Этот Император читает

Можно было бы рассказывать в стиле одного из самых популярных писателей на данмей-выкладке, что утро начиналось с прекрасного пения птиц, а в ещё в предрассветном полумраке, лениво и сонно, пробираясь сквозь влажную завесу тумана в таинственной пещере…это было лихим, и всё же поэтичным, словоблудием. К сожалению, именно такое описание утра сейчас декламировал приятным, бархатистым голосом один Небесный Демон, пока его верный помощник старательно поправлял шов на оголённом императорском предплечье. Вопреки собственному восхвалению пристанища вслух, тут пахло затхлой травой, застоявшейся водой, а свет не проникал не только в рассвет, но и днём не касался стен. Освещением служили зеленоватые светлячки да алые демонические кристаллы, похожие внешне на рубины (и вполне «рубящие», если их случайно коснуться). Пение птиц тоже имелось: истошные крики трёхглазых уродливых демонических тварей, отдалённо напоминавших карикатуру на южных фэн, нарисованную пьяным бесталанным художником, заглушали звуки весенней капели крови их жертвы. Идиллия, не иначе. Какое романтичное утро! Мужчина держал в руках книгу, и хотя и он, и книга должны были быть нелепы в обстановке, почему-то они отлично вписывались в атмосферу томного, заколдованного, чарующего времени, будто бы случайный свидетель, если бы он зашёл, оказался в доме волнующего и властительного покорителя сердец. Или дело было в расшитой белыми журавлями, весенними цветами и золотом красной, такой строгой, но небрежно распахнутой одежде, держащейся, казалось бы, лишь стараниями пронырливого змея, то и дело поправляющего всё, до чего он дотягивался; или в вольготной позе. Может быть — в приопущенных длинных ресницах, точёном лице, никак не ассоциировавшемся с гнусным чудовищем, а, может, в том, как этот Император читал книгу. Его улыбкой трудно было не заразиться. — Охо. .хо…- звук, изданный демоном, явно не предвещал ничего хорошего: мужчина либо снова обнаружил потерю какого-либо куска своего тела, либо в книге нашлось что-то, на что фантазии могло хватить только людям. Змею оба варианта не нравились, и он настороженно приподнялся. Кажется, если брать в расчет приподнятую бровь дядюшки, дело было во втором. В последнее время Императору было скучно, и от этого страдал единственный собеседник и спутник. Нет, Чжучжи-лан был рад помогать своему благодетелю, однако иногда прихоти того напоминали детские шалости. Например, недавно грозный Император обнаружил забавной идею «придать жизни племянника красок», и теперь вместо нефритово-зеленого привычного оттенка чешуи, отлично сливающегося с весенней травой и с летней листвой (если, конечно, может хорошо слиться с окружением змея, которой вековые деревья завидуют обхвату шеи), был яркий белый погребальный окрас с киноварными метками. Радовало лишь то, что цвет должен вернуться обратно спустя несколько дней. Как и размер. Увы, дядюшка решил, что гладить такую белую змею куда приятнее, если ее можно взять на ладони, как и читать вместе с ней книги. Тяньлан-цзюнь подпер кулаком щеку, и задумчиво замер, смотря на аккуратные иероглифы. Его темные глаза затуманились, взгляд приобрел замутнённость. Уменьшившийся демонический, грозный генерал модной окраски обеспокоенно высунул язык: не к добру. — Ты знал, что люди любят селекцию растений? Они прививают груши разных сортов и яблони друг к другу, чтобы получить сочные плоды. Пока речь звучала логично, но именно это и пугало. Тем временем Тяньлан продолжил: — Порой они прививают один вид к другому. Кажется, кто-то из южных демонов осуществлял подобное с демоническими тварями, — он отложил рукопись и со всей серьезностью посмотрел на племянника, сжавшегося до размеров ужонка. — Как ты думаешь, Цветок росы луны и солнца можно скрестить с чем-то из дурманов? Или афродизиаков? Чжучжи-лан