Фиксация

Ввалившись в пыльную подсобную комнату, заполненную на треть деревянными ящиками с давно забытым и неясным содержимым, Коала наконец смогла отпустить Сабо, позволив парню с грохотом свалиться на пол, как назло прямо на эти самые ящики, ломая часть из них. Сама девушка, тяжело дыша, прижалась спиной к двери, закрывая ее своим весом и обнимая себя одной рукой. Тело болело, жгло, ссадило… Она громко втянула носом воздух, чувствуя, как глаза наполняются слезами, а ноги начинает бить крупная дрожь. «Это уже слишком… Это уже слишком… Это уже слишком… Это уже слишком… Это уже слишком…» — эхом проносилась в голове одна и та же мысль, вытесняя все другие своим гулом. Мир будто замер и сократился до бесконечной бездны ее сознания в котором вновь и вновь повторяется один и тот же миг слабости, одна и та же неясная фраза, неспособная в полной мере выразить всю гамму эмоций. Сколько девушка так простояла? Минуту? Десять? Час? Она не знает. Выйти из этого оцепенения ей помог только резкий, раскатистый, как гром, смех Сабо. Безумный, истерический, жуткий… Больше… Похожий на плач. — Прекрати… Прекрати, пожалуйста… — заплетающимся от эмоций и усталости языком, выдавила из себя Коала. Но он не прекращал, умалишённо хохоча, скрывая лицо ладонями в черных перчатках. — ДА ПРЕКРАТИ ЖЕ ТЫ! Это ее крик? Коала осознала себя уже постфактум, когда оказалась рядом и отточенным ударом разбила один из пустых ящиков ему о голову. Парень замер на это, словно поставленный на паузу кадр. Не то, что она думала, что причинила ему какой-то сильный вред или боль… Однако сам ужас осознания от того ЧТО она, мать вашу, сделала, заставил ее отшатнуться, ловя воздух ртом, подобно рыбе, выброшенной на берег. «Что я творю?» — спросила сама у себя Коала, глядя на свои трясущиеся руки. Когда все прошло не так? Коала хотела бы сказать, что это случилось месяц назад, когда к ее вечному напарнику и товарищу вернулась память. Она хотела бы сказать, что именно тогда он стремительно начал меняться… В худшую сторону. Словно с возвращением воспоминаний в его голову вернулось и что-то еще. Что-то ранее спящее, затаившейся, ожидавшее подходящего момента. А может просто решившее заглянуть на пир разлагающиеся души… Но она так не скажет. Потому что Сабо и до этого был не в порядке. Она заметила это будучи еще зеленой и совершенно растерянной. Шагнув в сети Революции, первым, кого она увидела — был он. Пылающий, яркий, блестящий, воодушевленный и такой… Такой идеально похожий на то, что ты хочешь видеть, думая о человеке справедливости. Просто находясь с ним — уже можно было почувствовать беспрекословную веру в победу добра над злом. Победу армии над правительством. Но то только до первого спуска в подвалы… Там, среди плесени, сырости и решеток, лилась грязная кровь предателей и мерзавцев. Так им говорили. Так им показывали всю их суть… И всю суть революции. Вжавшись в мокрые камни, Коала помнит, как в попытках спасти разум смотрела на Сабо… На того, кто словно был прорисован ко всей этой тьме, но никак не являлся ее частью… И кто смотрел на все это безумие так, словно перед ним самый гениальный художник творит свое последнее, заключительное творение. Творение, которому не будет равных никогда. Которое тотчас лишит его рук, глаз, языка и мозга, как будет окончено. Что будет началом и концом. Альфой и омегой всего сущего. В его глазах бурлила какая-то больная, дикая форма восхищения, неподвластная простому и здоровому сознанию. Сабо был не в порядке. Всегда. — Он нестабилен… — скорчившись на больничной кушетке, шептала девушка, когда он вновь оказался на грани жизни и смерти. Поломанный и истерзанный собой и другими. Это был не первый раз, когда он бросался в пекло, совершенно забыв, что является человеком, а не орудием революции. Впрочем, хороший революционер и ДОЛЖЕН забыть об этом. — Девочка моя, — старая доктор с длинной курительной трубкой пустила пару клубов дыма, откидываясь на спинку своего кресла, — вы все здесь нестабильны…

Все.

«Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией.»*

Что с ними сделала революция? Этот проклятый богами и демонами путь в никуда. Бег с препятствиями до кладбища и обратно на потеху судьбе, наперегонки. Смерть в этой гонке — самая желанная награда из всех. Другие не нужны. Другие страшнее. Другие холоднее. Коала знает как никто другой. Коале напоминает об этом солнце на ее спине, что светит независимо от времени суток и погоды за окном. Светит в самое сердце, тихо смеясь на ее глупостью и тщетными попытками трепыхаться. Вне зависимости от пути — итог один и им будут цепи. Цепи свободы или цепи безволия. Выбрать никому не дали. За них всех выбирает кто-то другой… Кто-то сильнее, умнее, хитрее, властнее… Кто-то, кто видит и знает куда больше их. Бог? Коала верила в Бога когда-то, будучи светлым и наивным ребенком. Но потом ее вера разбился о что-то более приземленное — о чужие руки, что затащили ее в мешок и продали, как яблоки на рынке. — Как думаешь… В мире существует Бог? — верит ли он в него — было глупо спрашивать. Язык не поворачивался. Опустившись рядом на корточки, Коала прислушалась к его тихому дыханию. Она понимала, что он не ответит сразу. В его беспокойной, измученной голове, где мысли роем дикий ос забивают все зрение — ответ не найдется сразу, если найдется вообще. Но она верит, что он все же ответит ей… Даст… Она не знает… Что-то за что она может держаться. Вне зависимости от того каковым будет ответ — он станет для нее спасательным кругом. — Он утоплен… Я думаю его утопили, — наконец тихо прохрипел Сабо. Почему утопили? Потому что слишком много моря и воды? Потому что вся их жизнь — это бесконечное плавание? Потому что миром правит Морской дьявол и его дьявольские законы? — И он лежит теперь проклятым камнем на дне нашего мира, обреченный нести страдания и забирать дарованное. Мечты, цели, желания, стремления… Они — это порождения нашей воли. Он забирает ее тяжелыми кандалами опуская нас ко дну… — продолжил Сабо, постепенно переходя на едва различимый шепот. — Ко дну… То, что было всем — раздавлено и уничтожено. Потушено. Убито. Расплавлено. Так не должно быть, не должно… Он выдохнул последние слова, как дым своих дешевых сигарет, которые он украдкой покупает в портах и тайком курит ночами, вглядываясь в едва различимый горизонт океана. Она почти его ненавидит. Его слова эхом несутся по ее голове, отскакивая от черепной коробки снова и снова, как резиновый мячик. Когда же он успокоится? Когда же она успокоится? — Мы сходим с ума, Сабо… — траурно качает головой Коала, обнимая колени руками, пряча в них свое лицо. Она не хочет смотреть на этот мир. Она не хочет больше знать его. Все эти люди, взгляды, желание, планы, цели… Она не их часть. Она не часть чего-то большего. Она — просто Коала. Девочка-предательница. Девочка-рабыня. Свободная девочка. Не революционерка, храбро шагающая на встречу неизбежности. Отважно встающая на пути лавины под названием Мировое Правительство. Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Нет… Сабо резко поднимается. Почти карикатурно, как вампир из гроба, держа тело горизонтально до самого конца. Он мотает головой, прислушивается, как дикий кот. Затем смотрит на нее удивленно, словно впервые видит, словно только что заметил, осознал, что она тоже что-то живое рядом. А потом… Он резко выдыхает и улыбается самой очаровательной улыбкой из всех, что вообще можно увидеть в жизни. Для многих эта улыбка и была последним, что они видели. — Ну, что ты, Коала… — треплет он ее заботливо по плечу, товарищески. — Скоро наступит светлое будущее. Без рабства и аристократии. Все будут свободны и счастливы! — воодушевленно говорит Сабо, тихо посмеиваясь. — Все будет хорошо! Может она уже умерла и этот момент вновь и вновь повторяется в разных вариациях? Потому что это «все будет хорошо», она клянется, она слышала миллиард раз и оно ни разу так и не пришло. Может это ее наказание за укус руки тех, кто ей ее протянул? За предательство тех, кого предавать было нельзя. Он сейчас уйдет. И снова кинется в бой, против ревущей несправедливости и боли. Нанося себе увечья вместо других и пугая белоручек-дозорных своим кровавым амплуа, с ног до головы вымазанный кишками и помоями. Веселый, грязный, грозный революционер. А потом она снова будет дрожать и плакать. Тащить его на плече, на негнущихся ногах, пока за ними погоня, проклятья и выстрелы. Он снова будет смеяться. А потом все повторится. — Ладно, Коала… Можешь тут раскисать, а я пошел! — подняв свою упавшую шляпу и бойко надев ее, Сабо вдохнул полной грудью. Ей стоит прекратить это. Сказать «нет», признать, что она негодна для этого дела и наконец покинуть эту карусель безумия, что давно разогналась до немыслимых оборотов, которые девушка уже не вывозит. Коале надо разорвать эту цепь. Стать хозяйкой собственной жизни. Но вместо этого… — Постой… А можно я с тобой? — шмыгая носом, спрашивает она. И он улыбается, щуря глаза.