***
Менеджерский факультет маячил откровенной скукой и бесполезным просиживанием штанов, но Антон, пойдя на поводу у материнских истерик, уже четвертый год смиренно эти штаны просиживал. Это оказалось удобно: два притопа и три прихлопа, красивые глазки и ослепительная улыбка — и вот уже стипендия капает на счет, а преподаватели, закатывая глаза, закрывают сессию по щелчку пальцев. С одной стороны это было не круто — знаний в башке не отложится почти никаких и цветная картонка о высшем оконченном послужит максимум подставкой под горячее, — или ковриком под мышку, тут уж как пойдет, — потому что использовать диплом по назначению не то что не хотелось, даже не получилось бы. Но с другой — 073 специальность внесла в антоновскую жизнь столько красок, что хватило бы на профессиональный художественный набор. Он познакомился с Максимом, харизматичным и безбашенным, который привел его сначала в IT-кружок, — вообще-то это был отдельный спецкурс, но называть его «кружком» было прикольнее, — а потом и в свой стартап. Максим был организатором небольшой группы волонтеров по всему городу, что занимались поиском бездомных или брошеных животных и пристраиванием тех в новые дома. Правда, до этого их часто приходилось таскать по врачам им самим, потому что больные пушистики не интересовали буквально никого, поэтому Антон получил почетное звание волонтера на своем районе и принялся за дело. Еще и свою соседку сверху в это втянул. Олеся, — буквально вчерашняя школьница, сдавшая все экзамены на 200 балов и поступившая в МГУ первой в списке, — заметила его в середине снежного декабря, когда Антон, на четвереньках стоящий под их домом и пытающийся достать беременную кошку, застрявшую в каких-то балках. И если раньше их отношения складывались в стиле «привет-пока», то в этот раз она конкретно так на уши присела и пищала от восторга, узнай кто Антон такой и чем занимается. А потом еще и знакомую ветеринарку посоветовала. И сама же в нее, — получасом позже только, — чуть ли не за ручку отвела. Они трещали всю дорогу, переодически бросая обеспокоенные взгляды на перепуганную кошку на антоновских руках, и судя по чужому воодушевлению, Антон мог спорить на что угодно, что в их команду напросится новый человек. А в ветеринарке был Арсений. Вообще Олеся вела их не к нему, а к своей давней знакомой Наталье, но как выяснилось, Наталья ушла в декрет и вместо жизнерадостной и энергичной барышни их ожидал серьёзный и хмурый мужик. Хотя мужиком он был весьма сомнительным, — по лицу, очень симпатичному, кстати, было видно, что ему максимум тридцатка, — но взгляд исподлобья и каменный подбородок заставляли мямлить и обращаться на «вы». Арсений побурчал, конечно, но кошку осмотрел и даже жменю витаминов отсыпал. На жалкий косарь Антона, протянутый дрожащими пальцами, тот только глаза закатил и отправил их ступать на все четыре стороны. На улице уже отзвонились Максиму и Олеся, транслирующая энергию малолетнего лабрадора, чуть не кричала в трубку о том, как это все здорово и как ей это все тоже надо. Максим тогда знатно ахуел, но Олесю в команду принял, потому что «больше народу — больше спасенных жизней». Всю последующую неделю Олеся почти прописалась в его квартире, — как и беременная кошка, — потому что воспринимала Антона как новоиспеченного друга, а не просто коллегу, и не то чтобы Антон этому возражал. Вот так заводят друзей после 20, да? Каждый день после учебы она заходила на чай, тискала кошку и болтала без умолку о всем подряд: про идиотского преподавателя и сложную домашку, про скидки на Вайлдберисе и мастера по маникюру, про астрологию и знаки зодиака. Это, как выяснил Антон на третий день, ей нравилось особенно сильно, поэтому смиренно сидел и слушал о какой-то прокачке Марса и красном. Нихуя не понял, но вечер провел занятно. Это времяпровождение было уютным и комфортным: наполненное хиханьками и хаханьками чаепитие, попытки в домашку на разных концах стола, полуночные душевные разговоры. Олеся настолько гармонично влилась в антоновскую жизнь, что время без этого чудесного знакомства уже казалось неестественным. При этом она была энергичной и искристой, искусно материлась и наизусть цитировала классику, хлестала с ним коньяк из икеевских чашек и носила шикарные шмотки. Антон думал, что в нее возможно было влюбиться, если бы в душе сидела хоть капля любви к женщинам, но во-первых, Олеся и сама не претендовала на него, а во-вторых, завалившись к нему в новогоднюю ночь в кигуруми дневной фурии и в прекрасном настроении, обнаружила Антона с Максимом и посчитав, что так называемый «босс» лучше миски оливье в ее руках, принялась за развлекательную программу. Максим тогда не только ахуел, а еще и поплыл, потому что вместо глаз моментально появились сердечки и спроваживая их двоих уже заполночь, Антон на секунду поверил в любовь с первого взгляда. А на утро его разбудила орущая кошка, явно намекающая, что беременной она перестанет быть вотпрямщас. Это было чудовищное зрелище, но Антон стойко выдержал эти полчаса, гладя животное между ушей, — стоило руку убрать, как громкое «мяу» могло разбудить несколько этажей, — и стал счастливым обладателем не только трехцветной красавицы, а еще и четверых таких же котят. Чуть в обморок не свалился, но стал. Потом накрыла сильная паника, а Олеся не брала трубку. Максим не брал тоже, и аккуратно перекладывая новоиспеченную мамашу с ее детьми в коробку из-под микроволновки, услужливо найденной на балконе, Антон надеялся, что за роль Амура ему хотя бы спасибо скажут. Ноги к ветеринарке неслись сами по себе и в голове набатом орало одно — хоть бы Арсений был там. И не важно что только 11 утра и 1 января. Арсений, — немного рассеянный, но вполне дружелюбный, — оказался на месте и, завидев возле своей двери перепуганного Антона, закатил глаза и разрешил проходить. Котят с кошкой осматривал с особой осторожностью, и в перерывах между паникой и попыткой содрать ногти до фаланг, Антон обращал внимание на то, как блестят чужие глаза. Вот же повезло человеку найти дело своей души. В этот раз жменю витаминов никто не дал, но Арсений заверил, что все в полном порядке и дети здоровые, продиктовал, что было бы неплохо купить, а потом осмотрел Антона, бледного и нервного, с ног до головы, и предложил кофе. Сидеть в арсьеньевском кабинете и пить удивительно вкусный капучино было слишком неожиданным для этого дня, но пока котята познавали прелести первых часов жизни на планете, а мама-кошка вылизывала их с умопомрачительной нежностью, вся нервозность сошла на нет. Арсений оказался… специфическим. Он не делал вид, что заинтересован в беседе с Антоном или сильно рад его присутствию — скорее это было что-то эмпатическое и банальное человеческое нежелание помимо животных откачивать еще и человека. Потому что стоило чашке опуститься перед антоновским носом, Арсений буркнул «приятного аппетита» и уткнулся в какие-то бумаги. Антон его отвлекать не стал, но взглядом облизал вдоль и поперек. Человек напротив был красив: острые скулы темнели от легкой щетины, светлые глаза скрывались под линзами обычной тонкой оправы, брови слегка нахмурены, легкие волны волос спадали на лоб, редкие родинки вереницей терялись за воротником обычной белой рубашки. Арсений был немного ниже и уже в плечах, изящные запястья придерживали края бумаг, отчетливо выделяя узловатые пальцы на белоснежном фоне. Об Арсении было ничего неизвестно, но тогда, попивая кофе и безнаказанно пялясь, Антон почувствовал… ни то интригу, ни то интерес. Они разошлись уже ближе к обеду, и казалось, что Арсения абсолютно не напрягало присутствие другого человека на периферии. Антону тоже было вполне ничего: редкие фразы, писк котят, светлый кабинет и слабые лучи солнца сквозь окна. Это было странно, но чертовски необычно и захватывающе. А еще полезным — свой человек в ветеринарке был очень кстати. Антон возвращался домой чуть ли не вприпрыжку, но коробка с котами в руках заставляла только лыбиться во все 32. А под его квартирой уже топталась Олеся. Сонная, но смущенная, и только пищащие котята удержали ее от неугомонных рассказов о том, почему ни она, ни Максим не отвечали на звонки. Три разноцветные девочки получили привилегию в виде имен, придуманных Олесей, и теперь Луна, Дева и Венера маленькими комочками сопели в уголке, а серый мальчик, — оригинальностью Антон не отличался никогда, — нынче именуемым Шнурком, пытался своим крошечным желудком выпить десятый литр молока. Мама-кошка плевать хотела на какие-либо клички, и Антон, психанув, легонько ткнул ей в носик и нарек животное именем Кастрюля. Олеся рядом ржала до слез, но подтвердила, что ей подходит. Весь январь Антон то и делал, что выхаживал котят, — не то чтобы Кастрюля нуждалась в помощи, но иногда сама притаскивала их Антону на кровать и уходила спокойно есть, — сумел найти будущих хозяев всем, кроме Венеры, пристроил еще одного бездомного кота и… сблизился с Арсением? После их последней встречи Антон завалился к нему просто так через неделю. Важных пар не было, а январское солнышко призывно манило выйти из своей однушки на улицу, а еще морозный воздух или мозги прочистил, или сердцу захотелось приколов, а жопе — приключений, поэтому Антон даже не стал оправдывать желание прийти в ветеринарку. Арсений, не обнаружив на пороге с Антоном никаких животных, оказался весьма приветлив. Пришлось, правда, проморгаться, прежде чем чужая красивая улыбка перестала отзываться мурашками на спине, но все существующее самообладание неплохо так уберегло от слишком неоднозначного выражения лица. Арсений никак не прокомментировал антоновское присутствие: либо чужие мотивы не интересовали его от слова совсем, либо тот был не против посидеть пару часов и попить кофе в присутствии чужого человека. Антон бы и сам не смог оправдаться — захотел и пришел. Зато непринужденная беседа о чем-то отстраненном, восторженный монолог о малышах-котятах, про университет и планы после — и день уже играет цветными красками. И главное, Арсений не возражал. Точнее, возражал, но только тогда, когда Антон приходил в компании животного, а еще лучше животного и Олеси. Он дул губы, закатывал глаза, хмурился, шипел что-то в стиле «нас спалят, блять», но продолжал пропускать и проводить обследования. Просил только Олесю сидеть с закрытым ртом и не лезть под руку. Антон, — возможно вполне эгоистично и самовлюбленно, — считал что это все из-за него. Потому что в их достаточно редких личных посиделках они разговаривали о чем угодно, кроме антоновского волонтерства, и это было очень… уютно и приятно. Арсений не спрашивал лишнего и не пытался задавить авторитетом, был умным и харизматичным, придумывал забавные каламбуры и обладал чертовски заразительной улыбкой, что Антон и не заметил, как сердце начало пропускать удар. Ни о какой влюбленности и речи не шло, просто было… ну очень интересно, получается. И было видно, как Арсению интересно в ответ. Они соблюдали некую грань, но все равно позволяли высказывания на грани флирта, шутки-прибаутки чередовались с закусанной губой и подмигиванием, но ничего более. Но было классным плеваться ядом в сторону декана, отказавшая ему в дополнительной неделе для выполнения практического, и что ни слезные мольбы, ни красивые глазки, не спасли от заработанной хвостовки перед сессией. Один раз Антону пришлось буквально вывалить, как же Олеся с Максимом его откровенно умандили, и их довольные влюбленные друг в друга мордахи бесят хлеще написания диплома, и если бы они не светились, как лампочки на новогодней елке, то о том, что случайно поспособствовал их знакомству пожалел бы десяток раз. Арсений на это только хмыкнул, окинул его странным взглядом и бросил пространное «не завидуй». Еще и за роль Амура, кстати, не поблагодарили. И это было абсолютно чудесно. Приятное знакомство, интересный человек, привлекательный мужчина — и все это рухнуло в одночасье, стоило Арсению выставить их за дверь. Возможно, на эмоциях они наговорили друг другу слишком много лишнего, — неплохо же общались, ну, — но в голове каша, а в душе — раздражение поганое. Антон подумает об этом позже, когда Олеся встанет с соседнего стула и уйдет домой, когда кота смогут хотя бы осмотреть, — закисшие глазки настораживали конкретно, — и когда буря в солнечном сплетении уляжется. Возможно, даже пойдет и извинится. И ведь не повело бы настолько, если бы Арсений ему… не нравился. Да, на каком-то минимальном и подсознательном уровне, но что-то же явно притягивало. Не зря же, завидев Максима с рюкзаком на пороге олесиной квартиры, в головешке стрельнула мысль про Арсения, да вот вынь да положь теперь. Ну и что, что в этом нет арсеньевской вины — сейчас мозг в синхронизации с речевым аппаратом предпочитает поддакивать олесиному бреду в стиле «и понос ему на целую неделю, да такой, чтобы встать с унитаза не смог!». Ну а вдруг.***