не ответил. Он решил воспользоваться правом этой формы — бытия безмолвной змеёй. Иногда вид позволял выражать невыражаемое человеческими губами; шипеть было удобнее. Мужчина провёл пальцем по небольшим вмятинам на книге, незаметно пошевелил губами: видимо, пробовал идею на вкус, перекатывал на языке и размышлял, какой же цветок был бы идеален. Его тело сейчас подходило под описание, и, насколько он помнил, чтобы вырастить нужный облик, тоже требовалась своего рода селекция, межвидовая. Какая жалость, что возможно было внести разительные изменения в развитие лишь в период формирования нового «растения». Брови сдвинулись к переносице, знак на лбу полыхнул еле заметным огоньком. — Пожалуй, байлобо отрастить себе…причем, второй, было бы интригующе, однако, момент упущен, — и он как-то загадочно вздохнул. Глаза Чжучжи-лана заволокло белой плёнкой, но напряжение ушло, стоило ощутить тёплую ладонь на макушке и почесывания. Змей разомлел, теряя бдительность. Признаться, Тяньлан перечитывал книгу уже второй раз, и генерал знал, что спокойствие продлится не дольше половины большого часа. К сожалению, автор этого человеческого труда не поскупился на красочные описания к концу романа. Как бы ни было смешно, мирно обвиться вокруг запястья и спать можно будет лишь в течение часа Змеи. Так и вышло. Вскоре разомлевшего племянника потревожили добавившиеся хмельные нотки в голосе чтеца. Приключения о заклинателе, попавшем сюда через несколько миров, видимо, с помощью какого-то причудливого искажения или сломанного артефакта, как неподчиняющийся Синьмо, обретали новые краски. Странно, что имя у главного героя и поступки были знакомыми, и, признаться, Чжучжи-лан украдкой даже попытался выведать, что за ужасный человек посмел написать подобные неурядицы про доброго и понимающего лорда Шэня. С другой стороны, был факт, в котором признаться себе было стыдно: его изнутри согревали главы, где рассказывалось, как бессмертный мастер пожалел уродливое существо в пещере. Демон не любил сказки, в отличие от своего увлеченного всем человеческим, дядюшки, но эта…будто бы внутри что-то расцветало и грело хладнокровное тело даже сильнее, чем жар полураздетого мужчины, на котором змей сейчас лежал. Но в книге была и ненавистная часть. От неё внутри становилось горько, кисло и, кажется, люди сравнивают это с распитием уксуса. Тянуло мерзко и медленно, тяжело, как свинцом под кожу. Зверь сузил глаза и зашипел, стоило чтецу дойти до главы о битве с ними. Не важно, предсказание ли, ведь остальные события были описаны достаточно достоверно, эта глава казалась самой неприятной, ужасающей, мерзкой. В ней не только не поняли их, но и…двоюродный брат поступал бесчестно по отношению к учителю. А ещё, кажется, там было что-то про госпожу…что-то, что Император не стал читать вслух, вырвал и, аккуратно, боясь испортить больше, свернул, чтобы сжечь. Конечно, он славился непостоянством и нарочитой лёгкой игрой в словах и поступках, но в серьёзной ситуации и когда не было рядом никого, Тяньлан-цзунь никогда не делал ничего подобного, противоречивого и странного. Ещё, кажется, тогда в первое прочтение его глаза изменились. «Она ждала. Её обманули». Кажется, его губы шевелились, складывая безмолвно именно такую фразу. Иногда Чжучжи думал, что было бы хорошо, если бы…нет, тогда бы дядя ни был счастливым хотя бы недолго. Интересно, знают ли люди ответ на вопрос, стоит ли жизнь, полная страданий, мига счастья? Сложно. Смог бы он отдать всё за миг счастливой улыбки Шэнь Цинцю? А господина? Кажется, и сегодня рассказ окончится до кровавой сцены. Потухнут красные камни, подчиняясь императорской воле. Замолкнут причудливые хищные птицы. Только маленькая змейка знала, что приложит всё усилия ради одного последнего мига, чтобы защитить этих двоих и отдать жизнь счастливым.