На скотобойне

      — Нагнись.       Голос у Финна внятно-непреклонный, будто отцовский, а рука грубовато давит на шею. Опускает голову низко и стыдно, и Ник — надо же — вздрагивает. Несмотря на то, что хотел.       Брат тогда застукал их в овраге, за разросшейся травой. Ник поскуливал Элайдже в ладонь, пока тот натягивал его изнутри — твёрдо, но неумолимо медленно. Явно зная, куда давить, но почему-то избегая приятной точки. «Быстрее будет больно», — извинялся он, целуя младшего между сведённых лопаток, а тот ругался от злости, пока закономерно не получил по губам. И надулся. А Элайджа, услышав его обиженное сопение, вздохнул и резко двинул бёдрами вверх, в простату, — грубо ткнул в шелковистую нежную плоть. Ник взвился и позвал его по имени. Очень сладко. И именно в этот момент из-за кустов появилось вытянувшееся от удивления лицо.       Очухавшись быстрее брата, Ник заметил, что пялится Финн на него, а не на Элайджу, — интенсивно так пялится, — и понял. Лёг грудью на щекотную траву, сильнее прогнувшись, и сам натянулся дыркой на твёрдый ствол. Застонал зачем-то. Улыбнулся мило, с ямочками, и скользнул вверх по ноге Финна, докуда достал. «Хочешь меня?» — спросил, и, как оказалось, верно распознал эмоцию. Финн тогда остался до конца и молча его щупал, вежливо стараясь не мешать Элайдже. А когда Ник кончил, сказал ему прийти на скотобойню. Завтра. «Отца не будет», — пообещал. — «А я тебя выдеру».       Разумеется, Ник пришёл. Ему любопытно стало, а Элайджа… что ж. Наедине он их не оставил.       — Не дави на шею, — его голос теплее и твёрже, как медовая корочка. Он смотрит на Ника, вздёрнутого прямо на стол, и подпихивает Финну под руку бутыль из маминых запасов. — Знаешь, как этим пользоваться? Если не знаешь…       — Уж найду, куда это сунуть.       Элайджа раздражённо хмыкает. Уж куда сунуть любой дурак разберётся: выбор не велик, всё-таки не девку разложили. Лишь бы не порвал сгоряча. Ник тяжело переносит боль.       Сейчас он, кстати, едва не срывается с локтей от грубого толчка под колени.       — Что ты как мальчик… — фыркает Финн, жадно сгребая пальцами его ягодицы. И раздвигает их сильно, по-мужски.       Одеревеневший от стыда Ник встряхивается, мысленно давая себе пощёчину, и прогибается глубже, выпячивая зад. Это красиво: Элайдже всегда нравится. И, судя по шумному вздоху сзади, Финну нравится тоже.       Шлёп!       Ник вздрагивает. Правую ягодицу жжёт так приятно, что его лицо тоже начинает пылать… А член, вжатый в животный мех (братья догадались подложить шкуру), ноет и дёргается. Капает.       — Течёшь, как девка, — восхищается Финн, трогая его между ног: грубовато сжимая, лапая податливую плоть.       Что-то позвякивает, и жирные пальцы наконец нажимают на вход. Давят, открывают узкую дырку… Ох! Хорошо, что Элайджа настоял на масле: их брат, настоящий викинг, врывается сразу двумя. По слюне принимать можно только самого Элайджу — взбивающего его нутро, как плотное масло, пока у Ника ноги не сводит лёгкой судорогой.       — Ты что, уже пялил его сегодня? — анус размят и податливо впускает в себя, всасывает рельефные костяшки. — У него тут так мягко… правда как у девочки!       — Растягивал, — на редкость раздражённо отвечает Элайджа. — Утром.       На пошлости порой срывается и Ник, но ему старший в целом готов простить больше, чем кому-либо ещё.       — Он не стянулся. Просторный, хоть сейчас вставляй, — пальцы у Финна грубые. Трут горячую скользкую полость и, наловчившись, ходят в хорошо промасленной дырке туда-сюда. — Приятно?       Чтобы привлечь внимание брата, он снова его шлёпает. Утомлённый тупыми тычками внутрь, Ник лениво, отрицательно мычит:       — Ты не попадаешь, — он дёргает тазом, пытаясь поглубже впустить замершие вдруг пальцы. — У Элайджи лучше выходит.       