Ты снова здесь.

Уставший Голубин уходит с большой сцены, попрощавшись с фанатами. Сегодня никаких встреч, никаких разговоров, никаких лишних людей в его поле зрения. Слишком устал для того, чтобы говорить, слушать и слышать, улыбаться и смеяться. В гримёрке пусто. Только пару вещей и куртка. В зеркале появляется отражение вымотавшегося певца. Холодные яркие лампы били прямо в глаза, что предоставляло неудобство, но за время, пока Глеб выступает - он привык. И каждый раз после концертов проходил именно так. Бутылка прохладной воды для пересушенной глотки сейчас спасение. — Ник, я курить скоро. Что по планам? Я вам нужен? — светловолосый кричит на всё помещение, надеясь что в соседнем его услышат. И вправду. Услышали. В гримёрку зашёл паренёк, буквально на пару лет старше его. Менеджер. — иди кури, меня можешь не ждать. На сегодня всё свободно, ближайшие три дня у нас с тобой отдых. — тараторил парень, копаясь в бумажках и стоя в проходе. Голубин внимал, собирая вещи по корманам. Пачка любимых сигарет, пару зажигалок всегда во внутреннем кармане куртки. — ну и хорошо же. — протягивал Глеб, выходя из гримёрки и уводя за собой Ника, придерживая за плечи, в соседнюю комнату. Путь лежал на закрытый двор. Легко попасть туда можно было только через черный ход здания. Уши всё ещё заложены от колонок, сердце колотиться слишком быстро, перед глазами ещё нескончаемая толпа людей, которая пытается перепеть светловолосого. Он всегда обожал концерты, любил играть на них, любил петь с чистой душой, посвещая кому-то строчки. Так же сильно любил появляться на концертах в вип-зонах, где только "свои" и не только. Сейчас взгляд цеплялся за повороты, ступени, неровные стены и бетонный пол. Меж рёбер уже роилось желание вдохнуть свежего воздуха, остановиться на секунду и перестать о чём-либо думать. Голубин подхватывает в руки телефон, разбирая входящие одну за другой СМСки. Все они раздражали до предела. Хотелось заблокировать каждого второго, кто посмел его тревожить. Двери открываются. Ветер бьёт порывами в лицо. Тихо. Даже слишком для обычного грязного мегаполиса, ведущего двойную жизнь. Парень одевает капюшон толстовки, опираясь на железные перила. Пачка в руках, сигарета в зубах. Искра. Дым. Между пальцев сигарета, а лёгкие обжигаются как впервые. Огражденная забором местность была приятным местом, что бы находится здесь как в одиночку, так и с некоторыми важными людьми. Светловолосый поднимает взгляд в небо. Ночь. Луна скрывается за пышными облаками и тучами, переставая освящать темные улицы. Но желтые фонари будто на зло светят ярче спутника. Небо всё равно светлое. Как всегда. Москва неизменна. Тем и радовала. Глеб замечает на просторной площадке перед зданием знакомую фигуру. Брови поднимаются вверх. Мозг отказывается верить глазам. Можно было бы свалить на действие наркотиков, алкоголя или ещё чего, но не сегодня. Он срывается с места, быстрыми и чёткими шагами приближаясь к фигуре, которая даже не шелохнулась. В голове мешается слишком много вопросов и эмоций во взрывоопасную смесь, что вот-вот вспыхнет, дай лишь возможность. — И ты ещё, сука, решил издеваться надо мной? — скалится Голубин, сжимая руки в кулаки. Сигарета летит куда-то в сторону, дотлевать прямиком на бетоне. — Ты конченый, Шатохин. Кулик улыбался во все тридцать два зуба. Улыбался, как под первым приходом, как будто видел Фараона впервые. Открытая поза, руки в карманах говорили, что он не собирается бояться. Видимо, сильно доверяет. Запахи духов и тел мешались воедино, создавая незабываемые впечатления. Вдалеке послышался шум мотора. Один из фонарей мигает где-то на фоне. Глаза в глаза. Кажется ещё немного и один из них сорвётся на крик, что будет нести в себе столько боли, сколько ни один из них ещё не проживал без помощи зависимостей. Только этого не стало. Тишина. В глазах Глеба неясность: мелькают и бегают по приятным и до страха знакомым чертам лица. — Может ещё покричишь, какой несчастный? — удивляется депо, вскидывая бровь. По рукам побежали волны мурашек, выводящие тело из колеи. Сейчас Голубин созревал в голове на злобу, но не мог её проявить. Потому что сейчас перед ним не какая-то шлюха, не бывшие девушки, пускавшие слухи, не подружки на пару дней, не друзья детства, не Boulevard Depo, а самый настоящий Темочка Кулик. Губы нервно поджимались, а брови сводились к переносице, выражая явное недовольство на лице младшего. В окнах, выходящие на лощадку, включался яркий свет. Лица освящались более сильно, что в тенях не могли скрываться даже глубинные чувства души. — Мне кажется, в прошлый раз мы всё разъяснили. — пытался сойти на нейтральную сторону светловолосый, отводя на несколько секунд взгляд. — Разъяснили