Поэзию не объяснить

Если бы тем вечером в пабе оказался только Дейкин, все еще могло разрешиться мирно. Скриппс давно смирился с его манерой выражать свое мнение по любому поводу; к тому же он был единственным из шеффилдских ребят, с кем Дейкин вообще поддерживал связь в Оксфорде. По крайней мере, каким бы скандалом все ни закончилось, до дома дошла бы версия, рассказанная самим Скриппсом. Но он позволил себе забыть, как Дейкин любит покрасоваться перед слушателями. Как бы редко ни встречались выпускники Катлеровской гимназии даже в урезанном составе, разумеется — разумеется! — Дейкин дождался одной из этих встреч. Слава богу, кембриджские ребята не приехали; будь там еще и Тиммс, Скриппс не вынес бы унижения. Все началось с того, что Дейкин, потягивавший виски, вдруг заявил: — Итак... Скриппс насторожился — ему совершенно не нравилась эта зловещая решительность, которой он давно научился остерегаться. В ней крылось темное безумье. А также очередной выговор проктора или даже звонок в полвторого ночи с просьбой освободить друга из полицейского участка под залог. Судя по выражению лиц остальных ребят, Скриппс был не одинок в своих опасениях. — Пора, наконец, освободить тебя от тяжкого груза целомудрия! Скриппс не сразу понял, что тот имеет в виду, а осознав, застонал и уперся лбом в столешницу. Познер удивленно вздернул брови; Ахтар и Радж расхохотались. — Дейкин... — Через месяц ты закончишь Оксфордский университет. Ученый, литератор... Пора наконец стать настоящим мужчиной! — Не думаю... — Нет-нет, проблема в том, что ты слишком много думаешь, — оборвал его Дейкин. — А все твои чертовы журналы! Поверь мне, Скриппс, избыточное внимание к личным дневникам еще никого до добра не доводило. — ...что зрелость определяется сексуальным опытом, — попытался перекричать его Скриппс. — Спасибо, у меня и без того насыщенная жизнь. Дейкин недоверчиво изогнул бровь. — Ты бомба замедленного действия, Скриппс. Хранить целомудрие в школе — еще куда ни шло, но теперь это уже просто смешно. Кому, по-твоему, от него польза? Неужели в наши дни Христос отвернется от человека, которому вздумалось снять сексуальное напряжение? — Это никак не связано... — А ведь я читал Ветхий Завет. Ох уж эти похотливые святые старцы — да у них было столько жен, что хватило бы на скромный гарем! И даже не вздумай заявлять, будто времена изменились, все мы знаем, как кардиналы следовали целибату в Риме. Так ты ставишь себя выше них? — Все мы должны быть выше этого, — попытался вывернуться Скриппс. — Но суть не в том. — Так в чем же? Хранишь целомудрие для брака? — Дейкин испытующе посмотрел на него. Скриппс похолодел. Когда Дейкин того хотел, он мог быть куда проницательнее, чем считали окружающие. — Отчего-то мне кажется, ты не из этих людей. Даже Радж, наблюдавший за их перепалкой, словно за увлекательным теннисным матчем, перестал смеяться и нахмурился. Скриппс незаметно вытер вспотевшие ладони. — Не из тех, что хранят целомудрие? — Не из тех, что женятся. Хотя за тобой, уверен, выстроилась бы очередь из невест. — Дейкин, — вмешался Ахтар и чуть сжал локоть Скриппса: не то в знак поддержки, не то чтобы удержать от необдуманных действий. Но Дейкин не обращал внимания на остальных, глядя только на Скриппса с насмешливой улыбкой, которую уже нельзя было назвать дружелюбной. — В тебя немного влюблены чуть ли не все библиотекарши Бодлеинки, не говоря уже о той рыженькой соседке, как ее там — в прошлом году она жила прямо под твоей комнатой и до сих пор так и вьется вокруг. Но ты о них ни разу не вспоминал. — Некоторым просто не хочется обсуждать личную жизнь, Дейкин, и это их право, — неодобрительно заметил Ахтар, но его темные глаза выдавали тревогу. — Возможно, для тебя это немыслимо, но не все желают делиться шокирующими подробностями своих любовных побед. К чему это все? — Я только заметил, что Скриппсу не стоит пренебрегать этой сладостной стороной жизни, — усмехнулся Дейкин, откинувшись на спинку стула. — За исключением третьей книги Моисеевой, ничто не мешает ему изредка развлечься. Мы-то его точно не осудим. Радж до сих пор не улавливал сути намеков, но Познер вздрогнул и широко раскрыл глаза. Вот