Right here

Шим Джеюн мечтал переехать от родителей как можно скорее. И желание его скатывалось в один большой ком постепенно с каждым днём. Недопонимания с мамой стали чем-то обыденным в его жизни, а ссоры с отцом были частью любого ужина. Шим своим старшим не нравился. Честно? Ему было всё равно, так как и они ему не особо нравились. Он не горел желанием видеться и продолжать жить с матерью с синдромом жертвы и с отцом, у которого явно были проблемы с гневом. Брюнет никогда не забудет ту ночь, когда отец первый раз в жизни впечатал его в стену за волосы, сломав нос. Джеюн тогда долго ревел, вытирая кровь с лица, и не понимал: за что к нему стали так относиться? Разве их любимый единственный сын как-то изменился? Он задавал эти вопросы каждый раз с тех пор, как на него начали поднимать руку. Всякий раз, когда старший Шим избивал его, а мать стояла рядом и безразлично смотрела, он задавал лишь один вопрос у обоих, желая получить ответ: «Отец, за что?» Ответа никогда не звучало. Вскоре Джеюн принимал удары молча, уже не ожидая, что на его вопрос когда-то ответят. Больнее всего стали не кулаки отца на своём лице — к ним он уже привык, а безэмоциональные глаза собственной матери, что сидела на кухне и молча наблюдала за происходящим из раза в раз. Из-за чего мужчина так сильно злился? Причины могли быть совершенно разного уровня. Джеюн смог выучить, что делать не стоит после восьми вечера, какими словами надо встречать отца, чтобы не дать повода разозлить его, что каждое утро надо здороваться, а перед сном прощаться. Когда отец приходит с работы, он должен находиться дома, а если того нет, то должна быть значимая причина. Что-то по типу «Прости, я гулял с ребятами из школы» такой не является. Отец подтвердил это бляшкой ремня по всей спине. И ещё множество «надо» и ни одного «можно». Если с отцом парень ещё как-то смог свыкнуться, то со своей матерью, которая выставляла его виноватым во всём, при этом делая себя главной жертвой, он смириться не мог. Отец бил из-за своего гнева и собственноручно, а мать делала это с помощью рук отца, жалуясь на сына, потому что ей хотелось, чтобы тот ответил перед ним за то, как ей показалось, что он сделал нехорошо: нагрубил, отказавшись помочь убраться (он тогда пришёл с тренировки с температурой), отказался сидеть с каким-то ребёнком соседки за жалкие копейки. Мелочи? Человеку обычному может показаться, что да. Здесь не из-за чего бить ребёнка, но только не в его семье. К шестнадцати годам Джеюн был надрессирован, как пёс. Пришел отец — надо поздороваться и помочь снять ему куртку. Бросай все дела и иди. Повесить куртку, помочь матери накрыть на стол, поужинать вместе, выслушать, как прошёл день отца. Не дай бог начать говорить первым — сначала говорит отец, потом мать, затем Джеюн. И то все речи парня состояли из отчитывания о своих оценках. В неделю допускалась одна четвёрка, ноль троек и ноль двоек. Все остальные оценки должны были быть идеальными. Получал ли он за это похвалу? Неправильно. Получал ли он в принципе за что-то похвалу? Ответ: нет. Однажды брюнет спросил отца, когда занял первое место со своей командой, где он был капитаном, почему тот даже не порадовался за него? На что холодно получил: — Джеюн, скажи, ты хоть раз видел, чтобы гусеница хвалила листик за его существование? Чтобы гепард, съедая антилопу, благодарил? Нет? Вот я и не видел. За само собой разумеющиеся вещи не благодарят, поэтому не задавай этот глупый вопрос. Ты занял первое место, потому что по-другому не могло быть, — бросил отец, закрывая дверь своего рабочего кабинета. Казалось бы, его уверенность в том, что парень должен был занять первое место, звучит уже как похвала, если не знать, что занял бы он какое-то другое, и его тело тут же украсили бы синяки. А потому каждый день Джеюна проходил по одному сценарию на протяжении нескольких лет. Пришёл со школы. Поел. Сделал уроки. Выучил