Young And Beautiful

      Едкий запах сигарет бьёт в нос неприятно, почти до тошноты противно. Воспоминания всплывают подобно быстрым картинкам и растворяются в пелене, исчезая, сгорая дотла.       Се Ляню всегда казалось, что он словно потерял частичку себя, потерял частичку своей души и сердца. Словно в прошлом было что-то важнее вечных лекций про историю древнего Китая и расцветающих синяков на шее.       В его истории было многоточие, а не точка, раз сейчас он идёт по улице, освещённой лунным светом, мягко украшая мир вокруг.       На улице стояла июльская ночная духота, когда даже ночь не всегда была другом, пусть и дарила прохладный ветерок, ласкающий нежную кожу лица и рук. Дома его ждал муж, которого он не любил, которого он боялся и пытался всячески избегать.       Но дом был не здесь… Он оставил свою прошлую жизнь в Шанхае, где он не знал ничего, кроме вечного липкого страха, что окутывал днями и ночами, когда Се Лянь тряпичной куклой оседал на кровати и выполнял приказы, сказанные грубым тоном, без капли сожаления или хоть толики просьбы. Это были самые настоящие приказы, которым приходилось повиноваться без каких-либо возражений, подставляясь, упиваясь тем, как Цзюнь У недовольно рычит, если его приказы не имели никакого эффекта.       Сейчас Се Лянь может спокойно сказать, что в тот момент, он находил своё успокоение в Жое. Ангорская кошка , довольно взрослая, которая осталась с ним после смерти родителей. Не прошло и года после их смерти, а Жое не отходила от своего хозяина и ластилась под руки, пока сам мужчина захлёбывался в собственных слезах.       Сидя в тёмной комнате на холодном полу, пытаясь найти свой покой и умиротворение в разных мелочах, но это так ужасно выходило, что слёз становилось лишь больше. Он не находил и капли смысла своей жизни, он потерял свою работу, он был вынужден жить с человеком, который лишь делал вид, что любил, а по ночам душил до кругов перед глазами.       Тогда куда же Се Лянь торопился на этот раз? Он, вроде как, покормил Жое, сделал все свои домашние дела и мог лежать на кровати и смотреть на старом ноутбуке сериалы, пока сам засыпал под чужие голоса, не боясь вновь оказаться в ловушке своего страха и травмы прошлого.       Шанхай был прекрасным городом, там было красиво и довольно много людей, но старые раны кровоточили, не давали покоя и ныли, а еле заживающие синяки постепенно сходили с бледной кожи и терялись где-то в глубине, растворяясь подобно акварели на бумаге.       Цзюнь У тогда казался ему самым настоящим спасением. Дарил дорогие подарки, любил, целовал и говорил нежности, а потом всё сломалось, покрылось трещинами, когда любимый муж Се Ляня сменил свою маску. Утром он был нежнее пера, а ночью почти ломал шейные позвонки, оставлял грубые засосы и вечно говорил о том, что такой идеальный юноша как Се Лянь мог принадлежать только ему.       Днём они вместе улыбались и были примерной парой, а ночью танцевали на стекле. И если Цзюнь У был в обуви, то Се Лянь же танцевал босиком, вскрикивая в чужих руках от боли. От тех ран, что ещё не зажили и были вскрыты вновь, источая кровь, создавая ужасное месиво из стекла и алой жидкости. В этом радости он не находил, лишь боль и неутолимую бурю из желания сбежать и остаться.

Will you still love me When I'm no longer young and beautiful? Will you still love me When I got nothing but my aching soul?