черт. — Да отстань уже, Стью, — устало вздохнул Скриппс. — Дело вовсе не в этом. — Разве? — Да бога ради, Дейкин, не гей же он! — взорвался наконец раскрасневшийся Познер. — Если он не гоняется за каждой юбкой в Оксфорде, это еще не значит... — Поз... — В школе он флиртовал со мной, — так рассудительно и спокойно заметил Дейкин, что Скриппсу захотелось ему врезать. — Не так, как ты, Познер, но все же. Мне ли не знать. Познер выразительно закатил глаза. — Тебя послушать, так весь мир без ума от Дейкина! Это еще ничего не значит. — Вообще-то весь мир и правда без ума от меня, — снова усмехнулся Дейкин. Вот же скотина самовлюбленная! — В любом случае, это еще не значит, что я ошибаюсь. Верно, Скриппси? — Да пошел ты, — невозмутимо отозвался Скриппс, скрестив руки на груди. — С чего это ты вдруг заинтересовался моей личной жизнью? Решил предложить свои услуги? Дейкин с деланной беззаботностью пожал плечами. Как всегда, он готов был принять любой вызов. — Если у тебя нет на примете кого-нибудь еще — почему бы и нет. В конце концов, ты один из моих лучших друзей, а друзьям не отказывают в помощи. Ахтар буквально впился ногтями в нежную кожу у локтя Скриппса, будто и правда боялся, что тот сейчас бросится на Дейкина с кулаками. Зря. Скриппс никогда не рвался в драку, в отличие от Локвуда и Раджа, и никогда не ощущал желания напомнить другим, что он сильнее, в отличие от Кроутера. Он не мог предложить обидчику кары страшнее, чем уничижительный пасквиль в личном дневнике. В конце концов, он никогда не полагался на грубую силу. — Да ты всем друзьям друг, — выдавил Скриппс. Уши горели огнем. Какое счастье, что в пабах не любят яркий свет. Оттолкнув полупустой стакан, он стряхнул руку Ахтара и встал. — Успокойся, Адиль. С меня на сегодня хватит. Он вышел через черный ход, позволив тяжелой двери с грохотом захлопнуться за спиной. Ночной воздух приятно охладил горящие щеки. Скриппс прислонился к шершавой каменной стене и закрыл глаза. Да пошел он к черту, этот Дейкин. Конечно, дело было в вере, но вовсе не в том смысле, какой в нее вкладывали другие. Скриппс не считал свое тело храмом, он не хранил целомудрие ради кого-то или чего-то конкретного и, честно-то говоря, вообще не думал, что Богу есть дело до его возможного рукоблудия. Смысл был вовсе не в этом. Он просто... нашел способ самоопределения. Принес личную клятву, взял обет. Словно пытался сказать — смотри, я знаю, что неидеален, знаю, что все мы грешники, но знаю и то, что ты простишь нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим, и этим я только хочу показать, что стараюсь, правда стараюсь стать лучше. Скриппс не считал, что целомудрие благороднее умеренности, благоразумия или любой другой из семи добродетелей. Но как подросток, он предположил, что именно этому искушению будет сложнее всего сопротивляться. В чем смысл добродетели, если ты следуешь ей без борьбы? Разумеется, Скриппс не истязал себя обетом, но воздержание давало ему возможность сосредоточиться и... в какой-то мере даже ясно мыслить. Обет дарил ему стабильность, в которой Скриппс тогда так нуждался. Все это было очень сложно объяснить. А потом воздержание просто вошло в привычку, как входит многое другое. Искушению уже не нужно было сопротивляться, а значит, следовать обету больше не имело смысла. На самом деле Скриппс до сих пор оставался девственником по одной простой причине — ему просто не хотелось ничего менять. Да, ему нравились некоторые девушки. Некоторые парни нравились ему даже больше. Но никто не нравился ему настолько, чтобы сделать первый шаг, так какая разница, девственник он или нет? Больше всего его раздражала мысль, что если бы Дейкин подошел к теме иначе, Скриппс, возможно, даже подумал бы над его предложением. В конце концов, это всего лишь секс. Не над святыней же он собирался надругаться. — Скриппс? Он даже не стал открывать глаза. — Отстань, Поз. Познер прошаркал по брусчатке и присел рядом, почти касаясь плечом. Скриппса всегда удивляло, что они с Познером одного роста. Поз казался меньше остальных: сплошные острые коленки, тощие ноги и огромные глаза. За последний год в гимназии он вытянулся, но даже сейчас, несколько