дополнительную информацию (отец говорит надо быть лучшим, а не наравне), встретил Шим Чжэхёна, вместе поужинали, разошлись по комнатам. Ещё немного и парень бы сошёл с ума — так ему казалось. Джеюн мечтал переехать от своих родителей, как только ему исполнилось шестнадцать. Именно в этом возрасте парень осознал, что происходящее в его семье назвать чем-то обыденным язык не поворачивается. Идя по улице вечернего Сеула со спортивной сумкой, в которой несколько его вещей, собранных на быструю руку, он осматривается вокруг и понимает: это не та деревня, из которой он сбежал. Здесь другие люди, другие правила, другой говор, за который первое время ему определённо будет неловко. «Ну ничего. Это всё поправимо. Поживу с тётей и нахватаюсь от неё местного диалекта. В любом случае это лучше, чем жить с теми придурками». Отныне брюнет будет жить со своей тетёй и её сыном, то есть со своим двоюродным братом. Тётя Джина была женщиной другой, не как его мама, чему он завидовал. В отличие от Шим Джию, тётя своим приездом дарила ему часть материнской любви, которую он не получал от матери. Парень искренне любил её и дорожил моментами, когда она приезжала к ним в город. Она создавала в доме то самое тепло, которого так не хватало его юношеской душе. Всегда привозила ему лего в детстве, возила со своим сыном в парк аттракционов и покупала тому всё, чего душа пожелает. Старшая сестра мамы, лёгкой души человек, любила шутить над своей сестрой, из-за чего та злилась, и практически никогда не ругала своего сына. Но самое удивительное было для парня, что он ни разу не видел, чтобы брата били. — Почему тебя не бьют? — как-то задал вопрос маленький Джеюн. — За что меня бить? — с испугом ответил блондин. — Как за что? Ну… «За что меня бить?» Вопрос, эхом пронёсшийся в голове брюнета. Его родные родители не могли дать на него ответ, разве может это сделать он? В тот вечер мальчик оставил этот вопрос висеть в воздухе, как и его родители в ту ночь. Но случай, когда Джеюн видел тетю разозлённой, был. На его день рождения, пару дней назад. После этого случая он и оказался в Сеуле. Ему тогда исполнилось девятнадцать лет, дома собрались только самые близкие, так как родители парня были закрытые и друзей не имели, а потому на всех праздниках он видел только родственников. Как сказать родственников… тётю Джину и её сынишку, который, кстати, относился к брату с явным уважением. Тот был младше всего на год, но Шиму казалось полным бредом, что брат обращается к нему «хён». Они же двоюродные братья и кроме друг друга у них никого нет! Что за бред! — Слушай, ну что ты всё время «хён-хён». Мы же братья! — сказал Джеюн, сидя на своей двуспальной кровати с младшим. Они любили запираться в комнате и говорить там часами, пока мама и тётя готовили праздничный стол. — Хён, мама говорит, что ты старший, а к старшему я не могу обращаться просто по имени. Меня так приучили с детства, понимаешь? — блондин шуршит ногой по полу, наклонив голову. — Дурень, я понимаю, — он аккуратно потрепал чужие длинные волосы и прошептал: — Но давай договоримся. Когда мы наедине, то ты зовёшь меня просто «Джейк», хорошо? — Джейк?.. Но разве твоё имя не Джеюн, хён? — младший поднял удивлённые глаза. Что ещё за прозвище? — Зовут-то меня Джеюн, но ты не сможешь меня так звать. Я тебя как облупленного знаю, — мальчик начал эмоционально размахивать руками, показывая мини-сценку. — Ты сейчас на всё согласишься, но как только мы выйдем из этой комнаты, у тебя снова начнётся «хён, хён, хён», — он недовольно прорычал, а младший, кажется, прыснул от смеха. — Смешно, правда? Поэтому давай договоримся, что наедине я для тебя не хён, не Джеюн-хён, а просто Джейк. Думай, что это псевдоним какого-то крутого певца из группы и тогда спокойно назовёшь меня без этого, понял? — он сделал акцент на последнем слове. — Да, хён, — скоро ответил тот. В комнате повисла тишина. В