      Ему было некуда бежать, он не мог спрятаться и просто исчезнуть в тени собственных сомнений. Он знал с самого начала, что ОН достанет его везде и всюду. Даже если юное тело будет похоронено за плинтусом.       Он был подобно птице в золотой клетке, которая не может даже сесть на жердь, ведь её крылья были нагло подрезаны, лишая любой возможности испытать чувство полёта. Лишь замкнутое узкое пространство и ничего более.       Цзюнь У был одержим Се Лянем. И если другие желали им побольше любви и хорошей жизни, то Се Лянь же хотел и желал умереть. Но попытки самоубийства заканчивались лишь большим провалом. Провалом в прошлое, где матушка своей нежной ладонью гладила сына по щеке и говорила, что он вырастет самым красивым, умным и добрым.       Но среди этих воспоминаний мелькали и те, которые объяснить хоть как-то было слишком сложно.       Нежный взгляд единственного глаза, ласковые ладони, что гладили так горячо любимо и так нежно, словно по-настоящему. Мягкие губы, что касались щёк и носа, спокойные речи и безграничная любовь в которой хотелось утонуть.       Такие сны Се Лянь видел редко, но именно ради таких фантомных ощущений на своей щеке он был готов проваляться полдня в кровати, лишь бы подольше задержаться в прекрасных снах, где мужчина в красных одеяниях был рядом, пытался успокоить и говорил так тихо и спокойно. Без криков и упрёков. Где ел ужасную еду Се Ляня и восхищался ею так, словно это было самое лучшее блюдо, что он ел в своей жизни. Сань… Саньлан… Такое родное и знакомое…

Dear lord, when I get to heaven Please let me bring my man. When he comes, tell me that you'll let me, Father, tell me if you can.