лет спустя, напоминал набросок самого себя, не до конца обрисованный плотью. — Дейкин просто козел, — Познер все еще полыхал праведным гневом. — Даже будь ты геем, он не имел права так с тобой обращаться. А ты не гей, так что он просто полный придурок. Скриппс глубоко вдохнул, выдохнул и решил — а, к черту все. Даже записывать не стоит. — Но я и правда гей. Более или менее. Между ними повисла напряженная тишина. На главной улице кто-то пьяно распевал на два голоса номер из «Янки Дудл Денди», отчаянно путаясь в словах. От нечего делать Скриппс попытался мысленно подобрать ноты, но аккордовые пассажи не поддавались расшифровке. — Да ты шутишь, — неуверенно произнес Познер. — С чего бы мне врать об этом? Познер внезапно схватил его за запястье и до боли сжал. — Да посмотри на меня, наконец, Скриппс! Я не собираюсь возиться с тобой, если ты даже... — А с чего тебе вообще со мной возиться? — спросил Скриппс, но глаза открыл. Познер, очень бледный даже в призрачном свете переулка, пристально смотрел на него. Кажется, он и правда разозлился. В этом крылась своя ирония, подумал Скриппс, ведь о том, что Поз гей, все знали чуть ли не с детского сада. Ему даже не нужно было объявлять об этом. Что за глупая затея вообще — объявлять о своих сексуальных предпочтениях? Скриппс и не собирался, вообще-то. Ему это не казалось особенно важным. Но он не хотел, чтобы Познер узнал об этом вот так. Не то чтобы Скриппс раздумывал на эту тему, но — не так, не из подначек Дейкина, в шутку предложившего свои услуги перед старыми школьными друзьями. Давние неразделенные чувства все еще мучали Познера, и со стороны Дейкина было жестоко так насмехаться над ним, пусть и ненамеренно. К черту все это. — Так ты поэтому придерживался своего глупого обета? — спросил Познер тонким от ярости голосом. — Потому что решил, будто это грех? До Скриппс не сразу дошел смысл сказанного. — Господи, Скриппс, мы же с тобой дружим с начальной школы! И все это время ты считал меня — кем? Блудливым грешником? Что? — Да брось, Поз! — раздраженно оборвал его Скриппс. — Никогда я такого не думал. Спишь ты с мужчинами — и ладно. Спи на здоровье. Или вздыхай по ним издалека, или чем ты там в свободное время занимаешься. Это нормально. Ты нормальный. — Он высвободил запястье из хватки Познера и сжал его руку. — Да ладно, Поз, от тебя я меньше всего ожидал такой реакции. Хорошего же ты мнения о моей вере! Познер неуверенно посмотрел на него широко раскрытыми глазами. — Вообще-то я не думал... Это же вера, ее не проанализируешь. — Так с чего ты вдруг вообще об этом подумал? — Потому что ты вдруг оказался геем! — почти прокричал Познер, все еще цепляясь за руку Скриппса. — Ты такой же, как я! И всегда таким был, судя по всему, но так и не сказал мне об этом, даже не намекнул — боже, да ты хоть понимаешь, что бы это значило для меня тогда? Если бы ты сказал, что я не один такой? Познер наконец осознал, что все еще сжимает запястье Скриппса, отдернулся и крепко обхватил себя руками. — Ты был моим лучшим другом. Иногда мне кажется, что ты был моим единственным другом, когда остальные... — Он сердито покачал головой. — Ты мог бы сказать мне. Ты и сам понимаешь, что мог бы. Скриппс сжал кулаки. — Тебя это не касалось, Познер! Мир не вокруг тебя вращается, знаешь ли. Господи, да я всю жизнь варюсь то в твоих личных драмах, то в драмах Дейкина, то в ваших общих драмах! В кои-то веки у меня самого нашлась проблема, о которой стоит побеспокоиться, так что хватит строить из себя невинно обиженного! — Но Скриппс, для этого и нужны друзья — делиться проблемами и искать решения. Если бы не твоя вера и глупые самоограничения... — Да не ограничивал я себя из-за веры! А если и ограничивал, это был мой сознательный выбор, а не результат церковных внушений. — Ну прости, конечно, за поспешные выводы, но я бы не сказал, что церковь принимает таких, как мы, с распростертыми объятиями, — с горечью сказал Познер. — Зато благодаря молитвам тебе несложно будет стоять на коленях, верно? Опустившаяся тишина казалась воистину оглушительной. Познер тут же пожалел о вылетевших словах. Побледнев, он зажал рот рукой. — Черт. Черт. Скриппс, прости, я