Kids don’t get it

      Поворочавшись немного в безуспешных попытках заснуть, дядя Тоша откидывает своё любимое одеяло из верблюжей шерсти и встаёт с дивана, потирая спину. Ни мягкость постели, ни выпитый перед сном ромашковый чай, ни расслабляющая зарядка для позвоночника не помогли ему провалиться в сон. У него не осталось больше рабочих техник для успокоения, а медитировать у него не получается. Как он ни старался, мысли всё равно начинают хаотично роиться в голове спустя уже минуту.       Он надевает колючие шерстяные носки, втискивается в клетчатые тапочки и плетётся на кухню за новой порцией чая, в надежде, что пока он будет его пить, шум сверху прекратится, и можно будет попробовать заснуть снова. Он думает, что это довольно опрометчиво — пить на ночь столько жидкости, но безвыходность ситуации требует нарушения действующего в этом доме устава.       Дядя Тоша всегда терпит до последнего, ожидая, что ситуация разрешится сама собой, но чайник уже давно вскипел, фильтр-пакет с батиными травами заварен и выпито полкружки, а проблема так никуда и не делась. Даже у самых закоренелых терпил рано или поздно сдают нервы.       — Да сколько можно?! Он там совсем сбрендил! — восклицает дядя Тоша голосом, близким к истерическому, со стуком ставит кружку с грудным сбором на стол. — Даже детки из 91-ой спят, притихли уже, а этот всё не уймётся! Ух я ему щас!       Дядя Тоша продолжительную часть жизни живёт один, так что говорить вслух, несмотря на отсутствие собеседника, для него в порядке вещей. Как и пить по вечерам чай из аптеки — так ему лучше засыпается. Раньше ему нравилось посидеть вот так на кухне в конце рабочего дня, в тишине, без детских возгласов и песенок, которые потом ещё какое-то время продолжали звучать в голове по дороге домой. Он включал подсветку над раковиной, садился за стол и, откинувшись на спинку стула, расслабленно попивал ромашку или шиповник из любимой кружки в оранжевый горошек.       Но с появлением нового соседа, который жил этажом выше, тишина в квартире после одиннадцати вечера стала роскошью. Он непозволительно громко слушал музыку и постоянно стучал чем-то по полу, при чём звук был такой, будто кто-то ходил по квартире в туфлях на высоком каблуке. Хотя соседом определённо был мужчина, дяде Тоше довелось пару-тройку раз (а может и больше, он особо не считал) ехать с ним в лифте и убедиться в этом лично. В этом была нестыковка. Да какие могут быть каблуки, в самом-то деле? Но у дяди Тоши не было других предположений, что это мог быть за звук.       — Да чем он там занимается, етить-колотить! Ковёр бы хоть постелил, всяко лучше будет. Грохот невозможный!       Каждый раз, как дядя Тоша встречал нового соседа (довольно симпатичного, надо отметить), тот вежливо здоровался с ним и кивал приветственно, продавливая изящным пальцем кнопку со своим этажом. И, кажется, оценивающе его разглядывал, пока лифт полз наверх, заставляя дядю Тошу смущаться и смотреть в пол, пока наконец спасительные двери не открывались, позволяя сбежать от соседа с подозрительной аурой и скрыться за дверью своей квартиры. Кем был этот человек, пока оставалось для него загадкой.       Сам же дядя Тоша тоже весьма загадочный тип. По нему невозможно определить его возраст: то ли ему 25, то ли 64. Помимо старпёрских словечек и напитков, в его арсенале цветастые кардиганы, шерстяные жилетки и уродливые свитера с крупным рисунком, способные состарить, наверное, даже ребенка. Очки в тонкой оправе и сутулая походка ещё больше делают его похожим на среднестатистического деда.       Но внешность действительно бывает обманчива, ведь возраст по паспорту не всегда совпадает с тем, как человек выглядит. В супермаркете, в банке, в аптеке, да где угодно, дядю Тошу нередко называют дедушкой или дедулей, на что он обижается, а по возвращении домой разглядывает себя в зеркале, в попытках понять, почему в свои почти тридцать три его видят дедом, хотя на его лице практически нет морщин. Разве что мимические, поскольку он много улыбается, а смеётся порой так, что глаз не видно.       Ему просто нравятся свободные классические брюки и его огромный зелёный свитер с облаками. Да и детям тоже нравятся его свитера, ведь они такие же смешные, как сам дядя Тоша, который, кажется, уже слился со своим рабочим образом настолько, что он уже и сам не различает, где настоящий он, а где персонаж детской анимации, так сильно похожий на мужской вариант Елены Малышевой. В общем, детям здорово жить, когда приходит дядя Тоша.       