      Чужой голос, пусть и очень отдалённый, казался таким родным, словно когда-то давным-давно потерянный. Хотелось вслушиваться в чужую хрипоту и спокойствие, предавая новые силы, чтобы просто подняться с кровати и идти дальше.       Бледная кожа, единственный глаз и мягкая улыбка не давали покоя, отдаваясь размытыми картинками в голове. Упиваясь образом из головы, Се Лянь проживал так из дня в день, месяц, год, несколько лет.       Несколько лет в браке с Цзюнь У он прожил упиваясь образом незнакомого мужчины и всегда молчал об этом, ведь знал, что если скажет об этом в слух, если назовёт чужое имя из сна, то ночью он не уснёт от ноющей боли в области шеи и ключиц, от ужасной пульсирующей боли в пояснице и ногах, рассматривая утром тёмные синяки на руках и ногах. И собственной шеи.       Несколько лет он просто терпел, отмалчивался и подчинялся чужим приказам, поставляясь, делаясь послушным, ласковым и пушистым, прямо как милая Жое, которую сначала хотели усыпить и избавится, как от ненужного мусора. Но Жое никогда не была мусором. Она была смыслом жизни.       И всё же, куда так спешил мужчина сейчас?       Он спешил к тому, рядом с кем он мог быть дома. Рядом с тем, который на свои заботу и внимание не просил ничего взамен.       В Шанхае было хорошо, не считая некоторых заминок и парочки синяков на руках, которые всё не хотели уходить. Но эти синяки больше не становились ярче, теперь их мягко касались, стараясь залечить и облегчить тягость воспоминания о прошлом. Прошлое осталось там в Шанхае, сгорая дотла в огне новых воспоминаний и новой влюблённости.       Нет… Это всё не было реальностью. Это было лишь всё одним большим сном, где в просторной квартире танцевали лишь двое, но не по битому стеклу, а по мягкому ковру, вырисовывая необыкновенные узоры на душе и сердце. Где музыка не казалась мучением, а стала самым настоящим удовольствием. Она лилась мягким водопадом и окутывала уютным пледом, согревая избитую и израненную душу, даже в самых недоступных местах. Залечивала даже самые ужасные гематомы и гноящиеся раны, ласково обрабатывая их нежными касаниями и приглушённым смехом бархатного голоса. Хуа… Хуа Чэн…       Казалось, что они были знакомы много лет, где среди холодных четырёх стен появился лучик солнца, согревая своим теплом не только тело, но и израненную душу, нежно заклеивая мелкие раны пластырем, а осколки собирая вместе. Подобно самой дорогой хрустальной вазе. Прошлое осталось в Шанхае, где мир казался таким серым и до тошноты противным.       Здесь в Пекине не было липкого страха, который окольцовывал шею и медленно душил. Здесь этого не было.       Здесь можно было быть открытым, даже если это было скрыто от посторонних глаз, скрываясь в лепестках цветущей молодой сакуры. В Шанхае их было много в парке «Гуцун», но здесь, в Пекине, они наконец-то приобрели свои нежность и лёгкость, ласково играясь в волосах, путаясь.       Хуа Чэн же с осторожностью вытаскивал эти маленькие, непослушные лепестки из волос Се Ляня, а после прикасался так же нежно, как и они.       Хотелось, чтобы израненного тела касались так же, обнимая с теплом и заботой, пока вокруг шумел город, а в ушах стояла самая настоящая тишина, такая звонкая, но уютная, не пугающая, а наоборот, увлекающая в этот необыкновенный круговорот событий.       Се Лянь не любил когда Хуа Чэн курил, но не мог ничего сказать против, ведь это был человек, который подарил ему новый смысл жизни. Хуа Чэн не жалел денег на своего любимого Гэгэ, не просил чего-то взамен и лишь наслаждался тем, как Се Лянь делал первые шаги на встречу. Он не торопил его, давал ему время подумать и если видел, что что-то могло пойти не так, то сразу отшучивался, хотя и сам очень хотел притронутся, дать возможность просто вздохнуть полной грудью и забыть тот кошмар прошлого, где брак стал самым настоящим наказанием, которое пришлось отбывать так долго и мучительно в четырёх стенах с кошкой на руках.       Се Лянь сбежал в прошлом году, в Пекин, к своему другу Ши Цинсюаню. Без денег, без каких-либо документов, кроме паспорта, да с Жое на руках. Измученный, уставший и до жути разбитый Се Лянь стоял на пороге дома братьев Ши и просто надеялся, что сможет найти свой покой в другом городе, хотя прекрасно знал, что Цзюнь У достанет его везде. Найдёт, расшибёт весь свой кабинет, но вернёт своего непутёвого супруга домой и сладко задушит во время постельных утех.       Хотелось скрыться, хотелось раствориться в чужой памяти, будто Се Лянь никогда и не существовал в памяти своего мужа, который так жестоко обошёлся, пытаясь научить своего нерадивого супруга хоть чему-то. Но вот чему?       Если только жестокости, правильности и чистоте. Цзюнь У очень любил чистоту в своём доме и очень хотел, чтобы его супруг был таким же чистым и правильным. Если в доме что-то лежало не так, то это сразу летело в юного Се Ляня. Если пол был грязный, то Се Лянь чуть ли не языком вылизывал полы. И так по вечному кругу, откуда нет выхода.       Нет, у братьев Ши всё было не так. Если Ши Уду не сильно хотел втягиваться в дела Се Ляня, то Ши Цинсюань всячески пытался подбодрить своего друга и найти ему занятие по душе, где он будет чувствовать себя в безопасности и не бояться. Так он привёл его в казино «Призрачный город».       Днём это место действительно было пустым. Там ходило пару человек от силы, но вот ночью.. Ночью казино раскрывало себя с новой стороны, играя необычайно яркими красками в свете софитов и шумной толпы возле бара и покерного стола. Хотя там можно было сыграть и не только в покер.       Крэпс, блэкджек, баккара и рулетка. Всё это днём казалось таким простым, тогда как ночью люди бились за всё, что можно и нельзя. Ставили самые безумные ставки, выигрывали и проигрывали крупные суммы денег. Рыдали и были готовы разносить всё в пух и прах, а некоторые радовались и молились небесам за их выигрыш.       Яркому Ши Цинсюаню очень подходили такие места, хотя он туда приходил не ради того, чтобы поиграть в азартные игры, а ради общения. И ведь самым удивительным было лишь то, что Цинсюань смог ужиться и сдружиться с одним мужчиной.       