А к ночи припустил ливень. Да такой, что дом напротив перестал быть заметным, и если бы не частые молнии, перебивающиеся раскатами грома, улица выглядела бы одной сплошной черной дырой. Но дома было светло и тепло. И мысли о том, что старый котяра сейчас греет пузо на олесином пушистом ярко-розовом ковре, а не сидит под какой-то скамейкой и мокнет насквозь, грели на равне с батареей. Ну и с одеялом. И с Венерой, цветным комком свернувшись в изгибе антоновской шеи и уткнувшись своим влажным носом в его мочку уха. Как только объявление о том, что «малыши-котята будут искать дом» разлетелось по многим московским телеграмм каналам, и спустя сутки Антон имел на руках подтвержденные брони на всех, — Шнурка вместе с мамой-кошкой забрала его однокурсница, — кроме Венеры, в голове выстрелило решение — она останется с ним. Потом, правда, ее тоже захотели, но ответом стало категорическое нет. Малышка покорила его сердце и стала единственной женщиной, — кроме мамы и бабушки, соответственно, — любовь к которой возможна. По крайней мере советская однушка, благополучно оставленная той самой бабушкой на совершеннолетие, наполнилась новой жизнью. Венера вела себя как хозяйка: облюбовала кухонный подоконник и обувницу, ела исключительно один конкретный корм, воротила нос от рыбы, шипела на плюшевого гуся как на врага народа, почти сжевала зарядку на телефон, ластилась к Олесе и презирала Максима, зачем-то любила вылизывать антоновское колено и… Просто ее присутствие было одной сплошной радостью. Откровенно говоря, единственная комната с аркой на маленькую, но просторную кухню конкретно так подзаебали, и день сурка, — хоть и достаточно приятный, но все же чертовски рутинный, — не вызывал ничего, кроме мыслей о том, что что-то в этой жизни надо менять. В начале декабря эти мысли привели к тому, что Антон завалился к одному знакомому барберу, заявил, что душа требует хлеба и зрелищ, поэтому спустя 10 минут его кудри падали на пол, а специальной кистью наносился обесцвечивающий компонент — в отражении появился короткостриженный идеальный блонд. А сейчас вот — к кошечке. Еще совсем маленькой, но такой чудесной. Средств со стипендии, донатов на волонтерство и от заказов, которые спонсировал IT-кружок, хватало чтобы содержать и себя, и котенка, и при этом не есть один корм на двоих. Было занятно вести диалоги не только с друзьями и приятелями, а еще и в пространство квартиры — Венера хвостиком за ним ходила везде, даже в ванную. Антон думал, что он сумасшедший, раз его прикалывает разговаривать с собственным питомцем, комментируя все свои действия, но она хотя бы не перебивала и не осуждала. И была теплой и ласковой, в отличие от метрового плюшевого гуся, который валялся на подоконнике в спальне, и вызывал только желание так же валяться рядом. А Венера заставляла ебашить. Не только она, а все волонтерство в целом — пришлось взять себя в руки и перестроиться на новый лад, взбодриться и растормошиться. Молния свернула за окном, осветляя все пространство комнаты даже сквозь неплотные шторы, и отвлекла от всех воспоминаний. Следом последовал чересчур сильный раскат грома, а значит ливень закончится не скоро, и пора бы спать, потому что завтра придется телепаться в университет, чтобы закрыть предмет со сложным экономическим названием, препод по которому был упертым бараном и требовал столько, что можно было вынуть душу и положить перед ним, но в солнечном сплетении зудело и рой мыслей превращался в огромных шершней, намекая, одно лишнее телодвижение и конкретно так ебнет. И все из-за Арсения, черт бы его побрал. Антон даже не может адекватно позлиться: эмоции притупились, раздражение вытекло куда-то сквозь пальцы, и сейчас просто… гадко. А ведь и хочется, и колется. Арсений прав, конечно прав: никто в здравом уме не будет целенаправленно лезть на рожон, нарушать административный кодекс, рабочий устав или портить отношения с начальником, тем более — он предупреждал. Просто зачем-то и почему-то Антон думал, что все их взгляды исподлобья, ненавязчивые касания, сквозящий флирт и легкая наэлектризованная атмосфера пойдут впереди планеты всей и Арсений побурчит-побурчит, но глазки свои красивые закатит и все равно пропустит. А оно вот как. И это правильно, что хоть кто-то из них взрослый и рациональный, не поддался излишней затуманености в башке ради каких-то чувств и не похерил любимое дело и хорошую работу ради малолетнего пиздюка. Даже после слов «ну какой ты славный, конечно» и «великолепная у тебя улыбка, Антон». Но это все вот вообще никак не добавляло адекватности, а только сильнее бурлило колючей обидой в груди. А может это просто разбитое сердце? Так-то оно не так, Антон не настолько драматизирует, чтобы называть эту симпатию первобытной влюбленностью, но переломало ох как. Радует, что Олеся оказалась более хладнокровной и, очевидно, не испытывала к Арсению душевных мук, потому что сначала вызвонила Максима, потом какого-то Олега, и старый кот был записан на завтра на прием в другую ветеринарку и буквально за копейки. Факт оставался фактом — неприятно. Единственным спасением от мозгоебки самого себя было взять и наконец-то лечь спать, поэтому Антон аккуратно переложил Венеру со своей шеи на соседнюю подушку, перекатился на живот, сгибая ногу в колене почти до груди и… прокуковал так почти 3 блядских часа! Сон, как специально, не шел и этому способствовало буквально все: гром с молнией, стук капель по оконным откосам, неугомонные соседи за стенкой, — за все почти 4 года проживания здесь Антон их слышал ровно полтора раза, — внезапный голод, слишком теплое одеяло. Еще и голова, сука такая, разболелась, и вливая в себя большими глотками чай, Антон, облокачиваясь бедрами на столешницу, немигающим взглядом упирался в магнитик на холодильник, привезенный из Дагестана. Ему там, кстати, очень понравилось. Венера, бесшумно топая по темному деревянному полу, с тихим мявком запрыгнула сначала на стул, потом на стол, абсолютно безэмоционально дошла до подоконника и свернулась клубочком на своем любимом месте рядом с пиалой для фруктов. — Эх ты, беззаботная киса, — Антон аккуратно провел пальцами по кошачьей спинке. — Спишь где хочешь и когда хочешь, ни о чем не думаешь. Круто, наверное, быть животинкой такой. Последний слог утонул в широком зевке, и Антон, оставив кружку с недопитым чаем в раковину, тихо ретировался в комнату, чтобы не потревожить задремавшую кошку. Вся эта ночная свистопляска с ворочаньем и чаепитием очевидно пошла на пользу, потому что стоило коснуться подушки, как липкое и сумбурное сновидение накрыло его с головой. Которая на утро только сильнее разболелась.***
Любимая шутка Максима «если болит голова — отрежь ее нахуй» перестала быть смешной ровно с сегодняшнего дня, потому что Антон с кровати себя не то что поднял, а прям отодрал. Трехчасовой сон как будто прошелся сверху, не прекратившийся дождь добавлял особого уныния, и, пуская слюни в тарелку с яичницей, хотелось опуститься в нее лицом и доспать. Те жалкие крупицы бессознательного превратились в какую-то вакханалию: Антон чувствовал бешеную ломку в лопатках и пояснице, будто провел всю ночь на бетонной плите, а подсознание услужливо подкидывало странные картинки каких-то монстров, погонь, ярких вспышек и глухих звуков. Сил хватило чтобы натянуть кепку и влезть в ботинки: не хватало еще кроссовки изговнять. В аудитории присутствовало от силы человек 5, одним из которых был Максим, окидывая Антона взглядом глубокого сочувствия. — Веселая ночка? — беззлобно интересуется он. — Ага, — запас энергии заканчивается сразу же, и антоновское плечо услужливо прикладывается к стене. Пара с противным преподом проходит как в тумане с помощью очевидных высших сил, — Максима, ответственно подпинывающего Антона в бок, — и минимального уважения. Голова раскалывалась как бешеная, свидетельствуя о том, что пора закругляться. Максим с видом курицы-наседки приложился ладонью к его лбу, а потом нахмурил брови и закатил глаза: — Не вздумай заболеть. — Как скажешь, мам, — Антон натягивает джинсовку поверх толстовки. — Зайдешь сегодня? — Чтобы меня снова поранила твоя киса? — Максим вскидывает запястье к уровню глаз, на котором легкими царапинами виднеются следы от коготков. — Убить меня хочешь. — Сплю и вижу, как Венера съедает тебя по кускам. — Судя по всему — не спишь. — А ты душнила. Это передается половым путем? — Антон хватается за ручку входной двери. — Я близнецы, — чужой палец деланно нарочито ползет вверх. — Олеся делала разбор моей натальной карты и… — Господи, избавь меня от подробностей ваших ролевых игр, — Антон показушно морщится и тянет дверь на себя. — Заходите вечером, вдвоем. И махнув ладошкой, вывалился в дождливый март. Ей богу, ну может хватит? Где это ранее весеннее солнце, стрекочущие птички, зеленая травка? Где вся та романтизация первой влюбленности и творческих потуг? Что делает с человеком больная голова и дождь, мама дорогая. Даже закурить не получается, так что приходится раздраженно топать по лужам. Хорошо, что дом находится в 20 минутах ходьбы через дворы, и разъяренное «да блядская хуета блядь!» не вырвется в сторону… чего-нибудь. Выныривая из болезненных спазмов, Антон отвесил себе мысленную оплеуху, — настоящая могла сделать только хуже, — и хныча от бренности уебанского бытия сделал лишний крюк в сторону супермаркета. Не то чтобы это было необходимостью, но одинокая пачка гречки, позавчерашние макароны, какие-то сосиски и уже твердый сыр, десяток яиц, доисторическая консервация переданная мамой еще в прошлом году и благополучно забытая в углу нижней полке холодильника, набившие оскомину пельмени вызывали только приступ тошноты. Обычно было проще заказать доставку или вытащить Максима в перерыв между парами, — или прогулять одну, — за чебуреками или бургерами, но сейчас сил не было ни на что, кроме как прижать к груди две пачки замороженных блинчиков с мясом и пакет сметаны. А этому еще и Венера порадуется. Это все следствие больной головы, плохого сна и препода-гандона. Сейчас Антон доковыляет домой, перекусит, уделит законные минуты на потискать свою любимую кошечку, покурит и завалится спать. Чтобы проснуться вечером без ощущения перееханного бульдозером цветочка, и быть готовым если не цвести и пахнуть, то хотя бы существовать. Плечи горбились под натиском всего и сразу, заставляя бабульку из соседнего двора показательно перекреститься и бросить в след шепелявое «наркоман!». Антон нашел в себе силы лишь хмыкнуть и закатить глаза — ну, приятно что не проститутка. Хотя для проститутки ему не хватает, как минимум, вагины между ног, как максимум, всего остального ублюдского и стереотипного, типо длинных ногтей и короткой юбочки. Еще машины дорогой и хахаля. И собачки на поводочке, что-то вроде шпица или чихуахуа. Эх, Антон не отказался бы ни от машины, ни от хахаля, та даже и от собачки не отказался бы, только не мелкой и тявкающей, а… Добермана? Который прямо сейчас стоит в сантиметрах пятидесяти впереди и трусится от прохлады и дождя. Ничего себе. В их микрорайоне нет хозяев с доберманами, Антон это точно знает, значит этот потерялся или убежал. Плохо. Такие собачки просто так по улицам не ходят. — Какой ты хорошенький, — Антон распрямляет спину и ладошкой вверх тянет руку к собаке. Доберман не выглядит агрессивным или бешеным, только перепуганным и замерзшим. — Иди сюда. Собака недоверчиво опускает голову ниже и медленно подходит ближе. Красивый доберман, как с картинки: высокий, массивный, темная шерсть переливается под натиском дождя, — да и не только от него, — прям стандарт породы. Вот только глаза голубые. Такие прям… глубокие. Не такие, как у хаски, а скорее более осознанные, чем-то похожи на человеческие. Удивительно. — А кто такой славный, — Антон опускает ладонь на мокрую шею и медленно ведет к спинке. Уже и голова больная так сильно не тревожит, и дождь не бесит. Хочется гладить собаку посреди многоэтажек и не думать ни о чем хотя бы пару минут. — Откуда ты взялся? Потерялся? — рука хаотично двигается по теплому, хоть и влажному лбу. — А где твой хозяин? Хороший мальчик. Доберман, естественно, не отвечает, да и не факт, что мальчик, но к руке ластится и меньше дрожит. Антон расплывается в улыбке и треплет животное между ушей. — Пойдем, — мысль максимально абсурдная: забрать собаку к себе хотя бы на время дождя, хотя бы высохнуть и перекусить, а потом уже трубить во все стороны о том, что найдена собака. — Пойдем, хороший. Но стоит Антону шаг ступить по направлению к своему дому, как доберман отскакивает от его руки, скулит и быстро убегает куда-то за угол. Это было странно. Что ж, ладно. Но информацию про него все равно придется подавать в новостные порталы, чтобы животное, не дай бог, не погибло и не оказалось в приюте. И написать Арсению, — как бы не хотелось его больше не видеть, — с просьбой оставить листовку про «потеряно/найденого добермана» на их пробковой доске за стойкой регистрации. Там такого много и очень распространено. А сейчас домой, срочно домой, потому что головная боль вновь считает нужным о себе напомнить. Как и дождь, сука. И проваливаясь в дрему, вкусно поевший и долгожданно покуривший, Антон неожиданно хватается за мысль, что глаза Арсения уж очень смутно напоминают глаза встреченного добермана. Ну приехали.***