настолько хорошо, что ты мне втащил и мы друг друга чуть не поубивали. — усмехается шатен, покачиваясь корпусом ближе к фаре — браво, Глеб. Рука резко поднялась в воздух и застыла на месте. Пока внутри у Голубина росла агрессия, которую пыталась утишить любовь, то Шатохин даже не зажмурил глаз. — хватит ли у тебя сил? — тише обычного интересовался Тёма, предугадывая его ответ. Капюшон упал назад от резких движений. Ветер взъерошил светлые волосы, которые выбивались отдельными прядками и падали на лицо. Артём смотрел настолько трепетно, что сердце вновь и вноь замирало, надеясь на прежднее чувство, что заставляло творить. Нет. Кулак опускается. Не может, не станет, не хочет, не думает, не желает, не делает. Глеб моргает чаще, скрывая слёзы, накатывающиеся всё сильнее. Облака где-то высоко-высоко плыли с бешеной скоростью. Тела содрогаются от холода. Эта весна становится по-новому холодной и теперь неясно: хорошо ли, плохо ли. Нужны ли слова, когда перед тобой слезящиеся глаза кричат о исренних чувствах? Тёма не дожидается ответа от Голубина, он предполагает и знает все слова, о которых думаеть Глеб. Он сможет произнести их вместе с ним в одно время, не ошибившись ни в одном слове. Знает его слог наизусть. Шатохин не хочет, что бы тот говорил. Он всё понимает по одному лишь движению тела, по грустным глазкам, которые ждали. Шатен возрождает в груди то пылкое ощущение, что сопровождало его раньше вместе с фарой. Но кажется, Глеб чувствовал всё совсем иначе. Голубин просто смотрел так, как смотрел всегда: с уважением и любовью, с искренностью и верностью. Но стоило ему отвернуться, перевести взгляд на доли секунд, как вся эта стена рушилась и контакт приходилось налаживать занаво, ведь после такого он отражал только холод и отсутствие интереса. Будто пустел от кончиков пальцев до макушки головы. Не то. Невообразимо странное чувство посетило Тему. Он ведь знает, что эти безумно красивые глаза не такие серые, не такие ледяные, какими казались тут, в этом морозном феврале. За спиной ощущалась массивность пространства до предел, состоящих из стен. А за ними бесконечные многоэтажки, которые казались уже не джунглями, а полной обыденностью. Но только за тонной стекла, гипса и железа была спрятана та красота, которую не видел никто: русская простота. И она появлялась во всём. И даже в людях. Кулик осторожно убирает пряди волос, которые выбились из строя и будто нарочно лезли в лицо фары. Глеб чувствует знакомые прикосновения, которые уже были в его памяти, но расскрывавшиеся по-новому. — ненавижу тебя, ненавижу — будто рвёт все контакты одними словами, Глеб, отталкивая руками от себя Шатохина. Тёма пошатывается назад. Лишь взгляд щурится, выдавливая из себя боль. Всё вмиг затихло и даже моторы новеньких черно-красных мотоциклов перестали мешать. — Зачем. Блять. Зачем? — в растерянности спрашивает Глеб, на последнем дыхании. Депо только опускает глаза, пока Голубин проедает того насквозь, как только может в свои года. В его крови бурлит злость, но нисколько не ненависть к этому шатену. Глеб слишком слаб, чтобы говорить про человека, который делил с ним жизнь, такие выражения на полном серьёзе. Завтра на утро он напишет тысячи извинений, Тёма снова прочитает их, снова скажет, что всё хорошо и опять через недели две всё повторится, как в первый раз. Светловолосый подходит уверенными шагами ближе, хватаясь за плечи Кулика, начиная трясти его. — Ну почему ты снова здесь? — устало спрашивает фара, прислоняясь лбом ко лбу Артёма.— почему...? Меж Шатохиным и Голубиным вновь звучит старая мелодия сердец в унисон. Пока сероглазый хочет задохнуться в недопониманиях, Артём не спешит говорить. Им хорошо вместе и так. С криком, с синяками, с нежными и краткими прикосновениями, с тяжёлой рукой Глеба и непоколебимым характером Артема. Хорошо. Мегаполис затихает, точно подслушивает как меняется ритмичность дыхания одного и второго музыканта. Наблюдает за тем, как они медленно сходят с ума по друг другу, не признавая этого в словах, в открытую. Взгляды встречаются. Глаза блестят. Искра. Губы сливаются воедино. Голубин накрывает с головой и поглощает все мысли Кулика, которые могли присутствовать в голове. Теперь только он, только его вкус, запах, молчание и прикосновения. Тёма не дышит, он целует-целует-целует. Поддаётся на встречу, мягко приобнимает талию Глеба под курткой, мнётся, боиться сделать больно, тяжело дышит и не может оторваться. В голове Голубина больше не горит желание срывать на него голос, появилось осознание, что он может причинить ему боль словами. Сейчас сознание заполняло только приятное чувство чего-то тёплого и любимого. Шатохин полностью заполнял его голову. И ничего больше не нужно.