не хотел... — Знаю. Скриппс снова прислонился к стене, запрокинул голову и всмотрелся в клочок неба между крышами. Звезд не было видно; этой ночью их скрыла плотная завеса облаков. Внезапно Скриппс понял, как замерз и устал. Выдалась же ночка, ничего не скажешь. — Скриппс? — тихо, чуть ли не испуганно позвал Познер. — Прости меня, пожалуйста. — Не будьте ни у кого в долгу, пусть единственным вашим долгом будет долг любви друг к другу, ибо кто возлюбит ближнего своего, исполнит закон, — тихо произнес Скриппс, не доставая рук из карманов. — Какие бы ещё ни существовали заповеди, все они вместе сводятся вот к чему: «Возлюби ближнего, как самого себя». Любовь не делает ближнему зла; вот почему любовь есть исполнение закона. Он встретился взглядом с Познером и чуть криво улыбнулся. — Вот во что я верю, и я сам выбрал эту веру. Если стряхнуть с нее все наносное, в конце концов останется просто поэзия. — Только более важная, чем другая. — Вся поэзия важна. Неужели Гектор ничему тебя не научил? Познер улыбнулся в ответ — робко, но все же улыбнулся. Этой ночью Скриппсу едва удалось поспать, но он легко вытащил себя из постели — в конце концов, стояло воскресное утро, утро причащения. За многие годы эта привычка въелась так глубоко, что стала частью натуры. Небо все еще затягивали тучи, но на улице оказалось тепло. Пахло весной. Бывали утра и похуже, подумалось Скриппсу. По крайней мере, вчера он не успел толком напиться, и сегодня его не мучило похмелье. В церкви он сел ближе к выходу, где на него почти не обращали внимания. Он едва слышал проповедь — что-то из Деяний, казалось ему позже, но даже ради спасения собственной жизни он не смог бы вспомнить ни цитату, ни само обсуждение. Он просто отдался на волю мерных, убаюкивающих звуков, а сам смотрел на витражи и думал о поэзии, вере и холодном, чистом воздухе прошлой ночи. По прошествии времени он понимал, что Дейкин предлагал ему помощь с благими намерениями, хотя мало кто мог согласиться с таким определением. Чужая сила привычки была злейшим врагом Дейкина; он просто не мог удержаться, чтобы не сломить ее. По сути своей он не был жесток. Если подумать, Скриппс немного потерял из-за вчерашнего разговора — Ахтар и так уже догадался, а Раджу было все равно. Познер... Что ж, с Познером они разобрались вчера. Забавно — похоже, предложение Дейкина ничуть не обидело Поза; обиделся он на самого Скриппса. Судя по всему, Познер вообще не обратил внимание на слова Дейкина. Это было что-то новенькое. А может, и не новенькое; может, Поз уже давно перерос свою восторженную влюбленность, а Скриппс даже не заметил, потому что «Познер любит Дейкина» был одним из краеугольных камней их дружбы, и он даже не предполагал иной возможности... Скриппс осознал, что служба закончилась, только когда люди стали выходить из церкви. Познер ждал его на Рэдклиф-сквер, прислонив велосипед к ограде, и на мгновение шеффилдские воспоминания вспыхнули так ярко, что у Скриппса перехватило дыхание. Познер знал расписание церковных служб лучше многих англикан и всегда встречал Скриппса — даже в будние дни, после служб, на которые и сам Скриппс сперва не собирался идти. Казалось, у Познера просто дар отыскивать его у церкви. Они почти перестали встречаться после служб к концу первого семестра в Оксфорде; с тех пор, как Познер в последний раз поджидал его у церкви, прошло не меньше года. Но сегодня Поз снова стоял у входа. Отчего-то Скриппс не удивился. — Как прошла еженедельная аудиенция у Бога? — спросил Познер. Тяжеловесная ярость прошлой ночи словно растворилась, оставив в его словах только привычную саркастичность. — Как обычно. — Скриппс с любопытством посмотрел на него. — Что случилось, Поз? Познер пожал плечами. — Да ничего. Просто проезжал мимо, а проповедь как раз закончилась, вот я и решил спросить, не против ли ты пообедать вместе. Конечно, Познер мог говорить правду — его колледж и университетскую церковь Святой Девы Марии разделяла всего пара кварталов, а в том, чтобы срезать через площадь на пути к магазинчикам Хай-стрит, не было ничего удивительного. Но выверенная беззаботность Познера не обманула Скриппса. Поз никогда не умел врать. — К тому