Lay all your love on me

Они сидели в своей комнате за столом, полным бумаг, и разрабатывали план нового дела от Билли за чашкой свежесваренного кофе. Был теплый летний вечер. Солнце исхлестало золотом стены помещения и влило туда красно-желтого цвета — словно жидкая краска оставила свой небрежный росчерк на поверхности. На полу — высокие стопки книг по точным и естественным наукам, не влезших в шкаф; на кресле — сброшенный по приходе домой Шерлоком пиджак. Мелкие пылинки, кружась, летали в воздухе. Свежо и уютно. Из открытого нараспашку окна доносился шум улицы и щебет играющих в мячик детей, а Шерлок смотрел на фигуру Уильяма, объятую уходящими лучами солнца, и думал, возможно ли получить сердечный приступ от слишком сильной влюбленности. Потому что еще немного — и точно потечет метафорическая крыша. Потому что невозможно уже — смотреть и не мочь коснуться так, как хочется. Иногда он думал, как быстротечна жизнь: моргнул, и вот ты уже не беспечный ребенок, а взрослый мужчина со своими обязанностями и ответственностью перед всем миром. Иногда он думал, что не переживет этого дня, ввязавшись в очередную перепалку с бандитами, и каждое мгновение, каждый вздох рядом ощущались подарком небес. Шерлок боялся, что так и проживет свою жизнь, ни разу не сказав и не сделав того, что в нем накопилось. Сосуд чувств был давным-давно полон — еще немного, пойдут крупные трещины, прорвет плотину, и поминай, как звали. Сорвется он, сорвется с цепи, на которую сам себя же и посадил, и негласная игра окажется проигранной. Шерлок не железный ведь, вовсе нет. За маской беспечного балагура скрывалась пылкая натура, сердце которой было полно любви, верности и трепетной нежности. Словно уличный воришка, он крал каждое нежно сказанное «Шерли», каждое мимолетное прикосновение, каждый взгляд рубиновых глаз, складывая все это в маленькую шкатулку во дворце своей памяти и перебирая под покровом ночи, точно драгоценные камни. Шерлок Холмс не хотел себе этого признавать, но глубоко в душе он был крайне сентиментальным. Особенно если дело касалось чувств. Особенно если дело касалось Лиама. Доброго, чуткого, такого родного Лиама, не сломавшегося под гнетом судьбы и разрешившего стать для себя опорой и поддержкой. Разрешившего быть рядом. В том-то и дело — рядом. Лиам всегда был рядом, и днем, и ночью. Касался нежно плеча, наклоняясь ниже над бумагами, дышал тихо в затылок, трепал волосы цвета ночи, вплетая в них свои пальцы. Разрешал обнимать и иногда засыпать рядом с собой на диване. Точно дразнил, расшатывая его нервы и проверяя на прочность. Точно не хотел начинать раунд первым, желая для начала испытать своего противника и прощупать почву. Не дурак ведь Лиам, вовсе нет: любви, сокрытой во взгляде и действиях Шерлока, не заметил бы разве что слепой. А сам Шерлок замирал каждый раз, будто под прицелом ружья, четко понимая, что еще немного — и пиши пропало. Он смотрел на Уильяма и думал, что от своей любви потихоньку сходит с ума. — Шерли… Шерли? Ты меня слушаешь? — Если честно, — ответил Холмс, — последние пять минут — нет. А что такое? — Ты… пялишься. — О, я знаю. Уильям нахмурился, собрав и сложив бумаги в аккуратную стопку. Встав со стула, он подошел ближе и опустил свою теплую руку ему на лоб, перед этим мягко забрав прядь отросших волос за ухо. Шерлок мигом прильнул к этому прикосновению всем телом, прикрыв в блаженстве глаза: даже от такой невинной близости у него кружилась голова. — Температуры, вроде бы, нет. Как ты себя чувствуешь, Шерли? — Ох, Лиам, — усмехнулся тот горько, — эта болезнь глубоко внутри меня. Градусником ее, к сожалению, не измерить, и микстурами не излечить. Уильям будто бы непонимающе на него посмотрел, приоткрыв в удивлении рот, и рука его целенаправленно опустилась ниже, на шею, где под кожей раненой птицей бился