Оставь надежду, всяк сюда входящий

В гостях у Одасаку было уютно. Через небольшое, но аккуратное окно было видно вспыхивающее на небосклоне по-осеннему багряное солнце, наполняющее всё вокруг своим нежным светом и теплом. Чем-то воспалённому юношескому сознанию оно напоминало огромный клубок, хрупкие нити которого играли на поверхности пышных крон деревьев, благодаря чему непроизвольно создавали искусные полотна. Наверное, в направлении кубизма? Или, может, сюрреализма? Впрочем, в искусстве Дазай разбирался слабо. Казалось, что если вдруг ухватишься за случайную нить и потянешь на себя, то станешь случайным виновником побега дневного светила за дальний горизонт. О, это было бы определённо зловещим знаком. В его духе. Дазаю искренне импонировал хаос, незнакомые знакомцы нередко акцентировали внимание на единую природу их бытия, на что он то тихо посмеивался, то лукаво поглядывал блестящим, неприкрытым повязкой, глазом. Несмотря на то, что жизненные обстоятельства не раз вынуждали его брать контроль над ситуацией, то есть быть своего рода Гераклом или Прометеем — правда, скорее в отрицательном ключе (даже здесь неполноценен), ему нравилась концепция самого Первозданного Хаоса, в котором в соседстве с хтонической жутью царило Великое Ничто. Чем-то это напоминало его самого. Возможно, неспроста Дазай ассоциировал себя с кошачьими, пусть и на клубок такого масштаба у него явно не хватило бы сил и озорства. Он ясно осознавал — небесами, несмотря на предшествующее им Великое Ничто, ему было дозволено лишь беспомощно наблюдать за тем, что и так было предопределено задолго до его появления на свет. Подросток продолжил всматриваться. В танцах аляповатых клякс, берущих своё начало от колыханий золотистой листы, Осаму чудились осмысленные сюжеты: в большинстве случаев мрачные, что, конечно, странно сочеталось с огненной палитрой за окном, а порой всё же наоборот. Точно божество, он вдувал в каждую неясную для посторонних наблюдателей картинку жизнь, — кое-что он всё-таки контролировать мог. Эта мысль заставила его криво улыбнуться. Время шло. Театральные постановки, созданные глубинами подсознания, его вконец утомили. Трудно быть богом. Несмотря на это, визуальный шум не раздражал. Как игривое шампанское — он опьянял, бил неистовым буйством красок в голову, обвивая своим туманным флёром искушенный взор, но не кусался. Скорее напротив зализывал раны, словно ласковый бродячий пёс. Всё-таки дом Одасаку и правда творил чудеса. Когда-то давно Дазаю доводилось слышать мысль о том, что душа человека живёт не только внутри его телесной оболочки, но и в вещах, с которыми он непосредственно взаимодействует. Смутное воспоминание в голове объясняло это тем, что хитрые процессы мозга зависят от того, что происходят вокруг нас, поэтому под душой подразумевается не только работа мозга, но и ответ на всё окружающее вокруг. Что ж, это неказистое на первый взгляд жилище походу и правда впитало в себя самые светлые качества его друга. “Оставь надежды, всяк сюда входящий”, — внезапно вспомнилось Дазаю. Кажется, он это вычитал в одном из потрёпанных временем томиков на книжной полке Сакуноске. Как хорошо, что он никогда не прислушивался к отголоскам старины. Легко быть богом. Заняться было всё ещё решительно нечем, поэтому, развалившись на письменном столе (дедуктивные навыки подсказали, что именно здесь, оказывается, Одасаку предпочитает писать), точно та пресловутая клякса из его непредсказуемого мира грёз, позволил себе и далее погружаться в сладкую полудрёму. Где-то позади тихо пульсировали настенные часы. Кажется, вернулся Одасаку.