Астроном не пропил телескоп, потому что его никогда и не было

— Да ты даже полярную звезду найти не сможешь! Они лежат на колючей траве — город остался ждущей супругой позади, где-то он плачет ярким светом, шумными магазинами и торопливыми бессознательными людьми. А они тут, в тишине, только насекомые стрекочут и редкий ветер продувает уши — учитель, который не может ничего доказать без крика. — Вон она, — легко парирует Дазай и пальцем показывает на сияющую каплю молока в небе — самая заметная звезда. Чуя, очевидно, не удивлен. Закатывает глаза, даже гнев не выскакивает из него разорвавшейся гранатой. Он на удивление спокоен — всего лишь зубы поскрипывают. — Любой дурак с этим справится! А созвездие Андромеды мне найдешь? — спрашивает он с самодовольным видом. Дазай щурится и затихает. Накахара думает, что если сейчас Осаму так же невинно покажет в нужное место, то он найдет способ вернуться в прошлое и заставит самого себя (это маленькое взбалмошное рыжее чучело) сожрать все книги по астрономии, которые он чудом достал. Не сказать, что он прочел все эти записи исключительно из интереса, нет, двигателем прогресса Чуи Накахары была скорее скука. Прогуливаться по улицам, общаться с Овцами — занятия, конечно, отвлекающие от болотистой рутины, но они не развлекали, они не давили на мозг, выгоняя из него все бессмысленные и неприятные мысли. Но что будет давить на мозг сильнее тяжелейших планет? Звезды ослепляют, а планеты придавливают к земле, и вот он уже безумец, мечтатель, который живет в небе, а не на земле, и ему не нужно смотреть на бесконечную грязь и Дазая Осаму. — М… там? — Дазай лениво ведет рукой из стороны в сторону, очерчивая чуть ли не все небо. Чуя пару раз моргает и, догадавшись, что Осаму не знает, ехидно улыбается. — Придурок! Ты же не знаешь где! — говорит Накахара довольно и даже приподнимается. Смотрит на Дазая так хитро и горделиво, точно на радостях начнет сейчас же танцевать, громко кричать и запускать фейерверки (даже если у него их нет). — Ах, неужели хоть в чем-то Чуя Накахара меня превзошел? — саркастично-устало произносит Осаму, напоминая высокомерную принцессу. Чуя закатывает глаза. Если он будет проводить с Дазаем чуть больше времени, глаза однажды так и останутся смотреть внутрь, чтобы Накахара лишний раз их не беспокоил, слушая очередную раздражающую реплику Осаму. А все вокруг будут видеть только жуткие белки (и бояться Чую даже больше). — Ты меня превзошел только в надоедливости… — отвечает Накахара и с хмурым видом рассматривает звездное небо, лишь бы отвлечься и сделать вид, что Осаму рядом попросту нет. — Ты знал, что по статистике низких людей считают более раздражающими? А ты еще и злой, как черт… — Как же ты меня достал! Тут уже даже завораживающий вид всевидящих звезд, этих жемчужин-плевочков не может удержать Чую. Он хищником накидывается на Дазая — сейчас разорвет на куски, а потом проглотит и даже не подавится, впитает в себя его кости, настолько он зол-влюблен. Осаму, ухмыляется, видимо, только этого и добивался. Он легко хватает Накахару за плечи и валит на землю. Чуя даже ничего не успевает сказать — его целуют, наплевав на астрономию и траву, что ребенком щекоталась и на практике пыталась освоить акупунктуру. Хочется ударить Дазая посильнее, зубы ему повыбивать, так губу разбить, чтобы месяц не мог ни с кем целоваться: ни с ним, ни со случайными официантками. Но сегодня Накахарой ведет терпение и сострадание. Он лучше заботливых монахинь! Хватает грубо Осаму за волосы и тянет от всей души! Впрочем, позволяет себя целовать. Даже больше, Чуя вгрызается в губы, как назойливый паразит, точно хочет всю душу из Дазая высосать, ничего не оставить, пройти по его израненному телу черной дырой. Осаму больно, но он не против — только мычит довольно, прищуриваясь, будто не может вынести вспышки страсти. Осаму медленно отстраняется и прижимается губами к шее, горячо дыша. Оставляет пару поцелуев, пока Накахара сдерживается, чтобы не впиться зубами в любимую плоть. Плотоядным хищником, он все равно вечно выплевывает свою добычу, оставляя на ней нежные предсмертные