***
Арес ушёл воевать, как истинный бог войны. Ему пришлось спуститься с Олимпа, чтобы помочь людям, как то велит его судьба. Его обличие меняется, становится менее величественным и мускулистым, превращая в существо, где течёт обычная кровь смертного. Остаётся лишь его шрам над левым глазом, оставивший отпечаток на его хмуром лице. И рядом нет никого: ни адских лошадей, которые всюду сопровождают своего покровителя, ни помощников с Олимпа, только ворон, подаренный когда-то отцом. Он долгие полгода движется в сторону противника, чтобы вдоволь насладиться этой войной. Дурманит людской разум, заставляя безумно бежать на врага, не обращая внимания даже на стрелу в груди. Словно обезумевшие мертвецы продолжают размахивать своим оружием, с кровожадностью убивая своего противника. Они никого не жалеют, бросаются в очередной бой, чем вызывают огромное недоумение и страх. Арес с этого лишь злорадно смеётся, восседая на своём жеребце, и с пустыми глазами наблюдает за всем, что происходит здесь. Альфа пришел как их спаситель и помощник, однако сам же Чонгук здесь за другим. Ему приносит невероятное наслаждение страдание людское и их молитвы, от которых ещё сильней проникает в голову и направляет, словно своими марионетками. — Генерал Чон, — раздаётся сзади басистый и довольно громкий голос, заставляющий оторваться от своих наблюдений, — Враг отступает, что прикажите? — Бежать за ними, до самого конца. Никого не должно остаться в живых. Всех убить, пленных повесить на виселице и скинуть в ближайшую реку, — без доли сомнения произносит Чонгук, дёргая жеребца за узду, чтобы тот повернулся и двинулся с места. Здесь больше нет зрелища, а значит богу делать нечего больше. У солдата волосы дыбом встают от слов генерала, смотрит с недоумением и ждёт, что тот изменит свой приказ. Он оборачивается вслед, чтобы возразить, дать одуматься жесткому Чону. — Наши воины устали, они не ели вот уже несколько дней. У нас много раненых, которых нужно отправить в лагерь, им нужна помощь! Арес жеребца останавливает, отчего тот на дыбы встаёт и гогочет громче прежнего, чувствуя характер хозяина, грозно восседающего на нём. Альфа недобрый взгляд опускает на командира, который шаг назад делает за свой длинный язык. Ему бы послушаться и сделать так, как велено, но и оставить своих не может, душа за них болит. Чонгук молчит, глаза его темнеют от злобы, и в разум чужой врывается, нашёптывая: — Нож достань и живот себе вскрой, создание Зевса. Командир кричит от боли головной, на землю падает и пытается воспротивиться голосу, что заполонил его. Он словно змей изворачивается, вопит и рукой тянется за ножом, как это было приказано. Однако это не останавливает, словно сумасшедший наносит себе ножевые ранения и остановиться не может. Из него кровь струями течёт, землю окрашивает в любимый цвет Ареса, с восхищением наблюдающего за муками человека. Другие воины со страхом и ужасом смотрят, с дрожью в ногах отходят дальше, но подойти не смеют. Ведь знают, что так карают провинившегося. — Ты, — властным голос говорит Чонгук, указывая на солдата, что эмоций не проявляет от увиденного, и приказ свой повторяет. — Поведёшь войско к противнику, уничтожь их всех, а после пусти по реке трупы. Пусть Вардар окрасится в красный, а великий Аид и адский пёс примут мои дары. Альфа движется к лагерю, где слезает с жеребца и передаёт узду тому, кто уведёт животину кормить. Останавливается около своего шатра, поднимая голову вверх, слыша очередной раскат грома и вслед за ним молнии. Он ворона своего замечает, сидящего на пике, и к себе зовёт. Тот охотно отзывается, крыльями чёрными взмахивает и вниз летит, чтобы удобно усесться на плече хозяина. — Мой верный друг, у меня к тебе просьба, — по-доброму обращается к нему бог, протягивая руку и касаясь грубых перьев птицы, — Отнеси это ему и не покидай его больше, останься там и дождись меня. Ворон каркает на слова мужчины, ластится под прикосновения, а после принимает в свой клюв небольшой свиток и улетает прочь. А Чонгук вслед смотрит до тех пор, пока из виду птицу не теряет. Ему невыносимо от того, что совсем скоро ворон увидит его любовь и душу. Он желает присоединиться, жарким поцелуем прикоснуться к Афродите и позабыть о том, что творится здесь. Нет сил помогать тем, кто не может ничего, кто мрёт от любого оружия и горько переживает утраты о своих. В шатре скидывает с себя снаряжение, оставляя его валяться на земле, и движется в сторону письменного стола. За него садится, расслабленно откидываясь на спинку стула и глаза прикрывая. Только перед ними всё