Хэ Сюань. В Казино его все звали Черноводом, но вот откуда пошло это прозвище – Се Лянь понятия не имел. Хотя, этому человеку оно подходило, ведь Хэ Сюань не отличался особой эмоциональностью, был довольно холодным и непробиваемый. Его было сложно чем-то развеселить, а сам он занимался в подобном месте своими делами, пока Ши Цинсюань с криками «Хэ-Сюн!» пробирался сквозь толпу и поправлял свои очки в виде звёзд. Очень даже в его стиле, но не в стиле самого Черновода. Вечные упрёки в сторону Ветерка, как его здесь звали многие, если не все, недовольные взгляды и цоканье языка.       Раньше, когда Се Лянь и Ши Цинсюань учились в одном университете, они часто ходили вместе куда-то прогуляться и чаще всего это были клубы, где поначалу Се Ляню нравилось. Он развлекался со своим другом, общался с новыми людьми и просто хорошо проводил время. Но чем больше он проводил там время, там больше он погружался в свои мысли.       А потом словно щелчок, который выбил из сил и заставил упасть на колени, жалостно заскулив от боли в сердце. Сначала компания родителей рушится, а потом брак с Цзюнь У, огромные долги родителей, вечно недовольный двоюродный брат и вот… Два холодных трупа в петле, похороны и дальше лишь бесконечная пустота.       Ши Уду забрал своего младшего брата в другой город, старые друзья отвернулись и остались на этом поле из стекла лишь Цзюнь У в своих ботинках и босой Се Лянь. Танцевать стало невыносимо больно, хотелось плакать и кричать, пока на сердце этими осколками оставляли глубокие раны, что так долго ныли и не заживали, кровоточа и не давая покоя.       Это были самые ужасные годы жизни.       И вновь открывая глаза Се Лянь видел перед собой не чистую комнату, а яркий «Призрачный город», где жизнь кипела по своему, Ши Цинсюань приставал к своему другу, а все дамы вокруг только и щебетали про Градоначальника, который так редко заходил в собственное заведение и так не хотел появляться на глаза. По слухам был самый настоящий красавчик. Конечно, статный мужчина у которого было своё казино, где могли спокойно провернуть и наркоторговлю, но кого это волновало в тот момент? Конечно никого.       Все развлекались так, как могли и каждый делал это по своему. Но стоило Градоначальнику, собственной персоны, появится, как все сразу играли с ним в кости и проигрывали огромное количество денег, да и не только денег. И если девушки вокруг восторженно почти верещали от желания хотя бы на минутку увести хозяина сего заведения, то Се Лянь был готов просто задохнуться от того, каким красивым был… Хуа Чэн.       Их первое знакомство было таким смятым, но таким запоминающимся, словно раскалённым клеймом выжгли в самой глубине души. Хэ Сюань в тот момент тихо ушёл, а за ним скрылся и Ши Цинсюань, оставляя Се Ляня наедине с Хуа Чэном.       И этот взгляд… Такой знакомый, родной, словно Се Лянь его уже когда-то видел, задыхаясь от понимания того, что это был тот самый человек из сна. Тот, кто так ласково баюкал и тот, кто пел размытые колыбельные прошлого, осторожно перебирая своими длинными, необычайно красивыми пальцами каштановые пряди, поднося их к губам, чтобы оставить невесомый поцелуй в знак привязанности.       Это был тот самый человек, который отдалённо всплывал в воспоминаниях, а границы сна и реальности размывали прекрасный лик мужчины, переходя в самую настоящую реальность. Сердце словно пропускало удары. И пусть оно продолжало ныть от старых ран, оно хотело жить, оно хотело любить, оно хотело свободы, где крылья не подрезают, а дают их расправить и просто отправить в далёкое путешествие.       Всё начиналось с каких-то неловких свиданий, где разговор шёл сложно, но стоило ухватиться за какую-то общую тему и границы стирались в пыль, откидывая серые стены в сторону, позволяя свету пробиться.       Дорогие рестораны, неожиданные подарки и множество взглядов полных любви и понимания. Открываться Хуа Чэну оказалось даже проще, чем Ши Цинсюаню, который пусть и знал о ситуации в жизни своего друга, но всего знать всё равно не мог. Рамки в которые загнал себя Се Лянь просто давили, не давая выговориться с полна, чтобы вылить из глубокого ведра мутную воду и набрать туда свежей и чистой.       А потом всё словно закружилось в центрифуге. Переезд от братьев Ши, посиделки вечерами и всё та же ласка и любовь, которой раньше так не хватало. Душа ныла, а сердце откровенно плакало, ведь этого так не хватало Се Ляню последние несколько лет. И до того он утонул в красноречивых фразах Хуа Чэна, что даже не заметил, как битое стекло исчезло, а под ногами ощущался мягкий, красный ковёр на котором стало легче танцевать и музыка больше не приносила боль.       Как оказалось после переезда, у Хуа Чэна тоже был питомец. Добродушный пёс Эмин. Доберман, который устрашал своими размерами, ведь под таким огромным псом было сложно принимать всё его внимание и любовь. Жое поначалу пряталась, немного боялась огромного пса, но чем дольше они находились вместе, тем быстрее начали образовывать общие привычки. Спать вместе, есть вместе и даже играть, не смотря на то, что сама Жое была в несколько раз меньше Эмина. Но, стоит признать, пёс был очень осторожен и всегда словно боялся навредить маленькой кошке, которая счастливо мяукала и игриво тыкала своей белой лапкой в Эмина.       Се Лянь начал чаще улыбаться, а забота Хуа Чэна постепенно начала залечивать гноящиеся раны, осторожно обрабатывая их. От этого становилось тепло, от этого маленького кусочка счастья хотелось плакать крокодильими слезами, но лишь тихо, чтобы сам Градоначальник не услышал и не стал волноваться за своего Гэгэ. И это был тот Саньлан, который много лет во снах пытался помочь Се Ляню, спасая его от серой реальности? Да, это точно был он.       Было ощущение, что они знали друг друга много лет, просто когда-то потерялись, заблудились и вернулись в начальную точку, чтобы после, вот так просто, лежать на большом диване и смотреть самую дурацкую комедию, смеяться под неё, а после засыпать на родном плече, которое было самым безопасным местом на всём белом свете.       Хуа Чэн стал самым настоящим домом, где не было места для тени. Там был лишь солнечный свет, который мягко пригревал и успокаивал.