Притом, что он с виду кажется всегда весёлым и доброжелательным, время от времени он любит побухтеть и часто недоволен современными явлениями массовой культуры, беззастенчиво величая их мейнстримным дерьмом. Ещё ему нравится красить волосы в белый: так он себе кажется моложе. Но есть нюанс, конечно.       Очки, которые он часто забывает снимать перед выходом из дома, нужны ему для того, чтобы развлекаться нетрадиционным способом: пересматривать за компьютером любимые выпуски шоу «Танцы» и ролики на порнхабе с избранными тэгами «toys», «daddy» и «foot fetish». В этом, кроме последнего, было что-то общее у дяди Тоши с его подопечными из «Чудо-парка». Но игрушки он предпочитал совершенно другие, да и папу он любил не какого-то конкретного, а размытый образ идеального, по его меркам, зрелого мужчины. О подобных пристрастиях он никому не рассказывал, предпочитая быть в глазах людей обычным чудаком в странной одежде, с широкой улыбкой и задорным голосом.       Дядя Тоша таил в себе массу секретов, и главный из них мог бы навсегда освободить его от изнурительных бесед по телефону с мамой по субботам.       — Тошенька, ну как же так? Твои друзья, одноклассники уже давно переженились все, детишек нарожали! Тебе вон уже четвёртый десяток пошёл, а ты всё один да один, — мама каждый раз вздыхает в трубку, мечтая сосватать сына дочери какой-то очередной своей знакомой и понянчить внуков.       Дядя Тоша всегда терпеливо слушал мамины причитания, не желая расстраивать её и лишать надежды.       Также мама всегда приводила в пример его старшую сестру, чья дочка с горящими от радости глазами выбегала в коридор и бросалась ему на шею, ласково называя «дядей Тосей», когда тот заезжал в гости. Как только племянница начала выговаривать это сочетание, данное прозвище прочно закрепилось за ним, особенно на работе, а в обычной жизни его мало кто называл просто по имени — Антоном. Даже он сам со временем стал себя так называть, чаще всего в третьем лице.       — Ну вот чем он там опять громыхает? — дядя Тоша моет кружку и берёт со спинки стула свой тёмно-синий кардиган, надевает поверх пижамной клетчатой рубашки. — Ни стыда, ни совести у человека! Пора это прекращать.       Дядя Тоша кладёт в карман телефон, на всякий случай. Скорее всего, придётся зафиксировать правонарушение, если вдруг сосед начнёт говниться и продолжит это музыкальное безумие, снова не давая лечь спать вовремя.       Он терпел целый месяц, и если поначалу музыка играла не каждый день и не допоздна, то в последнюю неделю шум после одиннадцати вечера стал регулярным. Дядя Тоша перестал высыпаться и шёл на работу разбитый, доставая откуда-то из недр себя энергию на то, чтобы развлекать детей. Возвращался он выжатым как лимон, и хватало его только на пару видео перед походом в душ, где он снимал напряжение, представляя красивые ноги на своих плечах.       Сегодня, поняв, что уснуть в таком шуме не выйдет, дядя Тоша решает действовать. Он берёт с гвоздика в стене ключи и прямо в своих домашних тапках выходит из квартиры, запирая снаружи.       — Никому, кроме меня, ничего не надо, — ворчит он себе под нос в ожидании лифта. — Сейчас дядя Тоша разберётся!       Кажется, что даже в подъезде слышно музыку и этот непонятный грохот.       Дядя Тоша поднимается на этаж выше. Он злится, сжимает кулаки и хмурит лоб, придавая лицу более грозное выражение, насколько это возможно. Обычно его лицо больше смахивает на блаженное, кажется нарочито добрым, мимика настолько живая и яркая, что кажется, что его брови, рот и щёки живут отдельной жизнью. Ему сложно показывать злость внешне, поэтому и она сейчас кажется чересчур наигранной.       Он выходит из лифта, направляется к нужной двери, и, ожидаемо, за ней громко орёт музыка. Он несколько раз давит кнопку звонка, делая паузы, но ничего не происходит. Сосед его явно не слышит.       Дядя Тоша возмущённо топает ногой, пыхтит, морщит нос, от чего очки сползают на самый его кончик. Уши порозовели, пальцы теребят кольца на руке. Он слегка растерян, ведь действительно, сквозь такой шум практически нереально услышать звонок, поэтому вероятность достучаться до соседа практически сводится к нулю. Точно, надо постучать.       Он терзает дверной звонок и одновременно со всей силы колотит кулаком в дверь, уже думая, в случае неудачи, вызывать полицию, пока кто-то другой не сделал это раньше с жалобами уже на него самого.       Кажется, дядя Тоша уже весь кулак отбил себе, пока наконец музыка не стихла, и он не услышал цокающие шаги за дверью.       — Добрый вечер, чем могу быть полезен? — сосед открывает, оперевшись локтем о косяк, запыхавшийся весь, лучезарно улыбается, поправляя растрепавшиеся чуть влажные волосы и приглаживая их.       Это возмутительно! Стоит тут такой красивый и делает вид, что это не он нарушает закон о тишине. Дядя Тоша недоумевает от этой вопиющей наглости соседа, который… оказывается выше него? Когда они пересекались в лифте, ему казалось, что он ниже ростом, а сейчас возвышается над ним в дверном проёме чуть ли не на голову. Он громко сглатывает, когда замечает на соседе шёлковую чёрную рубашку, расстёгнутую до самого пупка, и голую потную грудь, усеянную мелкими родинками.       — Д-добрый вечер! — выпаливает он, заикаясь, и поправляет на носу сползшие очки. — Вы на часы смотрели?!       — А что такое? Какие-то проблемы? — сосед говорит до того спокойно, что кажется, будто он мурлычет. Да и выглядит он сейчас как ластящийся у двери кот, разве что о косяк головой не трется.       — К-какие-то проблемы?! — дядя Тоша визжит одним из своих писклявых голосов, чуть приподнимаясь на пятках на каждом слове, и вытирает о штаны вспотевшие от волнения руки. — Почти полночь, а я не могу уснуть из-за Вас! Мне рано вставать на работу! Прекращайте, по-хорошему Вас прошу!       — Не понимаю, что я должен прекратить? — интересуется сосед, чуть наклонившись вперёд и выгибая бровь, и играется с цепочкой на груди.       Дядя Тоша внутренне сжимается под этим очевидным сексуальным напором, начиная сильнее краснеть ушами, но пока ещё гнёт свою линию, хоть уже и менее уверенно.       — В-выключите свою проклятую м-музыку! И вообще, чем Вы тут занимаетесь? — он почти пищит, краснея уже всем лицом, и нервно теребит пуговицу на кардигане. — Что бы то ни было, прекращайте, иначе я вызову поли…       Он, до этого завороженно наблюдавший за цепочкой, перетекающей по тонким пальцам соседа, наконец опускает глаза вниз и, увидев главный источник соседского шума на его же ногах, захлёбывается воздухом, начиная кашлять. Сосед стоит перед ним в лакированных чёрных ботфортах на высоченных каблуках. Дядя Тоша ведёт взглядом снизу вверх и практически теряет опору в ногах, когда видит короткие атласные шорты, едва прикрывающие сочные бедра. Как это можно было не заметить сразу — загадка.       Всё раздражение, всё возмущение резко уходят на дальний план, если вообще не испаряются от увиденного. Дядя Тоша в жизни не видел ничего подобного, только на видео и фотках в Интернете, и то, это всегда казалось чем-то нереальным, чем-то из области фантастики. А сейчас перед ним стоит живое воплощение всех его фантазий и фетишей. Начиная от стройных ног в блестящих высоких сапогах и заканчивая… Да тут он, в принципе, уже и закончился как личность.       До этого вечера при встрече с соседом дяде Тоше было сложно даже на лицо его смотреть долго, он не мог выдержать его изучающий, полный любопытства взгляд. И если бы была такая возможность, он бы уткнулся головой в песок, как страус, но он мог только пялиться на свои ботинки, сильно потея и стесняясь в его присутствии.       Вот и сейчас, дядя Тоша стоит ни жив, ни мёртв, моргает только, а рот приоткрыт, будто в немом крике. И мокнут уже не только ладони, но и все тело под пижамой. Ткань начинает противно липнуть к телу, и ему нестерпимо хочется чесаться, а ещё лучше — сбежать вниз по лестнице и принять холодный душ.       — Я не занимаюсь ничем противозаконным, но раз уж тебе так интересно… — дядя Тоша не успевает осознать услышанное и чувствует, как его хватают за грудки и втаскивают в квартиру. Он спотыкается о порог, чуть не падая на соседа, но тот успевает сгруппироваться и удерживает его за плечи, продолжая тащить за собой.       — Ч-что вы делаете? — он идёт на негнущихся ватных ногах, пока сосед ведёт его вглубь квартиры, держа за рукав, цокает каблуками по светлому ламинату и повиливает ягодицами на каждом шаге.       — Как что? Ты же хотел знать, чем я здесь занимаюсь, — он улыбается и перехватывает дядю Тошу за запястье, пока тот плетётся за ним, словно в штаны навалил. — Как тебя зовут, кстати?       — Дя… А-антон, — это было бы полное фиаско, если бы он представился сейчас своим прозвищем. Но, к счастью, этот homo erectus вовремя эволюционировал в просто homo с легкими нотками sapiens.       — О-о-очень приятно, Антон, — он оборачивается на него и, хлопнув ресницами, невесомо проводит пальцами по внутренней стороне ладони. — А я Арсений Па. Можно просто — Арсений.       