Вмиг оттаявший брат ласково смеётся ему в волосы:       — Неужели? — губы Элайджи крепко целуют обнажённую шею, а пальцы потирают, мнут между широко разведённых ног.       Ник издевается: ахает громко и сладострастно, дёргаясь так, что скользкая дырка съезжает с неловких пальцев.       — Куда не попадаю? — недоуменно спрашивает Финн, и Ник хрюкает от смеха. И тут же прикусывает ребро ладони: за насмешки брат ему и оплеуху может дать.       — Элайджа, — Финн звучит угрожающе, и он перестаёт ухмыляться разом, словно роняет губы. Супится задумчиво:       — Внутри есть точка, нежнее остальной плоти. Опорожняться же тебе не особо приятно, правда?       Ник всхлипывает и отрицательно качает головой. Лицо Финна каменеет.       — И где она?       Не переставая тискать веселящегося брата, Элайджа хмыкает почти пренебрежительно:       — Сверху, не очень глубоко.       И ни один из них — включая Финна — не ожидает, что третий прорвавшийся между тугих стенок палец ударит ровно в простату, вдавливая её вверх.       Ник ахает, опадая грудью на пахучую шкуру. Выпростанный член шлёпает Финну о живот, когда он тянет на себя бледные ягодицы брата: трётся острой головкой о распахнутый тёмный анус, грубо елозя костяшками по нежному бугорку внутри. Ник хнычет совсем по-девчачьи. В том, как под давлением таза разъезжаются его узкие бёдра, тоже есть что-то сладкое, женское, вот только для Финна дело не в этом. Не от позорной, мальчишеской худобы брата он стонет, вдавливая в липкую дырку изнывающий ствол. Он просто вспоминает, что Ник — родной его брат. И Элайджа тоже, смотрящий на стонущего, распластанного под Финном мальчишку так, словно готов сейчас же его выебать. В эту же дырку. Впрочем, почему «словно».       Разумеется, Элайджа этого не делает. Он вообще ничего не делает.       Финн косит на брата глазами, бодро шлёпая яичками об уже порозовевшие, горячие ягодицы. Они тугие, но довольно мясистые, и Финн терзает их пальцами, как плотное тесто: мнёт половинки и разводит их широко, неприлично, чтобы увидеть, как лоснящийся — словно промазанный жиром — анус натягивается вслед за членом. Жадно глотает головку, не желая отпускать восхитительно толстый сгусток плоти. Нутро Ника обволакивает гладкой и тёплой влагой, как внутренней стороной щеки; брат тугой, но становится просторнее с каждым толчком. Совсем не сжимается. Неудивительно: судя по тому, как Элайджа носится с Ником сейчас, он просто не мог научить его быть хорошим любовником. Элайджа не был им сам.       Вместо того, чтобы привлечь Ника к члену, он со странным замиранием гладит чужое лицо и зачёсывает светлые пряди, сглатывая длинно, вязко. Он хочет его — тревожно и безысходно, — пока не встречается взглядом с Финном. И в глазах его нет ни открытой надменности, ни скрытой дерзости. Словно Элайджа наконец соизволил признать его старшинство. Финну это приятно, однако в первую очередь он решает разобраться с другим младшим братом:       — Сожмись, — склонившись к Нику, он сам заправляет волосы ему за ухо. Это первая ласка, что брату от него перепала. Вероятно, за всю жизнь.       — Что? — остро-обнажённый, затраханный, Ник не больно хорошо соображает. — Зачем?       Финн давит горячей грудью ему на позвоночник и твёрдо проминает костяшками низ живота, массируя нежную плоть. Ник охает.       — Ну же, — просит Финн.       Пресмыкаться перед братом удивительно приятно. Он же и впрямь как девчонка: Финн всего лишь ослабляет хватку на его ягодицах и лижет солёную дорожку между лопаток, а брат уже льнёт к нему, мигом забыв про Элайджу. Ласки требует, как щенок. Слишком откровенно выставляет напоказ свою слабость, оставаясь беззащитным перед ударом. Прежде Финн выпорол бы его за такое. А Элайджа не бил никогда: лгал и отцу и всей семье, теперь Финн видит это. За шкирку оттаскивал Ника сюда же, на скотобойню, запирал дверь и… трахал.       