следующую секунду в него прилетела подушка с криком: «Ты издеваешься! Кыш из комнаты!». Через двадцать минут с первого этажа послышались звуки топота — отец пришёл с работы и убирает грязь с обуви. Джеюн бросает карты, в которые играл с братом и бежит вниз под чужой потерянный крик: «Ты куда?» А ему надо успеть, потому что заставлять отца ждать — плохо кончится. Уже ни раз проверял. Десять секунд и он уже стоит у порога, снимая с Шим Чжэхёна пальто. — Привет, отец, — произнёс не сильно тихим, но и не сильно громким голосом. — С днём рождения, сын, — вот так без объятий, без эмоций в голосе. Такое поздравление он получал каждый год. Спасибо, что ни разу не бил его в этот день. Своеобразный подарок? — Спасибо, — парень вешает пальто в шкаф и идёт следом за отцом на кухню, где тётя и мама уже закончили с едой. Осталось только отнести всё в зал, за стол. Вся еда стояла на кухонных тумбах и на небольшом столике человека на четыре. Джеюн засмотрелся на тётю. Она была так красива: длинные чёрные волосы украшали оголённые платьем плечи, овальное лицо, что будто и не менялось с его детства. «Может, тётя вампир?» — шутливо думал он иногда. Искренне смеясь, она пела любимую песню. Мама выкладывала салат и пританцовывала с ней. Отец же сел за стол. И почему-то выжидающе смотрел на сына. Он поздоровался с матерью, её сестрой, они начали вести беседу, но он не отрывал взгляд. Брюнет стоял прямой струной. «Что я сделал не так?» — вопрос, пронёсшийся в голове со скоростью света. «Что я должен сделать? Почему на меня так смотрят?» — Джеюн, — резко подаёт голос отец. — пойдём в зал. Шим Чжэхён встал из-за своего места и последовал из кухни. А Джеюна накрывает холодный пот по телу. Он сглатывает и понимает, что ему сейчас не подарок будут дарить и не говорить приятных праздничных слов о том, как его любят и о том, что отец рад иметь такого сына. Разве что в каких-то детских мечтах это осталось. Шим Чжэхён останавливается у стены под лестницей и велит сыну подойти. Он медленно делает два шага, не понимая, какую реакцию и на что сейчас ждать от отца. И тут его резко хватают за шею и тянут на себя, заставляя встать ближе. Он цедит сквозь зубы, чтобы никто не услышал: — Почему на кухне такой бардак? Ты хочешь, чтобы тётя подумала о нас плохо? Подумала плохо о твоей матери? Блять. И тут он понимает за что. И начинает тараторить в попытках объясниться. Надеясь, что его не тронут. — Отец, прости. Я заговорился с братом. Они же редко к нам приезжают. Я совершенно забыл о том, что надо перетащить всю еду в столовую и убрать по мелочи на кухне. Я сейчас же пойду и сделаю это, хорошо? Я не хотел, чтобы о маме плохо думали, — шея начинала болеть от крепкой хватки отца. Он не терял своей силы с детства. Ощущалось всё так же. — Почему я должен был вообще напоминать тебе? Сверху слышится тихий скрип лестницы. «Нет. Только не это». Брюнет поднимает глаза и видит, что наверху стоит брат. Молча с широко открытыми глазами. По его губам читается: «Что за…» Джеюн желает, чтобы никто не видел этот ужас, кроме него. Он уже привык, но не позволит узнать кому-то, что дома с ним так обращаются. Он должен быть сильным для своего брата, он не должен сейчас стоять прижатый к стене за собственную шею. Глаза мальчика начинают краснеть. Не от боли, не от своего отца, а от стыда. Его никто не должен был видеть в таком состоянии. Особенно он. Комок в горле не позволяет даже прошептать. Джеюн аккуратно мотает головой, показывая, чтобы тот ушёл. В ответ на это по щеке прилетает ладонь, и тот срывается на крик: — Ты ещё смеешь молчать и мотать головой при мне, когда я тебя спрашиваю?! Джеюн хватается за горящую щеку и отшагивает назад. Он никак не ожидал, что отец его ударит сегодня. Но самое худшее, что могло произойти, случилось дальше. Парень только успел крикнуть: — Ники, стой! Младший, заметив странное поведение брата, кусая заусенцы, ждал его