Дядя Тоша почувствовал, как от этого лёгкого прикосновения в сочетании с томным взглядом под одеждой поползли мурашки. Хотелось уже не просто чесаться, а трогать себя. А собственное имя из уст соседа прозвучало для него как-то по-новому. Ему вдруг захотелось, чтобы он назвал его по имени ещё раз. И ещё.       Они заходят в большой зал, где стоит зеркало во всю стену, в самом центре — блестящий пилон, много неоновой подсветки по всей комнате, возле окна — небольшой розовый диванчик и такое же кресло, в которое Арсений усаживает безвольного Антона.       — Добро пожаловать в мой храм танцев! — сосед картинно запрокидывает голову, раскинув руки в стороны. — И хватит говорить со мной на «вы», я слишком потрясающе для этого выгляжу, да, Антон?       Дядя Тоша замирает в кресле, думая, что это всё сон, и он просто пересмотрел порнухи на ночь. Слишком всё как-то нереально.       Пока дядя Тоша щипает себя за ногу, промаргивается, пытаясь наладить связь с реальностью, Арсений Па, покачивая бёдрами, идёт к комоду у противоположной стены и включает трек, который он слушал каждый вечер, но в квартире ниже были слышны в основном басы. Он делает музыку тише обычного, так, чтобы Антон мог слышать и его.       — Антон, ты смотришь? — сосед медленно подходит к шесту и прожигает взглядом дядю Тошу, который вжался в кресло и, кажется, не дышит вообще.       Арсений обхватывает ладонью пилон и шагает вокруг.       — Я хочу, чтобы ты смотрел, Антон, — сосед говорит медленно, тягуче, его слова льются в уши словно смола и застывают в голове, пока он наворачивает круги вокруг шеста, виляя задницей, и смотрит в глаза безотрывно.       Дяде Тоше очень жарко, он дрожащей рукой пытается расстегнуть воротник рубашки, пуговица то и дело выскальзывает из его мокрых пальцев. И сам он весь взмок. Он давно или, возможно, даже никогда не чувствовал себя настолько плохо физически. То ли от страха и непонимания происходящего, то ли от возбуждения у него будто сжались кишки, сердце подпрыгивает до горла, не давая вдохнуть глубже, в ушах гулко стучит кровь почти в такт музыке. От этой песни с усиленными басами голова пульсирует, и кажется, что она вот-вот взорвется. Хотя, дело могло быть и не в музыке. Дядя Тоша мысленно обещает себе по возвращении домой измерить давление. Если этот гипертоник сможет выбраться отсюда живым.       — Так что конкретно тебе не нравится, Антон? — Арсений держится за шест, присаживается на корточки, опускает ягодицы и, прогибаясь в пояснице, поднимается, смотрит на дядю Тошу через плечо. — Ты все ещё хочешь вызвать полицию?       Дядя Тоша подбирается в кресле, елозит, пытаясь сесть так, чтобы в сидячем положении не потерять сознание. У него кружится голова от того, как потрясающе натягиваются и без того короткие шорты на округлой заднице, как напряжены мышцы на бёдрах, как нагло, без капли раскаяния на него смотрит сосед, который стал причиной его регулярных недосыпов и теперь уже расшатанной в клочья нервной системы.       — Н-нет… — еле шевелящимися губами произносит Антон, чувствуя, как противная капля пота скатывается по лбу.       Он вытирает лоб рукавом и замечает ехидную ухмылку на лице Арсения, и тот продолжает двигаться, оставив несчастный шест в покое (хотя, самый несчастный здесь точно не он). Теперь он двигается быстро, рвано, порхает как бабочка в этих тяжёлых на вид сапогах. Дяде Тоше бы восхититься его талантом уверенно двигаться на таких каблуках и сохранять равновесие во время сложных элементов в танце, но не может, он занят, он сейчас на грани обморока. Перезвоните позже.       Он пытался найти объяснение происходящему, почему он здесь, зачем сосед соблазняет его? Дядя Тоша никогда не считал себя привлекательным, и о таком, как Арсений, мог только мечтать. Такой, как он, с невероятно красивыми глазами и умопомрачительными изгибами тела, никогда бы не посмотрел в его сторону. А ноги? Дядя Тоша душу бы продал, чтобы хоть раз коснуться губами его молочной кожи у краешка шортов. Движения Па отточены, и перемещается он в пространстве с грацией кошки. А что же дядя Тоша? У него грация картошки, такой сморщенной, залежавшейся. Вечно сгорбленный, зажатый, даже не пытающийся как-то раскрыть свою сексуальность за пределами собственных фантазий, где он был решительным, смелым и дерзким, где он мог бы сам подойти к такому Арсению и смачно сжать манящие ягодицы… Запустить руку под шорты… Да элементарно поцеловать, притянув к себе за шею, нырнуть под рубашку… Но нет, он может только парализованно сидеть сейчас, скукожившись в кресле и думая, что всё не по-настоящему. И этот Арсений Па не настоящий, а просто плод его больной фантазии. Настоящий Арсений вряд ли бы клюнул на такого, как дядя Тоша.       — Может быть, тебе не нравится, как я танцую? — Арсений ложится грудью на пол, делая волну, скользит вперед, упираясь ладонями и держа таз высоко, от чего шорты задираются, оголяя ягодицы максимально. Вся эта картина сводит с ума тем, что дядя Тоша видит её с двух ракурсов: в паре метров от себя и через огромное зеркало. Он уже близок к тому, чтобы воспламениться от одного вида этой, как ему кажется, самой красивой задницы на свете, а уж от двух связь с реальностью скоро будет потеряна окончательно. Кровь отливает от мозга к члену, который топорщится под тонкими пижамными брюками, бессовестно выставляя напоказ истинное «недовольство» дяди Тоши. Ах, если бы этот Арсений Па знал, насколько ему нравится, как ему сейчас хочется прикоснуться к его ногам, но он не посмеет, он слишком робок и труслив.       Арсений смотрит в глаза, продолжая свой похабный танец в планке на одной руке, двигает бёдрами, трахая воздух под собой. Ягодицы под шортами трясутся словно желе, в которое превращается сейчас мозг дяди Тоши. Шлёпнуть по заднице, наблюдая за тем, как она пружинит после удара — сейчас для него вообще за пределами его мечтаний.       — Ну же, Антон, скажи уже что-нибудь, — голос соседа сейчас звучит как из недавно просмотренной порнушки, где молоденький парнишка просит «папочку» наказать его.       У дяди Тоши пересохло во рту так, что язык почти приклеился к нёбу. Ему хочется рассмеяться в истерике и выкрикнуть «Вы в танцах!», но это персональное шоу не нуждалось в оценке, а «судье» бы не мешало промочить горло. Попросить стакан воды сейчас было бы ни к месту, поэтому он кусает свой язык, пробуждая слюнные железы, чтобы хоть как-то заставить рот говорить.       — Вы… ты к-красиво… танцуешь… — мямлит дядя Тоша, нервно комкая брючину в своей ладони. Ему невыносимо хочется чужих прикосновений. Кажется, что его тело уже забыло, что это такое. Ежегодные осмотры уролога и плановая диспансеризация не в счёт.       Словно читая его мысли, Арсений медленно подползает к нему, заставляя задыхаться от пристального взгляда и от страха. Такое с дядей Тошей происходит впервые в жизни. Ему всё ещё с трудом верится, что он не спит. У него ощущение, что происходящее сейчас словно в замедленной съемке, и картинка не вяжется с тем, что его глаза привыкли видеть изо дня в день.       Он не заметил, как Арсений придвинулся к нему вплотную и уже сидел у него в ногах, а рука его ползла по голени, прошибая током.       — Мне нравится твой стиль, — мурчит Арсений, бросая взгляд на шерстяные носки с тапками, и водит пальцем по коленке. — Но я не понимаю, зачем ты прячешься за этим образом. Ты же молодой и привлекательный мужчина.       В обычной жизни дядя Тоша стал бы упираться, скажи ему это кто-то другой. Да и сейчас он внутренне сопротивляется этим словам, думая, что Арсений, может, просто издевается над ним. Заманил к себе, чтобы соблазнить, сбить с толку и посмеяться над ним, мол, надо же, этот недотёпа повёлся, можно и дальше шуметь. Ага, так он и поверил ему. Не может быть, чтобы Арсений разглядел под этими слоями трикотажа и шерсти что-то привлекательное. Но сейчас, когда он сидит так близко, гладит по ноге, рациональная часть сознания пребывает в спячке, и ему хочется стать кем-то другим, может даже отпустить себя и разрешить себе быть тем, кем хочет, а не кем нужно. Хочется разрешить себе быть Антоном, а не дядей Тошей.       Пока он судорожно бултыхается в своих мыслях, Арсений встаёт на ноги и смотрит сверху вниз на него, такого растерянного, покрасневшего, с щенячьими глазами.       — Знаешь, твое лицо такое красивое, когда ты смотришь на меня так, — он чуть наклоняется, касаясь пальцами шнурков на ботфортах, и заглядывает в глаза, дернув бровью. — Не поможешь развязать?       Дядя Тоша смотрит на него в ответ, глазищами своими хлопает, рот разинул, и когда до его превратившегося в кашу мозга доходит смысл слов, он чувствует, как что-то тёплое снова течёт по его лицу, только теперь уже из носа. Он рефлекторно облизывает губы и чувствует металлический привкус на языке. Ну говорил же ему врач, что нельзя сильно нервничать!       — Ой-ой-ой, ну ты чего? — Арсений снова присаживается на корточки, вынимая из дрожащих пальцев Антона носовой платок, который, как нельзя кстати, оказался в кармашке его кардигана. — Дай-ка я сам.       