений. А она даже не имела к ним отношения, знаешь ли. Просто навещала там свою тётку. Дурацкая случайность. И ведь сколько раз избегала смерти, я считать устала, как часто Авада над ней пролетала на волосок, а тут даже не на задании… В общем, после всего этого странно было бы не быть мне Мангусткой, согласись? Парвати замолкает. Она явно не планировала всё это вот так выкладывать, но, как видно, слова сами рвутся из неё горькой лавиной. Пенни понимает, у Пенни в жизни произошло почти то же самое, лишь с незначительными отличиями: родителей убили в начале нулевых, своих лучших друзей Пенни потеряла не в Девоншире, но в Дареме, а Беа погибла куда раньше сестры Парвати. И она точно так же представить себе не может, чтобы, будь у неё возможность выбирать ещё раз, она вновь с готовностью не пошла к Мангустам. Парвати тоже наливает себе чаю. Какое-то время они пьют его молча. Наконец Пенни нарушает тишину. — Спасибо тебе. Парвати кивает, а потом усаживается к Пенни в ноги, на софу, и усмехается, сладко потягиваясь. — Змеелов, конечно, будет не в восторге, что я раскрылась. Всё же «милый Басти» был кладезью полезной информации. Но, с другой стороны, тебя он тоже просил беречь. Информацию-то мы ещё достанем, а вот ты… — Змеелов просил беречь меня? — неверяще уточняет Пенни. — Ну да. А чего ты удивляешься? Ты же считаешься одной из лучших оставшихся в стране зельеварок, балда. Ну ладно-ладно, всё, больше не язвлю. Но неужели ты и впрямь думала, что, даже если вычислили, тебя бросят на произвол судьбы? Что своим на тебя плевать? Тем более Змеелов тебя знает, и он лично… — Змеелов меня знает? — в полном шоке восклицает Пенни. Чего-чего, а этого она услышать никак не ожидала. Она-то сама о Змеелове знает лишь то, что он глава Мангустов. И что он, скорее всего, и правда «он», ведь даже изменённый до металлического скрежета голос, который ей доводилось слышать через приёмник в штабе, казался откровенно мужским. На этом и всё. Но неужели Пенни правильно воспринимает слова Парвати, и та говорит ей сейчас, что Змеелов и вправду кто-то из знакомых? — Он знает всех, — таинственно отвечает Парвати, а потом вновь смеётся, не выдержав серьёзной мины. — Ох, Хэйвуд, ты б себя сейчас видела, умора! Я тебе так скажу: он не раз подумывал перевести тебя зельеварить в главный штаб, да только глаза и уши в логове Лейхенберга ему были очень уж нужны. Вот и тянул кота за то самое место. Как он убивался, что твой талант пропадает на побегушках у Аспидов, пока у нас на всех Мангустов лишь один нормальный зельевар, которому и то вечно некогда! Так и подмывало порой тебя ему в подарочной коробке с лентой отправить. Еле сдерживалась. — Но как… — А вот этого не скажу. И вообще, больше о Змеелове говорить не будем. Посчитает нужным — раскроется тебе сам. Тем более теперь-то, когда к Лейхенбергу путь заказан, уверена, доро́га тебе сейчас лишь в главный штаб. Вот там и познакомитесь… снова. Пенни так и хочется устроить допрос с пристрастием о личности их главы и о том, откуда она его, во имя Мерлиновых подштанников, может знать, но прекрасно понимает: ничего ей больше Парвати не скажет. Поэтому она спрашивает о другом. — Значит, ты вытащила меня по приказу Змеелова? Парвати корчит рожицу — и Пенни подмечает про себя: таких живых эмоций, такой мимики и этих простых, грубоватых фразочек, которыми Парвати сыплет сегодня, как из рога изобилия, она прежде за соседкой никогда не замечала. Лишь маску презрения и безграничную спесь. Отличия такие разительные, что Пенни кажется: перед ней совсем другой человек. И чутьё подсказывает, что настоящей Парвати была именно сейчас. — На самом деле я не знаю, что бы он приказал мне. Я не стала терять времени на уточнения. Пенни