Финн задумывается.       Всё это время у Элайджи была реальная возможность пялить младшего братца прямо днём, при всех. Финн же слышал крики. За них он и уважал Элайджу — и за его справедливую строгость. Вот только от ударов отца Ник скулил и трясся, глотая слёзы, и с Финном (когда Майкл впервые скинул наказание младшего сына на старшего) — руку кусал и синяки себе свежие вдавливал, дышал тяжело, но даже не всхлипывал. Видимо, всё ещё хотел заслужить уважение Финна. А вот с Элайджей, обычно потакающим всем его капризам, Ник стонал. По-настоящему. Отчаянно, с надрывом, так, что мягкосердечная Ребекка уходила в деревню, лишь бы не слышать. Ник и на мольбы срывался: эти его «пожалуйста, пожалуйста, Элайджа!» в тайне тревожили Финна. Старший ведь никогда не прекращал экзекуцию раньше времени. После он выводил Ника под руку — часто зарёванного, еле передвигающего ватными ногами, — и показательно утирал ему лицо. Успокаивал. Достойный старший брат. Финн даже восхищался им за эту твёрдость характера.       Умный ублюдок. Они оба — умные ублюдки.       Возвращаясь к настоящему, Финн ухмыляется, и Элайджа вопросительно сводит брови.       — Сделай мне приятно, — настаивает Финн и, подумав, до упора надевает младшего на свой член, чтобы не дёргался. И грубо врезается пальцами в мягкий живот.       Ник вскрикивает, и мышцы выскальзывают у Финна из-под руки: анус сокращается, давит на член будто тисками. Томительное напряжение в паху становится почти нестерпимым.       — Умница, вот так, — хрипло выдыхает Финн.       Вот это он точно говорил какой-то девке, но вместо того, чтобы оскорбиться, Ник благодарно мычит и раздвигает себе ягодицы — бесстыдно розовые, словно отшлёпанные. Хочет Финна глубже в себя, грубее, хоть до желудка. Поглощает его член распяленной жадной дыркой и сам же выгибается, хныкает. Финну приходиться взять его под узкие тазовые кости, чтобы не дёргался. Он с трудом прекращает вдалбливать член в податливую жаркую глубь.       — Хочешь помочь Элайдже?       Финн не видит лицо Ника, но у другого его брата забавно расширяются глаза.       — Зачем ты… Не надо!       — Да, — скулит Ник, обнажая шею для чужих липких взглядов. Его совсем развезло, и звуки, которые он издаёт, похожи на детский лепет. — Да, да…       — Рукой. Ты же видишь, что он тебя хочет. Просто не знает, как подступиться. Ему, должно быть, так больно…       Ник вскидывает голову до забавного резко. А Элайджа шикает на Финна и морщится, всё-таки явно от боли: от закупоренного возбуждения, от трения о жёсткую ткань.       — Больно? Почему больно? — Финн бы посмеялся над этим тоном, но в своём беспокойстве Ник удивительно мил.       Не дождавшись ответа, он скользит осоловевшим взглядом к паху Элайджи и суетливо хватается за вязку штанов.       — Стой! — поймав его руки, брат гладит шелковистую влажную кожу. — Ты не должен. Я в порядке, мне не… кхм.       Ник нетерпеливо отмахивается и тащит его за пояс к себе, а сдёрнув штаны — ловит член расслабленным мягким ртом. Слюнявит. И потирает его, красный от возбуждения, гладит неловко, мокро, но Элайджа всё равно восхищённо стонет, расставляя ноги и тяжело упираясь в стол. Впрочем, хватает Ника всего на пару скользящих сжатий: запястье приходится неудобно выворачивать, да и не эффективно это. Поэтому он снова обнимает губами.       Финн и не знал, что он умеет это так хорошо.       