Пока Арсений одной рукой придерживает его подбородок, а другой промакивает кровь под носом, дядя Тоша следит за каждым его движением, наслаждаясь его осторожными прикосновениями, и дуреет от контраста этой заботы на фоне того, что происходило буквально пару минут назад.       — Я, конечно, знал, какую реакцию вызывают мои танцы, но такого я не ожидал, — Арсений мило хихикает и, несмотря на свой внешний вид, выглядит сейчас уютным и комфортным. Куда подевалось это сатанинское отродье и дитя разврата, которое вытворяет такое, что хочется промыть глаза отваром ромашки?       — И-извините… Извини, — под упрекающим взглядом дядя Тоша переключается на «ты». — Я и сам не ожидал.       Арсений с умилением смотрит на этого кулёму, вкладывает ему в руку платок, поднося её к его носу, и снова поднимается на ноги.       — Кажется, крови больше нет, но ты всё равно подержи так, а я пока льда принесу, — он уже делает разворот на каблуках, собираясь уйти, но Антон хватает его за руку.       — Не надо… Не уходи, — он несмело сжимает ладонь Арсения и смотрит так просяще, поражаясь сам себе сейчас. Кажется, что Антон, которого он так долго прятал, начинает просыпаться.       — Всё-таки решил помочь? Эти шнурки такие замороченные… — голос и интонации Па стали прежними, он поворачивается, и снова перед Антоном огромная пантера, а не милый котёнок, которым Арсений, возможно, просто прикидывался только что. И, кажется, замечает в его взгляде смесь испуга и удивления. — Не бойся.       Антона теперь уже бросает в холодный пот от того, насколько этот человек чувствует его, просто считывая всё по его глазам и движениям тела. Ему на мгновение становится страшно от мысли, что Арсений может залезть в его голову и увидеть все его тайны и желания. Потому что пока всё, что он делает, слишком сильно совпадает с фантазиями дяди Тоши, и Антон возвращается к мысли о том, что это всё сон, а значит, во сне он может делать всё что ему хочется.       — Можно я..? — он аккуратно отпускает ладонь Арсения, и собственная рука выжидающе замирает рядом.       — Ты можешь меня коснуться, если хочешь… Где хочешь, — Па почти невесомо проводит пальцем по подбородку, заставляя посмотреть ему в глаза, затем зарывается в мягкие светлые волосы, наслаждаясь чёрной бездной, в которую превратились сейчас зрачки дяди Тоши. — Ну же…       Антон наконец опускает руку и дотрагивается легонько, самыми кончиками пальцев, горячей кожи у края голенища и с жаром выдыхает. Дядя Тоша шёл сюда вообще не за этим, страдая от хронического недосыпа и напившись аптечного чая, но какая теперь разница. Он сейчас не понимает, кто он и где он. Может, ему действительно удалось заснуть после второй кружки, и сосед просто решил навестить его во сне после просмотра «Танцев» и видео эротического характера? Он мысленно застрял между сном и явью, и пока весомых доказательств в пользу второго он найти не мог, не считая носового кровотечения, но, с кем не бывает, даже во сне. Значит, дядя Тоша может позволить Антону быть капельку смелее. Поэтому он ведёт пальцами выше по бедру и, поднимая взгляд на Арсения, отодвигает краешек шорт.       — Господи… Боже… — приподнимая ткань, Антон припадает губами к мягкой коже и тихо стонет, содрогаясь всем телом. Если это сон, то ему сейчас не хочется просыпаться, это было бы очень жестоко.       — Ну наконец-то… — Арсений рвано выдыхает и сжимает волосы на светлой макушке, для равновесия упираясь бедром в боковушку дивана. — Ну что, теперь тебе нравится моя «проклятая» музыка?       У дяди Тоши подскочил пульс, и кровь гулко застучала в ушах. Чужие слова он слышит, словно находится под водой. Перед глазами пляшут мелкие родинки на молочных ляжках, и ему хочется поцеловать каждую.       — Боже, да… Да… — он выстанывает слова, обхватывая обеими руками ногу Арсения, ставит её на кресло у себя между коленями и покрывает мелкой россыпью поцелуев бедро от сапога до шорт и выше, чуть зарываясь носом в ткань и вдыхая его запах. По ощущениям, он сейчас сходит с ума и в таком состоянии согласен со всем и на что угодно. Особенно когда Арсений заполошно дышит сверху и мягко копошится пальцами в его волосах, пуская щекотку от макушки до самой шеи. Особенно когда член Антона упирается прямо в сапог, и невыносимо хочется потереться о него, об эти чертовы шнурки, про которые они сейчас забыли напрочь. Он едва заметно двигает тазом, раз, другой, и это не укрывается от взгляда Па.       — Тише-тише, подожди… — он слегка оттягивает голову Антона, вынуждая остановиться и на пару секунд замирает, разглядывая его красное лицо, влажные губы и чуть запотевшие очки, делающие его взгляд вдвойне затуманенным. — Развяжи шнурки.       