в комнате, чтобы спросить, почему тот урвал, словно по рефлексу. Но старший долго не возвращался, потому он решил выйти и посмотреть, что же происходит снаружи. Блондин долго стоял в ступоре и не мог понять, что происходит, но когда дядя влепил ладонью Джеюну, то он не стал думать, а принялся бежать вниз. «Почему тебя не бьют?» Теперь стало понятно, почему у его старшего брата в детстве вообще возник этот вопрос. Неужели его бьют с такого маленького возраста?.. У младшего волосы встали дыбом от ужаса, а вместе с этим появились гнев и ярость на семью Шим. Поэтому он за секунду спустился с лестницы и следующим его (необдуманным) действием было налететь на дядю с кулаком в лицо. «Какого чёрта он делает с моим братом, собственным сыном?» — единственное, о чём тот думал. Мужчина никак не ожидал, что в этом доме он когда-то получит физический удар в свою сторону. В этом доме руку поднимать может только он, ведь, как глава семьи, он имеет право так всех воспитывать. Так он думал. Он отшагнул от удара так же, как пару минут назад его сын. Погодите. Его сейчас ударили? Его? Какой-то ребёнок восемнадцати лет? Родной племянник? Какое право он имеет бить его? — Хён, ты в порядке? — обеспокоенный Ники подбегает к своему брату, осторожно кладя руку на плечо. Тот от шока сидит на полу, держась за свою щёку и думает: «Отца сейчас ударили, как и меня? Неужели он почувствовал ту боль, что и я?» — Я… Ему не хватает времени ответить, что ни черта он не в порядке, потому что Шим Чжэхён хватает его брата за шею и тянет вверх, крича в лицо: — Ты смеешь поднимать на меня руку? Джеюна срывает. Он терпел все рукоприкладства в свой адрес несколько лет. Никому не говорил, что происходит в его семье между родителями, между ним и ними, потому что не хотел быть слабым звеном в глазах других. Он никогда не отвечал отцу, потому что зачем? Он знал, что это закончится очередным избиением. И от отчаяния он даже не пытался даже голос поднять в его сторону, не то что физически ответить. Но то касалось его. Как он позволял обращаться с собой — его личное дело. Но обращаться так со своим единственный братом он не позволит никому. Поэтому в следующую секунду он встаёт и толкает своего отца со всей силой к стене так, что тот ударяется головой. Он отгородил собой брата, встав лицом перед своим детским страхом. Он соврёт, если скажет, что не страшно. Страшно так, что ноги трясёт, дыхание сбивается, но такому случатся он не позволит. — Какого чёрта здесь происходит?! — влетает мама Ники, а её младшая сестра спокойно заходит следом. Она подлетает к своему свояку и бьёт открытой ладонью в грудь. «Ахуеть», — думает Джеюн, округляя глаза. Его отца сегодня ударили дважды. — Я спрашиваю, какого чёрта здесь происходит, Чжэхён? Как ты посмел поднять руку на моего сына? Даже я, родная мать, ни разу не подняла руку на него, а ты кто такой? Муж моей сестры? У тебя недостаточно прав, чтобы касаться его, — Джеюн никогда не слышал, чтобы тётя так кричала. Она так защищала своего ребёнка. Защищала… Он посмотрел на свою мать, которая как и в любой другой ситуации тихо стояла и смотрела на происходящее. Опять без эмоций. Опять без попыток спросить, что пошло не так. Шим смотрит ей в глаза и словно спрашивает: «Вот так должна вести себя любящая мать, а ты?» Он давно не плакал, честно. Он потерял смысл реветь как раз в детстве из-за таких вещей. Но видя свою тётю, которая готова порвать его отца за то, что тот лишь коснулся её сына… Джеюн просто уходит, оставляя их разбираться с этим самим. «Пошёл мой день рождения. Будто он когда-то был нормальным». Он идёт оттуда с переполненным внутри гневом и усталостью. Ничего он больше не хочет. Не находиться в этом доме, не слышать этих людей. Хочется закрыться в кокон, как гусеница, и провести там остаток своей жизни. В тишине и покое. Тётя продолжает разбираться с отцом, тот пытается оправдываться, защищая