Проснулся Антон от приходящих уведомлений на телефон. За незашторенными окнами было темно и тихо, перебиваясь редкими звуками машин, заезжающими во двор, значит, что время стремительно движется к полуночи. Черт, Антон проспал все на свете, зато голова прошла как миленькая. Он нашаривает под подушкой телефон и наощупь убавляет яркость, чтобы не ослепнуть по такой глупости. И правда, часы показывают начало одиннадцатого, а разбудившие уведомления были от Олеси с Максимом, и если Максим удостоился лаконичного «жив?» и «спишь?», то Олеся посчитала своим долгом уведомлять его о каждом шаге своего похода в ветеринарку с котом, а так же кучей его фоток, несколькими голосовыми, совместными кружочками с Максимом, где они едят супер аппетитную пиццу, а следом что-то еще и еще. Он ответит на все позже, главное, что глаз основное уловил — кот в порядке и очень бодр на свои года. А то, что к нему в дверь не достучались — переживет. Организм услужливо подсказывает встать и утолить все физиологические потребности, не оставляя выбора в пользу тюленичества, да и Венера наверняка изголодалась. Кстати, где она? Кошечка находится на своем месте на подоконнике, посапывая пушистым клубочком, и откусывая найденный в дверце холодильника огурец, Антон тратит законные секунды, чтобы нежно провести пальцами между ушек. Устала, бедная, занималась целый день своими важными кошачьими делами. Антон вот никакими делами вообще не занимался, но с удовольствием прилег бы снова и опять уснул. Огурец, еще бы, оказывается супер невкусным, но голод не тётка, и, морщась, но дожевывая, всего на минутку в голове возникает мысль перестать быть бунтарным подростком с установкой «а вот выросту и буду покупать себе только чипсы!» и покупать адекватные продукты и адекватно питаться, учитывая что и время, и деньги это очень как позволяют. А если говорить о деньгах… Воспоминания тут же подбрасывают встречу с потерявшимся доберманом, а глаза мгновенно поднимаются к окну — дождя нет. И эта мысль неожиданным теплом растекается от кончиков пальцев к ушам — собака не мокнет и не мерзнет, по крайней мере сейчас. Образ такого пса вообще не вяжется с увиденным сегодня, и такие животные должны лежать на кожаных диванах, а не напуганным зверьком ныкаться под лавки, — никакое животное не должно чувствовать себя так, — но все клишированные стереотипы назойливо твердят, что щеночки, цена которых начинается от 700 баксов, не теряются на улицах во дворах панелек. Оставив легкий поцелуй на котячьем носике и оставив Венеру спокойно спать, Антон берет ноги в руки, и телефон в руки, и возвращается в кровать, чтобы… Ничего. Не обнаружить ровно никакой информации о потерявшемся добермане не просто на его районе, а на половине Москвы. Никто не терял, не находил, не видел и знать не знает об этом — Антон потратил полчаса, чтобы растерянно хлопать глазами на отсутствие данных. Пришлось даже на сайт арсеньевской ветеринарки зайти, но и здесь он получил только дырку от бублика. Проглатывая ахуй и твердое убеждение в странности, Антон нашел подходящий шаблон и наклепал объявление о замеченной собаке где и когда, оставил свои контактные данные, разослал в несколько новостных пабликов, отправил на эмейл ветеринарки и открыл диалог с Арсением. В нем было почти пусто, потому что все их диалоги производились вживую, и номер Арсения Антон взял исключительно на всякий случай. Простое и короткое «купи, пожалуйста, мультифруктовый сок в бутылке» было прочитано с улыбкой до ушей и отвечено стикером с лисицей, поднимающей большой палец вверх. Тогда Арсений очаровательно поблагодарил и залился умилительным смущением, и как было бы здорово сейчас просто писать ему, но нет — негативные эмоции хоть и притупились, но осадочек-то остался, и повод отнюдь не радужный (ха-ха) для переписки о всяких глупостях. Кое-как объяснив ситуацию в скомканном предложении и прикрепляя файл с объявлением, больно кольнула мысль — извиниться за грубость и резкость. Это будет по-взрослому и разумному, и они оба неправы, игнорировать друг друга вечно не смогут точно, и кто-то должен будет сделать первых шаг, и занося палец над буквой «п», за которой последует очевидное «прости», внутри все дрожью простреливает — нет. Не сейчас. В другой обстановке и другое время. Диалог с Арсением закрывается с чувством кислой горечи во рту, заставляя намерено сглотнуть пару раз и вернуться к неотвеченным олесиным сообщениям. Здесь нет ни драм, ни внезапных не пойми каких чувств, только одна чудесная малышка для его душевного равновесия. Ну и золото же себе Максим отхватил, ужас. Этой самой «малышке» записывается голосовое, в котором приносятся глубочайшие извинения за то, что кое-кто все проспал и «да, сам виноват и понимаю, что пиццу мне никто не оставлял», а так же краткий экскурс в ситуацию с доберманом. Не то чтобы Олеся может помочь чем-то внезапным, но чем больше людей знает, тем больше шансов, что с собакой все будет хорошо. Не зря же они волонтеры, в конце концов.***
— Ну я и говорю, что ранний мезозой… — Олеся жестикулирует ладошкой с аккуратным маникюром с остервенелой резкостью. — Ты меня слушаешь? — Если честно, не очень, — Антон даже не пытается сделать вид. Тут и пытаться не нужно: они встретились после пар в торговом центре, потому что кое-кому очень сильно захотелось чайный сервиз «Красавица и чудовище», а Максим вспомнил о существовании своей комнаты в общаге, из которой решил забрать оставшиеся вещи прямо сегодня, так что Антон почти с удовольствием шатался с Олесей по магазинам. Почему почти? Никто не предупреждал, что к шоппингу прилагается получасовой агрессивный монолог про преподавателя по истории, и ладно бы это были обычные причитания и язвительные слова, но глубинный экскурс в миротворение, эру динозавров и еще какую-то хуйню, знать о которой Антон не знал, было прям чересчур. — Я тут серьезные вещи рассказываю, а ты витаешь в облаках, — Олеся не обижается, только глаза показательно закатывает, и легонько пихает его ладошкой в плечо. — Ауч, — Антон наигранно отскакивает от ее руки. — Девушка, вы что, хотите драться? — Я хочу драников! — Олеся поворачивается к нему слишком резко и улыбается до ушей. — Меня пугает твоя причинно-следственная связь. — Мне простительно, у меня Юпитер в Близнецах. — И хахаль белорус. — Теперь я еще больше хочу драников! — Олеся разворачивается на 180 градусов и двигается в сторону эскалаторов на фуд-корт. Господи, они же шли за сервизом. Получается, не дошли. — И со сметанкой! — А сервиз? — спрашивает для проформы, но послушно топает следом. — Та потом как-нибудь, — и в ее голосе подтекстом сквозит о том, что нахуй никому этот сервиз уже не нужен. Драники в итоге находятся быстро и безболезненно. Антон, оставшийся сидеть с олесиным тренчем и сумкой, залипал куда-то сквозь мимопроходящих людей и ждал свою порцию картошки с мукой и яйцами. Это, конечно, удачно сложилось: Олеся в любом случае через неделю вспомнит, что хотела этот диснеевский сервиз и снова начнет умилительно пищать от одной мысли о его существовании, но Антон с утра не завтракал и рад был потратить чужую стипендию на сытное и вкусное, нежели на бездушный, хоть и, признаться, очень красивый, фарфор. И это была хорошая передышка: Антон не понял, что подустал, пока не присел. С утра он лежал до последнего, потом изображал глубокую заинтересованность в матанализе и банковской экономике, в перерывах мониторя распространение информации про потерявшегося добермана. Объявления было выложены, активность активничала, и все былое беспокойство сошло на нет — он сделал все что мог. Арсений, правда, почему-то не ответил, — более того, сообщения висели непрочитанными, — хотя Антон специально залез на сайт его ветеринарки и проверил наличие рассылки. Все было на месте, значит администратор заметила письмо, но этот, важный, как хуй бумажный, очевидно выделывался. Не то чтобы Антон намерено следил за галочками в диалоге, или за «был в сети недавно», или за любой другой частичкой ответной реакции. Просто так получилось. Да, всего трижды за большой перерыв. Чистая случайность. Палец соскочил. Хуже было то, что это обижало его, как малолетнего идиота. Что-то типо сродни заусенца, когда эта падла никак не откусывается, и ты уже обдираешь кожу до локтя, а заусенец все еще никак и ничего, и это больно в той же степени, как и раздражающе, и если бы не радость о том, что у добермана велики шансы быть найденным и счастливым вернуться в семью, Антон бы потопал ножками и поразмахивал руками, как избалованный трехлетка, и… — Кушать подано, садитесь жрать пожалуйста, — Олеся опускает поднос с двумя тарелками на стол. — Этот фильм старше тебя на миллион лет, — Антон хватается за вилку. — Любимый фильм Максима, между прочим, — Олеся делает тоже самое. — Мы на прошлых выходных пересматривали. — А я где был? — Могу предположить, что у Арсения, — пожала плечами Олеся и уткнулась в драники. Ауч. Это было неожиданно. После того, как Арсений выставил их за порог, его имя фигурировало исключительно в контексте с оскорблениями, и то не часто, а все время до — Антон старался помалкивать. Ну просто потому что личное на то и личное, и все такое, бла бла бла. На самом деле просто ссыкавал, как самый последний трус: о его ориентации знала только мама и Максим. И Арсений, очевидно, но здесь мэтч случился сам по себе на каком-то подсознании. Сказать Олесе правду он так и не рискнул. Сам не до конца понимает почему, ведь она была абсолютно доброй и чуткой, до умилительного тактичной и продвинутой, и все же… было не стыдно, просто неловко. Вести себя как люди со стажем десятилетней дружбы — пожалуйста, признаться в огромной и важной вещи своей жизни — извольте. Даже в те редкие разы, когда они с Максимом звали его к себе на просмотр кино, — одним таким фильмом оказалась «Горбатая гора» и Антон просидел, как на иголках, все два с половиной часа, — и атмосфера была почти семейная, а откровенность последующих бесед смахивала в сторону «хотелось то ли в окно выйти, то ли сбежать из дома», Антон все равно молчал. Но молчать в принципе о приятельстве с Арсением, к сожалению, не вышло. Это была их третья или четвертая встреча «не по работе», и Арсений вызвался провести Антона на улицу, потому что не закончил свой монолог о том, как писал магистерскую, и Антон, как заинтересованный дурачок, — очевидно не в магистерской, — зачем-то согласился. Они стояли на пороге — один вещал о технических спецификах лечения крупных животных, второй курил. А Олеся шла мимо. Трещала по телефону с кем-то, размахивала своей сумкой, но каким-то образом заметила их и на своих сапожках с каблучком прискакала здороваться. Она окинула их очень заинтересованным взглядом, брякнула «перезвоню», и с любопытством младенца принялась спрашивать не случилось-ли у кого чего-то и не нуждается в помощи новое животное? Стоило ей получить достаточно сухой, но дружелюбный ответ от Арсения, она еще раз осмотрела их и, попрощавшись, двинулась в сторону дома. Только когда Олеся отошла на метров двадцать, Антон