Антон нехотя отрывает ладони от зацелованного бедра и перемещается на шнурки. Он смотрит то на них, то на Арсения, облизывает вмиг пересохшие губы и дрожащими пальцами пытается развязать узел и ослабить шнуровку, пока рука соседа будто успокаивающе гладит по волосам. Он не заметил, в какой момент перестала играть музыка, и сейчас в комнате было слышно только их рваное дыхание и тихие скрипы лакированной кожи.       — Теперь второй, Антон, — слышит он хриплый голос сверху. Арсений убирает ногу и ставит на её место другую, нарочно задевая мысом сапога пах и заставляя дядю Тошу всхлипнуть. Он терпеливо наблюдает, как непослушные пальцы расправляются со вторым шнурком, как зубы прикусывают пухлые губы.       — Антон, — зовёт его сосед, когда он наконец ослабил голенище, и снимает с него очки. — Поцелуй меня.       — А? — дядя Тоша растерянно моргает.       — Да боже ж ты мой! — Арсений наклоняется к нему, вцепившись в рубашку, резко поднимает его с кресла и целует сам, полностью вышибая пробки в мозгу Антона.       Сознание дяди Тоши кричит о помощи, мол, очнись, остановись, ты не выдержишь, но оно заперто в каюте тонущего корабля, Антон больше его не слышит. И отвечает Арсению с таким рвением, будто сейчас это его первый и последний раз. И в этом есть доля истины.       Антон целует жадно, стонет в губы, ныряет под рубашку, блуждая руками по шее, груди, талии, как мечтал с первых же секунд, когда дверь в эту квартиру только распахнулась. Целует горячую кожу на шее, собирая губами все родинки.       — Дорвался… Ах… Посмотрите на него… — Арсений тяжело дышит и шепчет куда-то в волосы, параллельно расстегивая пуговицы на кардигане и рубашке. — Я, если честно, уже переживать начал, что кто-то другой придёт ко мне с конвоем. Мне всю неделю стучали по батарее, а ты всё не приходил…       Антон отстраняется и недоумевающе смотрит в эти нахальные лисьи глаза, и пока шестерёнки в его мозгу встают на места, Арсений толкает его на диван, наслаждаясь видом. Антон лежит с оголённым торсом и такими же нервами после услышанного, член топорщит клетчатую ткань пижамных штанов.       — Сними, — Па нависает над ним, глазами ввинчивая просьбу прямо в череп. Затем садится у Антона в ногах и закидывает на него свои, упираясь каблуками в грудь.       — О, Господи… — выдыхает Антон, разглядывая на себе эти бесконечные ноги в черной блестящей коже. Он задыхается от осознания того, что каблуки сейчас немного больно вонзаются в грудь, Арсений лежит напротив, раздвинув бедра широко, и шорты едва скрывают его член. Он зачем-то тянет одну ногу на себя и широко лижет тонкий каблук, переходя на щиколотку. Адекватности в его глазах ноль. Сосед ухмыляется, закусив губу: в яблочко. Фетишист пойман за ногу, как дешёвка! Хотя в физическом смысле сейчас всё наоборот.       — Ну может снимешь их уже? Мои ножки устали, плясать перестали, — наигранно капризничает Арсений, хотя у Антона ощущение, что он продолжает сейчас танцевать у него на грудной клетке, водя каблуками и оставляя красные следы. Он думает, что потом останутся тонкие царапины, и от этой мысли глаза закатываются.       — Мне очень нравятся твои сапоги… — смотрите, оно умеет говорить! — И ноги… Невероятные…       — Я это понял ещё тогда, когда ты чуть не залил кровью моё любимое кресло.       У соседа поистине стервозный характер, но, к большому сожалению самого Антона, ему как раз такое нравится. А ещё нравится стягивать с его ног ботфорты, которые он видит и трогает вживую впервые. Впервые на него смотрят так заинтересованно, с вызовом и с… желанием? Да такого отродясь не было. Но у Антона ещё будет время всё осознать, переварить. Сейчас у его мозга одна задача: поскорее освободить Арсения от этой обуви и потрогать его лодыжки. Он почему-то уверен в том, что они тоже потрясающе красивые.              Арсений вальяжно раскидывает руки по дивану и поочерёдно вытягивает ноги из сапог, помогая Антону. Новая волна эмоций тревожит его и так невменяемое лицо, когда он видит на ногах Арсения чёрные капроновые гольфы. Он небрежно, с грохотом скидывает на пол ботфорты и вцепляется руками в щиколотки, зарываясь в ступни лицом, водя по ним носом, целуя свод стопы и пальцы.       — Ай, щекотно! Отпусти! — сосед хихикает, брыкается, но руки держат его мёртвой хваткой.       — Прости, не могу… — Антон шумно дышит, и обхватывает губами большой палец, облизывает прямо через ткань.       