Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма, За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда….
Бросавшиеся в пекло времени листы календаря убеждали в стабильности. Но Ваня, всё же, чувствовал. Это скоро случится. В летающем по комнате пёрышке, в новой тональности голоса, в слишком громко стучащих колёсах поезда метро. Оно настигало Ваню и, наслаждаясь его тревогой, дразняще выглядывало из-за ближайшего угла и дышало в спину. У предательства очень пустой вкус. Точь-в-точь плохо заваренный, водянистый фильтр, отдающий горечью анальгина. Который Ваня глотает с мазохистической жадностью, потому что понимает: теперь чувство пустоты, едва ли единственное, что связывает его с Мироном. Разумеется, что вся прошлая жизнь Мирона — пестрящий красный флаг, но Ваня наивно думал, что его это не коснётся. Это было с другими: с Шокком, Олегом, Сашей, Денисом, но не…. — …. с тобой. — Что? — Я не полечу с тобой. Равнодушие Мирона не приемлет никаких расспросов. И Ваня повинуется: ну нет — так нет. Успокаивает себя: он знает вариант лучше и скоро обязательно поставит Ваню в известность. Поэтому Евстигнеев лишь добавляет направление Санкт-Петербург-Берлин в закладки. В известность Ваню поставил случай. Авось надеялся рассмешить Мирона тем, что на его почту пришло сообщение от столь значимых лиц. А изображение государственной печати заставляло испытывать то ли испанский стыд, то ли нервный тремор. Вспоминая это сейчас, Ваня думает, а что было бы, если бы Мирон догадался отключить перед уходом свой компьютер? По крайней мере Ване не пришлось бы гуглить слово «реноме», о котором в письме уверяли не переживать. А потом законы, фамилии и «как восстановить пароль от ВКонтакте». В происходящее было невозможно поверить. Ваня, чай, не революционером себя провозгласил, чтобы кого-то громко нарекать «врагом народа», но… — Зачем?! — А сам не догадываешься? Захотел робу примерить, или забыл, как мелочь на дошик считал? — Господи, это какой-то сюр. — у Вани кружилась голова. Он издал нервные смешки, а потом закрыл руками лицо и потянул свои щёки вниз. — Никто из вас белое пальто запачкать не хочет. Значит, мне, блять, придётся. Хорошо, буду хуёвым. — воспалённое сознание так и генерировало манипуляции. — Неправда! Неправда, блять! — такой услужливый, такой покорный перед Мироном Ваня, вдруг находит в себе мужество противостоять собственному божеству. — Ты хоть сам себе веришь, Мирон? Мирона поражает, что Ваня идёт против своего короля. В его глазах читается безжалостная жестокость ребёнка, что избалован абсолютной любовью. После — у Вани в глазах удивление, из-под которого выглядывал страх, или даже ужас; он медленно коснулся горящей от пощёчины щеки. — Без меня. Ты никому. Не нужен.Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда…
Почему-то первое, что хочет сделать Ваня при виде Славы, это обнять. Но это кажется нелепостью. Слава щурит на Ваню внимательный взгляд, как будто прямо сейчас на лбу Евстигнеева бегущей строкой несётся рассказ о том, что случилось. Слава вчитывается в каждую запятую этого рассказа. Глубоко выдыхает, грубо тянет за запястье Евстигнеева, и крепко обнимает. Ване странно, но от чего-то становится легче. И ещё немного стыдно за то что он раздражался на Славу, как на чокнутую надоедливую бывшую. А сейчас во всей вселенной не найти человека, который поймёт также, как он.И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый, Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье,
Славе резонировало это ощущение. Поэтому под вино и хорошие сигареты (а Ваня других не курил), он почему-то решил довериться. — Что это галимая хуйня я понял только когда сам подобрался к возрасту, в котором был на тот момент Мирон. Ненавижу гандона. Убил бы, — удивительно спокойно сказал Слава, и только бычок вкрутил в урну так, что пушистый фильтр размазало во все стороны. Слова Гнойного отбивались у Вани в груди толчками. А ещё горело лицо, и это ощущение напоминало ему о бесславной пощёчине. Слава рассказывал, как очутился на «Октябрьских событиях». А потом: как его затащили в гримёрку и трахнули. Как Слава не думал, что в нём Мирон-таки узнает того 20-ти летнего юнца, у которого лицо застыло в выражении боязливости, словно он вот-вот расплачется. И от этого его хотелось раздавить. Убить. Уничтожить. В голове у Вани словно разматывалась плёнка, пестря кадрами. А голоса соединялись в один гудящий рой обозлённых бешеных пчёл. Он вспоминал баттл: «Но откуда у тебя эти раны знает мой член» «Ты правда продюсер? Да, я правда продюсер» «Блять, это обращение ко всем девчатам» Ваня согнул ноги в коленях и упёрся в них же лбом. Его, если честно, подташнивало. — Да не плачь, — насмешливо растянул Слава и ткнул Ваню кулаком в плечо.Обещаю построить такие дремучие срубы, Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Ваня и Слава ощущали приближение концерта Мирона в Германии своими электронными почтами. Журналисты разрывались от желания получить от них комментарии. Они могли уничтожить его в глазах либеральной публики по щелчку пальцев. Но Мирон был болезнью, раболепством или даже полноценным расстройством. Букер в кружочках телеги, как заботливая подруга, настаивал на том, чтобы Слава не молчал. Но тот отшучивался, что столовка у первого канала дерьмовая, и на «Мужское и Женское» он не хочет. Замаю и Ване шутка нравилась. Замай вообще привносил в их терапевтическую группу из двух человек какую-то жизнеутверждающую ноту.Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи — Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду, — Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе И для казни петровской в лесах топорище найду.
Ваня погладил кончиками пальцев строчки на белоснежном листе. Закрыл томик, заложив страницу пальцем. Он, вообще-то, хотел убрать миниатюрную книгу обратно в рюкзак, но остановился на половине мысли. Вгляделся в обложку, зажал в зубах сигарету и покачал на руке плотный картон, будто прицениваясь, сколько в нём грамм. А потом направил импульс в изящную кисть и проследил взглядом падение. Страницы развивались, словно моля о помощи. А потом Шпрее поглотила поэзию с тихим всхлипом. Да простит Ване Мандельштам. К его несчастью у Мирона хороший вкус на подарки.