смотрит на Парвати с удивлением. Ведь она хорошо усвоила простую истину, вещь, которую пришлось заучить как мантру, чтобы смириться с её неизбежностью: Мангусты при всём желании не могут выручить всех. Иногда необходимо не делать ничего, и это, по мнению Пенни, был как раз тот случай. Ведь шпионка, получившая доступ к самому Лестрейнджу, куда ценнее для общего дела, чем Пенни, какой бы отличной мастерицей зелий она ни считалась. — Но тогда почему ты… — Да твою же за ногу, Хэйвуд! Какая, к Салазару, разница, почему? Я могла тебя спасти, вот и спасла! Может, и ступила, конечно, может, Змеелов кого другого отправил бы — не знаю я! Знаю лишь, что счёт шёл на секунды, и ждать я не могла. Не было роскоши размышлять да уточнять, как ты не поймёшь? Мы же, блядь, не Аспиды, чтобы нам было насрать на своих же, ну! Или забыла, как это бывает, когда у тебя под носом человека убить могут? Ты ведь и сама полезла бычить на Лестрейнджа, когда он меня душил, разве нет? Без палочки даже, на лордова прихвостня из «двадцатки»! Я тебе тогда не «почемукала», вот и ты отвянь! Конечно же, Пенни при всём желании того случая не забудет. Попробуй забудь эту злополучную встречу в коридоре. Да только прежде она и представить себе не могла, что и Парвати тоже — не просто помнит, но ещё и… благодарна за идиотскую попытку её спасти? Молчание вновь заливает комнату. Парвати шумно хватает носом воздух, пытаясь отдышаться после своей эмоциональной тирады. Пенни допивает чай в тишине. И лишь окончательно отставив чашку, тихо произносит: — Ты хорошо играла роль безразличной дряни. Я купилась. Парвати фыркает. — А ты думала, что они меня примой только за красивые глаза и большие сиськи звали? Нет. Хэйвуд, ты уж поверь мне: не умеешь играть — не суйся в бордель. А тем более в бордель, который притворяется прибежищем востребованных артисток. Ха, да «милый Басти» был уверен, что я в него влюблена. Чёртов боров. Уж с ним-то актёрским навыкам было куда разгуляться. Он ведь, как ты могла и сама заметить, любил помучить. Да вот только девушки от этого обычно орут и плачут. А ему нравилось, видите ли, когда партнёрши кайфовали от боли. Вот я и «кайфовала». Не без последствий, сама понимаешь, он порой так входил в раж, что время от времени самую малость увлекался. Может, и не в тот раз, в коридоре, но, думаю, в один прекрасный день задушил бы всерьёз. Скорее всего, даже скоро. Пенни слушает, и её колотит дрожь омерзения. Она на мгновение словно переносится в тот день, когда нашла тело удавленной Беа. На доводы о ценности сохранения Парвати инкогнито становится удивительно плевать. — Ну тогда очень даже хорошо, что ты «раскрылась» и больше не вернёшься к этому гаду! — искренне и горячо выдыхает Пенни. — Значит, обе пригодимся для другой роли! Я тебе обещаю, Змеелову так при встрече и скажу, если что начнёт в твой адрес… Парвати смотрит на неё, и в чёрных глазах плещется тепло. — Я тоже рада, что мы ушли оттуда, Хэйвуд. А теперь довольно болтать. Покажи-ка мне лучше свои раны. Сейчас ещё немного подлечим, а там, как появятся силы трансгрессировать, отправимся дальше, в штаб. Наши уже получили мою сову и ждут тебя. Они будут счастливы видеть тебя живой и здоровой, уж поверь. Пенни соглашается и, приняв руку Парвати, не спеша поворачивается, оголяет спину. Она чувствует запах бадьяна и слышит треск целительных чар. Парвати отпускает грубоватые замечания по поводу того, что Пенни таки допрыгалась и пара швов разошлись, но касания её удивительно контрастны тону: они нежные, бережные. Пенни слушает и лишь молча кивает, разрешая Парвати всласть попенять ей. Пусть. На лице играет глупая улыбка. Сегодня Пенни отчего-то верит в победу Мангустов как никогда прежде.