понял, что не дышал. Арсений, скорее всего, воспринимал это всё сильно проще и спокойнее, потому что только дернул плечами и продолжил то, о чем говорил. Последние предложения Антон уже не запомнил — думал о другом. Зачем, почему и все его вопросы, и это было абсолютно адекватно, людям свойственно быть приятелями и просто общаться, но ведь… они с Арсением не просто общались, и это хрупкое и личное не хотелось показывать никому. Даже чуть-чуть. Как выяснилось позже, Олеся не предала этому ровно никакого… неподходящего значения, а наоборот, похвалила за оперативность и дружбу. Антон тоже изначально думал, что выгодное знакомство в кармане не носить, а оно вот как. О перманентном товариществе Антона и Арсения они разговаривали ровно полтора раза, и все было великолепно, чтобы сейчас чувствовать себя, как котенок, которого ткнули мордой в ковер, на который он же и нассал. Зачем Антон снова ищет подтекст в абсолютно нормальном и логичном предположении — неясно. Ясно то, что он себя, скорее всего, пиздец как сдал. А ведь он даже не у Арсения был на тех выходных! — Нет, — вовремя вспоминает про ответ Антон. — Я был дома и пол вечера писал диплом. — Успешно? — Олеся смачно макнула драник в сметану. — Хотелось бы получше. — Хочешь, сделаю расклад на успех твоих мыслительных потуг? — Я, надеюсь, не прямо здесь? — Антон бы даже не удивился. И плевать, что они в центре фуд-корта и в жиру от драников. Вкусных, кстати, пиздец. — Сейчас мне впадлу, — Олеся отмахнулась. — Но на днях приходи, посмотрим что там и как. Можем не только на это, кстати. — А на что еще? — резонно интересуется Антон. Чужие плечи напротив пожимаются ну прям сильно намекающе, и быть умным — вовремя прикинуться тупым, так что запихивая в себя кусок драника, Антон так и делает — прикидывается деревянной пробкой. Или не прикидывается. — Вы не общаетесь? — буднично звучит вопрос и как хорошо, что Антон не жевал в этот момент. — Н-нет, — а по спине бегут мурашки. — Ну окей, — плечами жмет, а олесин взгляд прямиком в душу. — Возможно, это и к лучшему. — Возможно. Вот и поговорили. Олесе на телефон приходит какое-то уведомление и она отвлекается на него, обеспечивая Антону несколько секунд на адекватный вздох. Глупо, все это очень глупо. Здесь нет двойного дна, скрывать что-то ужасное Антон не скрывает, Олеся спрашивает просто потому что они друзья, а не с идеей поддеть, и признайся Антон во всем, не получил бы осуждающего взгляда, но… как-то не то это всё. В голове все в одну картинку не складывается, а в слова и подавно. С другой стороны, раз путь в эту ветеринарку им заказан, то можно об Арсении не разговаривать. А что там в собственной башке происходить будет — не важно. Или важно? Импровизированный драничный перекус заканчивается в молчании, но стоит встать из-за стола и отнести поднос, как Олеся, не привыкшая молчать дольше семи с половиной минут, снова утягивает его в разговор. В этот раз о том, что старый кот отлично себя и чувствует, и ведет, и что Максим уже нашел человека, готового его забрать. Домой от силы полчаса неспешным шагом, и погода позволяет топать плечо к плечу, вести плавно перетекающий то в одно, то в другое диалог и радоваться что ни голова не болит, ни что-либо вообще. На самом деле — все здорово. В голове хоть и насрано, но не огромной кучей. Что-то тревожит, но не беспокойно. Наверное, так ощущается умиротворение: не такое, что пора сниматься в рекламе майонеза, а больше гармонично. Жизнь ощущается жизнью, и это приятно. Сердце бьется, чувства чувствуются, дружба дружится, даже диплом и тот пишется. С горем пополам, но пишется. Все же стоит сходить к Олесе за раскладом. Поверить он в это не поверит все равно, но какую-то частичку души успокоит точно. Может, если настроение хорошее будет, согласится и на что-то другое. На какую-нибудь иронично-предсказуемую хуйню, типо счастья в личной жизни например. Не то чтобы это ебать волновало, — все же 80 страниц писанины интересуют больше, — но чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. А Антон хороший друг и… — Ай! — вырывается вместе с неожиданно сильным тычком чужого локтя в ребро. — Смотри! — Олеся вскидывает палец в сторону фруктового ларька. Антон ожидал чего угодно, кроме знакомого добермана, смотрящего прямо на них. — Это тот самый, кого ты видел? — Олеся ускоряет шаг прямо по направлению к животному. — Да, — Антон следом. — Почему он здесь? — Понятия не имею. Очень хороший вопрос. Этот фруктовый ларек находится в полукилометре от их двора, как раз через дорогу от ветеринарки, и видеть здесь пса, ранее встреченного в соседнем дворе, или очень хорошо, или очень плохо. — Нам нужно его сфотографировать и добавить к объявлениям! — Олеся остановилась на расстоянии вытянутой руки от добермана и вопросительно уставилась на Антона. — Почему у него голубые глаза? — Ну откуда же я знаю, — Антон протянул руку к собачьей морде. — Привет сладенький. Пес абсолютно без раздумий уткнулся мокрым носом в ладонь и подставился под поглаживания. — А кто такой славный, кто такой хороший. — Здоровый он, конкретно, — Олесина рука осторожно дотронулась к собачьей шее. — Я его сфоткала. — Скинь мне, я разберусь с объявлениями, — Антон гладил собаку и лыбился. Никаких повреждений, пес не выглядит ни голодным, ни перепуганным. А если чего и хочет, так это чтобы его гладили, чем Антон с Олесей и так благополучно делают. Да, прямо под ларьком. — Дома скину. — Ну какой ты хороший мальчик, какой ты красивый. — Ты перебарщиваешь, — Олеся на шаг отходит. — Ну а как не, если он чудесный, — ну слишком слаб Антон перед такими чудесными животными. Тем более, когда те сами ластятся и облизываются. Доберман аж глазки прикрывает и прям тянется за антоновскими поглаживаниями. Ласковый такой, нежный. Очень хороший. Жаль, что все еще не вернувшийся домой, но Антон надеется, что все сделал правильно. Может предпринять вторую попытку забрать его к себе на передержку? — Может я заберу его? — Антон поворачивается к Олесе. Чужие брови взлетели так быстро, что имели все шансы вылететь со лба. — Думаешь, он пойдет? — Олеся хмуриться. — Не оставлять же его здесь, снова, — Антон выпрямился и полностью повернулся к Олесе. — Хотя бы накормим и пусть поспит на мягком. — Не думаю, что он пойдет за нами. — Тогда нужно проверить. Пошли! И, развернувшись в сторону района, Антон двинулся спиной вперёд. Доберман смиренно пошел следом. Антоновская улыбка расплылась до ушей и, адекватно разворачиваясь, ускорил шаг. Краем уха услышал, как Олеся их догоняет, но все его внимание было сосредоточено на легкой рысцой бегущей собаки. Успех в его истинном проявлении. Шли молча, только бросая взгляды на вполне уверенно семенящего рядом пса, и Антон уже придумал, что будет делать для адекватного взаимодействия Венеры и огромной собаки, как на подходе ко двору, доберман резко остановился, осмотрелся по сторонам, громко гавкнул и мигом убежал обратно. Антон даже не успел среагировать, как темная тушка скрылась из виду. Олеся только грустно пожала плечами. Что ж. Значит, так тому и быть. Антон точно сделал все, что мог. Правда, стоя перед сном на балконе с сигаретой в зубах и нарочито-пафосно выдыхая дым в открытое настежь окно, стало прям очевидно и твердо — потерянный доберман, которого так и не хватились за целые сутки, волновал очень и очень сильно. Как и тотальный игнор от Арсения.***
Утро встретило завывающем ветром такой силы, что Антон запереживал за сохранность собственных окон. Венера, чересчур грозно для своей маленькости, зашипела на балконную дверь и предпочла ныкаться под одеяло на плохо застреленной кровати. Ох как бы Антон к ней присоединился, но универ сам себя не закончит, — а жаль, — так что натягивая бомбер поверх худи, Антон надеялся, что он хоть и тощая длинная двухметровая палка, все же не настолько тощая и длинная, чтобы быть снесенным ветром. Вообще он был собой доволен и отражение в зеркале вызывало вполне положительный отклик — высокий рост, широкие плечи, острые ключицы, длинная шея, узкие бедра, какие-то задатки на мышечную массу. Комплиментами он никогда не был обделен, симпатичную внешность умел использовать во всей красе, а вообще это не главное, и кому нужно — полюбит его любым, и важнее то, что в душе, и… Олицетворением клишированного утреннего романтичного настроения в конце марта ему не позволил стать сидящий прямо под подъездом доберман. Они что, в симуляции? — А что ты тут делаешь? — собака тут же реагирует игривостью. — Привет, мой хороший. Антон снова расплывается в улыбке. Какой же этот пес славный, ему очень нравится. И гладить его нравится очень — шерсть у добермана гладкая, упругая, в меру мягкая и не пушистая. Недавние размышления о дорогих машинках, хахалях и собачках напоминают о себе одной конкретной собачкой, которая очень усердно пытается облизать Антону все, куда достанет. И никакие шпицы и прочие ему подобные не сравнятся с этими здоровыми лапами, виднеющимися мышцами, чудесными и такими необычными голубыми глазами, которые не теряются в ногах, а упираются в грудь. А, это не они, это кое-какие лапы решили допрыгнуть, в надежде достать языком до лица. — Ну, ну, тихо, — Антон смеется, но перехватывает передние лапы и отстраняет пса от себя. — Играться хочешь, мой хороший? А доберман прям скачет от счастья. В ногах вертится, лезет облизываться, опять норовит допрыгнуть к антоновскому лицу. Какой там универ и планы на день, когда тут такое чудо? И ведь сам нашел нужный подъезд, сам дождался. Антон знает, что собаки очень умные, но чтобы настолько. Или это он настолько очарован, что восхищается самым обыденным? А ведь у этого умного и славного пса есть хозяин. Который, какого-то хуя, все еще не объявился. Рука замирает на собачьей спинке ровно в тот момент, когда особо сильный порыв ветра гнет стоящие во дворе еще лысые абрикосы до скрипа. Погода сегодня напейся и спи, и хоть доберман не выглядит замерзшим, Антон в секунду испытывает первобытную решительность — он не оставит его здесь. Не сейчас, когда понятны масштабы проблемы, в душе царапается зарождающая привязанность и чувство несправедливости, и хочется чтобы это животное было в тепле и уюте на равне с теми, кого он держал у себя на передержке и пристроил в новые семьи. Ну не пытка же попытка, даже если она третья… Антон треплет добермана между ушей, и не глядя достает из кармана ключи, наощупь прикладывая магнитный замок к двери. — Пошли, мой хороший. Доберман забавно наклоняет голову набок и принюхивается. — Идем, — Антон снова опускает ладонь на собачью шею. — Там тепло и есть вкусная еда. Пошли, хороший. Да, идем. Идем, хороший мальчик. Доберман голову опускает, и недоверчиво, но вполне спокойно заходит в подъезд. — Да, умничка, — улыбка тянется до ушей. — Какой хороший мальчик, пошли. И доберман идёт. Принюхиваясь, осторожничая, но идёт. Ступенька за ступенькой, пролет за пролетом, и открывая дверь в квартиру Антон даже не скрывает своего ликования — лицо трещит. В прихожей им вдвоем объективно мало места, и выплескивающийся наружу восторг вместе с желанием покричать это место только уменьшают. Антон, завидевший Венеру, топающую его, как обычно, встречать, подхватывает ее на ручки и аккуратно разворачивается к доберману. Тот жмется к двери, немного пугается, но не агрессирует и не гавкает, а значит Антон справится. Как-нибудь, но справится. Доберман — не старый кот, конечно, но и Антон не пальцем деланный. — Это моя кошка, — Антон в ладошках демонстрирует вообще ни в чем не заинтересованную Венеру, принявшуюся покусывать фалангу его большого пальца. — Она друг. Доберман аккуратно тянется к антоновским рукам, и он, взвесив все за и против, медленно опускает кошечку на уровень собачих глаз. Мокрый нос тут же тыкается в цветную шерстку, осторожно изучая новоиспеченного сожителя. Венера лежит и в ус не дует, как говорится — если у повигизма есть олицетворение, то вот оно. — Ты же хороший мальчик, ты все понимаешь, — Антон опускает Венеру на пол и присаживается разуться. Универ не убежит, а когда еще раз такое будет? Может никогда. А так, какие-то пару дней без него там справятся. Надо будет только отписаться Максиму и поделится новостью. И Олесе. Она, может быть, будет пищать похлеще Антона. Боги, это же ахуеть! Собака, случайно обнаруженная совсем недавно, пережившая две ночи на улице сейчас будет проводить время в тепле и заботе, пока хозяин, — заслуживший несколько матов в свой адрес, — не объявится. На антоновском счету десяток животных, которые получили шанс на лучшую и счастливую жизнь, и как сюда не отнести добермана, так запавшего в душу с первой секунды? Что-то подобное было с Арсением, когда ноги сами понесли Антона к нему просто так, а сейчас вот — смотрит на заинтересованно обнюхивающего стены на кухне пса и ликует. А вот Арсений так и не ответил.***