равно прекрасный образ видится, от которого кровь в жилах стынет и разум дуреет. Как же долго он не видел своего очаровательного Юнги, как долго не слышал голос чарующий и завораживающий. Ему бы переждать всего четыре заката и вот снова коснётся сладких губ, тонкой шеи, а в ответ получит податливого и покорного омегу, стонущего его имя и молящего о большем. Чонгук от этого совсем с ума сходит, руку в штаны опускает и по возбуждённому члену проводит, назло себе задевая головку, но так бы сделал Юнги. Шипит, губы прикусывает, чтобы лишнего звука не издать и не выдать своего удовольствия. Его движения рукой медленные, заставляющие изводить самого себя от желания закончить быстрей и насладиться недолгим экстазом. Он с каждым разом увеличивает темп, думает, как перед ним обнажённый Юнги сидит, тихо скулящий и жаждущий помочь любимому. Представляет, как тот своими розовыми губами член обхватывает, жадно заглатывая как можно больше. По плоти чужая слюна стекает вниз, вызывая мурашки по мужскому телу и стон, от которого Афродита дёрнется и поймёт, что делает всё правильно. — Юнги, — шепчет альфа и тихий рык рвётся из его груди, когда вновь задевает чувствительную головку. Альфа двигает рукой размашисто, не смеет больше мешать своему удовольствию и сильно сжимает другой подлокотник стула. Обычно она покоится на голове Юнги, мягко сжимая его волосы, и надавливает, чтобы тот полностью член в рот принял. Но сейчас его нет, поэтому Чонгук довольствуется малым. Его хватает ещё на пару минут, прежде чем кончит с именем любимого и полустоном. Чон тяжело дышит, по его телу стекают выступающие капли пота, а сам он глаза приоткрывает и не видит перед собой Юнги. — Блядство.***
Все следующие закаты Афродита проводит в ожидании, подолгу наблюдая за уходящим солнцем за горизонт и поглаживая ворона. Тот не отходит от возлюбленного хозяина, всюду следует за ним, чем вызывает огромное недоумение других богов. Деймос в точности копирует характер Ареса, такой же хладнокровный и жестокий, порой даже чересчур вспыльчивый. Ведь когда подходят к Юнги, то ворон громко каркает и крыльями машет, заставляя отойти. Афродита с этого мягко смеётся, успокаивает животинку и уходит, чтобы не отвечать на ненужные вопросы. В последние несколько дней их накопилось много и каждый считает нужным задать, чтобы после разнести весть или новую сплетню. Ведь многие видят, как омега в облаках витает, загадочно улыбается и каждый божий вечер сбегает с трапезы, чтобы взглянуть на закат. — Снова здесь, — слышит Афродита, оборачиваясь на чужой голос, и перед собой видит Персефону. Она не частый гость на Олимпе, всё чаще остаётся в подземном царстве своего мужа и помогает ему с мёртвыми душами, направляя их в загробный мир. — Приветствую тебя, богиня. Ты здесь по поручению или просто так? Персефона ближе подходит, отчего на лицо падают лучи уходящего заката, и в глаза влюбленного Юнги смотрит. Ей не врали о том, что происходит с богом любви. Тот буквально светится от неё, окунается с полной головой и томно ожидает того, кто отправляет дары в Аид. Она улыбается, на вопрос не отвечает и произносит: — Он отправил последние души мёртвых с вестью. Он скоро прибудет, тебе нужно быть готовым к приходу война своего. У Афродиты испуг на лице, он смотрит с недопониманием и отчаянием от того, что их тайну так легко раскрыли. Неужели это так очевидно, или какая-то оплошность подставила? Омега никому не рассказывал, в себе хранил чувства и каждый раз скрывал их, стоило оказаться на пиршестве или собрании всех двенадцати богов. — Что ты говоришь, Персефона? О каком толкуешь здесь? Та тихо смеётся от слов Юнги, рукой осторожно лица касается и приподнимает, чтобы в глаза испуганные посмотреть. Ей не нужны были слова и сплетни, что разносятся по всему Олимпу, она и сама бы догадалась, стоило взглянуть на влюблённого бога. — О, прекрасное дитя, ты буквально ослеплён любовью к Аресу. Он с ума сходит там, а ты здесь без него. Не нужно ничего, только твои глаза подскаждут, как сильно ты ожидаешь его и тоскуешь, — тихо говорит Персефона, чтобы их диалог остался услышан только им. — Иди в свои покои, там для тебя подготовили купальню, ведь совсем скоро вернётся воин с победой и с любовью в сердце. Афродита назад отступает, в словах богини ложь или подвох найти пытается, но сталкивается лишь с улыбкой и пониманием. Он слушается, лёгкий поклон делает в знак благодарности и приподнимает своё длинное одеяние. К себе быстрей бежит, только бы успеть встретить Ареса. Персефона вслед смотрит, ощущает внутри себя лёгкую радость за