Hot summer nights mid July When you and I were forever wild The crazy days, the city lights The way you'd play with me like a child

      В глазах Хуа Чэна Се Лянь – это хрустальная ваза, которую уже когда-то однажды разбили.        И даже если он попытается склеить и вернуть всё на место – это не изменит того, что на этой вазе всё ещё будут трещины, которые будут пропускать воду. Вернее даже не воду, а самые настоящие горькие слёзы. Он не мог восстановить всё так, как это было, но он мог закрыть этот гештальт. Что он и делал.       Каждый вечер, когда они валялись вдвоём в кровати, он был готов зацеловать каждый шрам на теле Се Ляня, был готов сделать что угодно, лишь бы его милый Гэгэ улыбался, лишь бы он не плакал, не разбивал своё сердце вновь и вновь. Он ел еду, которую приготовил Се Лянь своими руками. И пусть у него это не очень получалось и доходило до того, что Хэ Сюань чуть ли не замертво падал, Хуа Чэн  же был готов есть её до самой последней капли, до самой последней крошки. Даже если она сильно пережаренная или недоваренная, похожая на суп из самого ада, но он был рад её есть. Он был рад видеть на лице Се Ляня улыбку. Самую настоящую, самую искреннюю.        Се Лянь совсем перестал замечать мягкость под ногами во время танца, ведь теперь он ощущал себя так легко, таким желанным, таким простым и таким нужным.        Его Саньлан подарил ему самую настоящую сказку, где больше не было танцев на битом стекле, не было грубых или резких действий, там была лишь нежность и ласка, которая медленно окутывала со всех сторон, выстраивая мягкий кокон из которого не хотелось выбираться. Хотелось оставаться в этой сказке хотя бы чуть-чуть подольше, хотелось просто насладиться тем, что он действительно был нужен. И он знал, что его будут любить и дальше.       Его больше не дадут в обиду, подарят всё, что только душе угодно, а старые раны на сердце наконец-то затянутся и останется лишь еле заметный шрам, который уже не будет так ныть. Прошлое он изменить не мог, но он точно мог сказать, что жизнь подарила ему самое настоящее сокровище.        В просторной комнате танцевали лишь они вдвоём. Под ногами был мягкий ковёр, а в голове лишь мысль «Как же я люблю его. Спасибо этому миру, что он есть у меня».

Will you still love me When I'm no longer young and beautiful? Will you still love me When I got nothing but my aching soul?

I know you will, I know you will I know that you will