Олеся с Максимом прибежали по первому зову. Точнее их никто не звал, но их и не нужно, они сами приходят, потому что Антон послал им фотографию с задремавшим в его ногах доберманом. За те пол дня, что собака лазила по его квартире и изучала каждый угол, Антон и мысленно, и натурально скулил от радости — доберман был абсолютно ласков и доволен, вкусно накормлен и заглажен. Хотел же проваляться дома в такую погоду — получи и распишись, вот только ликующее сердце попроси не заходиться таким стуком, а то впору и повышенное давление получить. Интернет услужливо продемонстрировал всю возможную и невозможную информацию по уходу и содержанию одной конкретной породы, а Олеся продемонстрировала чудеса по изданию человеком нечеловеческих звуков умиления, и Антон не знал что лучше — доберман, смиренно терпевший неожиданный прилив любви, или Максим, буквально оттащивший Олесю от животного, которому она уже лезла в рот в этом самом приступе любви. — Вчера ты реагировала на него менее бурно, — Антон ставит перед Олесей с Максимом чашки с чаем и облокачивается на кухонную столешницу. — Я немного испугалась его изначально, — она опускает взгляд в стол. — Он все таки не твоя малышка кошечка, а здоровая псина и не знаешь, что у него на уме. Как и сейчас, кстати. — Хотел бы навредить — навредил бы сразу же, — Антон жмет плечами. — Он не выглядит агрессивным, — отзывается Максим и вскидывает палец с новой царапиной. Его отношения с Венерой были чем-то сродни мышей и кактусов, и Антон только ржал каждый раз. — В отличии от некоторых. — Он, кстати, Венеру десятой дорогой обходит, — Антон делает глоток. — Осторожничает. — Выжидает, — Максим игриво вскидывает одну бровь. — Макс! — Олеся пинает его ногой под столом и хихикает. Доберман, лежащий все это время рядом, заинтересовано вертит головой. Пес отдохнул и освоился, на ребят отреагировал вполне спокойно, и, видимо, нуждаясь в компании, решил, что чаепитие обязательное мероприятие и устроился с ними на кухне. — Не понимаю почему его до сих пор не хватились, — Антон отставляет чашку и присаживается на корточки к собаке. Руки на шерстяную спинку ложится как на свое место. — Столько активности, а хозяин вообще не торопится забирать питомца домой. — Может у него и нет хозяина? — спрашивает Максим. — Ага, — Антон фыркает в ответ. — Просто откуда-то взялся взрослый ручной и ласковый доберман и решил расхаживать по улицам. Они же не появляются, как грибы после дождя. А верить, что своему хозяину он больше не нужен, я не хочу. Как такое чудо может быть не нужно? — А если это действительно так? — в олесиных глазах сочувствие. — Пока подождём, а там решу, что делать, — ладонь замирает между ушей и Антон утыкается в нее взглядом. Доберман смотрит в ответ — глазами своими красивущими, слишком осознанными, и в них какая-то такая глубокая и нечитаемая эмоция, что Антон на секунду теряется. Разве так бывает? — Что бывает? — интересуется Максим. Антон что, сказал это вслух? — Глаза, — ответ находится быстро. — Они голубые и очень несвойственны этой породе. — Я не разбираюсь, — Максим жмет плечами и делает глоток. — Но выглядит и красиво, и жутковато одновременно. — Вот здесь я соглашусь, — Олеся кивает. — Это может показаться странным, — Антон с корточек опускается на пол и облокачивается спиной на дверцу духовки. — Но когда я его только увидел, его глаза мне напомнили человеческие. И сейчас напоминают, но… — Прям как у Арсения, — неожиданно громко слышится со стороны Олеси и Антон резко вскидывает на нее голову. Опять. Опять он возникает в их разговорах, и опять в голову стреляет. Антон устал отдергивать руки от чужого диалога ради проверки прочитанных сообщений, устал от того, что злость и обида сменяется раздражением и переживанием раз сто на день и это все в сторону одной конкретной персоны. Антон боится, что сделал неправильный выбор или наоборот — правильный. Жалкий привкус недосказанности и недоделанности грызет так же, как и разочарование, и хочется и рыбку съесть, и на хуй сесть, и вырвать предательское сердце, чтобы оно не колотилось прямо сейчас как ненормальное лишь от одного имени. Что с ним не так, а? И все понятно же, и все предельно ясно, и чужое игнорирование должно быть показательным, но стоит услышать или вспомнить, как все хорошее настроение в секунду сменяется… хуй пойми чем, горьким и противным. Грустно и не вкусно. Наверное, что-то специфическое отражается на антоновском лице в этот момент, потому что взгляд Олеси сменяется на заинтересованно-требовательный. — Что-то не так? — мягкий вопрос не вяжется с ее цепким прищуром. Да знал бы Антон, что так, а что не так, может бы и сказал бы. Сказал бы хоть что-то, авось полегчало. Но одна только мысль о минимальном признании вызывает ком в горле, и ладошки потеют как проклятые. Хотя это такая глупость, и вечно нельзя убегать от такой элементарщины, и… — Он не отвечает, — Антон утыкается глазами куда-то между собачьих ушей. — С тех пор как выгнал нас. Я писал ему лично по поводу собаки, но сообщения так и остались непрочитанными. Меня это расстраивает. — Почему? — ласково продолжает Олеся. Не настаивает, а просто спрашивает. — Потому что я думал, что… — Вы останетесь приятелями? — заканчивает Олеся, когда пауза затягивается. — Мы не были приятелями, — Антон взгляд на нее поднимает и, не моргая, продолжает. — Я думаю, мы были заинтересованы друг в друге в некотором… ином смысле. Возможно, был заинтересован только я. Но я думал, что раз он так поступил, хотя поступил он правильно, и мы все это понимаем, как бы не были злы и разочарованы в моменте, но все равно надеялся, что он пойдет на поводу нашей… дружбы. Я хотел извиниться за свою грубость, но что-то меня останавливало. Но и он не извинился тоже, он вообще ничего не сделал. Даже не прочитал мои сообщения. И я знаю, что это странно и глупо, но я беспокоюсь и раздражаюсь одновременно, хотя должен просто плюнуть на это всё и забить голову другим, ведь жизнь не закончилась, и у нас есть другие дела, и можно сотрудничать с другими ветеринарами, но я не могу, и это так гложет меня изнутри, и все в порядке, но стоит забыться, как это догоняет меня. Меня убивает неопределенность и то, что мы так и не поставили точку. Или ничего не поставили, потому что… Слова опять заканчиваются в самый неподходящий момент, и то, что по щеке бежит предательская слеза Антон понимает в тот момент, когда доберман, мирно лежащий рядышком, начинает облизывать его лицо. — Потому что он нравится тебе? — Олеся снова приходит на помощь. — Да, — Антон аккуратно отодвигает собачью морду от себя. — Мне нравится Арсений. — Господи, а я уже думала, что мои карты ебанулись, — Олеся откидывается на спинку стула. — Что блять? — никаких других реакций. Антон тут душу выливает, а она… — Я заподозрила, что между вами что-то есть, когда встретила вас еще тогда, ну, не помню когда, но вот тогда, — Олеся облокачивается на локти и лучезарно улыбается. — Пришла домой и давай спрашивать, а вдруг Максим в курсе. — Максим не был в курсе. — Я ей так и сказал, — Максим жмет плечами. — Я сделала расклад, потом еще один и они оба показали вашу связь. — Ну пиздец, — Антон роняет лицо в свои ладони и глухо стонет. Ему неловко, немного стыдно, но в то же время подозрительно легко и спокойно. — И если ты думаешь, что это как-то изменит нашу дружбу, то можешь передумать! — Олеся встает из-за стола и напротив него на корточки опускается. — Не важно, нравится тебе Арсений, или подземный тролль, или кто-либо другой — это круто. И абсолютно нормально. Да, ситуация все равно хуйня, но мы же нашли из нее выход, так что Арсений может не беспокоиться, что просрет работу, а ты можешь не переживать, что делаешь что-то не то. А что можешь сделать — так это пойти и сказать ему об этом. Признаться. Или просто поговорить. — А если он не хочет меня больше видеть? — Антон шмыгает носом и снова опускает ладонь на собачью шею: это успокаивает. — Он же так и сказал, чтобы мы убирались вон и больше не приходили. — Технически, это относилось не конкретно к вам, — Максим вставляет свои пять копеек. — Именно! — Олеся кивает. — Так что ноги в руки и вперед решать дела любовные. — Можно мы хотя бы допьем чай? — Антон легко улыбается. — Я же хотела чайный сервиз, блять! — Олеся аж вскрикивает. Максимино «ну какая же ты у меня» теряется в истеричном хохоте. Какой сумбур и какой восторг. Облегчения в душе пока не чувствуется, но где-то в головешке явно отпускает: было не так страшно и неловко, как думалось изначально. Олеся права, конечно прав, и Максим прав, все правы — ну и что с того? Возможно, это полная глупость — взять и прийти к Арсению. Даже если это разобьет ему сердце, у Антона хотя бы будут ответы. А если не разобьет? Что если между их… зарождающимися чувствами не стал уебский Стас и если Антон больше не появится с животными, может ли он расчитывать на Арсения? Сердце аж дрожит от волнения и предвкушения, и кончики пальцев покалывает, что приходится зарываться в темную шерсть добермана, дабы не начать вести себя как оголенный провод. Собака вообще действует очень успокаивающе и заземляюще. Казалось, несколько секунд, а эмоциональный всплеск потихоньку растворяется от макушки к пяткам, возвращая силы на полноценный вдох и возможность сфокусироваться на Олесе, что-то тыкающей в телефоне перед лицом Максима. А у того глаза такие счастливые и такие влюбленные, что если каким-то даже минимальным образом Антон смотрел на Арсения так, то неудивительно, что Олеся заподозрила что-то. Еще и расклад сделала, какой кошмар! Главное, чтобы Антон не оказался последним долбоебом и не придумал это всё сам себе от скуки. Но не попробуешь — не попробуешь. Сейчас он все равно никуда не пойдет и ничего не сделает, а значит все обдумать в тишине у него еще будет возможность. Что-то детское и примитивное буквально лелеяло успех — пусть так оно и будет. Не ебанулись же олесины карты в конце концов, да?***
Олеся с Максимом ушли к себе уже ближе к полуночи. Когда закончился чай, Максим заказал пиццу, а к пицце нашлось вкусное пиво, и какая-то ублюдская комедия уже играла на телевизоре, и, развалившись на кровати, остались силы на разжиженость и умиротворение, вытесняя еще недавние тревоги. Антону было хорошо и это было хорошо. Душ он принимал уже в полусонной дреме, опираясь руками на плитку и подставляя голову под кипяток. В мыслях что-то бурлило, но пиво сделало свое дело на равне с долгожданным облегчением, и примерный план действий и так был понятен, так что тратить драгоценные лишние минуты сна не хотелось и не моглось. Этот день был вполне обычным, но ощущался таким изматывающим, что неизвестно — хотелось, чтобы он скорее закончился, или же наоборот. Кое-как обмотавшись полотенцем вокруг бедер и стоя на балконе с лицом самого драматичного человека в мире, Антон даже не курил — смотрел, как тлеет сигарета и ни о чем, на удивление, не думал. Он только что покормил животных, — Венера и доберман вели себя наиграно-осторожно, вызывая приступ неконтролируемой улыбки во все 32, — и надо бы завтра пройтись в зоомагазин и купить собаке хороший корм: потратиться, но обеспечить животному отличное временное убежище. Интересно, а как его зовут? Как-то забавно и прикольно или статно и элегантно? И кто это имя ему дал? Действительно ли хозяину похуй или этого хозяина просто не существует? Тогда откуда он взялся? А когда? Зачем, почему и все его вопросы можно задавать бесконечно, но бесполезно — на этом антоновские полномочия все. В комнату заваливается уже тогда, когда руки покрываются мурашками, а ступни превращаются в ледышку. Вообще не только они, так как полотенце не сильно держит тепло, и внутренне хихикая о том, что член совсем отсохнет и отпадет, Антон натягивает на себя домашние штаны и заваливается в кровать. Животные что-то шебуршатся на кухне, и вся атмосфера ночи и теплого одеяла, стука коготков о пол и чужого дыхания вызывают слишком много чувств. Ощущение дома, такого прям семейного и детского, когда за стеной мама собирается на работу рано утром, стараясь не разбудить тебя, а потом за окном слышатся дворники с метлами и граблями, и ты лежишь и балуешься, вдыхая и выдыхая на каждый шорох прутьев по листьям. Это было отличное время. И сейчас еще лучше. Особенно когда под весом добермана прогибается матрас и мокрый нос тыкается в щеку. — Что такое, мой хороший? — Антон глаза не разлепляет. — Пришел греться и обниматься? В ответ языком мокро проходятся по всему лицу. — Ой ну фу, — фырчит и отплевывается Антон. — А где Венера? Собака глухо гавкает, спрыгивает с кровати и трясется на кухню. Антон аж голову приподнимает на эту картину: доберман максимально осторожно тащит кошечку в зубах, — прямо как мама-кошка, — в сторону кровати. Венера не очень то и сопротивляется, только лапками своими шевелит, и стоит ей оказаться на мягкой постеле, знакомо пищит и ползет к подушке, спать на которой обожает. Доберман возвращается на постель и грузно ложится рядом, почти нос к носу. — Обложили, — шепот смешивается с сопением пса. Антон вытаскивает руку из-под одеяла, и подушечками пальцев касается между его ушей. Доберман глаза закрывает и начинает размеренно похрапывать. Выше на подушке мельтешит кошачий хвостик, под боком тарахтит теплая и огромная псинка, а Антон, кажется, сейчас заплачет. Такой прилив нежности и спокойствия накрывает с головой, затапливая от пяток до макушки желанием жить и наслаждаться этой жизнью как минимум ради этих двоих. Эта привязанность — что-то свыше. И проваливаясь в сон, Антон успел схватить за хвост одну мысль — для полного удовлетворения не хватает определенности с Арсением.***