Элайджа поднимает младшему волосы, чтобы открыть лицо — и алчущий, сильный рот. Ник спешит и захлёбывается, пихая твёрдый необрезанный член в ямочку под языком, сдвигая к зубам, неприлично надувая безволосую щёку. Неровный и толстый, ствол едва помещается у него во рту. Красные от усердия губы скользят по рельефу вен и ласкают головку — девственную, выпершую из-под тяжёлой крайней плоти. Ник сосёт так старательно, что слюна течёт из распахнутого алого рта, и Элайджа размазывает её по красивой шее, видя, как брат кривится и сдавленно ахает: не выдержав соблазнительного вида, Финн резко врывается членом в уже стянувшуюся дырку брата и лапает Ника безбожно, беспощадно. Младший начинает постанывать в голос — всё ещё стараясь натереть член Элайджи чутким, поразительным ртом, — когда Финн до боли оттягивает его мошонку и пожимает яички, ногтями продавливая чувствительное место между ними.       В какой-то момент он так резко засаживает Нику в уже разъёбанную задницу, что член Элайджи въезжает младшему в рот до самого горла.       Элайджа едва успевает вынуть, чтобы не излиться внутрь: это вредно для желудка. Он кончает, и тугая белая струя бьёт кашляющему Нику в щёку, туда, где обычно возникает ямочка, когда его удаётся рассмешить. Сперма заливает брату половину лица — светлые ресницы, висок, широко распахнутые в сладостном стоне губы, — и вязко сползает по кадыку. У Ника ярким румянцем горят скулы, и Элайджа с нажимом ведёт языком по лихорадочно жаркой коже, облизывает щеки, нежные веки, безвольно открытый рот. Его же он целует. Вбирает и обсасывает сухие, наверняка ноющие сейчас губы, пока Ник заходится жалобным воем, не чувствуя уже ничего, кроме мощного члена глубоко в прямой кишке и узла, вяжущегося в паху. Все ощущения сосредотачиваются там и между широко разведённых ягодиц, где болит и тянет. Где дырка пульсирует и сокращается — так скользко, туго, — пуская волны маслянистого жара вниз по ногам, пока для Ника не стираются все ощущения, кроме пронзающих простату толчков. Мучительных, сладких, разрывающих его.       Кончая, он взвывает, уронив голову, а Финн — запрокинув её.       И пару мгновений спустя, как по команде, в тяжёлую дверь скотобойни раздаётся настойчивый стук…       * * *       Когда Элайджа поспешно отпирает дверь, Финн решает, что брат свихнулся, а уже через секунду — что свихнулся он сам.       — До полудня, — приговором раздаётся в гробовой тишине голос Ребекки. — Ты сказал, что управишься с ним до полудня, Элайджа.       Она удивительно взрослая, когда смотрит вперёд, а не в пол, как всегда в присутствии матери. Кол же удивительно расхлябан:       — Мои опасения подтвердились, и Ник оказался слишком тугим, или же Финн испугался так сильно, что его пришлось связывать? С чем вы провозились весь день?       Надо же, Ребекка и Кол. Их младшие, выросшие неизвестно когда неизвестно кем. Незнакомыми Финну людьми.       — Ты довёл нас до плетения венков, — тугие травяные узлы перекочёвывают Элайдже в руки.       — Это было мучительно, — кивает Кол.       — Мы сделали и Нику. Ему явно потребуется что-то хорошее в жизни после… о!       Почему-то именно на этом «о!» Финн понимает. Всё и даже больше. К примеру, что его сестра и братья спят друг с другом, а на время «наказаний» Ребекка уходит не слёзы проливать о страданиях любимого брата, а очереди своей дожидаться. На скотобойню. И, видимо, на самого Ника, а иногда — на Элайджу или на Кола. А с этого момента станет занимать очередь и на…       Ещё одна догадка: Финна только что умело соблазнили.       — Боги! А я-то думала, это Элайджа с ним не бережлив…       Ребекка убирает взмокшие волосы со лба дрожащего Ника — брат шмыгает носом и жадно жмётся к её руке, — и идёт прополаскивать какие-то тряпки в бочке с чистой водой.       А Финн аккуратно извлекает из задницы брата член — обмякшую липкую плоть из будто воспалённой дырки. Широкой. Настолько, что туда, кажется, легко проскользнула бы вся ладонь. Когда натуженный анус перестаёт распирать, Ник опускает на измазанную шкуру голову и бёдра, покрытые россыпью свежих синяков (Финну давно уже не было так стыдно за чужую боль).       