пульс. Тук-тук, тук-тук. — Шерли, милый, ты… Но договорить ему уже не дали. Секунда, будто бы невзначай брошенное ласковое слово — и рухнули выстроенные стены, а плотину, наконец, прорвало. Шерлок внезапно вскочил и притиснул его своим телом к столу, загоняя в ловушку из расставленных по обе стороны рук. Дышал часто, рвано. Упавший стул отлетел в сторону и громко ударился об пол. — Я хочу сделать ужасную вещь, — признался Шерлок шепотом. Пальцы больно впились в дерево, а голос его слегка дрожал. Тело — натянутая струна, того гляди и лопнет, а еще жарко — жарко, как в печке. — Ты априори не можешь делать ужасных вещей. Шерлок посмотрел в его честные, полные спокойствия глаза, сейчас не прикрытые повязкой, в глаза, которые находились так близко к его собственным, а потом тихо застонал, бессильно роняя голову Уильяму на плечо. — Так в чем дело, Шерли? Ну же, скажи мне. Тон голоса играющий, вкрадчивый. Ох, это игра, понял Шерлок, это очередная негласная игра. Лиам, этот хитрый Лиам все прекрасно знал, давно понял по его поведению и быстрому биению сердца, и сейчас только игрался, прячась за маской невозмутимости. Хотел выяснить, насколько далеко он, Шерлок, готов зайти, готов ли он сдаться и сделать шаг первым. А Шерлок рассудил остатком своего трезвого сознания, что раз прыгать в омут — то с головой, что раз пить вино — то осушать бокал до дна. К черту все эти игры. — Если я тебя сейчас поцелую, — прошептал он, — сколько времени ты не будешь со мной разговаривать? — Если ты меня сейчас поцелуешь, — ответил медленно Уильям, — я не смогу с тобой разговаривать в принципе, потому что мой рот будет занят другим. Шерлок от такого откровения поперхнулся воздухом. Обеспокоенный и разом потерявший азарт Уильям тут же похлопал его по спине. — Лиам, пожалуйста, — взмолился Холмс, — не дразни меня. Я серьезно. — Я тоже серьезно, — руки легко переместились на плечи; на устах — мягкая, успокаивающая улыбка. Шерлок поднял голову, и они оказались нос к носу. Их лица находились настолько близко друг к другу, что каждый мог спокойно вдохнуть выдох другого. А во взгляде рубиновых глаз напротив — ничем не перекрытая решимость напополам с всепоглощающей любовью. — Так ты целовать будешь или нет? — А можно?.. — Ну конечно, Шерли. Это же ты. Тебе — можно все. И Шерлок, растеряв оставшиеся крупицы самообладания и решая ни медлить ни секунды, наконец прижался к его рту своим, хватая за острые плечи. Уильям давно ждал этого, давно готовился встретить чужую плохо скрываемую страсть, но все равно от силы напора выдохнул шумно через нос, особенно — когда его подхватили так, словно он ничего не весил, и усадили для удобства на стол. Он успокаивающе погладил другого мужчину по щеке большим пальцем, обнял трепетно за шею, прижимаясь ближе и говоря этим жестом без слов: глупый, куда же я от тебя денусь. А Шерлок, точно дорвавшийся до воды странник из пустыни, кажется, решил за раз высосать из Уильяма всю душу без остатка; отстраняясь периодически, чтобы глотнуть воздуха с непривычки, целуя и целуя — порывисто, неуклюже, — он вжимался в его горячее тело своим, и перед глазами все плыло, как в мареве. Быстрые, хаотичные касания постепенно сменились медленными и нежными, ушла прыть, и теперь остались только губы, осторожно пробующие друг друга на вкус. Внутри разгорался яркий пожар, и окрасились розовой краской от смущения щеки. — Дорвался наконец-таки, да? — спросил полушутя Уильям, на секунду от него отстранившись. Алые губы его маняще блестели от смешавшейся слюны. — Помолчи, пожалуйста, — ответил, отдышавшись, Шерлок. — У меня важная миссия. — Какая же? — Зацеловать тебя наконец до звездочек перед глазами. — Ох... И губы их вновь слились воедино. А в следующий раз… В следующий раз Шерлок обязательно решил взять реванш. Каких бы ухищрений ему это ни стоило.