Разлепить глаза кажется почти невозможным, потому что сон снился настолько отвратительный, липкий и неприятный, превращая голову в налитой чугун. Под веками как песка насыпали, не иначе, а горячая тушка под боком вообще не делает лучше, только сильнее прибивая к кровати. Ну не болела голова пару дней, зачем начинать снова? Антон не подросток и такое состояние ощущается переломанным позвоночником, а не просто перманентным неважным зудом, но мочевой пузырь решил, что время на мысли о трудностях существования окончено и настойчиво требует встать и утолить физиологические потребности. Ладонь опускается на и так закрытые глаза, вырывая неконтролируемый стон — как же Антону хуево. Свободная рука весом с тонну вылазит из одеяльного плена, намереваясь отодвинуть развалившегося добермана от себя подальше, но натыкается на… кожу? Нет, серьезно? Мозг активно пытается обработать информацию, пока ладонь шарит по обычной человеческой коже, мягкой и теплой, бархатной, и та секунда, пока глаза не намереваются открыться, проходит с чувством первобытного ужаса. Уже ни в туалет не хочется, ни голова не раскалывается, а только в холод бросает бешеный. Рука от лица отрывается уже с дрожью в пальцах. Чувствуется возня, и страшнее не видеть, чем видеть, так что Антон распахивает глаза со скоростью, не поддающуюся обработки данных, и… ахуевает получается. Вместо добермана, в десяти сантиметрах от его лица лежит, мать его, Арсений. Собственной персоной. Как ни в чем не бывало. У него дрожат ресницы, немного приоткрыты губы, между бровей образовалась хмурая складка, и если бы Антон мог не орать, не орал бы. Но крик вырывается раньше, чем мозг успевает сообразить… хоть что-то, и напротив распахиваются глаза, — голубые, напуганные, и, блять, абсолютно точно такие же, как у добермана, лежащего здесь еще несколько часов назад! Арсений орет в ответ, и это звучало бы как начало анекдота. Антон резко, насколько позволяет поза и расторможеность, отсахивается от Арсения и старается прикрыться одеялом. Напротив происходит еще большая вакханалия — Арсений, не переставая истерично визжать, намеревается встать с кровати, путается в ногах и натурально плюхается на пол. Растерянно поднимается на колени, замолкает, слава богу, осматривает ахуевше и комнату, и Антона, и себя, и снова заходится криком. В этот раз Антон замечает почему — ему не видно полностью, но судя по обнаженному арсеньевскому торсу вряд ли на его теле присутствует белье. И это добавляет всему происходящему еще больше ужаса, только теперь неловкого и обескураживающего. Господи, Антон надеется, что он умер во сне и это жизнь после смерти. Или он все еще спит. — Какого хуя?! Какого хуя?! — Арсений так и стоит на коленях возле кровати, перепуганным зверьком загнанно дышит и руками пытается прикрыться. — Да я откуда знаю?! — у Антона голос не лучше, хриплый и надломленный. — Это ебаный пиздец, я щас сойду с ума, — в глазах Арсения неподдельных страх, и, судя по всему, ему сильно страшнее, чем Антону. — Так, Арсений… — Антон глухо сглатывает и одеяло от себя отодвигает. Поздно вспоминает, что сам в одних штанах, но так похуй, вот серьезно. — Я в душе не ебу что происходит, но давай успокоимся. — Не подходи! — Арсений ладонь вперёд вскидывает. — И не собирался. — Дай мне что-то! — чужой жалобный голос царапает по сердцу острием ножа. Антон, как упавший на спину жук, барахтается и растерянным комком протягивает Арсению одеяло. Тот давится воздухом и хватается за него, как за спасательных круг, обеспечивая Антону секундную передышку. Что это за нахуй, а? Версия в голове выглядит как прямое приглашение в дурдом, но других просто нет — засыпал Антон с доберманом, а проснулся с Арсением. Не то чтобы это сильно плохо, но не так и не в таких условиях хотелось бы! Сердце норовит остановится и выпрыгнуть из груди нахуй, и защитной реакцией становится неприятное напоминание о том, что вообще-то очень хотелось в туалет, и было бы это самой главной проблемой! А нет, самая главная сидит вот, в одеяло неловко кутается, кидает обозленно-перепуганные взгляды из-под бровей и выглядит как человек, что либо расплачется прямо сейчас, либо начнет драться. Антон и сам не далек от истерики, но он хотя бы у себя дома и в штанах, и если кому и брать все в свои руки, так только ему. Пусть эти руки сначала дрожать перестанут, а там уже видно будет. — Ты как? — кое-как выдавливает из себя Антон, стоит Арсению закутаться в одеяло как в плащ и смирно усесться. — А как ты, блять, думаешь? — не агрессивно, а скорее очень огорченно. — Пиздец? — Пиздец. — Я меня уйма вопросов, — Антон складывает ноги по-турецки и поворачивается к Арсения. — У меня нет на них ответов, извини, — Арсений тушуется и взгляд прячет. — Давай… попробуем разобраться в этом вместе? — Антон старается улыбнуться. — Я помню всё очень смутно, — Арсений упирается взглядом куда-то в антоновские коленки. — Только как засиделся допоздна на работе и начался ливень. Я решил не идти домой и переночевать в кабинете, и сон снился очень странный и непонятный, а на утро мир перестал быть цветным, превратил руки в лапы и удлинил морду. Вообще не помню как выбрался на улицу, куда и как бежал, под какими лавками ныкался. Помню только, что мне было очень страшно. И запах. Твой. — То есть, тогда под дождем, я встретил… тебя? — это звучит как ебаная поебень, но других вариантов просто не существует. — Получается, что так, — Арсений жмет плечами. — Я специально на него шел. Мозг разрывался, рецепторы зашкаливали, я был в и ужасе, и счастлив одновременно, но перед глазами не четкая картинка, а блеклая и полуразмытая, и голос твой слышался как через толщу воды, и я сбежал. — Был сильный дождь, — Антон пересаживается на колени и теперь оказывается прямо над Арсением. — Я заметил какую-то открытую дверь в подъезд и просидел там почти сутки, — короткий взгляд глаза в глаза. — Все кто входили и выходили или не замечали, или шугались, или.. — Это же просто невозможно, Арсений, — Антон тянется ладонью к чужому плечу, рельеф которого заметен под одеялом. — Это что за ебучая магия и как ты можешь об этом спокойно говорить? — А что еще мне делать?! — Арсений в секунду воспламеняется и от руки отклоняется. — Я в ахуе раз в десять больше тебя и заметь, еще не валяюсь в истерике, хотя имею полное право на это вместо того, чтобы сидеть и распинаться перед тобой! — Прости пожалуйста. — Да толку от твоего прости, — Арсений скукоживается до размеров комочка и обхватывает руками колени. — Я все еще дезориентирован, жутко хочу пить и плакать. А ты сначала спрашиваешь, потом ставишь под сомнение. Я знаю, что произошло что-то из ряда вон, но оно в любом ебучем случае произошло! — Принести тебе водички? — Лучше водочки. — Есть только вчерашнее недопитое пиво, — истеричная усмешка. — Тогда лучше воды, — Арсений грузно вздыхает. — Пожалуйста. — Одну минуту, — не слишком грациозно Антон слазит с кровати как можно дальше от Арсения: пугать его еще больше не хочется. — Пересядь на кровать, пожалуйста. И чтобы не показать свой ахуй на полную, Антон не оборачивается. Хоть колени не гнутся, пальцы еле держат стакан, а глаз так и норовит задергаться, осознание все таки догоняет — это не прикол, не розыгрыш, не фокус. Перед ним реальный Арсений, который реально каким-то реальным образом превратился в реального добермана и реально превратился обратно. И им обоим с этим жить. Насколько спокойно и адекватно — пока неизвестно, но в компании с валерьянкой точно. Кому расскажешь, не поверят, Антон бы и сам не поверил, если бы не стал главным участником этого всего. Взгляд цепляется за спящую на подоконнике Венеру и не давая себе шанса на подумать, — сегодня это явно не его конек, — подхватывает кошечку свободной ладонью и возвращается в комнату. Арсений, все так же, очевидно, завернутый в одеяло, но на кровать пересел, хоть и забился в угол. Потерянный, растрепанный, глаза грустные и печальные, волосы спутанные — даже сейчас вызывает тепло в солнечном сплетении. Его хочется сграбастать в объятия и гладить по голове пока наваждение не спадет, пока не успокоится ураган в душе. Но Антон так не сделает — его бы кто успокоил, а шокировать и так шокированного Арсения нелепыми порывами или, еще хуже, признаниями сейчас ни к чему. — Держи. Арсений дергается, но руку к стакану тянет и тут же припадает к нему губами. Пьет жадно, немного проливая на себя и одеяло, но Антон молчит — понимает прекрасно. — И вот держи, — Антон улыбается и протягивает Арсению котенка. — Зачем? — тот хмурится, но руку в сторону Венеры поднимает. — Она… успокаивает. — Спасибо, — Арсений натянуто улыбается. Кошечка на его руках выглядит так необычно и так… по-приятному правильно, что Антон не удерживает улыбку, позволяя ей расползтись до ушей. — Я присяду? — улыбку приходится проглотить вместе с неловкостью озвученного вопроса. — Мы у тебя дома, — Арсений удивленно вскидывает бровь. — Конечно, ты можешь сесть. — Мне не хочется тебя пугать. — Лимит страха за последние дни исчерпан полностью, — Арсений тяжело вздыхает и медленно гладит кошачью спинку. — И я понимаю, что это невозможно, и как это все случилось тоже не понимаю, но ты же сам все видел, Антон. — Я… осознаю, — Антон копирует позу Арсения и опускается напротив. — Но, видимо, мой мозг просто в ахуе, или еще не осознает все в полной мере. Или разум настолько скудный, что не воспринимает это как что-то нихуя себе. — Нормальный у тебя разум, Антон. — Давай попробуем разобраться с самого начала, — скрыть теплеющие скулы сложно, но можно, и перевести разговор в другое русло звучит отличной идеей. — Я же уже сказал про начало, — усталый вдох. — Хорошо, — Антон вскидывает ладони в отступающем жесте. — Рассказывай всё, что считаешь нужным. — Да знать бы, что нужно, — чужие руки обессилено опускаются навзничь, но в секунду подбираются и возвращаются к поглаживанию задремавшей Венеры. — У меня зрение не самое хорошее и это сыграло самую отвратительную роль в этой всей котовасии. Когда ты лечишь животных все понятно и просто, но когда ты… сам животное — это ебать какой диссонанс. Приходилось ориентироваться на нечеткие очертания всего вокруг и на запахи. Я даже не думал, что обоняние настолько… настолько, извини, у меня все еще не находится слов. Мой разум был моим, но как будто под призмой кривого зеркала или прочных барьеров, я слышал слова, понимал их суть, но не понимал смысла. Я осознавал куда иду, но не осознавал почему и зачем. Мне хотелось быть ближе к месту, которое мне знакомо, хоть и измененный мозг плохо понимал — а что мне вообще знакомо. Я шатался возле ветеринарки… не знаю сколько часов, пока какой-то мужик у того фруктового ларька не отдал мне половину чебурека. А