себя. Парень даже не вслушивается в этот бред ненормального. Отец играет на эмоциях тёти, стараясь выглядеть белым и пушистым. Последнее, что он слышит, закрывая дверь в свою комнату: — Этот придурок никогда не понимал, как себя надо вести, если не приложить к этому руку, понимаешь? Придурок. Я придурок, и поэтому ты бил меня все эти годы? Сил больше не остаётся, он падает на пол у двери, закрывая собственный рот рукой, чтобы не издать ни одного жалкого звука плача, чтобы ни одна живая душа не услышала его собачий скулёж. Горячие слёзы текут ручьём, омывая всё лицо: щёки, губы, подбородок. Джеюн решил не сдерживаться, а позволить себе раз в жизни показать истинные эмоции. Слёз становится настолько много, что из-за них он не может чётко увидеть силуэт своих пальцев, а дыхание сбивается, и из-за этого начинается кашель. Как всё достало — парень бьёт по своему колену. Я не могу больше находиться здесь — парень бьёт третий раз по своей ноге. На четвёртый раз удар приходится на рабочий стол. Ярость, обида, непонимание переполнили его душу, поэтому он решает смести всё в своей комнате. Он хочет разрушить этот образ послушного сына без своего мнения, ему отвратительно со своего притворного образа спокойного и весёлого подростка. А потому он решает в корень порвать с этим. Берёт в руки свой футбольный мяч, с которым ходил на тренировки и благодаря которому занимал первые места, и кидает в свои кубки, стоящие на отдельной полке. Та вдребезги разбивается со всем, что там стояло. И Джеюн впервые улыбается на свой день рождения. Чувствует, как лицо натягивается из-за засохших слёз, но ему всё равно. Такого счастья он не испытывал давно. Его внутреннее «я» проснулось на его девятнадцатилетие. Следом идут учебники. «Оценки, отец? Я никогда не хотел быть идеальным, это ты заставил меня считать, что у меня нет права быть с кем-то наравне». Джеюн раздирает учебник по корейскому на маленькие кусочки и разбрасывает по всей комнате, во все углы. Он желал сделать это всё время — избавиться к чертям от всех этих книг. Бросает всё в стену, на пол, топчет ногами и переходит на смех. Был ли то истерический смех, закрывающий всю внутреннюю тягу или был это искренний смех радости? Парень так и не понял, не успел осознать, потому что в следующую секунду перед его глазами всё поплыло. Он почувствовал, как по рукам идёт лёгкий ток, всё тело охватывает холодным потом. Перед глазами он почему-то видит телевизионные помехи. Делает шаг, чтобы присесть на кровать, но в этот момент накатывает секундная паника: он не чувствует свои ноги. В следующий момент Джеюн падает в чужие руки. Последнее, что он успевает заметить — длинные светлые волосы. Это последний вечер, который он помнит в своём доме. На следующее утро он проснулся не в своей постели. Он медленно открывает глаза и морщится: вся комната в белых тонах, свет ламп бьёт прямо в зрачки. Точно не его комната, потому что он никогда не включал свет. Не торопясь, поворачивает голову налево и видит перед собой повёрнутую к нему родную спину брата, сидящего за письменным столом. Он в порядке? Как они оказались здесь? Как давно они здесь? Здесь — это где? Столько вопросов, на которые его уставшая голова требовала ответ, но мозг с великим трудом бы воспринял это всё. Поэтому он решает подать какие-то признаки жизни, чтобы его заметили и дали ответы на всё постепенно. Он тихонько шуршит пальцами по одеялу, и в следующую секунду к нему подлетает Ники, садится на краю, трепетно беря за руку, и рассказывает, что старший упал в обморок и сам он еле успел не позволить его голове удариться об пол. Успел он только потому, что услышал, как брат рушит свою комнату на втором этаже, и от этого помчался наверх. Стоило Ники увидеть его в таком состоянии, и паника накрыла, отчего чуть ли у самого него не началась истерика, но в комнату вбежала тётя с холодной головой, которая сказала, что забирает