же, — торопливо продолжил Познер, — в последнее время со всеми этими экзаменами, дипломом и прочим я совсем забросил поэзию, а теперь подумал, может... — Но Руфь ответила: «Не принуждай меня покинуть тебя и возвратиться к моему народу! Разреши мне идти с тобой», — процитировал Скриппс, пробежавшись пальцами по истертому рулю велосипеда. — «Куда ты направишься, туда и я пойду. Где ты будешь жить, там и я буду. Твой народ будет моим народом. Твой Бог будет моим Богом. Где ты умрёшь, там и я умру, и там же буду похоронена. Я прошу Господа наказать меня, если я не сдержу это обещание: только смерть сможет нас разлучить». Словно не осознавая этого, Познер шагнул ближе и вопросительно посмотрел на Скриппса. На губах его заиграла неуверенная улыбка. — Это... красиво? — Между прочим, Руфь обращалась к Ноемини, — сказал Скриппс, отворачиваясь от пытливого взгляда Познера. — Это, наверное, самое восхитительное ветхозаветное признание в любви, и его произносит женщина, обращаясь к другой женщине. Так что нет, дело вовсе не в самоограничении. Ни в чем таком. Некоторые любят цитировать Библию, угрожая расправой и адскими муками, но это не моя вера. Ведь есть еще Руфь и Ноеминь, Ионафан и Давид — послушай, я не пытаюсь оправдаться, просто я должен был это сказать. Вам с Дейкином кажется, будто моя вера противоречит мне, противоречит моей сущности, но это не так. С моей точки зрения здесь нет противоречий. Понимаешь? — Он вытер вспотевшие ладони о штаны, рвано вздохнул. — Боже, куда проще было бы просто записать это в дневник. Познер коротко, чуть нервно засмеялся. — Да уж. Хорошо, пусть так. Он глубоко вздохнул, шагнул еще ближе, вызывающе вздернув подбородок, и нежно потянул за шлевку штанов Скриппса. — Не хочешь пообедать со мной? «Ты что, завидуешь?» — спросил однажды Дейкин; Скриппсу казалось, что этот разговор произошел в другой жизни. «Нет, не сексу, — ответил он тогда. — Только твоей решимости». Без Дейкина, этого вечного катализатора, они так и не сдвинулись бы с места. — Конечно, — ответил Скриппс и попытался улыбнуться. Как ни странно, вышло неплохо. Словно так и было нужно. — Давай пообедаем. Он не знал, что будет дальше — но почему бы и нет, это всего лишь обед. А с остальным они разберутся по ходу дела. Дейкин позвонил ему только через неделю, чему Скриппс совершенно не удивился. — Послушай, Ахтар сказал, что я должен извиниться, — не то чтобы неохотно заявил Дейкин. — Ты ведь понимаешь, что я не хотел тебя обидеть, верно? Вряд ли это могло считаться извинением, но Скриппс понимал, что от Дейкина большего не дождешься. Это же Дейкин, в конце-то концов. — Да, разумеется. — Но я правда за тебя беспокоюсь, дружище. Я тут подумал: есть у меня на примете знакомый второкурсник, который наверняка согласится тебе помочь — высокий, отлично сложен, в общем, как с картинки, — и я мог бы замолвить за тебя словечко... Скриппс упал на диван, потирая переносицу и разрываясь между желанием расхохотаться и зашвырнуть телефон к чертовой матери. — Стью... — Мое предложение все еще в силе, но сделка эта разовая, имей в виду... — Это ведь Дейкин, да? — спросил Познер, усевшись рядом. — Можешь сразу сказать этому самовлюбленному болвану... Скриппс зажал ему рот рукой, но Познер, хитрая бестия, тут же лизнул ладонь; через пару секунд они вовсю боролись за телефон. У Скриппса было преимущество в весе, не говоря уже многолетней футбольной практике под чутким руководством Раджа и Локвуда. Зато Познер не стеснялся грязных приемчиков. — Скриппс? — Прости, Дейкин, мне пора, серьезно, дружище, спасибо за предложение, но не надо. Правда. Познер ткнул Скриппсу острым локтем под ребро так, что у того перехватило дыхание, и отобрал телефон. — Да пошел ты, Дейкин! — торжествующе заявил он и повесил трубку. — Ай! — обиженно протянул Скриппс, потирая бок. — Что это было, эмейская боевая спица? Тебя точно нужно как следует откормить... Познер только усмехнулся и повалил Скриппса обратно на диван, прекрасно понимая, что тот простит ему это небольшое преступление — вот с губ его весь грех теперь и снят. Вот только это, конечно, не Библия, а Шекспир — но слова его не менее священны, не менее правдивы.