я ненавижу чебуреки, но у меня не было выбора. Ни в еде, ни в чем. Я сидел там, под ларьком, радовался, что нет дождя и ждал… с моря погоды, не знаю. Что-то подсознательно моему собачьему мозгу твердило сидеть и не рыпаться. Я и сидел. А потом снова явился ты, и Олеся, и от вас пахло жареной картошкой и спокойствием, что мое, хотя по факту не мое, нутро не стало сопротивляться. Я только сейчас понимаю, что ты хотел мне, ну, то есть не мне, очень помочь, но я… был не я, и я не осознавал, что творю, поэтому снова сбежал. — Это пиздец, — других слов не существует в принципе. — На утро я понял что что-то изменилось, — Арсений бупнул котячий нос и поднял на Антона глаза: грустные, но без единой капли слез. — Точнее, не так — моему разуму стало понятнее, кто я и что мне нужно делать. Был сильный ветер, и мне не было холодно, даже не было страшно, я просто шел и знал, что приду туда, куда мне нужно. Я и пришел. — Под мой подъезд. — Все собачье и человеческое оказалось и слитным, и раздельным одновременно, и я не знаю, почему вел себя так, как вел. Извини. — За что? — Антон не смог проконтролировать свой порыв, и опустил руку на чужое колено. — За то, что мог вести себя очень странно. — Как для человека, — доброжелательная улыбка. — Но как для собаки это было естественным и очаровательным. — Это звучит как полный абсурд, — Арсений глаза прячет и прерывисто вдыхает. — Тут все так… тобой пахло, и это проясняло разум хотя бы минимально. А потом тут появилась Олеся со своим… Максимом, кажется, и ваши разговоры были успокаивающими и приятными. Мне казалось, что все так, как и должно быть, но в то же время все это абсолютно точно не то, что мне нужно. — Ты понимал, о чем мы разговаривали? — не спросить Антон не может. Не важно что ответит Арсений, и что за этим последует — рано или поздно об этом поговорить пришлось бы, но конкретно сейчас — лучше поздно. — Н-нет, — Арсений морщится. — Но точно помню, как ты плакал. Почему? — Перенервничал, — но плечи предательски дергаются. — Сейчас это не важно. Продолжай. Звучит, конечно, супер неубедительно, и оценивающий взгляд Арсения тому подтверждение. Правда, он почему-то пробирает до мурашек вдоль позвоночника, и это от внезапного осознание, что Антон все еще в одних штанах сидит, или от того, как Арсений на него смотрит в принципе? Руку от чужого колена приходится оторвать с усилием подъемного крана, потому что все это начинает превращаться в одно сплошное напряжение. Волнительное такое, тяжелое. — Мне очень странно и сложно осознавать все это, — арсеньевский взгляд возвращается на созерцание спящей Венеры у себя на руках. — Я не знаю как и образом, из-за чего и почему именно со мной это случилось, но мне придется с этим жить. И тебе тоже, потому что я почти уверен, что это напрямую касается тебя не только тем, что я… сейчас здесь у тебя, а и тем, что мое собачье нутро тянулось к тебе. Мне бы стоило еще раз извиниться за то, как я себя вел в животном теле, как бы это не звучало, но я надеюсь, что эти сутки здесь со мной были терпимыми. — Все в порядке, Арсений, — Антон двигается ближе. — Ну, насколько это вообще может быть нормальным. Я понимаю все, стараюсь осознать, но это, ну… окей? — Хорошо, — чужие плечи заметно расслабляются. — И прости меня за мою резкость тогда, в понедельник. Я не должен был вести себя так. — И ты меня. Я был зол и расстроен, и наговорил много лишнего. И я, и Олеся. Но думаю, что могу принести извинения за нас обоих. — Олеся! — Арсений восклицает сильно внезапно. — Что она тогда сказала? — Я не… — Она сказала, что будь я проклят! — истерическая гримаса отражается на чужом лице настолько быстро, что Антон не успевает соображать. — Арсений, проклятий не существует. — Я теперь поверю во все что угодно! — смешок. — А ведь она тогда адресовала это и мне, и Стасу. — Господи… — И в него, возможно, тоже, — Арсений хихикает и выглядит подозрительно спокойным, не смотря на ситуацию, обстановку, внешний вид. — Я не появлялся на работе всю неделю, и мне бы позвонить. Телефон в кабинете валяется, можно взять твой? — Конечно, — кивок. — Ты, если хочешь, и в душ можешь сходить. Я дам и полотенце, и одежду. Одежду бы и так дал, но… Кушать хочешь? Я приготовлю завтрак. — Если это не сильно нагло, не отказался бы от чашки кофе, — арсеньевская улыбка мягкая и скудно, но удовлетворенная. — Арсений, после всей этой хуйни ты имеешь полное право требовать что угодно и как угодно, хорошо? — Только если тебя это не напрягает. — Мне только в радость, Арсений. Резво спрыгнуть с кровати получается на каком-то внутреннем моторчике, не иначе. В шкафу оказывается не самый примерный порядок и первая попавшаяся футболка натягивается с упорным трудом — мысль о том, что сзади Арсений сверлит его взглядом заставляет вести себя, как придурок. И это впридачу к подозрительной попытки в смирение, будто все произошедшее обычно и обыденно, типо еды и сна. Чистые спортивки и мягкое худи бережно складываются перед арсеньевским одеяльным коконом, вызывая в груди приступ неконтролируемого фейерверка. Нравится, очень Арсений нравится: вот такой небрежный и задумчивый, закутанный в одеяло, на его кровати и его кошкой в ладошках. Это удивительный уровень психосоматики, и Антон сам не ожидал от себя подобного — мозг орет сиренами громогласное «пиздец!», но все сознание собрано и почти адекватно. Здесь есть тот, кому хуже, и эмпатия, выстроенная помощью бездумным животным, чудесным образом позволяет сохранять хотя бы видимость адекватности и контроля. Возможно, его накроет позже. Главное, что не сейчас. — Ванная за деревянной дверью, — Антон палец в ту сторону вскидывает. — Там на сушилке полотенце голубое, оно только со стирки. Я буду на кухне. Если что, зови. — Я справлюсь, спасибо, — арсеньевское лицо светит легкой улыбкой. Невозможно не улыбнутся в ответ. Антон кивает и себе, и Арсению, и быстренько ретируется на кухню — незачем смущать внезапного гостя. Арсению явно необходимо время подумать обо всем еще несколько десятков раз, и Антон ему это время предоставит. Здорово, что они сразу все это проговорили и хотя бы немного разобрались. Вот бы еще знать, что с этим всем делать, но разве не самый лучший способ показать свое истинное отношение к Арсению — принять? Со всей абсурдностью, нереальностью, бедой в башке, — хуй знает что это вообще такое, — но с тем самым принятием и поддержкой. Это будет очень сложно, а еще неловко и волнительно, но а кому сейчас легко? Потихонечку, помаленечку, чтобы не обескуражить его еще больше. Хочется хотя бы попробовать. Антон и собирался, но не прикольно, что он оказался тем самым Магомедом, к которому идет гора. Ох не в таком контексте хотелось бы, ох как не в таком. Но Арсений в любом случае здесь: за шумом электрического чайника слышится приглушенный плеск воды. Растворимый кофе находится в закрытой пачке на полке. Когда-то его принёс сюда Максим, чтобы не закатывать глаза на сто разновидностей чаев, тем самым спроецировав очень своевременную цепочку мыслей в антоновской голове — дома он никогда не пил кофе, а когда пил, то только с Арсением и у Арсения. Просто супер. Их времяпровождения и так были важны и нужны, но четко и без заминки насыпая в чашку нужное соотношение сахара и кофе, становится понятно насколько. И ведь дело не только в кофе, а еще и знаниях про привычку Арсения загибать уголок листа, на котором пишет, использовать только черные ручки, потому что они «четче и красивее», поправлять очки костяшкой большого пальцы, облокачивать ступню на носок, морщить нос перед тем как чихнуть, заправлять выбившиеся пряди за ухо исключительно правой рукой, улыбаться до еле заметной ямочки на левой щеке… Стоило признать, что Арсений очень нравится гораздо раньше. В холодильнике обнаруживаются неплохой кусок сыра и колбасы, великолепно ложащиеся на бутерброды ровно в тот момент, когда на кухне неловким смущением появляется Арсений. Антоновское худи ему немного велико, визуально удлиняя тело и закрывая манжетами половину кисти. Волосы влажные, легкими кольцами собираясь на макушке, вместе с перепуганными глазами и поджимающимися пальцами на ногах делают его нежно-трогательным. Таким сразу маленьким, как Венера, не иначе, которого только таскать в ладошке и разрешать уснуть, уткнувшись в шею. Арсений стоит, мнет пальцами шов на бедрах, растеряно бегает взглядом от чашек к бутербродам и Антон, дергаясь от того, что откровенно залип, неловко указывает на стол. — Присаживайся, — зачем-то отодвигая стул и помогая усесться, щебечет Антон. — Спасибо, — чужой голос тихий и бесцветный. — Ты в порядке? — Не уверен, — еще тише. — Как мне помочь? — Антон опирается ладонью на стол и заглядывает в арсеньевские глаза. А в них все: от неподдельного ужаса до слез. Лицо напротив выражает полную разбитость и даже не пытаюсь оправдать свой порыв, Антон разворачивает Арсения к себе и утягивает в объятия. В живот тут же упирается всхлипывающий нос, а чужие пальцы намертво хватаются за футболку в районе поясницы. Нихуя себе. Арсений не сдерживает ни слез, ни соплей, и Антону глубоко плевать на свою футболку, лишь бы Арсению полегчало. Тот цепляется за него, как за последнюю надежду — невозможно не цепляться также в ответ. Рука сама перемещается на темную макушку и аккуратно вплетает пальцы в волосы. В голове красной строкой бежит просто набор непонятных символов, будто кто-то рандомно поклацал по клавиатуре, а сердце заходится бешеной дробью. — Все в порядке, мой хороший, — Антон не контролирует ни речь, ни действия, отпуская свои эмоции и чувства в вольное плавание. — Я здесь, я рядом. Все в порядке. Все закончилось. Крупная дрожь царапает позвоночник в напоминание о том, почему Арсений вообще плачет. Ебаная поебень и блядский боже. Воспоминания о случившемся явно не отпустят их легко и просто, но, может, получится помочь друг другу не загнуться сильнее? — Не бойся, Арсений, все хорошо, — ладонь нежно гладит по макушке в унисон ласковому шепоту. — Словил откат, извини, — ткань приглушает арсеньевские слова. — Не извиняйся, — Антон медленно руки на чужие плечи перемещает и легонько отстраняет от себя. — Немного полегчало? Может, покушаем? — Да, давай, — Арсений глаза прячет и руки, чересчур дерганно, на свои колени возвращает. — Это будет единственным лучшим решением. — Кофе и бутерброды. — В самый раз. — Приятного аппетита, — Антон опускается на соседний стул и улыбается. — Спасибо большое, — глаза Арсения, еще покрасневшие и слегка опухшие, выражали сильно больше двух слов. — Не только за завтрак. Вообще за всё. — Арсений, — антоновские пальцы аккуратно касаются чужого предплечья. — Это меньшее, что я могу сделать, чтобы ни себе не свалиться в истерию, ни тебе не позволить ужасаться. Нам эту кашу расхлебывать, хоть и не мы ее заваривали. А мне каши вообще нельзя, у меня на них аллергия жуткая, особенно на рис, но раз такое случилось, я готов и на это. — Спасибо, — снова повторяет Арсений. — Кушай, пожалуйста, — Антон убирает руку и вцепляется ею в свою чашку. — Ветеринарка работала без тебя? — Конечно, — теряется в откусанном бутерброде. — Там же не только я. Как минимум Дима и Катя, может, еще Серёжа приходил. Стас в конце концов. — Все очень обрадуются, когда ты выйдешь на связь. — Если бы, — Арсений фыркает. — Не думаю, что кто-то из них мне хотя бы писал. — Я писал. По делу, правда, но… — Ты… это другое, — арсеньевские глаза утыкаются в чашку. — У меня с коллегами исключительно рабочие отношения, нам так всем комфортнее. В любом случае, Стасу позвонить придется. Можно же? — Конечно, — быстрый марш-бросок в комнату и телефон уже опускается перед Арсением. Громкая связь отдается гудками, безэмоциональным лицом и нечитаемыми голубыми глазами. — Не берет, — Арсений жмет плечами. — Когда вы приходили крайний раз, кажется, вы привели старого пса с тремя лапами, Стас подслушал все наши разговоры, стоя под дверью, а потом устроил мне такой ужасный выговор и пригрозил увольнением. Еще и премии лишил. Поступок наглой крысы, но я понимаю, что заслужено. Мне стоило или сразу ставить вам ультиматумы, или идти к нему и договариваться с начальством. Но я… был счастлив делать что-то особенное, хоть и бурчал. К тому же, мне нравилось, что вы приходите именно ко мне. Особенно, когда приходишь ты. Но я был ужасно напуган, боялся потерять любимую роботу, и чего таить, хорошую прибыль. Я уже попросил прощения