Афродиту и позже покидает балкон, чтобы вернуться обратно в своё царство. Здесь её видеть не должны. Юнги в покои свои заходит, служанок зовёт, чтобы те помогли подготовиться. Однако в ответ только тишину получает, чем вызывает недовольство бога. Он приказывал им остаться здесь, ожидать его прихода, но вместо этого где-то прохлаждаются или развлекаются на празднике Диониса, любящего представления на потеху другим. Он движется вглубь, пытается в темноте до тумбы добраться, на которой всегда находятся три свечи. Только не успевает это сделать, чужие и большие руки чувствует на своём теле, плавно скользящие под одеяние. А после тяжелое дыхание обжигает его шею, отчего мурашками покрывается и сам подрагивать начинает от столь желанных прикосновений. — Арес, — тихо шепчет Юнги, запрокидывая голову назад, чтобы дать больше места для поцелуев Чонгука, так жарко обжигающих его. Альфа сильней к себе прижимает, выцеловывает каждый сантиметр, языком дразнит, оставляя дорожку от собственной слюны, которую дыханием опаляет и заставляет сильней вздрогнуть Афродиту, почти застонать от своих действий. Он рукой вверх скользит, аккуратно и медленно стягивает наряд омеги, оставляя перед собой обнажённым. — Любовь моя, я так скучал, так желал прикоснуться к тебе. — И я так сильно скучал, места себе не находил, — вторит ему Афродита. Родной голос приятно ласкает слух, заставляет улыбнуться и слегка развернуться, чтобы взглянуть на Ареса. Однако в покоях царит темнота и лишь небольшой лунный свет проскальзывает сквозь окна, попадая на альфу и его подтянутое тело, на котором множество шрамов красуется. Юнги каждый осмотрит, залечит своими нежными поцелуями и потребует рассказ о каждой полученной ране, восхвалит своего сильного воина. Чонгук устал терпеть, ведёт Афродиту к кровати и укладывает на шёлковые простыни. Сам сверху нависает, ближе к нему прислоняется и жадным поцелуем впивается в сладкие губы Юнги. Медленно терзает их, прикусывает и вновь целует, желая сполна насладиться ими. Чувствует, как омега руками проводит по спине и ногтями полосы оставляет, которые красным расцветут на утро. — Повернись, — требовательно произносит Арес, с трудом отстраняясь от губ влажных. С дыханием тяжёлым наблюдает, почти контроль теряет, когда шлёпает по молочной ягодице и ощущает липкость на руке, а снизу так громко отзываются. Альфа между ног ложится, на себя тянет и заставляет на собственное лицо сесть. Юнги теряется от этого, не сразу понимает, что хочет от него Чонгук, и встать хочет, но чужие сильные руки за бёдра удерживают, с силой сжимая их. — Арес! — кричит омега, когда между собственных ягодиц язык длинный чувствует и за спинку кровати хватается, чтобы в эту же секунду не упасть от имульса, прошедшего по всему телу. Чонгук от бёдер руки убирает, ягодицы ими разводит и по влажному анусу проводит, с удовольствием собирая вытекающую смазку. Она пачкает его щеки, стекает по губам и оседает на кончике языка. Он не стесняется, всё быстрей темп набирает и бессовестно вылизывает своего мальчика, заставляя как можно громче выкрикивать собственное имя и скулить от возбуждения, накрывающего двоих с головой. — Чонгук, Чонгук, продолжай, молю тебя, продолжай. Альфа слушается Афродиту, больше разводит ягодицы и языком внутрь проникает, медленно начиная двигать им и тем самым расстягивать узкий анус. А Юнги сильней на лицо мужчины садится, желает ощутить больше, глубже, чтобы до звёзд перед глазами и дрожи в ногах. И Чонгук продолжает свои ласки, освобождает руку и перекладывает на член омеги, начиная двигаться в такт своим движениям. Омега как можно дальше оттягивает свой наступающий оргазм, ему как можно сильней хочется продлить удовольствие, которое дарит ему мужчина. Он приподнимается, с языка чужого слезает, хочет на колени встать, но ему это сделать не дают, грубо обратно усаживают и снова языком внутрь врываются, от чего Юнги громко вскрикивает и в спине выгибается. Его трясёт от удовольствия и наслаждения, он почти не соображает, когда чувствует наступающий оргазм. — Ещё чуть, ещё совсем немного! — скулит омега, в последний раз насаживаясь на чужой язык и кончает в руку альфы, сжимаясь внутри.***
Чонгук не спит, чужой сладкий сон охраняет и мягко омегу по спине поглаживает. Смотрит в сторону окна, где ворон чёрный сидит и на двоих влюблённых поглядывает, изредка отвлекаясь на вычёсывание собственных крыльев. Альфа на это слегка улыбается, взгляд на Юнги переводит и ощущает любовь, разливающуюся где-то внутри каменного сердца. И шепчет куда-то в пустоту: — Ты достоин больше.