Арсению нравится, но у него был другой план. Поэтому он слегка задевает Антона облизанным пальцем по носу. Тот на пару секунд теряется, и за это время Арсений успевает вырваться из захвата, упираясь ногами в бедра. Он начинает медленно подползать ступнями к паху, который с этого ракурса из-за чересчур свободных штанов выглядел как лагерь в лесу. Арсений закусывает губу от того, с каким свистом в этот момент Антон втянул воздух сквозь зубы и вцепился ногтями в диван, хотя он даже ещё члена его не коснулся.       — Что ты… собираешься делать?.. — вопрос был такой же тупой, как и выражение лица Антона, когда он осознаёт, что вот прямо сейчас, возможно, воплотится его главная эротическая фантазия.       — Ты все прекрасно понимаешь, проклятый извращенец, — ответочка ему за «проклятую музыку».       Арсений наконец добирается до этой палатки в штанах и обхватывает ступнями член, через ткань ощущая, насколько он сейчас каменный и горячий. Он водит ногами вдоль ствола, периодически задевая пальцами головку, от чего Антон буквально захлебывается, пытается что-то сказать даже, но все слова превращаются в бессвязный поток звуков от созерцания этой самой развратной в его жизни картины. Ни одна порнушка не идёт в сравнение с этим.       — Тебе нравится, Антон? — он снова будто издевается, хаотично водит ступнями то по бедрам, то по животу и груди, понимая, что Антон может кончить уже за пару движений. Он ведёт ступнёй выше по груди, позволяя ошалевшим губам снова целовать его пальцы, а пяткой чувствует, как сердце Антона просится наружу.       — Я… Я без ума от твоих ног… Пожалуйста, Арсений… Дотронься ещё… — Антон хрипит и стонет на каждом слове, пока Арсений дразнит его, водя ногой по лицу, не давая поцеловать. Затем ползёт обеими ступнями по потной груди и останавливается у резинки штанов, пытаясь подцепить её пальцами, но безуспешно.       — Снимай, — приказывает Арсений, для верности кладёт ногу на член и проводит вверх-вниз, кайфуя от беспомощного взгляда напротив.       Антон покорно стягивает пижамные штаны вместе с бельём до колен, не удосужившись даже встать.       — А ты, оказывается, большой... поклонник моих танцев, — Арсений шумно выдыхает, когда видит слегка подрагивающий тяжёлый член, и машинально облизывает губы.       Антон, кажется, вообще теряется в пространстве, когда обтянутые капроном ступни обхватывают его, двигаясь по стволу и размазывая выступившую смазку. Он сильнее вцепляется в обивку дивана, глотает воздух, словно рыба, выброшенная на берег.       Арсению становится неудобно в таком положении, ноги быстро устают, поэтому он спускается тазом чуть ниже и продолжает. Ему самому сейчас хочется прикосновений, он тоже горит весь, но наблюдать за тем, как Антон теряет голову от каждого его движения, не меньшее удовольствие. Он то закатывает глаза, то бегает взглядом по ногам Арсения, кусает губы, тут же облизывая. Лицо такое напряжённое, такое немощное, уязвимое. Бледная грудь вздымается на каждом вдохе. Для Арсения истинное наслаждение — видеть, как человек находится в его власти и во власти своих желаний.       — Арсений, пожалуйста… — Антон всхлипывает, кладёт одну руку ему на голень, скребёт пальцами и смотрит с такой мольбой во взгляде, что никак душевных сил не остаётся, чтобы и дальше его мучить.       Арсений крепче сжимает ступнями его член и ускоряет движения, наблюдая, как пунцовая головка то появляется, то исчезает, еле заметно блестит от выступающей смазки в слабом освещении комнаты. Рука Антона царапает его ногу, оставляя стрелки на гольфах, второй он сильно вцепился в спинку дивана.       — О, Боже-е-е… — он высоко протяжно стонет, срываясь в конце на хрип, жмурится сильно, откидывает назад голову и кончает, приподнимая таз и содрогаясь бедрами.       Арсений довольно улыбается, размазывая сперму по такому чувствительному сейчас члену, вызывая у Антона мелкие судороги. Он часто дышит, пытаясь прийти в себя, губы пересохшие облизывает и смотрит на Арсения и его ноги с таким восторгом, что тот думает о том, что это непременно стоит повторить. Но, наверное, уже не придётся ради этого нарушать общественный порядок.       Антон наконец отмирает, подтягивается выше и замечает белесые капли на черном капроне, стекающие по пальцам Арсения. Он думает, что красивее этого нет ничего в мире. Задница соседа, разве что. Но до неё он ещё доберётся.       — Ах… Какой же ты больной ублюдок! — восхищённо выдыхает Арсений, когда Антон резко хватает его лодыжку и со стоном слизывает собственную сперму с его пальцев, прикрыв глаза.       Дядя Тоша, будь он сейчас здесь, сказал бы: «Взрослые тоже пачкают носочки, но детям, увы, этого не понять!»