за свою грубость и резкость, но хочу попросить еще и за свою трусость. Мне стыдно, что я сделал то, что сделал. — Арсений, тебе не стоит извиняться, — улыбка ласковая и доброжелательная. — Я все прекрасно понимаю и не осуждаю тебя, не держу зла или обиду. Мы тоже не правы, и ты это понимаешь. Но я рад, что между нами больше нет недомолвок. — Ты слишком чудесный, Антон, — в чужих глазах такой спектр эмоций, что понять его весь невозможно. — Можно я еще немного понаглею? — Все что угодно. — Могу ли я прилечь на часок? — Арсений в один глоток допивает кофе. — В теле пиздец какой-то происходит, ломит все просто ужасно, не думаю, что смогу даже до работы дойти. — Конечно, какие вопросы, — голос твердый и решительный. — Я немного приду в себя и потом пойду, хорошо? — Арсений встает и обе их чашки ставит в раковину. — Спасибо за вкуснейший кофе. Прямо, как я люблю. — Я знаю, — Антон встает следом и первый двигается в сторону спальни. Краем уха слышно чужую легкую поступь, и если бы все это не было абсолютно реальным, Антон бы забоялся за адекватность собственных фантазий. Каждая секунда отпечатывается в памяти золотым штампом и пометкой «особая ценность» — Антон боялся даже предполагать такое, а оно вот как. На своей излюбленной подушке дрыхнет Венера, и Арсений, прерывисто дыша, укладывается рядом. — Если будет звонить Стас, — арсеньевские глаза уже осоловевшие, но все еще смотрят с такой благодарностью и нежностью, что Антон силой заставляет себя не скулить. — Сразу же разбуди меня. — Договорились. — Спасибо Антон, — последний слог переходит в шепот. — Спасибо за всё. Ты самый лучший. Ничего другого, как улыбки во все 32 просто не получается из себя выдавить. Можно, конечно, еще влюбленное бульканье, но это будет чересчур. Антон запахивает шторы, к которым в принципе прикасался раза полтора, забирает Венеру со своего лежбища и ретируется обратно на кухню. Арсению сейчас нужны идеальные условия, пусть отдыхает. Это подсознательное патологическое желание вывернуться наизнанку ради объекта своей симпатии могло бы вызвать ужас и стремительное сворачивание в кокон, но… не хочется. Антон не глупый слепой мальчик, и в состоянии считать чужие знаки внимания и понять, что нужно Арсению это все. Даже если не все, то минимальное крепкое плечо под боком. А уж с плечами у Антона проблем нет.***
В итоге Арсений просыпается уже тогда, когда за окном темно. Антон, периодически выглядывая с кухни, каждый раз умилительно расплывался в улыбке от этой картины: Арсений обнимал край одеяло и тихо сопел, и Антон был готов отдать все, чтобы стать плюшевым гусем на собственном подоконнике, лишь бы не пропустить ни секунды этого трепетания ресниц. Как только Арсений уснул, вся нервозность догнала мигом — три сигареты подряд пришлось курить на лестничной площадке, лишь бы не лезть на балкон. Тело конкретно так трухануло, заставляя глубже осознать этот пиздецовый пиздец. Сидеть на кухне в одиночку и без дела казалось чем-то из ряда вон, побуждая неконтролируемые приступы дрожи и испарину, так что пришлось на носочках идти за ноутбуком и заставить себя сесть за диплом, иначе в перерывах между обгрызанием пальцев и дерганьем ногой, Антон хотел на стены лезть. На удивление, дело пошло настолько хорошо, что отвлек его только стук в дверь. На пороге стояла чересчур веселая Олеся, размахивая перед его носом колодой таро, — видимо, что он сам на днях зайдет за раскладом ее не устраивало, — что быстро сменилось откровенным ахуем, когда Антон не только не пустил ее вовнутрь, но и вышел сам. Рассказ пришлось сокращать до сухих фактов, без лишних расшаркиваней и лирики, и с каждым новым словом олесины брови взлетали все выше, норовя упереться в линию роста волос. Она молчала минуту, потом приложилось ладонью об антоновский лоб, наверное, на наличие горячки, осмотрела его с ног до головы и резюмировала: — Мне нужно выпить. Антон ее ох как прекрасно понимал. Окончание разговора выдалось скомканным и неловким, и Олеся поднялась к себе, видимо, тоже думать, и Антон очень надеялся, что не обеспечил этим дополнительную ебаторию. А она же обязательно расскажет Максиму, и это просто какая-то хуйня уже получается. Но, объективно, это не пугало — проще все же доказать друзьям, что Антон не ебанулся, чем прочувствовать все на себе. Чем быть в этой ситуации Арсением. Который сонно выплывает на кухню, где Антон, подогнув одну ногу к груди, заканчивает делать заказ на IT-подкурс. — Почему ты меня не разбудил? — голос у того после сна хриплый и тихий. — Стас не звонил, — Антон жмет плечами. — Да мне и не хотелось. Ты как? — Все еще в ахуе, но, объективно получше. — Хочешь, может, кушать? — ноутбук захлопывается и Антон, пружинисто вставая, подходит ближе к Арсению. — Или чаю? — Нет, спасибо, — Арсений трет глаза и широко зевает. — Ты и так невероятно много для меня сделал. Мне пора. — Я проведу. — Антон… — Арсений, — Антон расправляет плечи и подходит почти вплотную. — Мне очень хуёво от того, что тебе хуёво. А я этого не хочу. И если у меня есть возможность и желание, огромное желание, сделать все менее хуёво, ты позволишь? Не нужно справляться с этим в одиночку, потому что нас таких здесь два. — Хорошо, — глаза напротив прикрываются. — Две минуты и идем, кошку покормлю только. — Не торопись, — Арсений облокачивается на арочный проем. Антон кивает скорее себе, чем ему, и лезет за кошачьим кормом. Венера, тут же слыша знакомое шуршание, с тихим мявком появляется рядом, принимаясь облизывать антоновское запястье — как кушать, так Антон, а как на кровати валяться, так с Арсением. Оставив кошку наедине с «нежным мясом индейки», если упаковка не брехала, Антон кивает Арсению в сторону прихожей. Поставить перед ним свои кроссовки, заставить накинуть поверх худи еще и бомбер, не забыть одеться самому, — выходить на улицу в футболке все же рановато, — и пропустить того вперед. Хорошо, что Антон настоял Арсения провести, потому что стоило им выйти из подъезда, как громко втянув воздух ртом, Арсений резко изменился в лице и больно вцепился у антоновский локоть. Этого еще не хватало блять! Предложение вернутся он категорически забраковал, аргументируя совсем не очевидными аргументами в виде телефона и ключей от квартиры, и не расцепляя руки двинулся в сторону ветеринарки. Шли почти молча, Антон только раз прервал вечернюю тишину вокруг рассказом о том, что приходила Олеся и он ей все рассказал. Арсений отозвался только кивком. Ему, очевидно, было плохо: улица наверняка триггерила. Как бы Антону хотелось минимизировать хоть одну частичку этого ужасного страха и чудовищной боли, но он мог только идти с ним плечо к плечу и не возмущаться на стальную хватку чужих пальцев. Сердце кровью обливалось, а в солнечном сплетении бушевал ураган из всего и сразу. В голове крутились мысли, обо всем и толком ни о чем, и если бы такое было возможно, впору было бы ждать пар из ушей. Хотя теперь Антон вообще ни в чем не был уверен. — Зайди со мной, пожалуйста, — Арсений отвлекает его от раздумий уже под дверью ветеринарки. — Конечно, пошли. Свет горел только в холле, и на звук открывающейся двери из-за стойки администрации на них уставилась незнакомая пара глаз. — Арсений! — незнакомая Антону девушка большими глазами удивленно пялилась на них двоих. — Привет, Дарин, — Арсений подошел к ней. — Вот ты мне и нужен! — ее лицо выражало и облегчение, и беспокойство одновременно, и Антон даже не пытался вникать. — Это тебе. На стойку перед арсеньевским носом ложится телефон, ключи, бумажник и какой-то документ. — А это что такое? — голос Арсения был стальной и резкий, вынуждая Антона подойти ближе и заглянуть в документ. «Я, Шеминов Станислав Владимирович, бла бла бла и другие фразы, согласно правилам оформления официальных документов, прошу назначить нового руководителя Попова Арсения Сергеевича с такой-то даты такого-то года» Ого. — Стас передает тебе привет и просит удалить его номер, — Дарина сжимает губы в тонкую линию. — На столе в кабинете папка со всем необходимым. Успехов. Прощай. И вам до свидания, молодой человек. Она быстро покидает сначала стойку, а потом и ветеринарку в целом. Антон даже не смотрит ей вслед — все его внимание сосредоточено на Арсении. У того в голове шестеренки крутятся слишком заметно, а потом улыбка расползается до ушей. — Я не очень понимаю… — Теперь это мое, — Арсений сияющим взглядом утыкается в Антона, и даже не видно, что десяток минут назад он поддавался сильнейшему волнению. — Потом разберусь с причинами, но у меня на руках документ, подтверждающий мое руководство. — Это же невероятно здорово! — Антон улыбается в ответ и дотрагивается к чужому локтю. — Поздравляю, Арсений! — А если я руководитель, — чужой голос льется шелком. — То я имею полное право разрешить вашей волонтерской организации посещать мою ветеринарку абсолютно бесплатно. — Это вовсе не… — Обязательно, Антон, — Арсений перехватывает антоновскую ладонь на своем плече и некрепко сжимает. — Я провел на улице в облике пса всего несколько дней и уже был готов двинуться башкой. И мне повезло и с едой, и с тобой. А для многих улица — вся их жизнь. И если я могу сделать так, чтобы бездомные хвостики жили долго и счастливо, почему я должен упускать эту возможность? Тем более, когда ты смотришь на меня такими глазами. — Никак я на тебя не смотрю, — Антон, чувствуя как в секунду воспламеняются скулы и уши, отводит взгляд. — Я соврал тебе кое в чем, — арсеньевская рука сжимается крепче, снимая их сцепленные ладони со своего плеча. — Когда сказал, что не понял, о чем вы разговорили, когда ты плакал. — Ни о чем… — Ты тоже мне нравишься, Антон. Кажется, в антоновской груди сломались ребра. Или это сердце остановилось? — Я еще никогда так четко не осознавал своих чувств и весь сегодняшний, да и не только, день, только доказали мне — я не ошибся. — Почему ты говоришь это только сейчас? — Антон смотрит в чужие глаза и теряется в них с головой. — Мне было отвратительно, — маленький шажок и Арсений оказывается ближе. — Я думал, как не вздернуться от внутреннего ужаса и сил подумать о чем-то другом просто не было. Нет и сейчас, собственно говоря, но в голове кристально ясно, хоть и насрано. И я не хочу больше молчать — ты очень, очень нравишься мне. Будь я человеком, собакой, да хоть червяком, ты будешь мне нравиться. — Мне все равно кто, — пальцы сжимаются крепче, тела — ближе. — Лишь бы счастлив был. Я могу приложить к этому счастью руку? — Всего себя приложи, — арсеньевское лицо оказывается непозволительно, — желанно, — близко. Антон улыбается и свободную руку опускает на чужую талию. Все сознание кричит и верещит, но внутри тишь да благодать. Все вокруг сужается до блестящих глаз напротив, призывно приоткрытых губ и чистого желания. Нежность не находит места внутри, выливаясь через край водопадами. Затапливает от пяток до макушки, до кончиков пальцев — тех самых, которыми Антон проводит по арсеньевской скуле. Тот прикрывает глаза и привстает на носочки… Кто из них тянется первый — неизвестно. Губы встречаются, как два кусочка пазла — там им и место. Мягкие, теплые, долгожданные. Антон оглаживает большим пальцем место за ухом, цепляясь за колечко волос, и целует-целует-целует. Арсений отвечает абсолютно самозабвенно, отзывчиво, не давая ни секунды сомневаться в правильности происходящего. Время или останавливается, или существует исключительно за пределами этой ветеринарки — здесь только Антон и Арсений, их сцепленные руки и нежный, аккуратный поцелуй. Где-то там, где по квартире лазит Венера, где Олеся с Максимом хлебают виски на двоих, добавляя несколько капель валерьянки прямо в бутылку. Где завтра Дима, сидя в кабинете уже у нового начальника, будет делиться странной историей о том, как они всем персоналом три дня гоняли по ветеринарке жирную стремную крысу, которую в итоге забрала Дарина и, Дима очень надеется, выкинула на помойку. Где Антон все таки сходит за раскладом в квартиру над ним, и переживет очень мучительный, но облегчающий разговор. Где спасется жизнь еще не одного бездомного животного, где удачно сдастся диплом, где прозвучит «я очень люблю тебя», где сменится своя однушка на чужую квартиру, где из приюта заберется щенок добермана, — брошенный из-за проблем со здоровье, — но не брошенный уже настоящей семьей — это все где-то там, за дверью, однажды. А сейчас существует тепло дыханий и стук сердец в унисон.