Джеюна, и ей плевать, будут ли что-то предпринимать родители Шима, потому что она не оставит своего единственного племянника в этой семье. Ники вынес брата и положил на заднее сиденье машины, подкладывая свою куртку под шею, чтобы тому было комфортно, пока его мама открыто оскорбляла свою сестру и говорила, что больше не будет иметь ничего общего с этой семьёй. Джеюн, выслушав, задаёт лишь один вопрос: — Они хоть пытались меня не отдавать? — спрашивает сиплым голосом. В ответ Ники поджимает губы и виновато смотрит, будто от него что-то зависело. — Я понял, Ники, не отвечай, — вздыхает тот, прикрывая глаза. — Я всё понял… Я не ожидал от них другого, — он переворачивается на бок и накрывается с головой одеялом. Джеюн в ту ночь остался один в отеле. Тётя сказала своему сыну оставить его, так как после таких эмоциональных качель ему нужно было побыть одному и обдумать произошедшее. Но вот проблема в том, что ему и нечего было обдумывать, ведь тётя не знала, что ничего нового на его день рождения не произошло. Если не на его день, так завтра случилось бы это. В любой другой день отец ударил бы его. Просто им не повезло, что отец выбрал пятнадцатое ноября для этого момента, когда те были в гостях. И вот следующим вечером, выехав из отеля, он бредёт по улицам Сеула, отмечая, что это другой мир по сравнению с тем городком, откуда его забрали, неужели он теперь будет жить здесь? Джеюн не может поверить, что родители так легко отказались от него. Но, честно говоря, это и к лучшему, потому что он наконец бежал оттуда, хоть и в отключенном состоянии и не на своих ногах, но покинул тот дом. Он заглядывает в свой телефон в чат с Ники, чтобы проверить адрес и идёт ли он правильно. «Улица Каннам, дом 57. Я пришёл, но…» Но перед ним стоит дом в 80 этажей. Ники и его мама живут в таком доме? Нет, он знал, что тетя роскошная женщина не только внешне, но и в плане обращения с финансами и на минуту была генеральным директором компании, но он не осознавал до этого момента, насколько роскошно жила тётя с сыном. Он заходит в подъезд и первое, что бросается в глаза, можно описать одним словом — дорого. «Да ладно. Здесь мраморная плита и узоры из золота». Парень искренне старается не вести себя как деревенщина, но представьте, что вы в первый раз за девятнадцать лет видите золото, да и ещё целый этаж им украшен. Сдержать себя становится нереально, поэтому он, словно турист, осматривает подъезд с открытым ртом. Глядя перед собой, он видит длинный проход, ведущий к лифту. И он двигается прямо туда, где его уже ждёт Ники. Тот прыгает на своего старшего так, что чуть ли не сбивает его с сумкой. Крепко обнимает за шею и шепчет тому: — Я так ждал тебя, Джейк. Этот ужас закончился. — Да, — старший закрывает глаза и медленно кивает, постукивая по спине младшего, как бы соглашаясь и успокаивая того. — Давай сюда, — Ники забирает спортивную сумку и, кладя руку на плечо брата, тянет к лифту. — Как тебе город? Успел рассмотреть, пока ехал на такси? — Ваш город такой большой… — искренне поражается парень. — Не то что наша деревня. Такой красочный. Особенно сейчас ночью. Он весь в огнях! — Хорошо, я тебя понял, — смеётся парень. — Я обязательно покажу тебе ночной Сеул. Когда они заходят, Джеюн не особо обращает внимание, на какую кнопку нажал младший, потому что лифт прозрачный. Нет, он не слепой и заметил это, ещё когда подходил, но он только сейчас понял, что сквозь него видно ночной Сеул. Таких красот в своей жизни он ещё не видел. Он так долго смотрел, что вообще задумался: «А почему мы так долго едем?» — Ники, а на каком этаже вы живете, говоришь? Он самодовольно улыбается, и когда двери наконец-то открываются, выставляет перед ним ладонь, приглашая выйти, и с гордой улыбкой на лице говорит: — На восьмидесятом, Джейк. «Ахуеть», — думает Джеюн. Потому что на восьмидесятом этаже находилась самая дорогая квартира из всех в этом доме.