Брат всхлипывает как-то совершенно внезапно. Затравленно, тихо. Во второй раз, в третий… пока от рыданий не начинают содрогаться его плечи.       Финн немеет.       Он рывком склоняется к брату, глупо растопырив пальцы. Где его коснуться, как успокоить? Голос срывается очень легко:       — Больно? Боги, Ник… — забыв обо всём, Финн судорожно гладит брата по взмокшей спине, прижавшись губами к горячему бедру. Прямо к расплывшейся луже синяка, повторяющей очертания его пальцев. — Прости, прости, пожалуйста! Я не…       Подошедший Элайджа молча поднимает голову Ника за подбородок, прижимаясь щекой к его мокрой от спермы, слюны и слёз, лихорадочно тёплой щеке.       — Тише. Всё хорошо, — говорит он мягко, но настойчиво.       Финну.       Обхватив руками нижнюю челюсть Ника, он раздвигает языком его припухшие, неестественно алые губы. Проникает внутрь бережно, но неотвратимо. Властно. Ник до боли вцепляется ему в запястья и стонет, содрогается, скулит. Плачет, но захлёбывается жадным поцелуем.       — Я не понимаю. Что с ним? Ник…       — Всегда так, — Элайджа разнимает их губы с мокрым чмоком и утыкает Ника лицом себе в шею. Целует макушку ласково, как ребёнку. Шепчет, словно баюкает: «тшш, тшш…» — У нас очень чувствительный брат.       Забавно. Отец с детства унижал их за любые проявления ранимости — Элайджа за них целовал.       — Ага, и ревёт после секса, — рявкает Кол, беспардонно отпихивая Финна плечом.       Усмехаясь, он гладит ягодицы Ника и раздвигает их, жадно рассматривая разъёбанную дырку с вывернутыми нежными краями, раскрытую настолько, что видно пустое и скользкое, беззащитное розовое нутро. — Кончил и прорыдался, выпустил пар. После хорошего траха самое то…       Он вдавливает в распяленный анус костяшки, восхищаясь тому, как легко они юркают внутрь. С сочным чмоком. Начинка из спермы охотно покидает размягчённую дырку Ника, тепло проскальзывая по промежности…       Финн бьёт его по руке быстрее, чем это успевает сделать Элайджа.       — Ого! — Кол восхищённо смотрит на брата, запуская солёные от спермы пальцы в рот. — Тебе так понравилось? Ника приятно ебать, не спорю, но нужно же уметь делиться…       — Заткнись, — советует ему оклемавшийся Ник и шмыгает носом.       Он выглядит… так, словно его хорошенько выебали. И как Финн раньше не замечал? Стоны скрывали несуществующие удары плети, колени Ника дрожали совсем не от порки, а Элайджа… Элайджа был жаден. Боги! Он жаждал Ника! Любил его столько лет, а Финн не замечал никого, кроме себя.       — Мал ты ещё. Чтобы ебать старших братьев.       — Ну! — Кол обиженно надувает губы.       Ник косит на него одним глазом и быстро сдаётся: сплёвывает в ладонь и дёргает брата за пояс к себе. Финн завороженно смотрит за тем, как скользнувшая Колу в штаны рука начинает двигаться, а с него самого сбивает спесь: он больше не паясничает, облизывает губы и смотрит взволнованно, почти с тревогой. Дышит через нос тяжело, шумно…       Финн не знает Кола совсем.       — Ты же теперь с нами? — спрашивает Бекка, отдавая полотенца Элайдже, всё ещё бесстыдно обнажённому. Смотрит она при этом на Финна. — Будь с нами. С нами хорошо.       Элайджа вытирает опухшее от слёз, чуть более худое, чем обычно, лицо Ника и настойчиво пихает Финну второе полотенце.       — Не сопротивляйся, — хмыкает Ник, сцепив пальцы с тихо ноющим от удовольствия Колом. Серьёзно так, будто понимает. И, видимо, действительно понимает. — Мы можем тебя любить.       — Можете?       Пару мгновений спустя Ник переворачивается на спину, улыбаясь ему, с намёком разводя колени… И Финн ломается. Сдаётся Нику раз и навсегда.       Ему и всем им.       И, кажется, впервые чувствует себя счастливым, оттирая с бёдер младшего брата потёки собственной спермы.