поцелуи. В его агрессии сцеплена любовь, в его ненависти — страсть. — Хочешь прямо на траве или?.. — уточняет Дазай с гаденькой улыбкой, а Чуя, закатив глаза, обращает взгляд к звездам. Слепые судьи равнодушны к очередной маленькой интрижке из миллиона таких же. Одаренный, он сейчас чувствует себя абсолютно заурядным. Вся жизнь — вымазанный в крови калейдоскоп нелепо состряпанный из осколков бокалов, черных лоскутков, удушливого огня и пьянящего голубого неба. Звездам — все равно. И этот звездный покой накрыл Накахару с головой. О нет, они и не одаренные из мафии вовсе! Не было! Все это было, может, но не с ним. — Чтобы мне муравьи жопу обкусали? Еще чего, — бурчит он в конце концов, расслабленно выдыхая, и с довольной улыбкой торопливо поднимается с земли, идя в сторону своей машины. А Дазай, не понимая перемену в настроении рыжего гнома, следует за ним, все так же ухмыляясь. — Ты похож на куклу. У тебя вообще меняется выражение лица? — Чуя сидит на заднем сиденьи при тусклом свете и медленно расстегивает рубашку Дазая. Он только усмехается, сдерживая порыв потрясти копной каштановых волос. — К твоему сожалению, Накахара, моя улыбка привлекает слишком много женщин, чтобы я от нее отказы… — тут Осаму жалобно, проглатывая насмешку, мычит. Накахара грубо кусает его в шею, пару раз проводя горячим языком по месту преступления. — Мог бы и не спрашивать, раз не интересно, — Дазай довольно откидывает голову, чуть приоткрывая губы, будто надеется, что в любой момент их накроют чужие — обветренные и тонкие. Правда, этого не происходит. К соблазнительной улыбке Осаму Накахара остается совершенно равнодушен. Тот чуть обиженно надувает губы и смотрит наверх. В этот раз перед его глазами не небо в плевочках — серость, разукрашенная теплым светом. Дазай причувствывается к дерганым и грубым прикосновениям к оголенной груди. Чуя не церемонится — целует его так, будто старается выполнить месячный план, так же расчетливо и прагматично, как это, может, делал бы Куникида. От мысли о том, что у очкарика есть идеал даже в количестве поцелуев, Осаму усмехается. — Чуя, неужели ты сегодня собрался ублажать только меня? Не скажу, что я недоволен, но… — шепчет Дазай, прикрывая от удовольствия глаза, потому что теперь острые губы спустились к животу. — Ох! — только и успевает произнести Осаму — Накахара положил его ладонь себе на пах и теперь возбужденно кряхтит, прищуриваясь. Видимо, романтика такого прикосновения вскружила Чуе голову, потому что в тот же момент он припал губами к губам Дазая, передавая свою страсть и влюбленную злобу. Осаму заботливо держит его лицо в ладонях, будто пытаясь утихомирить, но оба понимали: он только подкидывает дров. Сегодня они не церемонятся. Оба безумно возбужденные: Дазай глухо поддается прикосновениям, мычит что-то неразборчиво, вздыхает, даже нет сил на обычные укоры и насмешки, Чуя хрипит ему на ухо, когда торопливо пытается расправиться с его и своими брюками. Они могли бы сделать все медленно, погружаясь в море чувств, смотря томно друг другу в глаза и шепча на ухо оскорбления-комплименты, но липкое нетерпение душит их. Если они не избавятся от желания прямо сейчас, оба задохнуться — или сожрут друг друга в отчаянной попытке стать ближе. В тумане желания они кладут ладони на члены друг друга, оставляя слова о привязанности и любви за злыми лицами и хлюпающими звуками. Накахара от любви кусается — оставляет метки-сердца на разбинтованной шее, Осаму от любви цепляется до боли за плечи, будто пытается удержаться от падения в пропасть. Боль вперемешку со всхлипами наслаждения быстро приводят обоих в оргазму. А потом они переводят дыхание, даже сквозь постэйфорический белый шум слыша биение сердец друг друга. Они не смотрят друг другу в глаза, помогают одеться и оставляют несколько поцелуев на лбах, перед тем как лечь в обнимку на заднем сиденьи автомобиля. — Ты нихрена не понимаешь в звездах, — пробурчит Чуя. Дазай улыбнется, звездно-рыжие локоны убирая с вспотевшего лба. — Зато мне легче до них дотянуться. Романтичная усмешка встречается привычным укусом в шею. Оба хрипло смеются.